Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблемы подлинности исторических источников в научном творчестве эдварда кинана 15
1.1. Ярлык Ахмет-хана Ивану III: историко-филологический анализ материалов дипломатической переписки 15
1.2. Послание Ивана IV датскому королю Фридриху И: опыт практического филиграноведения 24
1.3. Переписка Ивана IV с Андреем Курбским: кодикологическое исследование 33
1.4. Слово о полку Игореве: новая ревизия аутентичности памятника древнерусской литературы 64
Глава 2. Опыт изучения идейно-политической жизни русского средневекового общества. политическая культура московии 90
2.1. Проблема генезиса русской политической культуры 90
2.2. Политическая культура деревни 100
2.3. Политическая культура двора и бюрократии 107
2.4. Функционирование политической культуры Московии 123
Заключение 134
Список источников и используемой литературы 142
Приложение 153
- Ярлык Ахмет-хана Ивану III: историко-филологический анализ материалов дипломатической переписки
- Послание Ивана IV датскому королю Фридриху И: опыт практического филиграноведения
- Проблема генезиса русской политической культуры
- Политическая культура деревни
Введение к работе
За время своего более чем двухсотлетнего существования американская историческая наука неоднократно обращалась к теме России, ее далекого и недавнего прошлого. В одном из ведущих университетов Соединенных Штатов Америки - Гарвардском - существуют специальные центры по изучению истории Руси и России. Русский центр и Украинский национальный институт уже более полувека разрабатывают актуальные проблемы истории нашего государства. Американская историография имеет большое количество работ, посвященных русской средневековой истории.
Советские исследователи, говоря о состоянии американской исторической науки, характеризовали ее как «явление сложное, многоплановое и противоречивое».1 Были отмечены две тенденции в развитии «буржуазной историографии». Во-первых, указывалось на снижение социальной функции исторической науки, и как следствие - утрата доверия к ней со стороны общества, и распространение крайних форм иррационализма и релятивизма. Речь шла о несоответствии между объективными исследовательскими возможностями и концепциями американской историографии, препятствующими эффективному использованию этих возможностей для более углубленного познания исторических закономерностей. Все большее значение, по мнению советских исследователей, приобретала неспособность американской исторической науки интерпретировать уже введенный в научный оборот фактический материал без прямого искажения места и значения
важнейших фактов в существующей системе их взаимосвязи. Во-вторых, отмечалась совершенно противоположная первой - тенденция повышения социальной эффективности исторического познания, связанная с методологическим перевооружением, признанием объективности знаний о
1 Марушкин Б.И. История в современной идеологической борьбе. М., 1972. С.21.
2 Салов В.И. Историзм и современная буржуазная историография. М., 1977. С.47.
3 Искендеров А.А. Основные черты и этапы кризиса буржуазной исторической
науки //Новая и новейшая история. - 1980. - №5. - С. 22-41.
4 прошлом.1 Такая ситуация в «буржуазной историографии» вынудила историков искать пути выхода из сложившегося кризиса. В середине 1970-х годов профессор Гарвардского университета Франк Фридел писал: «Профессия историка находится в состоянии кризиса, а одной из самых благотворных американских традиций во время кризиса является поиск новых возможностей». Согласно прозвучавшему приблизительно в то же время признанию другого американского историка Оскара Хэндлина, историография США переживала «время, когда историческая дисциплина находится в состоянии разброда, когда выходит много работ низкого качества».3 Кроме того, выросший уровень специализации, внедрение новых методов, повышая конкретность и точность результатов, привели в ряде случаев к тому, что исторические исследования стали доступными только узкому кругу специалистов.4 Господство шаблонов коммунистической идеологии в общественной жизни нашей страны приводило к отторжению трудов западных историков. Результаты их работы или замалчивались или подвергались жесткой критике (преимущественно по тем же идеологическим соображениям). При этом лишь наиболее «скандальные» исследования чуждого «идейно-политического» контекста удостаивались внимания советских историков.
Изучение средневековой Руси всегда представляет интерес не только для российских, но и для зарубежных историков. Многие из них обращаются к Московской Руси XVI века. В связи с этим представляет особый интерес взгляд со стороны зарубежной исторической науки на проблемы становления национального самосознания. С начала 1990-х годов в России было опубликовано немало работ представителей американской исторической науки,
Могильницкий Б.Г. Современный этап кризиса буржуазной исторической науки //Вопросы истории. - 1980. - №9. - С.54-68.
2 Freidel F. American Historians. A Bicentennial Appraisal//The Journal of American
History.- 1976. -№1.-P.5.
3 Handlin O. The Capacity of Quantative History //Perspectives in American History. -
1975.-P.25.
4 Скрынников Р.Г. Историографические итоги дискуссии с Русским центром в
Гарварде. - Л., 1984. - С.215.
5 посвященных изучению русской истории. Однако у большинства российских историков до сих пор сохраняется негативное отношение к исследованиям американских коллег. Ярким подтверждением этому служит крайне настороженное, а в ряде случаев и подчеркнуто критическое отношение к работам Эдварда Льюиса Кинана, одного из наиболее известных представителей гарвардской научной школы.
Эдвард Льюис Кинан является хорошо известным в Соединенных Штатах Америки славистом. Он долгое время работал директором центров по изучению Среднего Востока и России в Гарвардском университете, а также являлся деканом школы искусств и науки, в том числе возглавлял исторический факультет. В настоящее время он занимает пост директора Дамбартон Оакс, который считается лидирующим центром по изучению истории Византии на севере США. Там он читает лекции и ведет семинары по «Проблемам историографии средневековой Руси».
Долгое время доктор Э. Кинан изучал культуру и политическую жизнь Московии в XV - XVII веках. При этом особое внимание уделял темам: Грозный и Курбский - переписка; жизнь Ивана Грозного; подлинность различных источников в литературе и истории Руси (происхождение и подлинность «Слова о полку Игореве»); политические и культурные взаимоотношения между Московией и Османской империей. Но, пожалуй, самая знаменитая и прославившая его работа вышла в 1971 году - «Переписка Грозного - Курбского или "Апокриф"». Эта книга вызвала большой резонанс во всем мире. В частности, она была удостоена премии Томаса Вильсона I степени. Историографическое представление, сложившееся в ходе полемики о подлинности переписки между Иваном IV Грозным и Андреем Курбским, до сегодняшнего дня мешает критической оценке творчества американского ученого. Работы Э. Кинана никогда не публиковались у нас в стране.
Творческий путь Эдварда Кинана в исторической науке можно условно разделить на три этапа: проба пера (выбор «своей» темы); период «бури и
натиска» (выработка собственной позиции в решении наиболее острых проблем); период академического «спокойствия».
В историческую науку Э. Кинан пришел в 25 лет. Его исследования начались с изучения языков. В 1962 году выходит в свет статья о революционном движении в Баку, годом позже исследование о молодых американцах за границей. Ученый делает обзоры книг по русской истории, изданных в России, изучает русско-ордынские отношения. В 1965 году Э. Кинан защищает диссертацию, которая не совсем удовлетворяет его. Период поиска продолжается. Интерес исследователя к России не укладывается только в профессиональные рамки работы историка. Вместе со своим коллегой Джоном Апдайком Э. Кинан делает несколько переводов Е. Евтушенко.
Ученый неустанно защищает интересы славянских исследований, создает библиотеки славянской и восточноевропейской литературы не только в Гарварде, но и по всей территории Соединенных Штатов.
В течение нескольких десятилетий Э. Кинан занимается подготовкой молодых ученых. Среди его учеников Н. Коллман, В. Кивельсон и многие другие талантливые американские исследователи. Одним из замечательных аспектов академической карьеры Э. Кинана является его роль или скорее влияние на интеллектуальное развитие тех, кто формально не входил в число его студентов. Э. Кинан курирует аспирантов из разных университетов Соединенных Штатов. Ученый активно сотрудничает с Русским центром (в 1996 году переименован в Центр русских и европейских исследований Дэвиса) и Украинским исследовательским институтом в Гарварде. Таким образом, он стал патроном для нескольких поколений исследователей русской истории в Соединенных Штатах.1
Обращение к исследованиям Эдварда Л. Кинана представляется актуальным еще и потому, что их анализ в трудах советских историков носил по преимуществу односторонний характер. В отечественной историографии
1 Rowland D. Edward L. Keenan: an Appreciation //Harvard Ukrainian Studies. - 1995. -vol. XIX.-P. 21.
7 изучение трудов гарвардского исследователя основывалось на критическом разборе его монографии «Апокриф о Курбском и Грозном. История составления в XVII веке «корреспонденции», приписываемой князю Курбскому и царю Ивану IV». Однако это сочинение не дает полного представления о научном творчестве Э. Кинана. До настоящего времени нет ни одного исследования, в том числе диссертационного, посвященного этому яркому представителю американской историографии, как и не проводилось комплексного критического анализа его трудов.
Общественно-политическая жизнь Московского государства XVI века привлекала внимание не только российских, но и зарубежных исследователей. При этом многие из них останавливались на отдельных моментах жизни Московии, не ставя перед собой цель рассмотреть механизм функционирования Московского политического общества того времени как единое целое. Кинан, напротив, делает акцент на изучении «моделей политического поведения» и культурных норм, практики управления, используя одним из первых среди историков-русистов понятие «политическая культура».1 В целом исследовательская деятельность американского ученого направлена на понимание эпохи в свойственных ей терминах и понятиях, исследование ее функционирования в комплексе.
Работы Э. Кинана, несмотря на негативную оценку оппонентами большей части содержавшихся в них выводов, подтолкнули научный мир к новому рассмотрению спорных и недостаточно изученных моментов русской истории.
Вышеизложенное позволяет считать, что проблема изучения научного наследия Эдварда Кинана требует повышенного внимания. Оптимальное решение обозначенной проблемы в рамках диссертационного исследования актуализирует также ряд следующих вопросов: присуще ли Кинану устоявшееся научное мировоззрение, или же его творчество представляет собой случайное явление в науке (а именно такое впечатление возникает при чтении работ
1 Кром М.М. Историческая антропология русского средневековья: контуры нового направления http: .
8 некоторых его оппонентов); какую роль сыграло идеологическое противостояние между Советским Союзом и США в становлении взглядов ученого, опираясь на анализ его работ, посвященных исследованию русского средневековья; и, наконец, каково место американского ученого в мировой исторической науке? Результаты исследования помогут приблизиться к поиску ответов на эти вопросы, а также к пониманию творческого наследия Э. Кинана.
Степень изученности проблемы. Литературу, посвященную творчеству Э. Кинана, условно можно разделить на две группы, являющиеся базовыми для темы исследования, поскольку при своем взаимодействии они напрямую выходят на освещение проблемы изображения русского средневековья в творчестве американского исследователя: работы, в которых акцент делался на анализе выводов Кинана о переписке Грозного-Курбского, и работы, связанные с исследованием других произведений ученого.
Вышедшая в 1971 году монография «Переписка Грозного - Курбского или "Апокриф"» вызвала большой резонанс в отечественной и мировой науке. В ходе развернувшейся дискуссии о подложности переписки между Грозным и Курбским в журнале «Русская литература» была напечатана статья Д.С. Лихачева, в которой отрицалась возможность подложности переписки между Грозным и его опальным боярином.1 Год спустя вышла подробная монография Р.Г. Скрынникова «Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Э. Кинана», а чуть позже был опубликован ответ советского исследователя на замечания Кинана, высказанные в журнале Kritika.
Лихачев Д.С. Курбский и Грозный - были ли они писателями? //Русская литература. - 1972. - №4. - С. 56-72.
2 Скрынников Р.Г. Мифы и действительность Московии XIV-XVII вв. Ответ проф. Э. Кинану (в связи с его замечаниями на книгу автора «Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Э. Кинана») //Русская литература. - 1974. - №3. - С. 115-129.
Кроме того, свои взгляды на открытие Кинана выразили и другие ученые самых разных школ и направлений. Однако большинство из них ограничились беглым пересказом выводов исследователя.1
Рассматривая работы, связанные с исследованием других трудов Э. Кинана, можно отметить, что существуют публикации, освещающие определенные стороны научной деятельности американского ученого. Первым откликом в СССР на работы американского исследователя стали публикации Д.С. Лихачева и С.А. Клепикова, в которых они опровергали выводы Кинана относительно московского происхождения бумаги, найденной им в копенгагенском архиве.2 Кроме того, с публикациями по данной теме выступили историки А.А. Севастьянова, Я.Р. Дашкевич и Я. Бондаренко.
Украинские историки перевели и опубликовали сборник статей американского ученого «Российские мифы», выделив его как основоположника становления «украинознания» в качестве полноценной университетской дисциплины.4
1 Андреев Н. Мнимая тема //The New Review. - 1972. - №109. - P. 147-153; Szeftel
M. The Kurbskii - Groznyi apocripha. By Edward L. Keenan //Slavic Review. American
Quarterly of Soviet and East European Studies. - 1972. - Vol.31, №4, December. - P.
79-85. ; Orchard G.E. The Kurbskii - Groznyi apocripha, by Edward L. Keenan
//Canadian Journal of History. - Sept. 1972. - vol. II, issue 2. - P. 52-63; Rossing N.,
Ronne B. Apocryphal - not apocryphal? Critical analysis of the discussion conserning
the correspondence between Tsar Ivan IV Groznyi and prince Andrej Kurbskij. -
Copenhagen, 1980; Halperin Ch. Edward Keenan and the Kurbskii-Groznyi
Correspondence in Hindsight //Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. - 1998. - Bd. 46.
2 «Литературная газета» от 14 июля 1971 г.; С.А. Клепиков. О допетровской
бумаге и «бумаге для царя (письме Ивана IV) Э. Кинана». - М., 1971.
3 Севастьянова А.А. Американский историк о первой русской бумажной мельнице
//Вопросы истории - 1972. - № 6. - С. 174-175; Dashkevych J.R. Literatur /ЛРН
Information. Bulletin of the International Association of Paper Historians - 1981. - v.
15, n. 4. - P. 133-134; Бондаренко Я. «Бумага» II Книжное обозрение - 1978. - №
13.-С. 12.
4 Толочко А. Уроки Э. Кинана.
Зарубежные исследователи уделяли в основном внимание критическому разбору работы Э. Кинана «Московская политическая культура».1
Среди последних работ, посвященных творчеству американского ученого, можно выделить статью А. Филюшкина, в которой он резко осудил Кинана за приписывание авторства «Слова о полку Игореве» чешскому слависту Йозефу Добровскому, и монографию А.А. Зализняка, также посвященную историко-филологическому анализу построений Э. Кинана.
Но большинство работ Э. Кинана остаются по-прежнему не изученными. Критическое отношение к научному творчеству ученого, установившееся в ходе полемики по вопросу подложности исторических документов, сказалось на восприятии практически всех последующих его исследований. Сложившееся историографическое представление мешает оценке творчества Кинана как одного из ярких представителей современной американской исторической науки.
Таким образом, проведенный анализ существующей литературы показывает, что: во-первых, самый высокий уровень разработанности характерен для изучения проблемы подлинности переписки Грозного-Курбского в трудах Э. Кинана, во-вторых, в гораздо меньшей степени рассмотрен вопрос подложности «Слова о полку Игореве» и, в-третьих, практически не исследованными являются проблемы функционирования политической культуры Московского государства XVI века в творческом наследии американского ученого.
Wormian R. «Muscovite Political Folkways» and the Problem of Russian Political Culture //The Russian Review. - 1987. - vol. 4. - P. 191-198; Daniels R.V. Russian Political Culture and the Post-Revolutionary Impasse //The Russian Review. - 1987. -vol. 46. - P. 165-176; Crummey Robert O. The Silence of Muscovy //The Russian Review,- 1987. -vol.46.-P. 157-164.
2 Филюшкин А. Психопатическое уничтожение «Слова о полку...»: Рецензия на
еще не изданную книгу Эдварда Кинана.
http: ; Зализняк А.А. «Слово о полку Игореве»: Взгляд лингвиста. - М., 2004.
Сложность, многоаспектность и недостаточная изученность ряда проблем русского средневековья, освещенных в трудах Э. Кинана, определили выбор темы, постановку цели и задач настоящего исследования.
В качестве объекта исследования выступает научное творчество Эдварда Кинана.
Предметом исследования является историография исторических воззрений Эдварда Кинана, посвященная изучению проблем русского средневековья.
Цель работы заключается в анализе взглядов американского ученого на эволюцию русского средневекового общества Московского периода.
Достижение поставленной цели подразумевает решение комплекса задач, которые включают в себя:
во-первых, выявление сферы научных интересов Эдварда Кинана;
во-вторых, определение его места в исторической науке и историографической оценки его творчества;
в-третьих, выделение круга источников, на которые исследователь опирается в своих работах;
в-четвертых, определение причин обращения американского исследователя к проблеме подлинности документов средневековой Руси;
в-пятых, характеристика исследовательской манеры Кинана;
в-шестых, анализ представлений ученого о формировании и функционировании московской политической системы XVI века.
Хронологические рамки исследования охватывают период с 1965 года, когда Э. Кинаном была защищена диссертация «Muscovy and Kazan', 1445-1552: A Study in Steppe Politics», определившая интерес исследователя к изучению исторических источников вообще и источников дипломатической переписки в частности, по 2004 год, связанный с публикацией последнего на настоящее время большого исследования американского слависта, посвященного разоблачению аутентичности «Слова о полку Игореве».
Источниковая база диссертации включает в себя опубликованные работы Э. Кинана, определившие основные вехи в его научном творчестве. Прежде всего -
12 это монографии «The Kurbskii-Groznyi Apocrypha: The Seventeenth-Century Genesis of the "Correspondence" Attributed to Prince Andrew Kurbskii and Tsar Ivan IV» и «Josef Dobrovsky and the Origins of the Igor' Tale», посвященные подложности переписки Грозного-Курбского и проблеме подлинности «Слова о полку Игореве».1
Помимо них источниковую базу составляют многочисленные статьи исследователя, которые можно разделить на группы: статьи, посвященные критическому разбору переписки Грозного-Курбского; статьи, в которых Кинан рассматривает жизнь Ивана Грозного и приближенных к нему; статьи, где исследователь обращается к теме политической культуры Московского государства XVI века, ее составляющих и их взаимодействию; статьи, основанные на историко-филологическом анализе документов дипломатической переписки Московии и Османской империи; и статьи, посвященные комплексному анализу «Слова о полку Игореве».
Также при написании данной работы использовались тексты лекций Кинана в Гарвардском университете США, Университете штата Индиана, Колумбийском университете, Русском исследовательском центре, выступлений на ежегодных собраниях Американской ассоциации славянских исследований и Международном конгрессе славистов.
Кроме того, в источниковую базу диссертации входят труды советских, российских и зарубежных исследователей творчества Э. Кинана.
Отдельной составляющей являются непосредственно источники, на которые опирается американский исследователь в своих трудах: политические памятники русского средневековья, документы дипломатической переписки между Москвой, Ордой и Османской империей, документы Посольского
1 Keenan E.L. The Kurbskii-Groznyi Apocrypha: The Seventeenth-Century Genesis of the "Correspondence" Attributed to Prince Andrew Kurbskii and Tsar Ivan IV (with an Appendix by Daniel C. Waugh), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1971; Keenan E.L. Josef Dobrovsky and the Origins of the Igor' Tale. Cambridge, Mass., 2003.
13 приказа, различные литературные и публицистические произведения Московского государства XVI века.
Методологической основой является принцип историзма, стремление к объективности, комплексный и системный подходы в осуществляемом исследовании.
Методы исследования. В данном исследовании применяется широкий спектр исторических и историографических методов, которые были апробированы в отечественной историографии.
Научная новизна исследования состоит в том, что впервые была предпринята попытка комплексного изучения научного творчества Эдварда Л. Кинана:
а) выявлена сфера научных интересов исследователя;
б) определено его место в исторической науке и представлена
историографическая оценка творчества ученого, посвященного русскому
средневековью;
в) выделен круг источников, на которые Э. Кинан опирается в своих
исследованиях;
г) определены причины обращения американского исследователя к
проблеме подлинности документов средневековой Руси;
д) дана характеристика исследовательской манеры Э. Кинана;
е) проведен анализ представлений ученого о формировании и
функционировании московской политической системы XVI века.
Результаты диссертационной работы позволяют расширить научные знания в области историографии исторической науки в целом и историографии русского средневековья в частности. Кроме того, проведенные изыскания дополняют уже существующие исследования работ зарубежных историков по истории русского средневековья. При этом ряд выводов, полученных в ходе исследования, помогут пересмотреть негативные суждения о трудах зарубежных историков, устоявшиеся как в советской, так и в российской исторической науке. Материалы диссертационного исследования предложены
14 для включения в лекционные и специальные курсы по историографии, источниковедению и отечественной истории.
Основные положения диссертации, её выводы и обобщения прошли апробацию в выступлениях диссертанта на ряде научных конференций, на круглых столах «История и повседневность», в выступлениях на кафедре «История» Московского государственного университета сервиса, в процессе проведения лекционных и практических занятий по истории России в Московском государственном университете сервиса и Институте мировой экономики и информатизации.
Ярлык Ахмет-хана Ивану III: историко-филологический анализ материалов дипломатической переписки
Впервые Э. Кинан обратился к теме подложности исторических источников в середине 1960-х годов в своей диссертации «Москва и Казань, 1445-1552: изучение политики Степи», когда выразил сомнение в подлинности «Ярлыка Ахмет-хана Ивану III», в свете анализа которого рассматривались многие вопросы московско-татарских отношений. Несколько лет спустя американский ученый опубликовал исследование, посвященное подробному критическому разбору текста «Ярлыка».1
В начале исследования Э. Кинан дает описание событий 1480 года: в октябре на р. Угре встретились войска Великого князя Московского Ивана III и хана Ахмета. «Стояние на Угре» могло перерасти в военный конфликт, однако, проведя несколько вылазок, Ахмет «никимъ ни гонимъ» бежал и больше никогда не появлялся на территории Московского государства.2 Это обстоятельство, указывает Кинан, расценивалось как конец монголо-татарского ига. Впоследствии такая интерпретация событий была принята историками. Среди источников, документально подтверждающих такой ход событий, выделяется так называемый «Ярлык» Ахмет-хана, возможно, посланный Московскому князю вскоре после бегства ордынцев с Угры. Единственная сохранившаяся копия «Ярлыка», указывает исследователь, находилась среди манускриптов бывшего Синодального собрания (в настоящее время хранится в отделе рукописей Государственного исторического музея в Москве). Впервые текст был опубликован архимандритом Леонидом (Лев Александрович
Кавелин) вместе с кратким комментарием, который заканчивается сообщением, что «Ярлык» представлен в свободном русском переводе по оригиналу 1476 года, появление которого возможно связано с нашествием монголо-татар.1
Э. Кинан отмечает, что в качестве условной даты отправки «Ярлыка», на которой базировалось бы более детальное изучение содержания текста, традиционно рассматривался 1480 год. Такое предположение подтверждается новейшими исследованиями «Ярлыка». К.В. Базилевич в своей работе предпринял попытку установить подлинность «Ярлыка», который, как считает американский ученый, по его мнению, необоснованно игнорировался историками.2 В ходе исследования Базилевич доказал, что «Ярлык» был подлинной копией достоверного перевода документа XV века канцелярии хана Ахмета.
Однако Кинан не принял выводы Базилевича относительно подлинности послания. Американский ученый указал на ошибку Базилевича - критический анализ содержания источника предшествовал критическому анализу его формы. По мнению Базилевича, вопрос о подлинности «Ярлыка» может быть решен «при проверке исторического материала, который его содержит и при разъяснении политической ситуации, в которой правитель Орды мог адресовать послание такой странной формы Московскому монарху».3 Это положение вызвало у Кинана некоторое недоумение. Американский ученый обратил внимание на полное отсутствие анализа формы документа, что, по его мнению, является существенным просчетом. Тем не менее, в исследовании Базилевича Кинан сумел отметить и положительные стороны. Так, по его мнению, материал, собранный из западных и восточных источников, подтвердил известные формы московско-ордынских отношений позднее 1470 года.
Э. Кинан указывает, что «Ярлык» найден среди разнородных рукописей XVII века вместе с различными религиозными и дидактическими работами, Завещанием Синодального собрания и тремя другими текстами, которые, казалось, относились к московско-татарским отношениям. Этот непосредственный конвой, по мнению ученого, достаточно интересен. Он состоит из: 1) копии клятвы, данной Ивану IV, некоторыми ногайскими князьями в 1557 году; 2) так называемого «Ярлыка» хана Узбека митрополиту Петру; 3) заметки, касающейся перехвата московскими разведчиками посольства ногайского хана Мамая к крымскому хану (вероятно, Сагиб-Гирею), в котором его просили вмешаться в дела Казани.
Первый из этих документов, с точки зрения Кинана, мог быть подлинным, однако подобное предположение неизбежно порождает вопрос: каким образом он оказался включенным в этот сборник манускриптов (другие копии найдены среди дел Ногайского ханства 1557 года)?
Второй документ не вызывал у американского ученого каких-либо сомнений: Кинан утверждает, что «Ярлык» хана Узбека - подделка.
Третий текст не был опубликован полностью, но, работая с доступными отрывками, исследователь пришел к выводу, что и этот документ так же не может быть признан подлинным.
Послание Ивана IV датскому королю Фридриху И: опыт практического филиграноведения
14 июля 1971 года в «Литературной газете» было опубликовано сообщение Э. Кинана об оригинальной русской филиграни, обнаруженной на бумаге письма царя Ивана IV Васильевича, хранящейся в Датском государственной архиве (Rigsarkivet) в Копенгагене. Спустя некоторое время отечественные исследователи получили возможность познакомиться с полной версией публикации Э. Кинана, к которой прилагалось факсимиле письма Ивана IV, снятого на свет.1
Работа Э. Кинана начинается с эпиграфа Алана Стивенсона «...библиографическое изучение бумаги гораздо труднее, чем это может показаться в начале... большинство книг, помеченных водяными знаками и принадлежащих прошлому, не подлежали изучению». Это утверждение, считает американский исследователь, очень хорошо подходит к изучению поздних грамот Московского государства. Несмотря на очевидную важность той роли, которую играет изучение истории производства бумаги и основных приемов работы с водяными знаками для изучения литературы и культуры Московского государства, советские ученые, по мнению Э. Кинана, не разрабатывали данную тему. Последние наиболее значимые достижения в изучении этих аспектов были сделаны выдающимся российским филигранологом Н.П. Лихачевым в начале XX столетия.
Причина столь долгого пренебрежения к проблемам изучения производства бумаги в Московском государстве, по мнению американского ученого, может быть раскрыта двумя утверждениями Лихачева. Во-первых, до сих пор нельзя точно доказать московское происхождение ни одного листа бумаги, который так или иначе оказывался в руках исследователей. Во-вторых, вся имеющаяся на данный момент информация относительно использования бумаги на Руси свидетельствует о том, что нельзя отделять славянские и русские манускрипты от западноевропейских как нечто специфическое.1 Таким образом, полагает Э. Кинан, эти обстоятельства привели к некоторому застою в области изучения производства бумаги в Московском государстве. Значительная вариативность оценок и суждений, высказывавшихся исследователями по целому ряду актуальных вопросов изучения истории и культуры Московской Руси XVI-XVII вв., объясняется спецификой их построения на основе анализа таких текстов, происхождение которых до сих пор весьма неопределенно. Отталкиваясь от данного положения, Кинан подчеркивает ценность филиграни (водяного знака) как ключа к установлению происхождения документа.
Работая в Датском государственном архиве (Rigsarkivet) в Копенгагене, ученый обратил внимание на коллекцию московских грамот XVI - XVII вв. Многие из них были изданы первым секретарем русской дипломатической миссии в Копенгагене Ю.Н. Щербачевым, непосредственно занимавшимся их изучением.2 Этот «неутомимый любитель», по словам ученого, последовал дурному примеру профессиональных антикваров своего времени и издателей многих популярных сборников документов Московской Руси и не уделил должного внимания самой бумаге, на которой эти документы были написаны, не разглядев, что стоит за основными филигранями.
Заинтересовавший Кинана водяной знак был обнаружен на бумаге хорошо известного письма Ивана IV, адресованного датскому королю Фридриху II. В нем Иван IV гарантирует брату Фридриха Магнусу положение (status) марионеточного короля (puppet King) Ливонии. Письмо датировано 26-м сентября 1570 года, и Кинан считает, что сомневаться в его датировке или подлинности нет оснований. Документ хранится вместе с письмами того времени, принадлежавшими той же канцелярии, и написан на бумаге европейского качества, которая обычно встречается в документах того времени.
В своей работе американский ученый привел подробное описание исследуемой филиграни. Водяной знак просматривается достаточно четко. Читается «Царь Иван Васильевич всеа руси влето ЗОД совер. княз великий московскыи», то есть «царь Иван Васильевич всея Руси князь великий московский в лето 7074 (7079) = 1565/6 (1570)». Слова «князь великий московский» находятся в киоте - простой рамке, увенчанной крестообразным орнаментом. Другие изобразительные элементы, геральдические или иного рода эмблемы отсутствуют. Буквы приблизительно 3 см высоты и четко прописаны, лист той формы, которая использовалась, но не так часто. На основе детального палеографического анализа записи исследователь приходит к выводу, что это «характерная простая московская вязь второй половины XVI века».1
Э. Кинан высказывает сожаление, что лист, к сожалению, обрезан со всех четырех сторон, но это не мешает установить его настоящие размеры (54 х 40,5 см), которые соответствуют большому «александрийскому» размеру, обычно использовавшемуся в документах московского государства для подобного случая (например, княжеские грамоты). Размещение отдельных элементов знака подтверждает мнение ученого: они расположены не как на западноевропейских знаках, т.е. в центре листа или в центре половины листа. По мнению Кинана, совершенно очевидно, что они были предназначены для прочтения на бумаге, отпечатанной с одной стороны (в развернутом виде).
Проблема генезиса русской политической культуры
Вторым направлением исследований Э. Кинана явилась попытка рассмотреть «политическое поведение» как форму культуры. Применяя методы смежных наук (антропологии, социологии, политологии), американский ученый стремился выявить «глубокие закономерности» политического поведения и фундаментальное соотношение между процессами социализации, происходящими в обществе, и провозглашаемыми этим обществом законами и институтами.
Результатом исканий Э. Кинана стала публикация в 1986 году статьи «Московская политическая культура».1 Исследовательская деятельность ученого была направлена на понимание эпохи в свойственных ей самой терминах и понятиях, исследование ее функционирования в комплексе, а не только взаимодействия абстрактных институтов и принципов.
Используя одним из первых историков-русистов понятие «политическая культура», Э. Кинан расшифровывает его как «комплекс верований, практик и ожиданий, который придавал порядок и значение политической жизни», определяет «модели политического поведения... формы и символы, в которых оно выражалось». Ученый стремится отказаться от традиционного структурно-функционального анализа политических институтов в пользу изучения «моделей политического поведения» и взаимосвязи культурных норм и практики управления.
Чтобы овладеть исторической перспективой, необходимой при применении подобных приёмов к русскому материалу, Э. Кинан подробно рассматривает причины происхождения и развития политических традиций, делает попытку предложить некоторые нетрадиционные объяснения значения и функционирования этих традиций. Определяя круг своего исследования, ученый приводит основные положения, с которыми придется столкнуться:
1. Гражданская (бытовая) политическая культура. По мнению Кинана, может быть определена как «система» восприятий и реакций, «полученная» или «переведенная» в процессе общения и идейного обмена. Так как этот процесс систематичен, то в нём ученый прослеживает определенные симметрии, равенства, внутренние противоборства и обязательные символические формы, что определяет условия его происхождения и функционирования.
2. Исследователь утверждает, что одной из характерных особенностей русской политической культуры, позволявшей поддерживать систему, являлось незнание народом важнейшей информации о законах самой системы. Глубочайшие структуры этой культуры не находили систематического выражения ни в законодательстве, ни в описаниях; и, как следствие, данные о них Кинан извлекает из исторических источников.
3. Американский ученый в структуре политической культуры выделяет три группы «крестьянская культура», «бюрократическая культура» и «придворная культура», видоизменявшиеся в разных социальных условиях. Однако Кинан делает оговорку, что это лишь поверхностные группы (образования), хотя и конфликтовавшие временами, но всегда успешно сосуществующие и, в последнее время, объединившиеся.
4. Выделяя экономическое и физическое давление среды как фактор, сыгравший большую роль в эволюции обыденной политической культуры, исследователь указывает на изменение этой роли в её влиянии на внешний линии нескольких вариантов русской политической культуры.
5. Кинан считает, что необходимо принимать во внимание все отклонения или «антикультурные» проявления политической культуры, полагая, что они являются как проявлениями культуры, так и способом проверки его гипотезы о внутреннем строении системы в целом.
Однако, выдвинув эти положения, Кинан предупреждает о том, что многочисленные характеристики русской политической культуры, приводимые в исследовании, являются сравнительными, а не абсолютными. Сравнительным контекстом, по его мнению, в большинстве случаев будет служить опыт Западной Европы и Северной Америки. Все выявленные различия, полагает ученый, несущественны в отдельности, но значимы в совокупности. Период новой истории (1725-1850) в развитии России рассмотрен им очень схематично, поскольку данный период, считает Кинан, не оказал значительного влияния на формирование русской политической культуры. Краткое заключительное описание современной ему политики не является описанием советской системы как таковой; оно указывает, по мнению ученого, на наиболее важные характеристики подтекста русской политической культуры.
Прежде, чем проследить становление русской политической культуры, Э. Кинан выделяет характерные ее особенности.
Во-первых, культура, которая явилась предметом исследования американского ученого, исключительно московская. По мнению Э. Кинана, она возникла внутри московского княжества на отдельно стоящей территории Восточно-Славянской земли под влиянием условий значительно отличающихся от условий Киевского или Новгородского княжеств и сложилась в определенную систему в XVI веке. Исследователь полагает, что нецелесообразно искать свидетельства зависимости между современной русской или даже московской политической культурой с киевской или византийской: «невозможно найти доказательства того, что, например, в период формирования московской политической культуры (1450-1500) она в значительной степени подвергалась влиянию византийской политической культуры или идеологии».
Политическая культура деревни
Выделяя политическую культуру деревни как основополагающую для культуры двора и бюрократической культуры, Э. Кинан рассматривает принципы функционирования деревенской жизни и их влияние на политическую культуру страны в целом.
Основной особенностью, отмеченной американским исследователем, явилась оторванность русского крестьянина от международной торговли и стабилизирующего влияния близлежащих торговых центров. Такое положение, по замечанию Кинана, вызывало постоянную социальную неустойчивость: линия, отделявшая процветание от нищенства, как в рамках отдельной семьи, так и в рамках больших объединений крестьян, была очень тонкой и постоянно изменявшейся.2 Поле одной семьи оказывалось затопленным, поле другой -нет; корова одной семьи перестаёт давать молоко, корова другой - нет; в одной семье четыре здоровых сына-работника, в другой вообще нет детей. Вполне естественным было стремление деревни к самосохранению, приспособлению к различным явлениям жизни. Э. Кинан выделяет несколько средств самосохранения. Рассматривая примеры с богатой и бедной семьями, ученый обращает внимание на способность деревни четко чувствовать ситуацию. Так, семья, способная хорошо обрабатывать свой участок, будет процветать. По мере того, как их благосостояние будет расти, деревня начнёт оказывать большее давление на неё. Их попросят взять на прокорм вдову, или сироту соседа, или деревенских инвалидов. Они должны будут вносить большую долю в расходы деревни на празднества или на содержание приходского священника. Преуспевающего крестьянина могут выбрать в совет старейшин, и это возложит на него ответственность вести переговоры с землевладельцем или сборщиком налогов. Таким образом, деревня ограничивает возможности социально-экономического роста зажиточной семьи за рамками деревни.
Судьба бедной семьи отлична. Если семья по каким-либо причинам не может обработать свой надел земли (недостаток рабочих рук), их участок соответственно уменьшают. Если же умирает сам хозяин земли, не оставив наследников, способных обращаться с землей, то оставшимся членам семьи на помощь приходит деревня, не только заботясь о пропитании вдовы и сироты, но и применяя другие меры, чтобы не дать пропасть полезной производительной силе общины. Вдова умершего (если она всё ещё способна рожать) выходит снова замуж за безземельного или безлошадного мужика, беря в приданое свою часть надела земли и лошадь: её дочь, владеющую частью надела земли и лошадью, ждёт подобная участь. Обобщая приведенные примеры Э. Кинан, заключает, что в случае с бедной семьей деревня оказывает поддержку, не давая ценным человеческим жизням и другим важным ресурсам выпасть из числа производительных сил, необходимых для выживания деревни в целом. Подобные действия, отмечает исследователь, присущи замкнутым сообществам и весьма рациональны. Естественно, перед американским исследователем возникает вопрос: а что если зажиточный крестьянин, например, откажется кормить вдов, или если жена и дочь бедной семьи не захотят выйти замуж за «выделенного» деревней мужа? Однако, рассмотрев принципы функционирования деревни, Кинан приходит к выводу, что такие законы глубоко укоренились в её культуру, прекрасно осознавались и принимались всеми её жителями. Для недовольных же, отмечает ученый, существовали крайние меры, включая избиения всей деревней, лишение надела земли или экспроприация собственности, но эти меры применялись крайне редко. Необходимость подобных санкций, принимаемых большинством взрослых членов общины, была обусловлена, на взгляд Кинана, превратностями жизни, вызывавшими необходимость земледельцев приспосабливаться к условиям изменчивой судьбы. В течение жизни они успевали убедиться во благе таких правил деревенской жизни на примере либо своей семьи, либо своей деревни, и, скорее всего, подчеркивает ученый, не только поощряли подобные санкции, но и принимали в них активное участие.1
Таким образом, главной доминирующей целью деревенской организации - целью, выработанной вековым опытом ведения земледелия по неизменяющимся принципам, целью, позволявшей создать единое ядро, было, на взгляд Э. Кинана, выживание экономическое, биологическое и социальное. Опираясь на свои выводы, ученый вступает в полемику со славянофилами. В противовес их положениям, которые представляли главную цель как «справедливость», «прогресс» или «сохранение традиционного образа жизни», Кинан выдвигает свою точку зрения. По ней самое важное для крестьян -сохранение человеческой жизни, жизни кормильца скота, жизнь особенно важных посевов. И соответственно главным действующим лицом деревенской жизни, считает исследователь, был не отдельный крестьянин (который бы не выжил в одиночку в таких условиях), и даже не семья (которая была в большей степени жизнеспособна, но всё же подвержена болезням и внезапным бедам), а вся деревня, интересам которой подчинялось всё остальное.2
Подтверждая свои заключения, Кинан приводит разбор составляющих того или иного решения деревни. Основной причиной коллективного принятия решений, выделенной ученым, была необходимость свести до минимума риск бедствий, грозящих обрушиться на крошечное изолированное, технологически примитивное сообщество. Если какое-нибудь нововведение могло обеспечить кратковременное улучшение жизненных условий деревни при этом увеличивая риск возможных бедствий, то оно отвергалось.