Введение к работе
Актуальность исследования. Возрастание роли историографии на современном этапе определяется интенсификацией исследовательского процесса, растущим объемом и разнообразием историографических источников и обновлением теоретико-методологического инструментария.
Актуализация изучения историографического процесса связана, прежде всего, с выявлением того, какие проблемы и почему становились предметом исследования историков. Это, в свою очередь, поднимает более широкую проблему адекватности проблематики, концептуальных основ, методики и направлений изучения требованиям развития исторического знания. Задача историографии состоит в выделении из всей совокупности имеющихся философско-исторических теорий и подходов того, что «позволяет углубить изучение мирового и российского исторического процесса». Все вышесказанное заставляет современных исследователей акцентировать внимание на изучении, по крайней мере, трех аспектов: теории историографии; истории исторической науки; источниковой базы и методики ее исследования.
Но на этом пути существуют свои трудности. Отечественная историческая наука накопила некую «критическую массу» исследований по различным аспектам истории двадцатых годов ХХ ст. Современное состояние историографического пространства требует детальной структуризации проблемных полей в целях выяснения реального исследовательского потенциала рассматриваемого направления.
По крайней мере, три обстоятельства определяют актуальность исследования проблемы нэповской повседневности в историографическом плане: растущий исследовательский интерес к истории советской повседневности вообще; желание вернуть ранней советской истории статус нормального исторического периода; необходимость выявления ведущих тенденций изучения нэповской проблематики. Сегодня нэповский социум превратился в своеобразный символ обновленной историографической традиции, в том числе благодаря обращению к повседневному измерению нэпа.
Степень изученности темы. Историография повседневности нэпа является составной частью, по меньшей мере, двух историографических комплексов: историографии повседневности в широком плане и собственно историографии нэпа. Кроме того, учитывая характер диссертации, необходим учет еще одной группы работ, а именно, по теории и методологии историографических исследований. Именно на стыке этих направлений сформировалось в последние годы специфическое проблемное поле нэповской повседневности.
История повседневности своему рождению обязана, по меньшей мере, двум обстоятельствам: «антропологическому повороту» в исторических исследованиях и складыванию социальной истории. Если в Германии социальная история и история повседневности формировались как отдельные направления, то в России распространение истории повседневности в 1990-е гг. было связано именно с социальной историей. Если первоначально специфика повседневности связывалась с принципиальной невозможностью ее определения, то в 2000-е гг. неоднократно предпринимались попытки выделить ее базовые характеристики.
Отдельному обсуждению в научной и публицистической литературе подверглась проблема советской повседневности. С 1990-х гг. в России в исследовательское поле «обиходной практики» постепенно вовлекались такие феномены, как очередь и коммуналка, нижнее белье и «пьяная культура», досуг и отдых советских людей. Стало активно изучаться повседневное существование разных групп советского социума, помещенных в разные социальные контексты. Исследователями была показана прочная связь истории «маленьких житейских мирков» не только с экономикой, но и политикой, поставлен вопрос о границах приватности и степени открытости частной жизни советских граждан.
Одновременно авторы обратили внимание на трудности, связанные с формализацией разнообразных проявлений советской повседневности, и даже заговорили о профессиональном бессилии перед «хорошо знакомым, но все еще плохо категорируемым пространством нашей жизни». Тем не менее, столь категоричные заявления не препятствовали попыткам преодолеть указанные трудности путем вычленения отдельных составляющих повседневного мира советского человека.
Очевидно, что существующие подходы к определению повседневности во многом определили тематику исследований нэповской повседневности. Определилась устойчивая историографическая линия, признающая, что осуществление новой экономической политики сопровождалось серьезными кризисами. Именно в рамках данного подхода открылась возможность изучения повседневных практик советских людей.
Вторым фактором, определяющим изучение повседневности 1920-х годов, стало развитие историографических принципов и подходов. Практически до конца 1980-х гг. историография вопроса больше напоминала пространный комментарий к свершениям партии и правительства, нежели анализ исследовательских достижений. Характерной чертой современного этапа стало появление трудов собственно историографического характера, в которых нашла отражение история изучения темы.
В 2000-е гг. следует отметить все более расширяющееся внедрение в историографический анализ институциональных элементов. Так, в докторской диссертации А.В. Чернышовой становление историографии 1920-х гг. раскрывается, в числе прочего, через функционирование различных исследовательских институтов и научных обществ. Кроме того, современная историография обнаружила тенденцию к соединению в рамках одного исследования собственно историографических и источниковедческих сюжетов.
Тем не менее, еще в начале 2000-х гг. было отмечено отсуствие новых специальных монографических работ по проблемам историографии нэпа. На протяжении 2000-х гг. историография пополнилась рядом статей и диссертационных исследований, освещающих те или иные направления изучения новой экономической политики (прежде всего, на региональном уровне), но монографий так и не появилось.
Правда, помимо собственно историографических исследований, в большинстве монографий и статей, и во всех диссертационных исследованиях содержатся соответствующие историографические обзоры. Кроме того, историография различных аспектов нэпа стала предметом рассмотрения ряда научных конференций второй половины 1990-х – начала 2000-х гг., посвященных истории 1920-х гг.
В свою очередь, специфика изучения повседневности 1920-х годов определяется отношением исследователей к сущности новой экономической политики и, прежде всего, периодически вспыхивающими спорами между «пессимистами» («объективистами») и «оптимистами» («субъективистами») о перспективах развития нэпа. Если в публикациях второй половины 1980-х гг. причины свертывания нэпа сводились главным образом к субъективному фактору, то в литературе 1990-х гг. больше изучались экономические причины. Новый виток в дискуссии между «субъективистами» и «объективистами» на рубеже 1990-2000-х гг. завершился явным доминированием последних. Но при этом наметилась тенденция к соединению позиций научных оппонентов. Например, А.В. Баранов объясняет слом нэпа не злым умыслом сталинского руководства или экономической ограниченностью восстановительной нэповской модели, а усилиями противоположной коалиции социальных сил, «зараженных традициями клиентизма и заинтересованных в этом».
В литературе нередко высказываются мнения, что по сравнению с концом 1980-х – началом 1990-х гг. можно говорить о падении интереса к истории 1920-х годов на современном этапе. Конечно, количество публикаций о нэпе (особенно с учетом публицистики) снизилось. Но вряд ли количественное измерение полностью отражает процесс смещения исследовательских интересов. Можно говорить о снижении во многом конъюнктурного интереса к нэпу вообще, но не интереса научного.
Из историографических работ и обзоров можно составить определенную картину развития отечественной историографии нэпа на протяжении 1990-2000-х гг. Точнее, выделить те направления изучения нэпа, которые считают значимыми его исследователи:
во-первых, при всем различии подходов к изучению новой экономической политики, подавляющее большинство исследователей главное отличие современного этапа историографии нэпа видят в отказе от его чрезмерно оптимистических оценок и переходе к более объективному анализу;
во-вторых, исследования нэповского общества этого периода стали ярким примером реализации «многомерной методологии» в отечественной исторической науке. Помимо попыток соединить формационный и цивилизационный подходы и синтеза макро- и микроисторического подходов, структурного и социокультурного подходов, в исследовательскую практику все больше входят приемы и методы исторической антропологии, биографический истории, наработки гендерного анализа и дискурсивный подход при работе с текстами;
в-третьих, современные авторы отмечают, что в исследуемый период произошел отказ от доминирующих оценок нэповского социума как пассивного объекта властных воздействий со стороны партии;
в-четвертых, многие исследователи обращают внимание на смену идеализации аграрных отношений, характерную для второй половины 1980-х годов, серьезным их анализом и критикой;
в-пятых, активно дискутируемый во второй половине 1980-х гг. вопрос об альтернативности нэпа уже в 1990-е гг. был переведен в плоскость выяснения сущности нэпа, а в 2000-е гг. очевиден спад интереса к проблеме нэповской альтернативы;
в-шестых, в историографических обзорах отмечается стимулированное ростом междисциплинарных работ стремление вписать новую экономическую политику в более широкие хронологические рамки. Впрочем, позднее пришло понимание, что конъюнктурная мода на «сквозные» исследования (чаще всего в рамках теории модернизации) таит в себе опасность потери периодом нэпа своей специфики по отношению к другим этапам советской истории. Более того, возникла весьма противоречивая ситуация. Вывод В.П. Дмитренко, что нэп был только одной из тенденций в политике и одним из элементов в экономике, расцененный как попытка создания многомерной «модели» двадцатых годов, стимулировал представления о нэпе как о внесистемном конгломерате фрагментарных и поверхностных мероприятий, носивших, скорее, тактический характер;
в-седьмых, в новейшей историографии проявилась тенденция, заложенная еще в предшествующий период: «расширение источниковой базы, деидеологизация и преобладание конкретного исторического анализа над синтезом»;
в-восьмых, в литературе период конца 1990-х – начала 2000-х гг. отмечен резкий рост региональной историографии нэпа. Можно говорить о складывании ряда региональных школ «нэповедения», нашедших свое место в интеллектуальном пространстве современной России. С появлением новых региональных исследований стало возможным определение, как на самом деле постановления Центра реализовывались на местах. Но здесь важно не броситься в другую крайность: за спецификой нэповских преобразований на «провинциальном» уровне не потерять то общее, что определяет сущность и наиболее характерные черты этого периода;
в-девятых, в современной историографии нэпа актуализировался поиск (прежде всего, в рамках социальной истории) некоего связующего начала нэповского социума, лежащего на стыке политики, экономики, социальной сферы и массового сознания. Для исследователей все чаще интегрирующим параметром выступают общественные настроения и бытовые практики выживания, поведенческие императивы и процессы формирования идентичностей разного уровня;
в-десятых, в рамках расширяющегося интереса к истории повседневности одной из знаковых тем, по мнению современных авторов, стала гендерная и молодежная тематика.
Однако, реконструкция основных направлений исследования нэпа, исходя из содержания историографических обзоров, не всегда совпадает с реальным положением дел в этой области. С одной стороны, причина этого заключается в том, что обзоры научной литературы (прежде всего, в диссертациях) ограничены довольно узкой тематикой. С другой стороны, очевидно (особенно в 2000-е гг.) падение интереса к собственно историографическим работам по рассматриваемой проблематике.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что в историографическом плане рассматриваемая тема изучена фрагментарно. Что, в свою очередь, делает разработки в этом направлении актуальными и значимыми с научной точки зрения.
Объектом диссертационного исследования выступает комплекс работ, посвященных новой экономической политике, а предметом – отражение в этих работах повседневных практик различных слоев населения.
Хронологические рамки исследования определяются не только понятием «современная историография нэпа» (в выделении которой существует довольно широкий разброс - от середины 1980-х до конца 1990-х гг.), но и соотнесением этого понятия с рассматриваемой в диссертации проблематикой. В силу этого современный историографический период отсчитывается с середины 1990-х гг., когда повседневность становится в России «полноценной научной дефиницией». Именно со второй половины десятилетия основными сюжетами стали: бытовая и производственная повседневность советских людей в годы нэпа; проблемы мотивации труда; социокультурные изменения в жизни людей и пр. Кроме того, именно середина десятилетия стала временем подведения первых итогов в изучении новой экономической политики.
В рамках данной диссертации современную историографию нэпа можно условно разделить на два подпериода, границей которых стало начало 2000-х гг. Прежде всего, следует отметить появление в это время первых обобщающих работ по нэпу в целом и его повседневному измерению, а также проведение в 2001 г. под эгидой Совета РАН «Человек в повседневности: прошлое и настоящее» конференции, придавшей новый импульс изучению нэповской повседневности. В 2000-е гг. началось подведение итогов изучения социальной политики и голодомора, напрямую выводящее на повседневную жизнь россиян.
Целью диссертационного исследования является выявление научного и образовательного потенциала истории повседневности применительно к истории новой экономической политики. Центральную историографическую установку можно сформулировать следующим образом: что нового внесли работы в понимание сущности нэпа как политики и специфического периода советской истории?
Для достижения указанной цели решаются следующие задачи:
1) систематизация современных работ по рассматриваемой проблематике с целью выявления удельного веса тех или иных историографических комплексов;
2) выявление сущности и последствий историографического поворота рубежа XX-XXI вв. для нэповской проблематики;
3) историографический анализ главных аспектов проблематики нэповской повседневности;
4) показ вклада российской историографии повседневности нэпа в изучение советского социума;
5) выявление и характеристика малоизученных и неизученных аспектов исследуемой темы в историографических трудах.
Теоретико-методологическая основа исследования. В работе использованы общепризнанные принципы историографического исследования: научности, историзма, объективности и системности.
На первый взгляд, историографический анализ несложен. Во-первых, выделить круг работ, хронологически попадающих в рассматриваемую проблематику (в нашем случае двадцатые годы). Во-вторых, сгруппировать работы по временным периодам и проблематике. И, наконец, дать характеристику отдельным этапам и наиболее ярким исследованиям. Но при этом возникает вопрос о критериях отбора работ в данный историографический ряд. Одним из подходов выступает принцип значимости работ. Но при слабой распространенности практики индексов цитирования субъективизм в оценках неизбежен. В диссертационном исследовании за основу историографического анализа возьмем предложенную Т.П. Хлыниной иерархию исследований: наиболее разработанные направления и сюжеты, дискуссионные и слабо аргументированные работы.
Говоря об историографических методах, следует уточнить, что речь, скорее, идет о специфике исторических методов, применяемых в историографическом исследовании. В этой связи используемые методы можно разделить на две основные группы: общенаучные (историко-генетический, логический, классификационный, проблемно-хронологический, системный и компаративистский) и специально-исторические (методы структурного анализа, экстраполяции и феноменологический).
Источниковая база исследования формируется из различных комплексов историографических фактов, к которым традиционно относят монографии, брошюры и статьи, диссертации, сборники документов и материалов, разнообразные материалы дискуссий, конференций, симпозиумов и т.п. При этом каждая группа имеет свою специфику. Если научная статья дает возможность в сжатом виде представить аргументацию собственной позиции, то материалы научных конференций фиксируют обсуждение приоритетных направлений исследований и дискуссионные вопросы темы. Наиболее структурированный и проблемный характер носят диссертационные исследования. Хотя в историографических разделах диссертаций, к сожалению, нередко преобладает описательный подход, историографические новации проявляются, прежде всего, в диссертационных исследованиях. Диссертации позволяют судить не только о степени изученности той или иной проблематики, но и о возникновении новых направлений в ее исследовании.
В современной историографии повседневности нэпа, чаще всего, выделяются два комплекса литературы: общие работы, посвященные общим проблемам социальной истории и истории повседневности, и специальные работы по истории советской повседневности 1920-х гг. Для региональных исследований характерно еще обращение к трудам по истории региона. Однако для историографических исследований целесообразно ввести еще одну группу работ – исследований по историографии тех или иных проблем новой экономической политики.
Специфика историографического пространства (в том числе, структуры) диссертации определяется рядом факторов и, прежде всего, разным пониманием сущности повседневности (в том числе, советской). Во-первых, под повседневностью понимается сфера частной или бытовой жизни. Во-вторых, она оценивается как сфера трудовой жизни, включая модели поведения и отношения, возникающие на рабочем месте. И, наконец, третий подход ставит в центр исследований «повседневное» активное или пассивное сопротивление коммунистическому режиму. Исходя из этого, литература группируется по проблемному принципу:
К первой группе относятся, работы, посвященные быту, досугу и семейным отношениям периода нэпа, практикам выживания в форс-мажорных условиях голодных и неурожайных лет.
Вторую группу историографических источников составляют исследования истории различных социальных и профессиональных групп социума с точки зрения трудовых отношений, профессиональной этики и пр.;
Наконец, в третью группу вошли труды, отражающие восприятие новой экономической политики разными слоями населения, реакцию на политику коммунистической власти и, прежде всего, различные формы пассивного и активного сопротивления режиму.
Научная новизна работы:
-
новизна определяется, прежде всего, тем, что данная работа является первым в историографии специальным историческим исследованием историографии повседневности нэпа вообще и современного ее этапа, в частности;
-
впервые были раскрыты основные направления изучения повседневного измерения новой экономической политики;
-
обоснована интегративная роль истории повседневности в предметном поле нэповедения;
-
доказано, что интерес к проблеме нэповской повседневности связан, прежде всего, с расширением региональной проблематики.
Указанные положения соответствуют следующим пунктам Паспорта специальностей ВАК РФ: п. 2 Отечественная и зарубежная историография; приемы и методы ее научного познания; историографические школы; институциональные аспекты исторической науки и п. 3 Теоретические и методологические проблемы исторического познания. Механизмы взаимосвязи исторической науки и общества, исторической науки и смежных отраслей гуманитарного научного знания.
Основные положения, выносимые на защиту:
-
историография нэповской повседневности на современном этапе сложилась на основе взаимодействия трех исследовательских направлений: изучения повседневности, новой экономической политики и теории и методологии историографии;
-
за период второй половины 1990-х – 2000-е гг. исследование повседневности 1920-х годов сложилось в полноценное научное направление;
-
изучение повседневности периода нэпа стало важным интегративным фактором обновления нэповской проблематики;
-
современные исследования нэпа органично вписываются в ключевые проблемные области постсоветской историографии и вносят весомый вклад в понимание генезиса советской повседневности и формирования «homo soveticus».
Основные результаты диссертационного исследования:
1) показано, что современные исследования двадцатых годов прошлого столетия вышли за пределы очерченных в историографических работах и обзорах направлений;
2) выявлена сущность исследовательского поворота в изучении периода новой экономической политики, которая заключается в повороте к изучению повседневных практик населения;
3) систематизированы основные итоги изучения повседневности 1920-х гг.: бытовых и досуговых практик, производственной и учебной повседневности, механизмов адаптации и сопротивления властной политики на повседневном уровне;
4) сделан вывод о формировании в настоящее время единого историографического пространства новой экономической политики на основе сближения исследовательских технологий (прежде всего, методологического инструментария социальной истории, истории повседневности и микроистории) и широкого интереса к антропологическому измерению нэпа.
Теоретическая и практическая значимость исследования. Настоящая работа представляет собой исследование истории становления и развития одного из ведущих направлений российской историографии новой экономической политики 1990-2000-х гг. Теоретическая значимость исследования заключается в предложенной схеме формирования специфического проблемного поля нэповской повседневности: историографии повседневности, собственно историографии нэпа и комплекса работ по теории историографических исследований.
Автор предлагает наиболее перспективные методы, средства, приемы и направления дальнейшего развития историографии нэпа.
Материалы диссертации могут быть применены в процессе преподавания общих и специальных исторических курсов. Содержащийся в работе фактологический материал может также быть использован при написании учебников и учебных пособий.
Апробация результатов исследования. Основные выводы диссертационного исследования были доложены автором в выступлениях на конференциях и научных семинарах, а также в 5-ти публикациях общим объемом 2,6 п.л. Работа подготовлена, обсуждена и рекомендована к защите на кафедре «История и политология» Российского государственного университета туризма и сервиса (протокол № 5 от 20 ноября 2012 г.)
Структура диссертации. По своей структуре диссертационное исследование, построенное по проблемному принципу, состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка.