Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети ХIХ вв. в контексте историко-психологического исследования Минц, Светлана Самуиловна

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Проблемы социальной психологии в отечественных исторических исследованиях 1960-1970-х гг. 53

Глава II. Изучение исторических аспектов психологии в исследованиях 1980-1990-х гг. 96

Глава III. О субъективной природе как видовом свойстве источников мемуарного характера 148

Глава IV. Структура мемуаров в роли показателя состояния психологии личности и социума 168

Глава V. Связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста 203

Глава VI. Иерархия общества и иерархия восприятий в мемуарной литературе последней трети XVIII первой трети XIX вв. 220

Глава VII. Образ мемуариста и его психологический портрет 252

Глава VIII. Идентичность и идентификации: отражение в источниках уровней и механизмов сплоченности 278

Глава IX. Индивидуальное и массовое в сознании мемуаристов: Источниковый вид как база изучения сознания своих создателей 307

Заключение 332

Библиография 344

• Проблемы социальной психологии в отечественных исторических исследованиях 1960-1970-х гг.
• О субъективной природе как видовом свойстве источников мемуарного характера
• Связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста
• Индивидуальное и массовое в сознании мемуаристов: Источниковый вид как база изучения сознания своих создателей

Введение к работе

Актуальность темы обусловлена по крайней мере тремя факторами. Во-первых, особой ролью, которую берет па себя историко-психологическое знание в сфере исторического познания. Во-вторых, быстрой профессионализацией историко-психологических исследований, происходящей в отечественной науке в течение последней трети XX столетия. В-третьих, потребностью современного социокультурного знания в способах научного мышления, связанных с современным пониманием теории сложных систем.

История и психология с разных точек зрения рассматривают культуру, социум и личность. Как конкретные научные дисгцтлины, они по-разному определяют приоритетные объекты своего внимания. Как области познания, они практически нерасторжимы. В эпоху Просвещения история конституировалась в сферу рационально обоснованного знания через интерес к культуре как объекту изучения, рассматриваемому с точки зрения соотношения общества и личности. Психология, еще в XVIII в. заявившая о себе как о самостоятельной науке о душе, сумела выйти за рамки практической медицины тоже только через изучение культуры, открыв для себя социальную природу личности и историчность контекста развития индивидуальных и массовых форм сознания. Историю и психологию роднит необходимость включать в понимание индивидуальности социологию и культуру. Совмещать такую трактовку индивидуальности с устоявшимися представлениями об уникальности человеческой личности достаточно сложно даже современной науке. Междисциплинарная проблематика, существенно расширяющая гносеологические и эпистемологические горизонты истории за счет соединения возможностей исторического источниковедения с опытом социологии и психологии, заслуживает самого пристального исследовательского внимания.

Проблемам источниковедения предназначено одно из ведущих мест как в постижении природы историко-психологического знания, так и в определении его статуса в историческом познании в целом. Профессионализация историко-психологического знания переводит его с уровня теоретико-методолопіческого обобщения на уровень конкретно-исторического исследования, а это требует известной трансформации не только принципов исследования, но и самих представлений об изучаемых явлениях и процессах. С проблемами источниковедения связаны такие «вечные» вопросы научного исследования как природа и статус исторического факта, а также степень достоверности и доказательности научных реконструкций.

Историко-психологическое знание пришло в историческую науку стихийно. Историк вынужден был обращаться к нему, повинуясь внутренней логике развития науки. Начиная осмысливать историко-психологические явления в категориальном плане, историк оказывается перед необходимостью менять логику научного рассуждения и осваивать или создавать заново целую систему понятий. Знания об исторической психологии вступают в известное противоречие со стереотипами позитивистски понимаемой истории, поскольку рядом с фактом, воспринимаемым как конкретное событие с физически измеряемыми параметрами (временная и пространственная локализация, конкретность участников, документализация его течения и результатов, пролонгированное отражение в последующих событиях), они ставят такие явления как эмоции, чувства, когнитивные модели и ментальные структуры, сознательная или неосознанная мотивация поступков, особенности их восприятия современниками и потомками. Почти сто двадцать лет потребовалось науке, чтобы определить, что представляют собою эти явления. Теперь стоит задача их конкретизации на уровне

отражения непосредственно в текстах исторических источников. Настала очередь историка-практика ответить на вопрос, что и как надлежит изучать для получения научно обоснованного и верифицируемого знания об историко-психологических явлениях и процессах, имеющих конкретную временную и пространственную локализацию, конкретных ' носителей и проявляющихся в реальных результатах и последствиях. Задачи, стоящие сегодня перед историческим источниковедением, сродни тем, что волнуют современных социологов. Их обращение к внутреннему миру человека, к психологии и социологии личности немедленно поставило вопрос о необходимости адекватного инструментария для анализа духовной культуры и «интерсубь-ективпого» измерения человеческого существования. Для создания необходимой операциональной системы им пришлось обращаться к таким категориям как дополнительность, неопределенность, случайность, неустойчивость, целостность и т. п.'. Сходные проблемы ставит перед историческим источниковедением современное историческое моделирование².

Историография источниковедческого изучения историко-психологической проблематики. Интерес к исторической психологии родился в отечественной науке благодаря культуре романтизма. Первоначально интерес к исторической психологии существовал как потребность постижения нематериального мира духа, отразившегося в поэзии и искусстве. Затем он сосредоточился вокруг двух понятий - душа народа и душа человека.

Необходимость обращения к народной поэзии была одним из манифестов романтизма . Методы изучения истории граничили с художественным творчеством, поэтому первые опыты историко-психологического моделирования можно найти в исторической беллетристике⁴. В историческую науку проблему исторической психологии, не используя ни термина, ни даже понятия, фактически ввел Н.М.Карамзин. Его интерес к психологии был связан с тягой культуры рубежа XVIII и XIX столетий к рациональному осмыслению человеческой натуры и характера. Увлечение общества физиогномикой - наукой о связи внешности с чертами характера человека, - привело молодого Карамзина в Цюрих, к швейцарскому врачу, философу, натуралисту v писателю И.-К.Лафатеру, автору знаменитого четырехтомного труда «Физиогномические фрагменты», опубликованному в 1775-1778 гг.⁵. Позже, в России он был участником споров о сущности характера как составляющей литературного или историче ского повествования. В более зрелом возрасте Карамзин сделал понятие национально го характера исторической категорией и описал противоречивый характер Иван. Грозного в девятом томе своей «Истории государства Российского». Пару десятиле тий спустя В.Ф.Одоевский пытался уже предметно осмыслить соотношение исихоло гии и художественного творчества. Он писал, что обращение к психологии меняет і

' Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и лит. пре-дисл. Г.С.Батыгин; Ред.-сост. С.Ф.Ярмолюк. СПб, 1999. С. 395; 315-316.

² Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. М., 1984.

³ См., напр.: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980; Русские эстети
ческие трактаты первой трети XIX века: В 2 т. Т. II. М., 1979: «Их вечен с вольностью союз»: Литера
турная критика и публицистика декабристов. М., 1983.

⁴ См., напр.: Русская историческая повесть первой половины XIX века. М., 1986.

⁵ Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 106-124,169 и далее. Подробнее <
связи увлечения физиогномикой с эволюцией научных представлений о культуре в науке начала 1800
х гг. см.: Минц С.С. Рождение культурологии. С. 164-165.

науку, и искусство, ученого заставляя поэтизировать науку, а поэту сообщая прогностические способности исследователя⁶.

Констатация необходимости изучать фольклорные источники и памятники древней письменности к 1840-м гг. привела к описанию источников знаний об отечественной истории. Первой книгой подобного плана стала небольшая по объему монография А.В.Старчевского «Очерк литературы древней истории до Карамзина» (СПб., 1845). В ней же впервые в отечественной историографии как особая группа литературных памятников, обладающая целым рядом сходных черт, были охарактеризованы мемуарные произведения, имеющие отношение к истории России. Отногяение А.В. Старчевского к источникам, как и у многих его современников, было наивно прагматическим.

Источниковедческие приемы изучения литературных памятников стали применяться примерно с того же времени учеными культурно-исторической школы русской славистики, сначала Ф.И.Буслаевым, затем Н.С.Тихонравовым⁷. Наиболее цитируемый представитель культурно-исторической школы - А.Н.Пыпин⁸. Его вклад в источниковедение историко-психологического исследования заключается в использовании литературного контекста в качестве исторического источника. Впрочем, его источниковедческие наблюдения базировались скорее па чувстве истории, свойственном А.Н.Пыпину как талантливому ученому, чем на логически обоснованных источниковедческих приемах. Не случайно в среде российских интеллектуалов его работы, как и работы М.И.Пыляева⁹, имели статус чтения и больше были связаны с представлениями о функциях литературной критики и журналистской деятельности, чем об историческом исследовании.

И.Е.Забелин ввел представления об исторической психологии в описание собственно событий отечественной истории. Его работы привлекали внимание современников экзотичностью сюжетов (быт русских царей и цариц; портреты героев истории, реконструированные строго по материалам источников; быт русского народа, подаваемый в предельно обобщенном виде¹⁰). Необычность трактовки этих сюжетов, предлагаемая ученым, долго еще казалась совершенно непривычной. С.Ф.Платонов, например, постоянно подчеркивал оригинальность его исследовательских позиций". Тем не менее, имешю осознание значения национального как объекта научного познания ввело историко-психологическую проблематику в контекст отечественного исторического исследования. Произошло это во второй трети XIX в.

Вопрос об источниках историко-психологического знания мог возникнуть еще в 1870-х гг., в связи с обсуждением «тусклости» портретов героев Смутного времени. К сожалению, тогда он свелся к констатации скудости дошедших источников и зна-

⁶ Одоевский В.Ф. Психологические заметки // Одоевский В.Ф. О литературе и искусстве. М., 1982.
С. 68.

⁷ О культурно-исторической школе как явлении отечественной культуры см., напр.: Крупчанов
Н.М. Культурно-историческая школа в русском литературоведении. М., 1983.

⁸ Из работ А.Н.Пыпина наиболее популярны: Пыпин А.Н. История русской этнографии: В 4 т.
СПб., 1890; Он же. История русской литературы. СПб., 1911.

' Пыляев М.И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. М., 1990; Он же. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы / Репринтное воспроизведение с издания АС. Суворина. М, 1990.

¹⁰ См., напр.: Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М., 1990; Он же. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. Новосибирск, 1992; Он же. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время // Русский Архив. 1872. Кн. 10. Вып. 2-6,12; Он же. История русской жизни: В 2 т. М,. 1876-1879.

" Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М„ 1993. С. 89, 142 и др.

чительности роли воображения историка в создании исторических портретов¹². Отечественная история расставалась с традициями рассказывателей истории и вводила требования научной строгости. На первых порах неукоснительное следование содержанию исторических источников казалось достаточным гарантом точности научных реконструкций. То, что точность цитирования источников не спасает от создания новых исторических мифов, тоже осознавалось и стимулировало дальнейшую профессионализацию ИСТОрИЧеСКОГО ИСТОЧБИКОВЄДЄІШЯ.

Интерес к народному быту и сознанию, вызвавший к жизни описательно-аналитические работы И.Е.Забелина, Н.И.Костомарова, А.Н.Пыпина, позже -А.Н.Веселовского, Л.П.Карсавина и др., - достаточно быстро был канализирован специальными отраслями исторической науки: уже обозначившей свои научные приоритеты этнографией и рождавшейся историей культуры. Устойчивый интерес к историческим портретам вводил в научный оборот реконструкцию черт исторической психологии, но вопрос об источниковедческом обосновании таких описаний специально пока не стоял. Вплоть до начала XX в. словно что-то сдерживало историков в их обращении к проблемам исторической психологии. Интерес к явлениям такого плана ясно прослеживался, но в аппарате исторического исследования не хватало инструментария для их вычленения и слов для их описания в достаточно строгих понятиях и терминах. Твердая убежденность в идеографической природе исторического знания, канонизированная и поддерживаемая неокантианством рубежа предшествующих столетий, закрепляла установку на перевод историко-психологических изысканий в сферу художественного творчества или в область его изучения. Исследования историографического порядка¹³, а также внимание отечественной науки к методологическим работам В.Дильтея и Г.Рикксрт, русские переводы которых появлялись с завидной оперативностью, подтверждали интерес историков того времени к исторической психологии и потребность в научном осмыслении подобной проблематики.

Тексты, рождаемые самой исторической наукой, осмысливались ею не только с историографических позиций, но и с источниковедческой точки зрения. В историографических работах в качестве неназванного источника постоянно присутствовал исторический контекст. Выделять его и характеризовать отечественным историкам помогали представления об органической природе мира истории и духа , а также опыт европейской науки, проявлявшей, начиная с классической работы Я.Буркхардта о культуре итальянского Возрождения, устойчивый интерес к истории культуры. Популяризации идей Я.Буркхардта среди российских ученых способствовали А.Н.Веселовский, М.С.Корелин и Н.И.Кареев . Историко-психологические характе-

рам же. С. 84-85.

¹³ Начиная с «Истории русского самосознания» М.О.Кояловича, они стали постоянным компонен
том отечественной исторической науки. См.: Коялович МО. История русского самосознания. М., 1884;
Иконников B.C. Опыт русской историографии, Киев, 1891; Милюков П.Н. Главные течения русской
исторической мысли. СПб., 1897; Платонов С Ф. Статьи по русской истории (1883-1912). СПб., 1912.

¹⁴ Они были популярны в России со времен И.-Г.Гердера и Я.Гримма, но нашли воплощение боль
ше в сфере литературной критики и эстетической мысли. См., напр.: Григорьев А.А. Эстетика и
критика. М., 1980.

Историческая мысль осваивала идею органического развития в интерпретации СМ. Соловьева, но переводила ее не столько в практику конкретно-исторического исследования, сколько в область философского осмысления познавательных процессов.

Подробнее об этом: Брагина Л.М. «Культура Возрождения в Италии» Якоба Буркхардта: Традиции восприятия // Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии: Опыт исследования. М., 1996. С. 549-554.

ристики помогали постигать социокультурные-тенденции развития самих представлений об истории. Позже, во второй половине XX в., многолетний опыт работы отечественных историков с историческим контекстом как источником был блестяще реализован в создании одной из ведущих мировых школ семиотического изучения культуры. Наиболее заметный вклад в ее создание и развитие внесли Ю.МЛотман, Б.А.Успенский, В.М.Живов и Вяч. Вс.Иванов.

Начиналось же с малого. С задач описания конкретной психологической проблемы по материалам источников . С осозпания связи специфики текста со спецификой жанра . С повидовой характеристики основных групп источников, используемых для создания обобщающих трудов по истории России .

Осознание влияния исторического контекста на психологию личности помогло Н.Д. Чечулину охарактеризовать особенности историко-псігхологического изучения такого источника как мемуары . По сути, это первая собственно источниковедческая работа, начавшая ряд историко-психологических источниковедческих исследований. Рядом с работами Н.Д.Чечулина могут быть поставлены, пожалуй, только библиоп-сихологические исследования Н.А.Рубакина. В работах Н.А.Рубакина источниковедческие моменты носили, однако, вспомогательный характер.

Ситуация изменилась существенным образом с развитием экспериментальной психологии и становлением психоанализа. Сближению исторических и психологических исследований способствовал тот интерес к истории, который четко проявился в творчестве ведущих психологов первой трети XX в., особенно З.Фрейда, К.Юнга и Л.С.Выготского. Сильной стороной их взглядов была историчность восприятия особенностей человеческой индивидуальности. В работах Л.С.Выготского она превратилась в особую культурно-историческую теорию психологии личности, способствующую развитшо не только психологии, но и истории культуры. На отечественную историческую мысль работы Л.С.Выготского стали влиять особенно сильно с середины 1960-х гг., с изданием «Психологии искусства» и последующей публикацией собрания его сочинений²⁰.

В начале XX в. проявились две особенности развития историко-психологического знания: социологизация и психоаналитическая индивидуализация. Первая тенденция нашла свое выражение в работах авторов сборника «Вехи» и их оппонентов, Н.А. Рыбникова и А.Б. Залкинда²¹. Вторая - в исследованиях Б.Л. Модзалевского, С.Я.

¹⁶ См., напр.: Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1866; он же. Дополнения // Кирхман П. История общественного и частного быта. Чтение в школе и дома / Пер. К. Розенберг. М., 1867. Ч. 1. (М.В.Нечкина подсчитала, что объем дополнений составил 118 с. из 250 с. общего объема текста: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974. С. 120, 586); Иконников B.C. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев, 1867; Павлов-Сильванский Н.П. Проекты реформ в записках современников Петра Великого. СПб., 1897.

" Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871.

¹⁸ Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история: В 2 т. СПб, 1872. Т. I. Введение.

" Чечулин Н.Д. Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников. СПб., 1891.

². Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т./ Под ред. А.Р.Лурия, М.Г.Ярошевского. М., 1982-1984; Он же. Психология искусства / Под ред. М.Г.Ярошевского. М., 1987.

²¹ Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 / Сост., коммент. Н.Козаковой; Предисл. В. Шелохаева. М., 1991; Рыбников Н.А. Деревенский школьник и его идеалы: Очерки психологии школьного возраста. М., 1916; Он же. Идеология современного школьника // Педология. 1928. № 1; Он же. Язык ребенка. М.; Л., 1926; Он же. Автобиографии рабочих и их изучение. Материалы к истории автобиографии как исторического документа. М.; Л., 1930; Залкинд А.Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924

Штрайха, Р.Ю. Виппера и Н.М. Дружинина . Историко-психологическое знание формировалось как междисциплинарное. Независимо от «базовой» специализации, авторы историко-психологаческих очерков достаточно быстро сталкивались с проблемой источников историко-психологического знания и методами обработки их материалов. Естественным было их обращение к мемуарам и автобиографиям, самой природой, казалось, предназначенным для историко-психологического изучения.

С ростом научного интереса к новейшей истории в поле зрения исследователей оказались источники, образовавшие комплексы в процессе длительного историко-культурного творчества социума (летописи, публицистика, актовый материал и т.п.), и складывавшиеся буквально на глазах - анкеты, статистические данные, материалы бюджетных обследований. Первые надо было найти и собрать, вторьте - фактически создать. В 10-е—20-е гг. XX в. проблемы источниковедения историко-психологического исследования были актуализированы. Современный психолог сказал бы, что они были вербализированы, т.е. осмыслены до способности облечь их в конкретные слова и термины, имеющие достаточную значимость. Вопрос о точности и научной строгости пока не стоял. Поэтому их решение оказалось отложенным на несколько десятилетий.

С 1922 г. единый поток отечественной исторической мысли оказался искусственно разделен на два рукава. Пропасть между ними продолжала углубляться вплоть до конца 1950-х-первой половины 1960-х гг. Процесс последующего сближения и взаимного обогащения занял более полустолетия и не закончен до сих пор.

Самым плачевным образом на истории исторической психологии в СССР сказались попытки советского правительства поставить на службу задачам преобразования общества естественные и пограшгчные науки. Из существовавших тогда разработок предпочтение было оказано евгенике и психоанализу. Л. Д. Троцкий оценил направленность психоанализа на психокорректировку и счел его одним из наиболее мощных средств массовой переделки психики для ускоренного создания человека нового общества. Почти десятилетие он покровительствовал психоаналитикам и психоаналитическим исследованиям. Победа партии над троцкизмом стала в то же время концом целого направления в изучении индивидуальной и коллективной психологии²³. После завершения борьбы с троцкизмом и троцкистами историко-психологическая проблематика сохранилась лишь в исторических исследованиях, да и то в виде потребности реконструировать образ исторического прошлого²⁴. Она избирала своими источниками в основном тексты, воспринимаемые большинством как художественные («Моление» Даниила Заточника, например). Остальные виды источников привлекались как вспомогательные. Реконструкция тоже приближалась по методам к художественному творчеству²⁵. Вопросы о природе историке-психологической реконструкции опускался.

²² См., напр.: Модзалевский В.Л. Предисловие к «Запискам» П.С.Батурина // Голос минувшего. 1918. № 1/3; Штрайх С.Я. Филипп Филиппович Вигель (Историко-литературный очерк) // Вигель Ф.Ф. Записки. Т. 1. М., 1928; Дружинин Н.М. С. П. Трубецкой как мемуарист // Декабристы и их время. Т. 2. М.; Л. 1932; Он же. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933. Две последние работы были переизданы к столетнему юбилею их автора. См.: Дружинин Н.М. Избранные труды: Революционное движение в России XIX в. М., 1985.

²⁾ Подробнее об этом см.: Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб., 1993.

²⁴ Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси: Историко-бытовые очерки Х1-ХШ веков. Л., 1966
(первое изд. - М.; Л., 1947).

²⁵ Б.А. Романов за образец взял прием, использованный Данте в «Божественной комедии».

Характерно, что уже в начале XX в. к исследователям приходит понимание, что существует разница между институализированной наукой и ее интерпретациями внутри других, пусть даже родственных научных дисциплин. Оно вербализируется С.Л.Франком в виде замечаний об ограниченности экспериментальной психологии и о «парадоксе» современного гуманитарного знания, заключавшегося, по мнению ученого, в том, что «историки (в самом широком смысле), исследователи социальной жизни человека... должны были пользоваться самодельной психологией, созданной для их собственного употребления»²⁶. Уверенность в необходимости особой науки об идеальном в человеческой личности и культуре сочеталась с потребностью искать объективную природу идеального в его конкретных проявлениях . «Самодельные» же психологии появлялись в силу того, что междисциплинарная кооперация часто представлялась ученым превращением социогуманитарного знания в естественнонаучное. Специфика социогуманитарного знания пересиливала субъективные устремления, и психологическое знание, независимо от первоначальных исследовательских задач, менялось, попав в иной контекст научного осмысления. Оценка и верификация происходивших изменений требовала времени.

Возвращение исследовательского интереса к историко-психологическому знанию произошло в нашей стране в середине 1950-х-первой половине 1960-х гг., благодаря усилиям историков (Б.Ф.Поршнева и А.Я.Гуревича ). Книга М.М.Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (М.: Художественная литература, 1965) сыграла в этом процессе роль своеобразного катализатора. Исследователи стали искать проявления психологических черт в изучаемых процессах, ориентируясь на достаточно устойчивые характеристики массового сознания. Осмысливалась в первую очередь источниковедческая база изучения культуры «безмолвствующего большинства»²⁹, что помогло к 1990-м гг. создать мощный инструментарий изучения сознания больших социальных групп типа этносов и культурных сообществ³¹. Для историков (да и не только для них) оказалось чрезвычайно важно осознать, что традиционное сознание является характеристикой не только первобытных народов, но и современного общества, а современная соци-

Франк С.Л. Душа человека; Опыт введения в философскую психологию // Франк С.Л. Реальность и человек. М, 1997. С. 7,27.

²⁷ «К этому вопросу я подхожу как натуралист, а не как филолог», - писал в 1926 г. Н.А.Рубакин
Ф.А.Щербине о своем интересе к восприятию книги читателями разных типов: Переписка Ф.А. Щер
бины и Н.А.Рубакина. С. 35.

²⁸ Поршнев Б.Ф. Жан Мелье и народные истоки его мировоззрения. М, 1955; Он же. Мелье. М.,
1964; Он же. Феодализм и народные массы. М_, 1966; Он же. Социальная психология и история. М,
1966. То же. 2-е изд., доп. и исправ. — М., 1979. (Далее ссылки даются на это издание). Гуревич А.Я.
Некоторые аспекты социальной истории (Общественно-историческая психология) // Вопросы истории.
1964. №10.

²⁹ Подробнее об этом см.: Гуревич А.Я. История и сага. М., 1972; Он же. «Эдда» и сага. М., 1979;
Он же. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1093; Он же. Средневековый мир: Культура
безмолвствующего большинства. М., 1990; Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-
сибирских крестьян старообрядцев в XVIII в. Новосибирск., 1974; Громыко М.М. Традиционные
нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX века. М., 1986; Кабытов П.С, Козлов В.А.,
Литвак Б.Г. Русское крестьянство: Этапы духовного освобождения. М., 1988; и др.

¹⁰ Подробнее об этом: Солдатова Г.У. Психология межнациональной напряженности. М.: Смысл, 1998; Сикевич З.В. Социология и психология национальных отношений. СПб., 1999; и др.

³¹ См., напр.: История мировой культуры: Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций/Под ред. С. Д. Серебряного. М., 1998.

альная реальность отличается от более древних своих форм не отсутствием мифов, а большей сложностью их обнаружения и научной интерпретации³².

Реализация внутренней логики развития социогуманитарного познания приняла формы возрождения новой науки. Потребности сближения знании о культуре и человеческих поступках с естественнонаучным знанием придало историю-психологическим изысканиям подчеркнутую социологическую направленность. Новая наука осознавала себя социальной психологией³³. Складывалась она на базе системного подхода, осознавая и описывая свою специфику в парадигматике марксистского освещения. С историко-психологической проблематики начались в советской исторической науке сближение с западными социогуманитарными школами и публичный отказ от вульгарного марксизма. Возрожденческие настроения предопределили повышенный интерес исследователей к поиску отечественных корней историко-и социопсихологического знания³⁴, потребность вернуться «к истокам» (работам начала XX в.), ощущение безнадежной отсталости отечественной науки в области изучения человеческой индивидуальности и сознания. Чувство отсталости не соответствовало реальному содержанию работ А.Я.Гуревича, М.М.Бахтина, Л.М.Баткина, Л.М.Брагиной, Ю.Л.Бессмертного, М.Т.Петрова и авторов московско-тартусской школы семиотического изучения культуры. Острота переживаний отсталости отечественного социогуманитарного знания в изучении человеческой индивидуальности и форм мышления свидетельствует, скорее, о повышенной востребованности подобной проблематики в отечественной науке. Не случайно уже к концу 70-х гг. историки стали писать об исторической психологии, оставив социальную психологам и социологам, а решив для себя вопрос о природе востребованного знания, практически сняли теоретические вопросы с повестки дня. В 1980-90-е гг. происходит прагматн-зация историко-психологических исследований. Они становятся конкретнее и описа-тельнее. На первый план выходит необходимость накопления историко-психологического знания. Объектом исследования все чаще становятся явления,

³² Подробнее об этом: Лурье СВ. Метаморфозы традиционного сознания (Опыт разработки теоре
тических основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографического мате
риала). СПб., 1994.

³³ О развитии и состоянии методологических проблем социально-психологической науки 60-70-х
гг. и о специфике первоначальных толкований ее предмета см. подробнее: Парыгин Б.Д. Социальная
психатогия как наука. Л., 1965; Проблемы общественной психологии / Под ред. В.Н. Колбановского и
Б.Ф.Поршнева М., 1965; Осипов Г.В., Ольшанский В.Б. О состоянии, проблемах и перспективах
развития социальной психологии в СССР // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976; Пары
гин Б.Д. Современное состояние и проблемы социальной психологии в СССР // Там же; Он же. Совре
менное состояние и проблемы социальной психологии. М., 1973. Социальная психология. История.
Теория. Эмпирические исследования. Л., 1979. Шорохова Е.В. Социальная психология (проблемы и
задачи) // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975. Шорохова Е.В., Бобнева
М.И. Проблемы изучения психологических механизмов регуляции различных видов социального
поведения // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М., 1979. Андреева Г.М.
Социальная психология. М., 1980.

В последующее десятилетие произошло сужение предмета социальной психологии и дробление сферы ее былого интереса на несколько более специализированных дисциплин. Наибольшую устойчивость из них обрели этнопсихология и психология социального познания. Подробнее об этом см.: Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. М., 1999; Андреева Г.М. Психология социального познания. М., 2000.

³⁴ См., напр.: Чикин Б.Н. Из истории социальной психологии в России XIX века. М., 1978; Вилен-
ская Э.С. Н.К. Михайловский и его идейная роль в народническом движении 70-начала 80-х годов
XIX века. М., 1979; Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль / Сост. и авт. вступ, ст. В.М. Лейбин.
М., 1994; Попов Н.А. Труды русских историков второй половины XIX века как исторический источник
по истории формирования исторической психологии: Автореф. дис... канд. ист. наук. М., 1996; и др.

отраженные в источниках, а не сами источники и источниковые комплексы. В 1990-х гг. исключением перестает быть даже специ&тизированное источниковедческое исследование. В них тоже приоритет отдается историко-психологическим реконструкциям. Источники и методы работы с ними присутствуют как основа конкретно-исторических описаний, а не объект специального изучения. Наиболее интересные источниковедческие наблюдения, связанные с природой фиксации определенных типов информации в различных видах источников, переносятся в исследования, связанпые с историей архитектуры и искусства. Их можно найти, например, в книге В.Паперного «Культура Два» или В.Мириманова «Искусство и миф: Центральный образ картины мира» ⁵. Эти исследования опираются на культурологические традиции школ А.Я.Гуревича и Ю.М.Лотмана. Тенденция рассматривать фазы онтологического развития изучаемого явления от его рождения до современности роднит их с интерпретивной историей русской культуры Дж.Биллингтона, написанной в 1960-х гг.³ . Введение современности как модуля осмысления исторических событий придает этим работам социологическую направленность и сближает их (при всей внешней непохожести) с «Очерками по истории русской культуры» П.Н.Милюкова³⁷. Ориентация на семиозис выводит их за рамки какой-либо отдельно существующей конституированной дисциплины. Феноменологизация объекта изучения придает работам философскую направленность, которая в современных условиях принимает вид введения цивилизационного подхода в историко-культурное исследование. На практике это ведет к формированию нового представления об историко-культурном исследовании, в котором акцент переносится с самих социальных процессов на их отражение в сложившихся ментальных структурах разных уровней от индивидуальных до цивилизационных. В конкретно-исторических исследованиях началось это с поисков нетрадиционных источников или методов их обработки³⁸. Поиски оказались переосмыслением понятия «текст», а оно привело к появлению нового типа конкретного историко-культурного исследования типа книг В.Э.Вацуро о салоне С.Д.Пономаревой, И.А.Паперпо о Н.Г.Чернышевском и сознании разночинной интеллигенции, О.Г.Чайковской о женских образах в мемуарах и портретах екатерининского времени, Б.И.Краснобаева, А.М.Панченко и Л.А.Черной о русской культуре пере-

" Паперный В.А. Культура Два. М., 1996; Мириманов В.Б. Искусство и миф: Центральный образ картины мира. М., 1997.

³⁶ Billngton J. Н. The Icon and the Axe: An Interpretive History Of Russian Culture. N.-Y.: Vintage
Books, A Division of Random House, 1970.

³⁷ Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1993-95.

³⁸ См., напр.: Плугин В.А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская
живопись как исторический источник. М., 1974; Петров М.Т. Биография итальянского Возрождения
как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л., 1974; Паперно
И.А. О реконструкции устной речи из письменных источников (Кружковая речь и домашняя литерату
ра в пушкинскую эпоху) // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1978; Козлов В.А., Обожда В.А., Пушков В.И.
Опыт изучения особенностей ку^льтУР^110Г0 развития советского колхозного крестьянства (по данным
бюджетных обследований крестьянских хозяйств в 20-х гг.) // История СССР. 1978. Х 5; Раскин Д.И.
Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины XVIII века (материалы к
изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР. 1979. № 4; Буховец ОТ.
Приговорное движение крестьян в 1905-1907 гг. (Методы изучения по материалам Самарской и
Воронежской губерний: Автореф. ... канд. дис. М.,1984; Гришина З.В., Пушков В.П. Источниковедче
ский анализ статистики чтения периодики в Петербургской публичной библиотеке (1863-1912 гг.) //
История СССР. 1991. № 2; Пушков В.П. Географический аспект формирования студенчества Москов
ского университета 188-1905 гг. (опыт факторизации динамических рядов) II Вестник Сосковского
университета. Серия 8. История. 1993. № 6.

ходного типа . Традиция 1980-х гг. попыталась осмыслить такие исследования как культурологические. Их эволюция, как показывают, например, книги И.В.Кондакова и «Очерки русской культуры», выпускаемые лабораторией историко-культурных исследований исторического факультета МГУ⁴¹, вполне укладывается в представления о конкретном историко-культурном исследовании. Появление таких работ и превращение их создания в устойчивую потребность свидетельствует об изменении природы самого историко-культурного знания.

Поиски психологии, соответствующей потребностям исторической науки, и сближение историко-психологического знания с естественнонаучным, привели в середине 1960-х гт. к постановке источниковедческих проблем историко-психологического исследования. Способствовали тому работы Б.Ф.Порншева и А.Я.Гуревича, в которых подчеркивалось, что историко-психологическое исследование требует не столько новых источников, сколько особых методов работы с ними .

В исторических работах того времени появилась потребность сопоставлять традиционные и нетрадиционные подходы к изучению истории. Под последними понимались приоритеты, помогающие охарактеризовать роль конкретных людей в истории. Противопоставлялись традиционные и нетрадиционные источники. Под понятие нетрадиционных источников подводились источниковые виды, фигурировавшие в исторических исследованиях в качестве иллюстративного материала, но практически не выделявшиеся в самодостаточные источниковые комплексы. К ним относились художественные произведения как составная часть культуры («литература»), отдельные виды и жанры повествовательных произведений (летописи, агиография, биографический жанр, психологический роман, историческая повесть), иконопись и живопись, статистические комплексы, письма и мемуары, рассматриваемые не с точки зрения единичности и уникальности, а с позиций массовости. Такой подход подчеркивал социологичность их природы как части человеческой деятельности и общения. Осмысление историко-психологического содержания художественной литературы (понятие структуры текста осваивалось историческим источниковедением, например, через усвоение чисто литературоведческого термина «поэтика» ), а затем и историко-психологического содержания культурных эпох стало основой формирования источниковедения историко-психологического исследования. В этом смысле труды литературоведов и историков литературы М.М.Бахтина, Д.С. ихачева,

"" Вацуро В.Э. С.Д.П.Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989; Рарегпо I. Chernyshevsky and the Age of Realism. A Study in the Semiotics of Behavior. Stanford University Press. Stanford, Cal., 1988 (Рус. пер.: Паперно И.А. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М, 1996); Чайковская О.Г. «Как любопытный скиф...»: Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. М., 1990; Краснобаев Б.И. Русская культура второй половины XVH-начала XIX вв. М., 1983; Панченко A.M. Русская культура кануна петровских реформ. Л., 1984; Черная Л.А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М., 1999.

⁴⁰ Ср., напр.: Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997; Он же. Культура Рос
сии. М., 1999.

⁴¹ Очерки русской культуры XIII-XV веков. М., 1970; Очерки русской культуры XVI века: В 2 ч.
М., 1977; Очерки русской культуры XVII века: В 2 ч. М. 1978-79; Очерки русской культуры XVIII
века: В 4 ч. М., 1985-90; Очерки русской культуры XIX века. Ч. 1: Общественно-культурная среда. М.,
1998.

⁴² Гуревич А.Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Источниковеде
ние. Теоретические и методические проблемы. М., 1969; Он же. История и сага. М, 1972; Он же.
«Эдда» и сага. М., 1979;ПоршневБ.Ф. Контрсуггестия и история//История и психология. М., 1971.

⁴³ В последнее десятилетие сходным путем идет становление методологического аппарата социоло
гии знания. См.: Воробьева А.В. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания //
Социологический журнал. 1999. № 3/4. С. 90-98.

Л.Я.Гинзбург, Ю.М.Лотмана и О.М.Фрейденберг могут рассматриваться как источниковедческие. С ними связано

введепие в научпый оборот понятия структурпого анализа повествовательного текста;

расширение представлений о значении понятия «текст» как ключевого для понимания историко-культурных процессов общения и преемственности;

принципиально иное понимание иерархии форм мышления, ориентированное не на примат идеологии как высшей формы общественного сознания, а на культурологически воспринимаемую последовательность мифологического, рационального, позитивного и релятивистского мышления;

введение понятия хронотопа как мыслетпорного пространства, обладающего способностью к объективации и наделенного силой преобразовывать физическую реальность;

осознание объективной природы субъективности и даже искаженных восприятий и интерпретаций социокультурной реальности;

выявление связи исторически сложившихся концепций человеческой личности со структурой жанров и строением текстов в irx нарративном, предметном и поведенческом воплощении.

Историки часто обращались к исследованиям этих авторов в поисках методологических подходов к историко-психологическнм явлениям и процессам, образцов для их понимания и описания.

В работах историков преобладает прагматический подход к источникам исто-рико-психологической информации (ее надо было обозначить, вычленить и описать как явление сознания или культуры). В источниковедческих исследованиях преобладают статьи конкретного или постановочного содержания. Мопоірафий среди них немного до сих пор. Зато увеличивается количество диссертационных исследований, среди которых немалое место занимают докторские диссертации. Рост популярности историко-психологической проблематики среди источігиковедов не случаен. Ведь обращение к историко-психологической, а затем и шире - историко-культурной проблематике выводит историческое источниковедение на освоение более емкого уровня лопіческого анализа и обобщения информации, содержащейся в источниках самых разных видов. Историко-психологическая проблематика помогла источникове-дам сформулировать следующие вопросы:

о связи социальных функций источников с их структурой;

о социокультурной природе повидовой эволюции корпуса исторических источников, которыми располагает историческая наука;

о специфике отражения социокультурной реальности в источниках разных видов;

о природе изоморфизма и репрезентативности как методологического обоснования научности источниковедения;

о преломлении структуры индивидуального и коллективного сознания в информационной структуре исторических источников.

Обращение к исторической психологии помогло источниковедам не только поставить эти вопросы, но и найти к ним подходы как к объектам изучения.

Ключевое значение для формирования источниковедения историко-психологических исследований имело введение в научный оборот количественных методов и понятия «массовые источники».

Применение количественных методов воспринималось прежде всего как расширение источниковой базы «традиционного» источниковедения.

В современных исследованиях мало вспоминается о самом понятии «традиционное» источниковедение. Тем не менее, оно сыграло немалую роль в изменении и расширении спектра методологических подходов, используемых отечественной исторической наукой в изучении социокультурных процессов. Под «традиционным» источниковедением подразумевалось наивно материалистическое понимание проблем исторических источников, которое господствовало в исторической науке, считавшей себя марксистской. По своему познавательному потенциалу оно стояло ближе к классическому позитивизму, чем к научным школам второй половины XX в. Обращение к количественным методам помогло историкам совместить прокламируемые историческим материализмом принципы системного анализа с практикой изучения конкретных проблем и источников. Не случайно математический аппарат исследования довольно быстро стал восприниматься как частная проблема, применимая лишь к определенному классу задач. А вот принцип его приложения к конкретным источникам, открывавший их ранее неиспользованные свойства и дававший новое понимание их природы, приобретал характер общезначимости. Количественные методы достаточно быстро стали интересовать источниковедов как приемы типологического исследования и заняли свою нишу в системном переосмыслении истории.

Становлению методов системного анализа в историческом исследовании способствует и изучение массовых источников. В середине 1960-1970-х гг. сложились две точки зрения на понятие «массовые источники».

Б.Г.Литвак определял его, исходя из природы и происхождения источников. Он считал ведущими признаками массовости источников

ординарность происхождения;

однородность, аналогичность или повторяемость содержания;

наличие формуляра (т. е. однотипность формы, тяготеющей к стандартиза
ции)⁴⁴.

По мнению Б.Г.Литвака, к массовым может быть отнесен строго ограниченный круг источников, связанный с делопроизводством и статистикой.

И.Д.Ковальченко считал, что «массовые источники» - понятие операциональное. Оно связано, во-первых, со способностью источников отражать массовые по своей природе явления и процессы; во-вторых, с задачами, стоящими перед исследователем. И.Д.Ковальченко писал, что массовыми источники делает наличие в них

одинаковых свойств;

различной меры проявления этих свойств.

Отражая системные объекты, массовые источники сами образуют определенную систему. Основой их изучение становится вычленение структур, изоморфных изучаемым объектам. Массовыми могут быть источники самых разных типов и видов - все зависит от природы информации, необходимой исследователю, и от методов ее выя&тения . Л.В.Милов, рассматривая природу изоморфизма в историческом источниковедении, подчеркивает его связь со структурой источников и отраженных ими

⁴ Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации Х1Х-начала XX в. М., 1979. С. 6-9.

^{Ковальченко И.Д. Задачи изучения массовых исторических источников // Массовые источники по социально-экономической истории России периода капитализма. М., 1979. С. 3-6; Он же. Методы исторического исследования. М., 1984. С. 106-127.}

процессов . Сходство и различие структуры нарративоп рассматривается в его исследованиях, посвященных анализу «татищевских известий»⁴⁷ и атрибуции житийных пронзведеігий. Последний аспект изучения массовых черт, отраженных в уникальных произведениях, особенно интересен в связи с рассматриваемыми сюжетами. Он стал основой деятельности целой школы атрибуции авторских текстов, принадлежащих различным эпохам, и убедительным обоснованием операциональной природы понятия «формуляр». Под формуляром Л.В.Милов, его соавторы и ученики понимают текст, трансформированный в формализованную структуру, удобную для последующей обработки и анализа с помощью ЭВМ или иных количественных методов⁴⁸.

Внимание источниковедов к массовым источникам ввело в научный оборот понятие «скрытой» информации как объективного содержания источника, зафиксированного в самой структуре текста и не зависящего от субъективных устремлений, целей и задач его создателя . Представление о скрытой информации как о структурной составляющей изменил сам подход к источниковой базе исследования и привел к потребности осмыслить изучаемые источники как историко-культурное явление. Первой крупной исто'шиковедческой монографией такого плана стала книга А.Г.Тартаковского «1812 год и русская мемуаристика XIX века: Опыт источниковедческого анализа», вышедшая в издательстве «Наука» в 1980 г. До сих пор исследования такого рода воспринимается, к сожалению, частью профессиональных историков как не принадлежащие к области традиционного исторического изучения.

История изучения массовых источников показывает, что в последней трети XX в. сложилась мощная московская школа исторического источниковедения, представленная научными коллективами кафедр МГУ им. М.В.Ломоносова и РГГУ, а также секторами академических институтов. Думаю, о ней можно говорить как о целостном научном явлении, несмотря на ряд внутренних разногласий, представляющихся оппонентам принципиальными и непреодолимыми.

Введение понятия массовых источников в научный оборот помогло историкам по-новому осознать проблемы историко-психологического изучения. Они предстали перед исследователями как проблемы методов, о чем свидетельствуют работы В.А.Плугина, О.Г.Буховца и Е.Н.Марасиновой, посвященные различным аспектам индивидуального и массового сознания, нашедшим отражение в иконописных произведениях, крестьянских приговорах и хрониках, в эпистолярном наследии⁵ . Кроме того, историко-психологическая проблематика помогает историкам глубже проиик-

⁴⁶ Милов Л.В. Проблема репрезентативности в источниковедении // Актуальные проблемы источ
никоведения истории СССР, специальных научных дисциплин и их преподавания в вузах. М, 1979. С.
68-75.

⁴⁷ Милов Л.В. Татищевские портреты-характеристики и «Симоновская летопись» // История СССР.
1978. №6.

⁴⁸ Подробнее об этом: От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства / Под ред.
академика РАН Л.В. Милова.. М„ 1994; Бородкин Л.И. Многочерный статистический анализ в истори
ческих исследованиях. М., 1986 и др.

⁴⁹ Впервые об этом: Ковальченко И.Д. Исторический источник в свете учения об информации //
История СССР. 1982. № 3.

⁵⁰ Плугин В.А. Мировоззрение Андрея Рублева (Некоторые проблемы): Древнерусская живопись
как исторический источник. М., 1974; Он же. Андрей Рублев и духовная жизнь Руси конца XIV-XV
вв.: Комплексное исследование изобразительных и письменных источников: Автореф. дис... д-ра ист.
наук. М., 1994; Буховец О.Г. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской
Империи начала XX века: новые материалы, методы, результаты. М., 1996; Йенсен Т.В. источники и
методы изучения общественного сознания пореформенного крестьянства (На примере Костромской
губернии): Автореф. дис... канд. ист. наук: 07.00.09. М„ 1999; Марасинова Е.Н. Психология элиты
российского дворянства последней трети XVI!! века (По материалам переписки). М., 1999.

путь в суть изучаемых источников, существенно изменяет понимание их природы и эволюции⁵¹. В источниковедческих исследованиях последних лет на первый план выдвигается влияние историко-психологаческих особенностей на содержание источников и их интерпретацию в процессе исторического познания⁵ . Последняя проблема приобретает особую актуальность в силу появления целого ряда сочинений и чуть ли не школ, претендующих на новое слово в истории. По сути эти произведения отражают протест массового исторического сознания против долговременной заидеологи-зированности системы исторического образования в нашей стране и пытаются восполнить недостаточное для современной ситуации развитие форм индивидуальной и массовой идентичности⁵³. В 1960-х-первой половине 1980 гг. историческое источниковедение, своим обращением к историко-психологической проблематике и подчеркнутым вниманием к внутренней логике развития исторических знаний, поддерживала научность советской исторической науки. В последние годы оно пытается использовать (правда, еще не слишком активно) накопленные знания по исторической психологии для корректировки массового исторического сознания⁵⁴. Думается, что в течение ряда ближайших лет научное просвещение будет одной из актуальнейших задач историко-пихологического источниковедения в нашей стране и, надеюсь, в странах ближнего зарубежья.

В историко-психологических исследованиях, особенно в тех из них, которые делают объектом исследования источники и методы историко-психологического знания, сильно выражена социологическая природа подхода к проблеме. Она практически не влияет на исторический характер полученного материала: практика изучения культуры как проявления сознательной деятельности людей непосредственно связана с пониманием социологической природы ментальных процессов. Задача историка видится мне не в попытках избавиться от социологического или психологического знания, якобы «затемняющего» исторический анализ, а в поисках адекватных способов использования социологических и психологических свойств содержания источников для получения нового исторического знания.

XX век осознал потребность историко-психологических штудий в системном анализе и выработал начальные навыки междисциплинарной кооперации. Он принес в область исторического исследования потребность в социологии и психологии, заставил историков осмысливать природу вероятностных процессов, на базе синтеза опыта наук о человеке основал историю культуры и придал ей статус специальной научной дисциплины⁵⁵. Пытаясь осознать открывающиеся возможности, он создал

^!1 Подробнее об этом: Курносов А.А. К вопросу о природе видов источников // Источниковедение отечественной истории. 1976. М„ 1977; Тартаковский А.Г. Социальные функции источников как источниковедческая проблема // История СССР. 1983. № 1; Он же. 1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого анализа. М., 1980; Он же. Русская мемуаристика XVlII-первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М., 1991; Минц С.С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6; Она же. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. СПб., 1998.

⁵² Данилевский И.И. Древняя Русь глазами современников и потомков (ІХ-ХП вв.): Курс лекций: Учеб. пос. для студентов вузов. М., 1999.

³' Подробнее об этом см.: Минц С.С. Страна с непредсказуемым прошлым или размышления о любительской истории в России // Проблемы истории Северного Кавказа / Сб. науч. Статей к 60-летию со дня рождения и 30-летию научной деятельности профессора В.Н. Ратушняка. Краснодар, 2000. С. 30-37.

Данилевский И.Н. Указ. соч.

⁵⁵ Впервые об этом: История СССР. 1979. №6. С. 95-150.

понятие постмодерна и полииарадигмалыюсти в пауке⁵⁶. Их функцій видится в исторической перспективе как способ приспособления рационалистического научного сознания к методам релятивистского мышления и приемам системного анализа. Следующему столетию искать формы междисциплинарных пересечений, более приемлемые для конкретизированного социогуманитарпого знания. Историческому источниковедению принадлежит не последнее место в этом процессе.

Объект исследования в представленной работе - способы и методы выявления историко-психологической информации, зафиксированной в нарративах.

Предметом данного исследования является поиск способов моделирования состояний индивидуального и массового сознания, отразившихся в мемуарных источниках, написанных в последней трети XVIII-первой трети XIX в. Особое внимание уделяется средствам моделирования динамики ментальных процессов и их превращения в энергию социально значимых действий индивидуумов или социальных коллективов, зафиксированных в используемых источников.

Целью работы является выявление в мемуарных текстах сведений о массовых явлениях и процессах, пригодных для реконструкции психологического облика создателей источников, их современников и общества, в котором они жили. Для этого в ней поставлены следующие задачи:

рассмотреть эволюцию историко-психологического знания в современной отечественной историографии, показывающую представления современной науки об индивидуальном, социальном и культурологическом в источниках и подчеркивающую специфику историко-психологических характеристик, зафиксированных в них;

охарактеризовать проблему комплексности в историко-психологическом исследовании и природу отражения социально-психологических реалий в мемуарных источниках, позволяющих выйти на их типологию;

на основе сведений о массовых процессах, характеризующих деятельность индивидуума и социальных групп различных масштабов, отразившихся в мемуарах, смоделировать различные способы построения образной системы в мемуарных произведениях; найти соответствия между образной системой конкретных мемуарных произведениях и историческими реалиями, породившими изучаемые мемуарные тексты;

рассмотреть вопрос об отражении в мемуарных источниках типологии идентификаций, характеризующих современные мемуаристам формы идентичности;

на основе осознания мемуаристами своих действий и описания поступков смоделировать процесс смены устоявшегося стереотипа восприятия действительности новой нормой, принимаемой как основание поведенческих программ личности и деятельности целых социальных общностей;

охарактеризовать условия, позволяющие историкам моделировать структуру личности и способы ее включенности в систему межличностных и социокультурных связей;

⁵⁶ Лиогар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998; Астафьев Я.У. Научные картины мира , рациональность и социологический дискурс // Социологический журнал. 1994. № I; Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Миф о «качественной» социологии // Социологический журнал. 1994. № 2; Бауман 3. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4; Репина Л.П Смена познавательных ориентации и метаморфозы социальной истории: В 2-х ч. II Ч. I: Социальная история. Ежегодник. 1997; 4.2. То же. 1998/99. М., 1998-1999; и др.

описать особенности междисциплинарной кооперации, позволяющей пополнить арсенал исторической науки приемами и методами изучения конкретных состояний сознания индивидуумов и общества, разработанных в современной психологии.

В задачи работы входит выделение области возможного приложения наблюдений, уже апробированных социопсихологическим знанием, к анализу конкретно-исторического материала, содержащегося в мемуарных источниках последней трети XVIII - первой трети XIX вв., и характеристика путей оптимального использования информативных возможностей выбранного вида источников для последующего накопления конкретно-исторических фактов, свидетельствующих о состоянии психологии авторов и создателей исследуемых источников и их социокультурного окружения.

Источниковой базой работы является российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети XIX вв.

Мемуарные источники заслуживают специального внимания из-за величины их удельного веса в исследованиях психологии прошлого и из-за большей сложности их изучения по сравнению с другими видами источников личного происхождения. Выбор мемуаров в качестве объекта исследования, призванного показать потенциал нарративных источников в плане изучения исторической психологии, не случаен. Он базируется на опыте изучения психологической проблематики, накопленном в отечественной истории и на том интересе, который проявляет современная наука к мемуарным текстам. Например, в социологии сложился особый метод описания изучаемой реальности при помощи материалов личного происхождения. Он получил название биографического метода. Его становление связывают с именами разных исследователей . Сторонников биографического метода объединяет понимание индивидуальности как исторически новой формы обобществления⁵⁸. Из источников личного происхождения они часто отдают предпочтение мемуарным произведениям и предпринимают немалые усилия для создания специальных коллекций мемуарных материалов, отражающих различные состояния современного общества или его недавнего прошлого. Даже в делороизводственной документации современные исследователи предпочитают искать материалы биографического характера⁵⁹. Повышенный интерес современной культуры к мемуарному жанру рожден, по-видимому, спросом на более развитые формы личностной идентичности, недостаток которых так остро ощущается российским обществом последнего десятилетия. Хотелось бы подчеркнуть существующую исследовательскую потребность изучать личность и общество через мемуарные тексты и рассматривать предлагаемую работу как один из ответов на нее.

Российская мемуаристика последней трети XVIII - первой трети XIX в. выбрана как источниковый комплекс в силу своей целостности, компактности и емкости. Один из весомых аргументов в пользу его использования - достаточная источ-

" Подробнее об этом см.: McRinley R. W. Life Histories and Psychobiography Explorations in Theor) and Method. N.-Y. Oxford: Oxford University Press, 1984; Тернер P. Сравнительный контент-анали: биографий II Вопросы социологии. М., 1992. Т. 1. № 1. С. 121-133; Биографический метод в социоло гии: История, методология и практика. / Рос. Акад. Наук, Ин-т социологии. М., 1994. - 147 с; Голофас В.Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. N» 1. С. 71-89 Цветаева Ц.Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал. 1999. № 1/2. С 117-132;и пр.

³¹ Биографический метод в социологии. С. 5.

⁵⁹ См., напр.: Юшин И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев». (Конец 1920-х-начал> 1930-х гг.) // Социальная история. Ежегодник. 1997. М.,1998. С. 97.

никоведческая изученность , что позволяет сосредоточить внимание непосредственно на отражении в нем историко-психологической проблематики и специфике описания и моделирования зафиксированных в них историко-психологических явлений и процессов, а не на более частных вопросах (скажем, археографического плана), не имеющих пока принципиального значения в связи с рассматриваемыми сюжетами.

Начиная с последней трети XVIII в. мемуары получили довольно широкое распространение в среде российского дворянства. Благодаря интересу к историческому прошлому, заметно оживившемуся к концу 70-х гг. XIX в., многие из них попали в печать. В 1980-1990-х гг. началась новая волна переиздания и издания мемуарной литературы. Сложился довольно полный комплекс опубликованной российской мемуаристики 1770-1830-х гг., позволяющий проверить предлагаемые приемы исто-рико-психолоппеского исследования. К работе привлечены материалы почти полутораста мемуарных произведений 1770-х—1830-х гг. Тридцать пять из использованных источников значительны по объему. Есть многотомники. Сопоставление опубликованных источников со справочными материалами по личным архивным фондам показало, что в общем и целом опубликованные источники отражают состояние мемуарной литературы последней трети XVIII - первой трети XIX вв. и на данном этапе работы являются достаточными для выполнения задач, поставленных в исследовании.

Общая источниковедческая характеристика мемуарной литературы исследуемого времени дается в основном в учебной литературе. Особенности мемуарных источников этого периода анализируются в вышеупомянутых работах А.Г. Тартаков-ского, особешю в связи с изучением отражения в мемуарах о 1812 годе процесса становления исторического самосознания. Их происхождение и свойства, а также история развития жанра описаны в его монографии «Русская мемуаристика XVIII -первой половины XIX в.: От рукописи к книге» (М., 1991). Появление этой книги показывает, насколько велика в современном источниковедении потребность изучения мемуаров как особого рода творчества и специфической формы развития представлений об истории.

Материалы наиболее содержательных и колоритных мемуарных источников последней трети XVIII — первой трети XIX вв. широко используются в конкретно-исторических и историко-культурных исследованиях '. В работах Ю.М.Лотмана, Б.И.Краснобаева, О.Г.Чайковской и многих других авторов, пишущих об истории отечественной культуры XVIII - первой половины ХГХ вв., они занимают, например, одно из ведущих мест. Тем не менее, обращение к мемуарам как к однородному источниковому комплексу позволяет выявить не только сведения о психологии их авторов, но и ряд характерных особенностей самих источников данного вида.

Мемуаристов последней трети XVIII - первой трети XIX в. можно отнести к особому слою российского привилегированного сословия - образованному дворянству. Не будучи многочисленным, образованное дворянство бьио наиболее социально активной частью российского общества. В нем как в зеркале отразились основные черты менталитета и психологического облика сословия в целом. Представление о численности образованного дворянства дают реализованные тиражи книг, даже в

Более подробно о ней речь пойдет в гл. III. ^в| См., напр.: Краснобаев Б.И. Очерки истории русской культуры XVIII в. М., 1972. Он же. Русская культура конца XVII - начала XIX вв. М., 1983. Лозинская Л.Я. Во главе двух академий. М., 1978. Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII - XIX вв. и Вольная печать. М., 1973, и др. его произведения; Пушкарева НЛ. Мать и дитя в русской семье XVIII-начала XIX века// Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

пушкинские времена редко превышавшие 1 200 экземпляров. Мемуаристами становились те из образованных дворян, которые ощущали, в силу разных причин, повышенную потребность в общественном признании или саморефлексии. Их наблюдательность чутко фиксировала наиболее характерные черты эпохи и своей социокультурной среды. Эти особенности делают материалы мемуарных произведений, написанных в пределах 1770-Х-1830-х гг., вполне репрезентативным источником по психологии российского дворянства последней трети XVIII - первой трети XIX в.

Мемуары, написанные в последней трети XVIII - первой трети XIX вв., характеризуются в данной работе как носители сведений о психологии российского дворянства и как один из видов источников, информационные возможности которых в этом плане чрезвычайно велики. Их изучение строится на базе группировки мемуаров по принципу изменения форм личностной идентичности. Идея такой группировки существует с 1978 г.⁶². Своеобразной проверкой ее познавательного потенциала стала реконструкция эволюции мемуарного жанра с конца XVII до последней трети XX в. В основу сделанной реконструкции был положен чисто источниковедческий принцип -полезность содержания биографических текстов для понимания породивших их социокультурных контекстов.

Хронологические рамки рассматриваемых историко-психологических проблем очерчены 1770-1830-ми гг. В работе поэтому используются источники, написанные не позже конца 30-х гг. XIX в.

Последняя треть XVIII - первая треть XIX вв. - особая эпоха в истории и культуре России, обладающая с точки зрения эволюции социокультурных процессов определенной целостностью и четко определяемым качественным своеобразием. На компактном сопоставимом материале она позволяет проследить эволюцию сознания и поведенческих стереотипов образованного дворянства. Благодаря социокультурной активности этой части общества мемуары и приобрели свое жанровое своеобразие в российской культуре.

Последнюю треть XVIII - первую треть XIX вв. российские историки называют обычно переходной эпохой. Понятие это, достаточно спорное, заняло заметное место в исторических исследованиях благодаря обсуждению проблем перехода от феодализма к капитализму в России . Рассматривалось оно и в более широком теоретическом плане⁶⁴. В работах И.Д.Ковальченко и Л.В.Милова понятие «переходная эпоха» приобрело конкретно-историческое содержание⁶⁵. Современная историография ставит проблему транзитивности в истории нового и новейшего времени в связи с теорией модернизации и проблемами глобализации современных макроэкономических процессов. Не обходят своим вниманием проблему транзитивности и исследователи культуры. Правда, у некоторых нз них специфическое отношение к самому состоянию переходности в историко-культурных процессах, в которых, как они

² Минц С.С. Об эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. №6.

⁴³ Более подробно об этом см.: Переход от феодализма к капитализму в России. Материалы всесоюзной дискуссии. М., 1969.

⁶⁴ Жуков Е.М., Барг М.А., Черняк Е.М., Павлов В.И. Теоретические проблемы всемирно-
исторического процесса. М., 1979, и др.

⁶⁵ Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX века. М., 1967; Ко
вальченко И.Д., Милов Л.В. Всерссийский аграрный рынок XVIlI-начало XIX века. Опыт
количественного анализа. М., 1974. Подробнее о вкладе И.Д. Ковальченко в изучение переходных эпох
и науку в целом см.: Материалы научных чтений памяти академика И.Д. Ковальченко. М., 1997. Милов
Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М„ 1998.

считают, о статике говорить вообще не приходится . Думаю, в понятии «переходные эпохи» для исследователей привлекательны не только их конкретно-историческое содержание, но и операциональный потенциал, без помощи которого многие проблемы развития сознания и культуры просто не решаемы.

В данной работе проблема переходности формулируется достаточно узко: выделяется лишь одно свойство переходной эпохи: сосуществование, довольно мирное до поры, разных систем ценностей в едином социокультурном континууме. Соседство типологически различных способов мышления делает отчетливее объективный характер исторического развития, и позволяет на сравнительно коротких промежутках времени достаточно четко прослеживать динамику ментальных процессов. С исследовательских позиций переходные эпохи, несмотря на условность признаков их выделения, оказываются привлекательными концентрацией в сравнительно небольших временных границах массы состояний, соответствовавших разным степеням зрелости социокультурных отношений. Широкая возможность сопоставлений делает изучение историко-психологических явлений и процессов на материале переходного времени наиболее перспективным. Она открывает нам еще одну грань познания прошлого и углубляет наши представления о свойствах и чертах российского менталитета.

Изучение специфики отражения в мемуарах психологического облика российского дворянства сулит немалые перспективы. Психологический облик российского дворянства последней трети XVII - первой трети XIX вв. представляет интерес в нескольких аспектах. Прежде всего, с точки зрения дальнейшего углубления представлений о сущности общественно-политических и культурно-исторических процессов, протекавших в жизни России указанного времени. Уже к концу 70-х гг. в отечественной исторической литературе появилось несколько работ, в которых об истории российского дворянства говорилось с позиций исторических⁶⁷. В них шла речь об истоках формирования российского дворянства, его положении в законодательной системе российской империи, о специфике дворянского хозяйства, о роли дворянства в общественной и культурной жизни дореволюционной России. Историко-культурные исследования Ю.М.Лотмана, затрагивавшие в основном дворянство второй половины XVIII - первой трети XIX вв., показати, что в истории российского дворянства переходного времени есть также и ряд спорных или малоисследованных проблем. Наиболее интересные из них связаны с развитием отечественной культуры, с той ролью, которую сыграло дворянство в укреплении форм самодержавной власти и попытках ее ослабления или либерализации. Психология российского дворянства, сыгравшего в отечественной истории роль носителя всей гаммы состояний от революционных до охранительных, предстала как объект не только критики, но и исследования. В исторических исследованиях последних лет восстанавливается прерванная цепочка последовательного изучения истории и культуры российского дворянства, в

⁶⁶ См., напр.: Аверинцев С.С. Культурология Й. Хейзинги // Вопросы философии. 1969. № 8; Он же.
Византия и Русь: Два типа духовности // Новый мир. 1988. № 6.

⁶⁷ Троицкий СМ. Русский абсолютизм и дворянство XV111 века. Формирование бюрократии. М.,
1974; Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России (1861-1904 гг.) // Исторические записки. Т.
87. М., 1971; Он же. Российское дворянство и его сословная организация (1861-1904 гг.) // История
СССР. 1971. № 5; Он же. Дворянство в пореформенной России 1861-1904 гг. Состав. Численность.
Корпоративная организация. М., 1979; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л.,
1973; Минаева Н.В. Вопросы государственности и развития русской общественно-политической мысли
XIX в. в оценке дореволюционной, зарубежной и советской историографии // Историографический
сборник, вып. 4/7. Саратов, 1978; Берков П.Н. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981;
Краснобаев Б.И. Очерки истории русской культуры XVIII века. М„ 1972; и др.

которой материалы А.В.Романовича-Словатинского обозначают начальную стадию, а характеристика психологии элиты российского дворянства XVIII в., содержащаяся в работе Е.Н.Марасиновой, опирается на представление современной науки о структуре поместного хозяйства, роли дворянства в политической жизни России и системе ее государственного управления и демонстрирует потенциал современного историко-культурного исследования⁶⁸.

Изучение особенностей отражения психологического облика российского дворянства последней трети XVD.I - первой трети XIX вв. в определенных видах источников представляет также интерес и с точки зрения требований, предъявляемых к конкретно-историческим исследованиям социологами и психологами, заинтересованными в развитии междисциплинарной кооперации в плане разработки проблем социальной психологии. В литературе не раз отмечалось, что особенности социальной психологии должны выясняться как на уровне устойчивых социальных общностей типа классов, так и на уровне внутриклассовых групп меньшего масштаба . Сложно-составной характер российского дворянства переходного времени позволяет сочетать несколько аспектов анализа групповой психологии и создает достаточно широкую возможность сопоставления разнотипных социально-психологических особенностей и характеристик, то есть создает большую вероятность получения значимых результатов.

Методологической основой работы является представление о междисциплинарной кооперации как о принципе развития научного исследования XXI в. Истори-ко-психологическое исследование требует системного подхода. Применение принципов системного анализа в отечественном историческом исследовании - не новость. Опыт накапливается с «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьева.

⁶⁸ Ср.: Романович-Словатинский А.В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. Свод материала и приуготовленные этюды для истрического исследования. Киев, 1912 (1-е изд. - СПб., 1870); Порай-Кошиц И.А. Очер истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. 862-1796. СПб., 1874; Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М., 1980; Троицкий СМ. Россия в XV1H веке. Сб. статей и публикаций. М., 1982; Волебрух А.Г К вопросу о методике анализа источников по истории русской просветительской мысли конца XVIII - начала XIX века // Исторические и источниковедческие проблемы отечественной истории. Днепропетровск, 1885; Моряков В.И. Изучение русского просветительства XVIII - начала XIX века в советской историографии // История СССР. 1986. № 2; Милов Л.В., Булгаков М.Б., Гарскова И.М. Тенденции аграрного развития России первой половины XVII столетия: Историография, компьютер, методы исследования. М., 1986; Федосов НА. Абсолютизм // осерки русской культуры XVIII века: в 4 ч. Ч. II. М.,1987; Эймонтова Р.Г. К спорам о просветительстве // История СССР. 1988. № 6; Мироненко СВ. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989; Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации) // История СССР. 1990. № 1; Он же. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. СПб., 1992;Томсинов В.А. Светило российской бюрократии. Исторический портрет М.С. Сперпнско-го. М., 1991; Русская мысль в век просвещения, М.,1991; Русская культура в переходный период от средневековья к новому времени. М., 1992; Федоров В.А. Декабристы и их время. М., 1992; Омельчен-ко О.А. «Законная» монархия Екатерины II. М., 1993; Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство // Отечественная история. История России в древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Т. I. М., 1994; Буганов В.И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. № 1; Лотман Ю.М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий / Пос. для учителей. Л., 1983; Он же.,Беседы о русской культуре; Медушевский Л.Н. Утверждение абсолютизма в России: Сравнительно-историческое исследование. М., 1994; Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995; Сахаров А.Н. Александр I. М., 1998; Человек эпохи просвещения. М., 1999; Марасинова Е.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века.

" Громыко М.М. О некоторых задачах исторической социологии. С. 118-119. Мадиевский СМ. Методология и методика изучения социальных групп в исторической науке. С. 5-Ю. Шаронов В.В. Психология класса. Проблемы методологии исследозания. Л., 1975. С. 37, 111-120.

Исследовательская проблема появляется с необходимостью перевести принцип осмысления накопленного материала в исследовательский алгоритм, приложимый к материалам конкретных источников. Создание серии приемов и методов обработки данных конкретных источников для последующего моделирования хотя бы одного простейшего звена динамики индивидуального сознания в его социокультурной активности и превращении в компонент массового сознания невозможно на базе средств любой замкнутой отрасли науки. Источниковедение обеспечивает истории возможность развиваться по принципу открытой системы, расширяя ее методологическую основу за счет междисциплинарной кооперации и поглощения опыта других областей научных знаний. Поиск алгоритма перевода принципов системного исследования в практику обработки материалов конкретных мемуарных текстов и является основной методологической задачей данного исследования.

Сама концепция моделирования историко-психологических явлений и процессов, опробованная автором впервые еще в конце 1970-х гг., явилась отражением тяготения исследователей к системному восприятию историко-культурных феноменов. Для начальных фаз системного изучения объектов такого плаца характерна своеобразная «матричность» рационализированных представлений о них. Первоначальная «матричность» научных моделей, по-видимому, связала и с неразработанностью понятийно-терминологического аппарата, ие преодоленной и по сегодняшний день, и с малоизученными особенностями осмысления системных взаимосвязей, которые со временем будут объяснены и представлены иерархией профессионализации системного изучения сознания и культуры. В современной исторической, социологической и психологической литературе примеры «матричного» описания культуры не единичны. Их можно встретить в очень разноплановых и разномасштабных исследованиях . Модель функционирования индивидуального сознания в социокультурном контексте, созданная в представленном исследовании, тоже подается в «матричной» форме. Изменение ее визуального образа зависит от научных представлений об уровнях ментальных процессов, создаваемых современной психологической наукой.

На сегодняшний день многое изменилось и в психологии, и в истории. Продолжая работать над историко-психологическими сюжетами, я часто испытываю потребность менять терминологию, иначе объяснять кое-что из описанного ранее. Тем не менее в основе своей концепция исторического моделирования взаимосвязи индивидуальных и массовых психологаческих процессов, нашедших отражение в нарративных источниках, оказалась верной. Ее потенциальные возможности далеко не исчерпаны. Как свидетельствуют психологи-профессионалы, и выбранное для концепции теоретическое обоснование (диспозиционная теория регуляции в том виде, в котором она была сформулирована В.А.Ядовым в 1970-х гг.) освоено наукой далеко не до конца⁷¹. Во всяком случае сам автор идеи включил ее и в свои новые разработки⁷². Естественно, предлагаемая работа - лишь один из возможных подходов к изучению психологии части отечественной культуры. Сознание человека и общества -

⁷⁰ Ср.: Зинченко В.П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической пси
хологии. М., 1997; Штуден Л.Л. Морфология культуры. Опыт социопсихологического анализа. Ново
сибирск, 1997; Яаов В. А. (в сотрудничестве с Семеновой В.В.). Стратегия социологического исследо
вания: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М., 1997..

⁷¹ Подробнее об этом см., напр.: Асмолов А. Г. Психология личности. С. 284. Ядов В.А. (в сотруд
ничестве с Семеновой В.П.). Указ. соч.

² См.: Ядов В.А. Социологическое исследование: методология, программа, методы. М., 1987. Он же (в сотрудничестве с Семеновой В.В.).Указ. соч.

объект, настолько сложный для социогуманитарного познания, что успешная попытка, раскрывающая тайну даже одного его звена, уже является удачей. Предлагаемый подход не исключает множества других, а дополняет представления современной науки о возможностях системного историко-культурного исследования.

Особенности междисциплинарной кооперации придают особый статус методам социальной и исторической психологии в историко-культурном исследовании. Историк сталкивается с иными задачами, чем психолог. И нередко термины и построения, заимствованные из других наук, не используются им "напрямую", а активизируют ассоциативное мышление, играют роль толчка к поискам собственно исторических средств исследования и способов подхода к поставленным проблемам.

Проблемы междисциплинарного взаимодействия заняли особое место в исторических и историко-культурных исследованиях 1960-1970-х тт. Тогда же социально-психологическая наука существенно обогатила современные представления о закономерностях формирования и функционирования социально-психологических явлений и процессов, их роли в различных областях социальной деятельности и духовной жизни общества. Использование методов социологии и психологии показало, что междисциплинарная кооперация заставляет историков столкнуться с такой специфической проблемой, как их приспособление к нуждам и возможностям историко-культурного исследования. Его временная отдаленность далеко не всегда позволяла использовать экспериментальные методы, столь эффективные, скажем, в социальной психологии, ориентированной на изучение потребностей современного общества и живущих в нем людей. Не актуальной для историков является и проблема психокорректировки, ради которой и строится любое психологическое исследование, включая фундаментальное. В то же время историк, как правило, имеет в своем распоряжении огромные массивы данных, складывавшиеся веками. Психологу о таких залежах информации приходится только мечтать. Обрабатывать же этот материал можно лишь с учетом специфики его формирования. Эффективными при этом оказываются методы собственно исторические. Попадая в ткань историко-культурного исследования, социопсихологические методы теряют свою самостоятельность. Они как бы растворяются в методах исторического исследования, приобретая свойства, отсутствующие в них как в методах собственно психологических. Воспринимая их, как и все новое и современное в методах познания, историческая наука интерпретирует заимствованные технологии для обогащения и совершенствования своих собственных исследовательских приемов. Освоение достижений социопсихологических исследований — один из путей совершенствования инструментария современного исторического исследования. Осознание этого обстоятельства пришло к российским ученым во второй трети XX в.⁷ . В конце XX в. потребность в междисциплинарной кооперации увеличивается. Социальная история, заявившая о своем превращении в особую дисциплину, делает междисциплинарный подход своей методологией⁷⁴. О желательности междисциплинарной кооперации заявляют специалисты по тендерным исследованиям⁷⁵. О междисциплинарности своего подхода к реконструкции исторических

⁷³ Подробнее об этом см., напр.: Кахк Ю. Нужна ли новая историческая наука? // ВИ. 1969. Л» 3.
Данилов А.И., Иванов В.В., Ким М.П., Кукушкин Ю.С., Сахаров A.M., Сивачев Н.В. История и обще
ство//Вопросы истории. 1977. № 1.

74 Репина Л.П. Указ. соч. Ч. 1.С. 14.

^7І Пушкарева Н.Л. История женщин и гендерный подход к анализу прошлого в контексте проблем социальной истории//Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998. С. 91.

явлений пишут историки, пытающиеся конституировать персональную историю б отечественной историографии⁷⁶.

Историко-психологическое знание нередко стаповится той лакмусовой бумажкой, которая проявляет глубину изменений, происходящих в современном историческом познании. Один из последних примеров - материалы международной научной конференции по исторической психологии, недавно проведенной в Петербурге⁷⁷.

Научная новизна исследования определяется поставленными задачами и уровнем их решения. В работе показывается связь изучения историко-психологической проблематики с проблемами исторического познания и изменением природы и содержания историко-культурного исследования, реконструются различные способы построения образной системы мемуарных произведений, показывается ее связь с социокультурными реалиями своего времени, рассматриваются различные способы идентичности, попавшие в мемуаристику последней трети XVIII - первой трети ХГХ в., моделируется один из базовых модулей динамики индвивдуального сознания: процесс смены устоявшегося стереотипа восприятия социокультурной реальности новой нормой, принимаемой как организационный принцип построения поведенческих программ личности и деятельности целых социокультурных сообществ. В ней рассматриваются проблемы комплексности и междисциплинарной кооперации в историко-психологическом и, шире, историко-культурном исследовании, делается акцент на способах пополнения и расширения их понятийно-терминологического аппарата и методологической базы. Самое трудное для историка - осознать, что объективным историческим фактом может быть не только событие, но и мысль. Идеальная (в наш компьютерный век хочется сказать - виртуальная) природа мыслительных процессов перестает смущать историка, как только удается найти те характеристики, которые придают данному объекту характер исторический. Стоит привязать мысль к конкретному носителю и культурному контексту с конкретными пространственными и временными характеристиками, как сомнения в способности данного виртуального объекта к материализации исчезают. Мы начинаем обращаться с ним как с конкретной исторической реалией. Мысль становится для историка научным фактом и материалом для научного моделирования. Научная новизна исследования заключается в том, что в нем предлагается конкретный исследовательский алгоритм, позволяющий историку обращаться с мыслью, идеей, чувством как с историческими фактами, имеющими материальное воплощение.

Практическое значение результатов исследования заключается в их приложимости к практически любому виду нарративных источников, включая научные и художественные тексты по истории. Они могут быть использованы не только в исто-рико-психологических штудиях, но и в историко-культурном исследовании в целом, в научной работе и учебном процессе. Настоящей удачей стал курс культурологии, созданный в результате приложения предложенной модели к культурологическим текстам, связанным с осмыслением культуры как объекта научного изучения.

Апробация работы осуществлена в выступлениях на 12 международных, всесоюзных, всероссийских и региональных научных конференциях и семинарах, в создании программ по истории культуры и культурологии, лекционных курсах и

⁷⁶ Володихин Д.М. Экзистенциальный биографизм в истории // Персональная история М., 1999.
С. 4-5.

⁷⁷ Феномен российской интеллигенции. История и психология: Материалы международной науч
ной конференции / Под ред. С.Н.Полторака и др.. СПб., 2000.

семинарских занятиях, ведущихся на ФИСМО и ИПК Кубанского государственного университета, в научной и публицистической деятельности.

По материалам диссертации опубликовано 2 книги и 16 статей общим объемом 47,95 п. л. н 7,32 п. л. учебно-методических материалов.

Степень изученности различных аспектов поставленных проблем и логика их исследования обусловили структуру диссертационного исследования. Она состоит из:

введения, в котором характеризуются актуальность темы, историография источниковедческого изучения историко-психологической проблематики, объект и предмет исследования, цели и задачи работы, ее источниковая база, методологические принципы и хронологические рамки, научная новизна, практическая значимость и апробация результатов исследования;

двух глав, рассматривающих историю станоачения исторической психологии в России и связь принципов историко-психологического исследования с приемами и методами междисциплинарной кооперации, повлиявшими на состоянии современного источниковедения;

семи глав, характеризующих субъективную природу как видовое свойство источников мемуарного характера, структуру мемуаров в роли показателя состояния психологии личности и социума, связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста, иерархию общества и восприятий в мемуаристике последней трети XVIII - первой трети XIX в., соотношение образа мемуариста и его психологического портрета, отражение уровней и механизмов сплоченности дворянства в исторических и сословных формах идентичности того времени и идентификациях, попавших в мемуарные произведения, индивидуальное и массовое в сознании мемауриста как основу для моделирования динамики включенности индивидуального сознания в социокультурную среду;

заключения, в котором подводятся итоги исследования и особо отмечается значение идеального пространства индивидуального сознания для понимания динамики социопсихологических и социокультурных процессов;

библиографии, которая может иметь специальный интерес для специалистов, интересующихся историко-психологической проблематикой.

В основу построения текста диссертационного исследования положен проблемный принцип.

Проблемы социальной психологии в отечественных исторических исследованиях 1960-1970-х гг.

Проблемы психологии, попавшие в другую область социогумани-тарного знания, берут на себя двойную роль. Они расширяют кругозор науки, пополняют палитру конкретных знаний. Это один аспект взаимодействия психологической проблематики с «материнской дисциплиной». Второй теснейшим образом связан с осмыслением гносеологических особенностей и возможностей дисциплины, осознающей себя при помощи обращения к психологии. Самопознание занимает сущестсвен-нейшее место в науке нового и новейшего времени. В последней трети XX в. удельный вес самопознания в науках, особенно в социогумани-тарных областях научного знания, возрос настолько, что самоочевидной становится мысль К. Ясперса о том, что современное человечество вступает на порог нового осевого времени. История развития интереса современной отечественной исторической науки к психологической проблематике в ее социальных, исторических и личностных аспектах помогает лучше понять логику исторического познания и те требования, которые оно предъявляет к историко-психологическому изучению. Первые главы данного исследования хотелось бы поэтому посвятить рассказу о становлении историко-психологического исследования в рамках исторической науки.

В современной исторической науки интерес к психологической проблематике проявлялся поэтапно. По отношению историков к психологическим аспектам исторического исследования, по их интересу к познавательному потенциалу психологических знаний можно выделить два периода и обозначить их как:

конец 50-х-первую половину 60-х гг. - середину 80-х гг. XX в.;

вторую половину 80-х - конец 90-х гг. XX в.

Первый период - время возрождения интереса к психологической проблематике в истории; осмысления потребности исторического познания в более детальном представлении о личности в истории; становления историко-культурного исследования, немыслимого без обращения к психологии и индивидуумов, и масс; осмысления социальной природы конкретных психологических явлений,1 которые анализировались историками. Психологические свойства исторического процесса и исторического познания вписывались в марксистскую теорию истории и занимали в ней свое место, делая саму теорию гибче, приближеннее к существу описываемых исторических реалий, изменяя самое содержание привычных формул о субъективности в истории и о связи духовной жизни с социально-экономическими процессами. Психология принималась историей как социальная наука. Она помогала историкам осмыслить понятия субъектности в науке. История помогала психологам осмысливать понятие деятельности во всем богатстве и многообразии ее конкретных форм и проявлений.

Второй период - это время становления историко-психологических исследований в их конкретно-исторической гамме, в которой нашлось место и психологии больших социальных общностей, и кружковой культуре, и психологии творчества, и психологии исторических лиц. В эти годы историки проявляют меньший интерес к проблемам историко-психологического источниковедения, поскольку отдают предпочтение историко-культурному описанию. Познавательные стороны историко-психологической проблематики как бы отходят на второй план, оставляя место так долго откладываемым историко-культурным сюжетам. Вместе с тем, с развитием последних, историко-психологические изыскания получают новую трактовку и приобретают иную направленность, сообщая новые черты самим историко культурным работам, перебрасывая мостик из науки века XX к науке следующего тысячелетия.

Такова внутренняя эволюция историко-психологической проблематики в исторических исследованиях отечественных ученых за вторую половину XX в.

Внешне же интерес историков к психологическим проблемам делится на их тягу к изучению социальной психологии (1960-е-1970-е гг.) и становление в рамках исторической науки историко-психологического исследования (1980-е—1990-е гг.). В трудах отечественных исследователей меня интересует в связи с поставленной тематикой прежде всего тесно связанный с пониманием природы источникового знания механизм перехода от социальной к исторической психологии. О нем и пойдет речь в двух первых главах.

В предлагаемой главе рассказывается, как отечественная история в ее марксистской ипостаси нащупывала путь к изучению историко-психологической проблематики и какую роль сыграло источниковедение в становление методологического плюрализма в отечественной исторической науке.

Обращение историков к изучению социально-психологических явлений и процессов было продиктовано чистым прагматизмом. Отечественная наука тех лет нуждалась преимущественно в конкретных фактах, характеризующих состояние общественного сознания прошлого. Само появление нового ракурса видения общественного сознания оказалось плодотворным для истории. Оно обогатило представления историков об особенностях восприятия реальности людьми разных эпох, о специфике фиксации событий в исторических источниках. Хотелось бы обратиться к основным аспектам изучения социально-психологических явлений и процессов в рамках российской исторической науки 1960-1970-х гг., чтобы установить степень влияния социально-психологической проблематики на источниковедение историко-культурных исследований и на Обособление истории культуры как и на обособление истории культуры как специальной области исторического знания.

В данной главе очерчен круг конкретно-исторических исследований, затрагивающих различные явления социально-психологического характера в их историческом развитии, и намечены основные направления постановки и разработки социально-психологической проблематики в отечественной исторической литературе 60-70-х гг. В ней выделяется круг проблем, интересовавших историков, сталкивавшихся с явлениями и процессами социально-психологического характера, и исследования, в той или иной мере затрагивавшие подобную проблематику. Здесь Нет подробного анализа состояния изученности исторических особенностей социальной психологии (о необходимости такой работы уже писалось1, но она больше подходит коллективу авторов и выходит за рамки поставленной темы). Цель нижеследующего обзора — собрать воедино и систематизировать материал, позволяющий подойти к вопросу об особенностях отражения социально-психологических явлений и процессов в источниках определенного вида.

Обращение отечественных историков к психологической проблематике началось с освоения опыта американской социальной психологии и французской школы исторической психологии Иньяса Мейерсона. В первой было больше антропологии, чем психологии. Во второй история привлекалась в качестве вспомогательного средства, помогающего описывать социальные свойства психических процессов. К середине 1970 гг. бесспорным лидером в глазах отечественных историков становится французская школа «Анналов». В работах историков этого направления советским историкам кажется особенно привлекательной их тяга к изображению социальной природы ментальных процессов и их внимание к массовому сознанию.

На первых порах работу историков с психологическими сюжетами затрудняли не всегда достаточная четкость представлений об описываемых явлениях и процессах социальной психологии, дискуссионность определения предмета социальной психологии и ряда положений, которыми подчас оперировала данная наука. В зарубежной философии, антропологии и социологии исторический аспект становления социально-психологических явлений и процессов занимал существенное место с начала столетия. В нашей же стране в 60-70-е гг. он начинал разрабатываться фактически с нуля. Ряд ученых определял тогда развитие данного направления научного поиска как первый рекогносцировочный период". Психологическая проблематика оказывалась, подчас, в работах, на первый взгляд далеких от похожей тематики.

Уже к концу 1970-х гг. в исторической литературе сложились целые группы статей и книг, тесно соприкасающиеся с постановкой проблем социально-психологического характера.

Прежде всего выделялась большая группа работ, посвященных истории становления научных знаний о социально-психологических явлениях и процессах. Эти проблемы активно изучались философами, психологами и историками. В течение 1960-х и особенно 1970-х гг. сложилась обширная историография развития научных знаний по социальной психологии. В эту группу входило несколько комплексов работ научного и идеологического содержания.

О субъективной природе как видовом свойстве источников мемуарного характера

О потенциальных возможностях документов и источников личного происхождения в плане выяснения особенностей исторической и социальной психологии пишут как психологи, так и историки189. Уже с конца 1960-х гг. проблемы социальной психологии упоминаются в источниковедческой литературе как одно из возможных и перспективных направлений анализа источников мемуарного характера190. Практика конкретно-исторических исследований знает попытки использования мемуаров для характеристики основных черт социальной психологии общественных групп. Например, Г. Н. Вульфсон активно использовал материалы мемуарного характера в главе, посвященной психологическому облику разночинной интеллигенции191. К мемуарным источникам часто обращался в своих историко-культурных исследованиях Ю. М. Лотман19 . О. Г. Чайковская сделала мемуары второй половины XVIII в. основным комплексом повествовательных источников в своей книге о понимании человека в отечественном искусстве и литературе XVIII в. . Б. И. Краснобаев рассматривал появление мемуарной литературы как один из признаков изменения социокультурного содержания человеческой личности и важнейших источников, характеризующих представления своего времени о человеке и его окружении . В источниковедческих исследованиях конца 1990-х гг. появление и развитие мемуарного жанра рассматривается как один из признаков изменения социокультурного содержания корпуса источников Нового времени1 5. Сейчас, на пороге нового века трудно поверить, что еще два-три десятилетия назад такая проблематика была новой и малоиследованной. На сегодняшний день ученых больше интересует вопрос о ракурсе и методах изучения мемуарной литературы в массиве текстовых источников, а не проблема их изучаемости .

В последней трети XX в. на долю мемуарных источников выпала почетная роль. Они стали объектом познания, выявившим потенциал историко-психологической проблематики в историческом источниковедении. Так, например, ставя вопросы о происхождении мемуаров в России и их месте в историческом самосознании российского общества XIX в., А. Г. Тартаковский затронул целую серию социокультурных и психологических проблем. Важнейшая из них - чувство истории, индивидуальное и массовое восприятие преемственности поколении и культур .

Важное место занимают мемуары в реконструкции психологических черт разночинной интеллигенции, проявившихся в облике, образе жизни и образе мышления Н. Г. Чернышевского. Они подробно исследуются в книге И. А. Паперно . Р. И. Зельник обращается к запискам и автобиографиям лидеров рабочего движения; чтобы показать, как проходило формирование их социальной идентичности199. Исследование Р. Зельни-ка делает биографический метод, предложенный социологами, частью исторической эпистемологии.

Использование материалов мемуарных источников для раскрытия психологии прошлого имеет свою специфику. На рубеже XIX-XX вв. историки, столкнувшись с ней, нашли довольно простой выход: они составляли тематические подборки из воспоминаний современников характеризуемого периода, как бы заставляя современников описываемой эпохи говорить самим за себя. На современном уровне развития исторической науки такой прием уже не может казаться гарантом объективности. Не удовлетворяет историков и использование мемуарной литературы и источников, близких к ней по характеру, общественным функциям и способу подачи материала, в качестве иллюстраций. Не случайно разработка приемов и методов источниковедческого анализа мемуарной литературы привлекает пристальное внимание исследователей.

Источники мемуарного характера довольно хорошо обеспечены источниковедческой литературой . Практика показала, что они могут рассматриваться как со стороны отражения в них неповторимой индивидуальности каждого мемуариста, так и со стороны отражения в ме-муарах массовых явлений общественного сознания своего времени . Разные подходы не исключают друг друга, тем более, что изучение явлений массового характера требует отношения к самим источникам как к массовому явлению. Мемуарные произведения, существующие как литературный жанр и вид исторического источника, не представляют исключения . Способность мемуаров отражать массовые характеристики привлекает особое внимание исследователей, так как в последнее время все четче намечается сближение приемов изучения отдельных подвидов мемуарных источников (воспоминаний-анкет, воспоминаний-интервью) с методами обработки массово-статистических источников. Аналогичные попытки предпринимались еще в 20-начале 30-х гг.203. В статье А. И. Вдовина и В. 3. Дробижева «Социальная психология и некоторые вопросы истории советского общества» был поставлен вопрос о необходимости использования массовой природы мемуарной литературы для разработки специальных приемов ее источниковедческого изучения204. Подобная работа ведется в России с 70-х гг.205. По мнению историков, "такой подход является плодотворным, он отвечает тенденциям развития источниковедения в направлении широкого применения новейших методов исследования"206. Социологизация изучения мемуарных источников - одна из сторон оптимизации их информационных возможностей. Другая - поиск путей проникновения в социокультурную и ментальную индивидуальность их авторов. Поиски адекватных методик могли бы быть более результативны, если бы вся масса многочисленных мемуарных источников была осмыслена как определенное качественное единство.

Современное источниковедение, оперирующее в основном большими источниковыми комплексами, приводит историков к поиску черт, характеризующих мемуары прежде всего с точки зрения отражения в них общих характеристик и особенностей. Так, большую работу по изучению источникового комплекса на основе мемуаров о Великой Отечественной войне ведет А. А. Курносов . Серия его статей о методике анализа мемуарных источников получила высокую оценку в нашей историографии208. И вряд ли случайно его обращение от разработки конкретно-источниковедческих вопросов анализа мемуаров, взятых как комплекс источников с однородными характеристиками, к общетеоретическим проблемам источниковедения, к комплексу проблем, связанных с выяснением особенностей эволюции видов источников.

Связь способов построения образов современников с чертами психологии окружения мемуариста

Человек всегда соотносит представления о собственной личности с представлениями о группе или системе общностей, доступных его восприятию. Экспериментальные исследования в области социальной психологии показали, что результаты самопознания не имеют прямого непосредственного влияния на социальную деятельность индивидуума. Они становятся составной частью практической деятельности человека только опосредованно, через сопоставление с теми представлениями, которые складываются у индивидуума об окружающих его людях.

Наряду с характеристикой личности автора мемуарные источники содержат богатейший материал о современниках мемуаристов. Эти сведения теснейшим образом переплетены с представлениями автора о собственной личности, но они, как правило, богаче и разнообразнее. Такие свидетельства обладают большим информационным "запасом" в плане познания исторически сложившихся особенностей историко-психологических явлений и процессов. Хотелось бы остановиться на этой группе сведений подробнее.

Для отдельного индивидуума конкретная социокультурная среда выступает прежде всего как совокупность его взаимоотношений с другими индивидуумами"92. Закономерности формирования представлений о других находятся в процессе изучения, но уже сейчас можно отметить особенности, которые могут оказаться полезными при разработке методик изучения черт исторической психологии.

Для историков важно то, что в основе формирования представлений личности о других лежит явление стереотопизации. Оно обусловлено принципом экономии, свойственным человеческому мышлению. Психологи установили, что другие люди воспринимаются индивидуумом прежде всего как носители неких типологических черт или моделей поведения, помогающих самому индивидууму найти подходящие ориентиры в многообразии проявлений окружающей его социальной действительности. Лишь во вторую очередь люди предстают перед ним как некие единичные индивидуальности . По наблюдениям литературоведов, процесс восприятия человека человеком ближе всего к моделированию как средству познания окружающего мира294. Следовательно, он может быть воспроизведен по материалам исторических источников.

Стереотипизация представлений индивидуума о других людях вызвана, как отмечалось психологами, "достаточно высокой степенью однообразия повседневной жизни" и "необходимостью упорядочить, классифицировать, категоризировать окружающую действительность"295. Стереотипизация представлений индивидуума о других людях — явление социально-психологического характера. Оно обусловлено сложной системой взаимоотношений человека с окружающей социальной средой и существует объективно. Сам человек не всегда знает о его существовании. Но стереотипизация представлений о других всегда фиксируется в тексте, им создаваемом.

Общество или группа нуждаются в стереотипизации представлений о других для сохранения и осознания собственной целостности, чтобы отличать своих от чужих. Стереотипизация представлений о других для группового сознания выступает моментом осознания своей специфичности. Опытом общения своих членов, рядом специально созданных навыков и специальными приемами обучения общность передает стереотипы общения от одной генерации к другой.

Для каждого индивидуального сознания стереотипизация представлений о других складывается стихийно, на базе собственного опыта и используется человеком более или менее автоматически296. Используемые индивидуумом стереотипы могут обладать разной степенью устойчивости и адекватности, могут складываться стихийно или, в какой-то части, формироваться человеком осознанно.

Такие характеристики представлений об окружающих, как устойчивость, адекватность, относительная независимость от сознания индивидуума и их возможная осознанность, могут использоваться при изучении исторических источников.

Социально-психологическая природа формирования представлений индивидуума о других людях установлена экспериментальным путем. Представления о других человек обобщает по принципам обыденной типологии.

Обыденная типологизация имеет много сходных черт с научной или художественной типологиями29 . Но она обладает и рядом отличительных особенностей. Социально-психологическая типологизация непреднамеренна (хотя не исключает наличия определенных осознаваемых моментов), автоматизирована, может проводиться по каким-либо вторичным признакам, не отражающим сущности человеческой лично-сти . Именно такая типология образов современников и нашла отражение в мемуарных произведениях.

Действительно, определяя себе задачу "вкратце и ко вниманию потомкам описать свою жизнь , мемуаристы не ставили перед собою какой-либо конкретной цели, выходящей за рамки их жизнеописания300. Если такая цель и формулировалась, то настолько расплывчато, что не оказывала существенного влияния на содержание мемуаров. Так, Н. Н. Муравьев, человек, обладавший писательским даром и несомненным литературным талантом, в "Предуведомлении" к своим воспоминаниям писал: "Эти припоминания мои будут на пространстве моей жизни с трех лет после моего рождения. Они будут заключать все то, что я или видел, или слышал, или читал, как данныя, и какое я имел понятие, чтоб таковыми вразумить мое потомство, как все человеческое возникает и идет по предопределению Провидения небеснаго, во благо рода человеческаго, и, конечно, всей вселенной и ея миров"301. Как видим, цель сформулирована столь расплывчато, что воспринимается как зачин литературного произведения, а не начало записок конкретного человека. Намеренная архаизация речи усиливает сходство данного текста с литературным повествованием, но это не меняет ет на поставленной исследовательской задачи. При всей искусственности текста автор более осознанно формирует собственный образ. В характеристиках современников, содержащихся в данных записках, преобладает обыденная типология. На роль "вселенной и ея миров" ближайшее окружение мемуариста нисколечко не похоже.

Мало кто из авторов мемуаров, написанных в последней трети XVIII - первой трети XIX вв., намеренно собирался создавать портреты своих знаменитых современников. Подобные цели чаще всего оставались не более чем декларацией. Так, А. М. Грибовский писал, например: "...по должности статс-секретаря, вознамерился я описать некоторые события, коих я сам был очевидцем и которые можно назвать дополнением к учиненному господином принцем Де-Линь общему изображению Екатерины Великой, и только в сих случаях можно сделать справедливое о характере сей монархини заключение"302. На деле мемуарист описал не столько характер Екатерины, сколько ее хорошее отношение к нему. Грибовский не был исключением. Н. А. Саблуков в своих "Записках о времени императора Павла I и о кончине этого государя" писал не столько о Павле, сколько о своем отношении к нему, не столько о самом перевороте, сколько о своем принципиальном нежелании участвовать в нем или быть каким-либо образом к нему причастным.

Хорошо известны галереи образов современников, созданные в записках А. М. Тургенева и П. А. Вяземского.

А. М. Тургенев (1772-1883), писатель и журналист, пользовавшийся широкой известностью в пушкинское время, отличался редкостным долголетием. Он умер на сто одиннадцатом году жизни. Воспоминаниями А. М. Тургенев занялся еще в 40-е гг. XIX в., но целенаправленно работать над книгой мемуаров стал лишь в глубокой старости. Записки его создавались по фрагментам, написанным ранее, подготовительным материалам и дневникам.

Индивидуальное и массовое в сознании мемуаристов: Источниковый вид как база изучения сознания своих создателей

В науках о человеке существует масса дисциплин, занимающихся сходной или смежной проблематикой. Их обособление происходит практически автоматически, по мере осознания специфики изучаемого объекта и освоения способов его познания. Появление новой дисциплины всегда — констатация факта, результат осознания сложившейся ситуации.

Междисциплинарная кооперация, в отличие от процесса научной дезинтеграции, как правило, требует специальных усилий. Ее необходимость осознается как желание восполнить недостаток собственного дисциплинарного подхода, стремление расширить границы познания, более всесторонне узнать изучаемый объект, рассмотреть его в системе взаимосвязей, во всем многообразии, доступном современной науке. Перенос же результатов и особенно методов из одной области знаний в другую, как выясняется, требует особой исследовательской процедуры. Свидетельство тому — опыт взаимодействия, например, смежных сфер психологического изучения.

Психология личности и психология группы сходны, но не идентичны. Личность можно изучать по законам познания психологии группы, но знания будут фрагментарны. При интерпретации они могут получать мифологическое толкование. Изучать же личность вне группы столь же непродуктивно, как и пытаться понять группу вне особенностей личностной психологии. Соединение знаний о личности и группе расширило представления об изучаемых объектах, но сфера их взаимодействия стала рассматриваться особой наукой — социальной психологией. Более того, со временем стало ясно, что взаимодействие личности и группы в современном обществе отличается от более ранних эпох, а также имеет этнокультурное своеобразие. Этнопсихология и историческая психология, имея точки соприкосновения с психологией личности и коллективной психологией, очертили границы своих собственных интересов, одновременно создавая и все новые поля межнаучного взаимодействия. Казалось бы, что может быть ближе друг к другу, чем разные сферы психологического изучения. Тем не менее перенесение методов из одной области психологического знания в другую каждый раз требует уточнения границ их применения.

Без психологических характеристик как личности, так и группы не существует истории культуры, однако в историко-культурном исследовании психологические особенности рассматриваемых объектов играют роль уточняющих или объясняющих характеристик. В психологии, соответственно, введение исторических наблюдений приобретает статус исторического метода, имеющего довольно узкую, фактически — уточняющую, сферу применения436. Проблема междисциплинарной кооперации заключается в том, что в рамках иной дисциплины заимствованные методы и приемы, как бы существенны они ни были "сами по себе" и какое бы ведущее место они ни занимали в "своей" сфере, приобретают вспомогательный характер.

В исторической науке даже историческая же психология не самоценна. В окружении проблем собственно исторических она приобретает новые функции. Для истории историческая психология необходима как часть исторического изучения культурной, политической, социальной или экономической жизни своего времени. Она помогает понять эпоху, особенности менталитета, механизмы межличностного, внутригруппового и межгруппового взаимодействия, законы социоди-намики и специфику исторически сложившегося своеобразия. Историческая психология, через многообразие своих аспектов, помогает глубже постичь природу и механизмы исторического процесса, особенности соединения единичного и массового в их исторически сложившейся ситуационной конкретности.

В любой науке заимствованные методы носят вспомогательный характер. Они подчиняются задачам основной дисциплины. Вместе с тем, обращение к смежным, областям, открывает возможность для выявления новых связей изучаемого объекта и меняет саму логику его познания. Иногда такие изменения едва заметны, иногда столь существенны, что объект предстает в совершенно новом свете и возникает новая научная дисциплина. Так было в свое время, скажем, с социологией, то же происходит на наших глазах с исторической психологией.

Создавая новые дисциплины, междисциплинарная кооперация одновременно влияет и на содержание "материнской" области знания, делая ее более системной. Вот этот аспект кросскооперации и будет рассматриваться в данной главе.

Поле междисциплинарной кооперации обладает особыми свойствами. Ученый как бы попадает в некую зону, в которой действуют собственные законы и правила. Осознание их специфики — залог успешности использования богатейших возможностей междисциплинарного подхода. Основа междисциплинарного взаимодействия — особые логико-гносеологические модели, соединяющие в себе теоретическую направленность и логическую сущность основной дисциплины и практические возможности заимствованного знания. Они обеспечивают переход с одного уровня логического обобщения на другой. Подобный переход так необходим для последовательной систематизации научных знаний. Логические конструкции, обеспечивающие переход с одного уровня логического обобщения на другой, в исследованиях конца 80— начала 90-х гг. стали называть моделями среднего уровня4 7.

Модели среднего уровня можно квалифицировать как специально-научные. Они опираются на теоретико-методологические модели общенаучного уровня, разрабатывающие концептуальные понятия, но для осмысления концептуальных понятий модели среднего уровня используют материалы конкретных источников — группы свидетельств, характеризующие разные состояния изучаемых явлений и процессов. Предназначение моделей среднего уровня — помогать переводить концептуальные понятия в операциональные, доступные эмпирическому изучению и измерению в абсолютных или относительных величинах.

Изучение проблем сознания в смежных областях науки показывает, что создание логических моделей среднего уровня вызывается необходимостью найти источниковедческую базу, адекватную новой проблематике. К ним обращаются при постановке вопроса об отражении массовых явлений и процессов в источниках определенного вида или источниковых комплексах, сходных с видом источников по сопос тавимости своих основных свойств (целевого назначения, социальных функций и структуры информации).

Так, задачи исследования механизмов общения породили необходимость осмыслить все многообразие научных и нормативных текстов в их единстве — через понятие "текст" — как основную сложно-составную единицу, лежащую в основе функционирования коммуникативных процессов. В конце 70 - начале 80-х гг. взаимосвязью текстов и образуемых ими коммуникативных процессов стала заниматься прикладная дисциплина, возникшая на стыке социологии, семиотики, лингвистики и общей психологии, —- лингвосоциопсихология (шире — семиосоциопсихология) . По определению А. А. Леонтьева, лингвосоциопсихология — наука о процессах функционирования текстов в обществе и о такой структуре этих текстов, вариантность которой непосредственно соотносима с вариантностью их функций. Лингвосоциопсихология изучает содержательную (информационно-смысловую) структуру процессов текстообразования и сами тексты как продукты данных процессов. Корнями своими лингвосоциопсихология уходит в психологию общения439. Лингвосоциопсихология стала одной из составных частей экспериментальной социодинамики, развивавшейся в нашей стране с легкой руки А. Моля .