Сельская повседневность на Юге России в эпоху нэпа: устойчивость традиций и противоречия преобразований Багдасарян Сусанна Джамиловна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Источники, историография и методология исследования исторической повседневности южно-российского крестьянства эпохи НЭПА 24

1.1. Проблема повседневности советской деревни 1920-х гг. в историографии: научные подходы, этапы, тенденции 24

1.2. Источниковая база исследования культурно-бытовой сферы до-колхозной деревни и менталитета советского крестьянства эпохи НЭПА 53

1.3. Понятийно-категориальный аппарат и концептуальные подходы к осмыслению проблемы исторической повседневности советской доколхознойдеревни 84

Глава 2. STRONG Динамика материальной культуры крестьянства Юга России в

1920-х годах STRONG 118

2.1. Пища и продовольственное потребление как элемент повседневности южно-российских хлеборобов в эпоху нэпа 118

2.2. Жильё и домашний быт южно-российских крестьян в 1920-х гг.: сочетание традиций и новаций 159

2.3. Сельский костюм на Юге России в 1920-х гг. как зеркало эпохи 208

2.4. Повседневность труда в сёлах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья и Терека 1920-х гг 250

Глава 3. Реализация государственной политики по оздоровлению крестьянского быта в 1920-х гг.: направления, мероприятия, итоги 300

3.1. Оздоровление домашнего быта и совершенствование социальной инфраструктуры сельских поселений Юга России в эпоху нэпа 300

3.2. Развитие системы здравоохранения в южно-российских селах и станицах в 1920-х гг 327

3.3. Курорты как средство оздоровления южно-российского крестьянства в 1920-х гг 352

3.4. Физкультура и спорт в доколхозной деревне Юга России: новые средства оздоровления и досуга сельских жителей 375

Глава 4. Досуг и праздник как часть сельской повседневности 1920-х гг.сочетание и противоборство традиций и новаций 396

4.1. Преобразование традиционной праздничной культуры в селах и станицах Юга России в 1920-х гг. 396

4.2. Советский праздник в южно-российской деревне в эпоху нэпа 439

4.3. Направления и средства модернизации крестьянского досуга на Юге России в 1920-х гг . 481

4.4. Новации в сфере сельского досуга на Дону, Кубани, Ставрополье и Тереке в 1920-х гг. 523

Глава 5. Трансформации ментальности населения постоктябрьской деревни: причины, проявления, масштабы 573

5.1. Сдвиги в гендерных отношениях сельского социума Юга России как фактор ментальных изменений 573

5.2. «Вопросы пола» в доколхозной деревне как свидетельство трансформаций морали и нравственности сельского населения 598

5.3. Формирование и функционирование системы образования в деревне эпохи нэпа и ее роль в создании «нового человека» 623

5.4. Менталитет южно-российского крестьянства 1920-х гг.: архетипы, особенности, тенденции 647

Глава 6. Девиации и преступность как элементы сельской повседневности эпохи НЭПА 676

6.1. Алкоголизм в доколхозной деревне Юга России: причины, масштабы, значение и воздействие на жизнь сельского социума 676

6.2. Хулиганство в доколхозной деревне Юга России: распространение и меры противодействия 706

6.3. Проституция в южно-российской деревне эпохи нэпа: проблема правомерности использования понятий 730

6.4. Преступность и её воздействие на структуры сельской повседневности Юга России в 1920-х гг.. 752

Заключение 778

Список источников и литературы

• Источниковая база исследования культурно-бытовой сферы до-колхозной деревни и менталитета советского крестьянства эпохи НЭПА
• Жильё и домашний быт южно-российских крестьян в 1920-х гг.: сочетание традиций и новаций
• Развитие системы здравоохранения в южно-российских селах и станицах в 1920-х гг
• Направления и средства модернизации крестьянского досуга на Юге России в 1920-х гг

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Повседневная рутина, – заботы о хлебе насущном, домашние хлопоты, рождение и воспитание детей и т.п., – обычно не воспринималась как актуальный объект исследования ни хронистами древности, ни поколениями профессиональных историков, предпочитавших концентрировать внимание не на привычных житейских мелочах, а на выдающихся личностях и ярких событиях. Между тем, игнорирование повседневности не только обедняет наши представления о бытии тех «маленьких», «обычных» людей, совокупными усилиями которых созидались великие цивилизации и, в конечном счёте, творилась история, но и препятствует пониманию причин и особенностей исторического процесса. Ведь зачастую «бытие определяет сознание», и повседневность воздействует на менталитет, настроения и поведение членов социума и, тем самым, выступает одним из важнейших факторов движения человеческих сообществ по их историческому пути. Повседневность есть «ткань человеческих отношений»,¹ а «история общества по существу представляет собой повседневную жизнь человека в её историческом измерении».²

Одним из важных и перспективных дискурсов, нуждающихся в дополнительном освещении, является повседневность российского (советского) крестьянства эпохи нэпа. Научно-теоретическая актуальность обозначенной темы обусловлена не только её недостаточным отражением в историографии, но и своеобразием эпохи нэпа, её огромным значением для последующих этапов развития советского общества. Именно в рамках данной эпохи были заложены экономические, социальные, политические, культурные, ментальные основы советского государства и общества, дополненные и усиленные в последующие десятилетия. Вместе с тем, в 1920-х гг. советский образ жизни лишь начал складываться, советские новации сосуществовали с досоветскими традициями, вступая с ними в конфронтацию или, напротив, во взаимодействие. Наиболее яркий пример вариативности и многообразия взаимовлияния традиций и новаций, в том числе, в сфере повседневности, представляет доколхозная деревня, изначально более консервативная, нежели город.

¹ Пушкарёва, Н.Л. Предмет и методы изучения история повседневности // Социальная
история. 2007. Ежегодник. М., 2008. С. 9.

² Орлов, И.Б. Советская повседневность: исторический и социологический аспекты
становления. М., 2010. С. 4.

Наряду с научно-теоретической, рассматриваемая тема имеет и практическую актуальность, порождённую далёким от идеала состоянием современной российской деревни. Недостаточная эффективность постсоветских форм сель-хозпроизводства, обострившаяся проблема низкой социальной ответственности бизнеса в аграрной сфере, продолжающееся запустение сельских территорий, – эти и иные негативные явления, грозящие российской деревне и самой России, беспокоят российскую общественность. Одним из перспективных методов исправления неблагоприятной ситуации видится воссоздание социокультурного типа «крестьянина», конструирование генерации «тружеников, которые действительно воспринимают сельскохозяйственный труд как некий образ своей собственной жизни».¹ Решение подобной задачи невозможно без опоры на исторический опыт и, в частности, без аккумулирования знаний о специфическом образе жизни и менталитете хлеборобов досоветской и доколхозной эпохи.

Хронологически исследование охватывает эпоху нэпа, традиционно датируемую в историографии 1921 – 1929 гг. В марте 1921 г. на X съезде РКП(б) провозглашается замена продразвёрстки продналогом, ставшая первой мерой в рамках нэпа. Опубликованная в ноябре 1929 г. статья И.В. Сталина «Год великого перелома», по существу, ознаменовала ликвидацию нэпа. Справедливое мнение о реальном проникновении нэпа в повседневную жизнь советских людей не в 1921 г., а в середине 1922 г.,² равно как и факт осуществления «неонэповских» мероприятий в СССР в условиях кризиса роста колхозной системы в первой половине – середине 1930-х гг.,³ не отменяют важность даты официального объявления перехода к новой экономической политике и не означают тождественности «неонэпа» самому нэпу. В ряде случаев, автор выходит за обозначенные хронологические рамки в целях проведения сравнительного анализа.

Территориальные рамки работы. Анализ крестьянской повседневности эпохи нэпа осуществлён на примере сёл и станиц Дона, Кубани, Ставрополья и Терека, ведь эти регионы исторически являются аграрными и выступают своего рода эталонами, предоставляющими исследователям массу репрезентативной

¹ Некрасов, С.И., Некрасова, Ю.А., Останин, Д.И. Крестьянский образ жизни: артефакт или
это ещё возможно? // Контекст и рефлексия: философия о мире и человеке. 2016. № 2. С. 236.

² Измозик, В.С., Лебина, Н.Б. Нэп: уточнённая хронология (историко-антропологи-
ческий аспект) // Россия в XX веке : сборник статей к 70-летию со дня рождения члена-
корреспондента РАН, проф. В.А. Шишкина / под ред. В.М. Ковальчука. СПб., 2005. С. 79.

³ См.: Зеленин, И.Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930–
1939: политика, осуществление, результаты. М., 2006. С. 134–227.

5 информации о разнообразных аспектах бытия и обыденности доколхозной деревни. Авторское внимание сконцентрировано на русско-украинском крестьянстве Юга России как носителе «локальной социальности».¹ Члены коллективных хозяйств, – коммун, сельхозартелей и товариществ по совместной обработке земли (ТОЗов), – остаются за пределами дискурса, поскольку в производственном и бытовом плане они (в особенности, коммунары) представляли собой особый тип аграриев, а их удельный вес в массе сельского населения был невелик: даже к середине 1927 г. колхозники составляли лишь 0,8 % в массе крестьянских хозяйств СССР.² Деревня эпохи нэпа, по обоснованному мнению ведущих отечественных историков-аграрников (в частности, В.П. Данилова), являлась деревней доколхозной, где ведущим социальным типом выступал традиционный крестьянин – владелец и главный работник индивидуального хозяйства. Также предметом анализа в работе не являются казаки и жители национальных областей Северного Кавказа, ибо их своеобразные культура и быт могут быть удовлетворительно освещены лишь в специальном исследовании. Вместе с тем, в ряде случаев рассматривается обыденность колхозников и традиции казаков и горцев Кавказа, поскольку их сопоставление с крестьянской повседневностью позволяет понять и подчеркнуть её своеобразие.

На протяжении 1920-х гг. административно-территориальное деление Юга России менялось неоднократно. В начале – первой половине 1920-х гг. Дон, Кубань, Ставрополье и Терек существовали в границах Донской и Кубано-Черноморской областей, Ставропольской, Терской и Царицынской губерний. В феврале 1924 г. создаётся Юго-Восточная область, вскоре ставшая одноимённым краем и в октябре того же года преобразованная в Северо-Кавказский край: сюда вошли Кубань, Ставрополье, Терек и бывшая Донская область. Царицынская губерния (с частью донских земель) в 1925 г. получила название Сталинградской, а с 1928 г. вошла в состав Нижне-Волжской области (края).

Целью исследования является формирование концептуализированного представления о сельской повседневности крестьянства Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в эпоху нэпа на основе анализа многообразных структур и аспектов крестьянской обыденности.

¹ Булыгина, Т.А. «Говорящие источники»: Социальная история Ставрополья в измере
ниях «новой локальной истории» // Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1917 – 1929
годах. Сб. документов / науч. ред. Т.А. Булыгина. Ставрополь, 2009. С. 13.

² Вылцан, М.А., Данилов, В.П., Кабанов, В.В., Мошков, Ю.А. Коллективизация сель
ского хозяйства в СССР: пути, формы, достижения. М., 1982. С. 82.

6 Реализация намеченной цели достигается путём решения следующих генерализующих задач:

установить этапы, тенденции, лакуны в научном осмыслении проблематики повседневной жизни советского крестьянства 1920-х гг.;

осуществить анализ массива исторических источников по выявленным сюжетам обыденности советских аграриев доколхозной эпохи;

предложить, обосновать и применить теоретико-методологический и понятийно-категориальный аппарат для исследования исторической повседневности южно-российского крестьянства эпохи нэпа;

рассмотреть динамику продовольственного потребления и особенности рациона питания населения доколхозной деревни Юга России;

осветить соотношение традиций и новаций в сфере домостроительства и домоводства в южно-российских сёлах и станицах 1920-х гг.;

проследить трансформации костюма как одного из важнейших компонентов материальной культуры крестьянства Юга России эпохи нэпа;

проанализировать процесс и результаты модернизации производственного быта южно-российских хлеборобов в 1920-х гг.;

охарактеризовать меры по оздоровлению домашнего быта и оптимизации социальной инфраструктуры в доколхозной деревне Юга России;

рассмотреть процесс восстановления и развития сельской системы здравоохранения и, в том числе, курортов в качестве нового средства оздоровления крестьянства на Юге России в постоктябрьский период;

определить масштабы и результативность мер по внедрению в деревне физкультуры и спорта как новых способов оздоровления и досуга;

исследовать процесс советизации праздничной культуры в сёлах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в эпоху нэпа;

выявить направления, средства и итоги модернизации крестьянского досуга на Юге России в 1920-х гг.;

проанализировать наблюдавшиеся с 1917 г. изменения в гендерных, се-мейно-брачных и межполовых отношениях в южно-российской деревне;

дать оценку мерам по развитию сельской системы образования и её роли в формировании «нового человека» в доколхозной деревне;

осуществить обзор архетипов, ориентиров, особенностей и трансформаций ментальности южно-российского крестьянства в 1920-х гг.;

провести анализ причин, масштабов, форм и своеобразия социальных девиаций как элементов повседневности доколхозной деревни Юга России;

изучить проблему преступности и её влияние на структуры крестьянской обыденности на Дону, Кубани, Ставрополье и Тереке в эпоху нэпа.

Объектом исследования является советская доколхозная деревня во всём многообразии и динамике её исторической обыденности, обусловленной социально-экономической, общественно-политической, культурной, ментальной спецификой эпохи нэпа.

Предметом исследования выступает повседневность крестьянства Дона, Кубани, Ставрополья и Терека 1920-х гг. как изменчивое историческое явление, сочетающее досоветские традиции и советские новшества и отражающее пограничный, переходный и альтернативный характер эпохи нэпа.

Научная новизна представленной работы заключается, прежде всего, в том, что в ней, впервые в южно-российской региональной историографии, осуществлено комплексное, детальное и всестороннее исследование повседневности крестьянства Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в эпоху нэпа, рассматриваемой в качестве темпорально-изменчивого явления, которое оказывало существенное воздействие на менталитет и настроения хлеборобов и, в то же время, трансформировалось под влиянием большевистской модернизации и объективных процессов в советском обществе 1920-х гг.

Кроме того, в работе:

1. Предложено и обосновано определение крестьянской повседневности эпохи нэпа как уникального исторического явления, характеризовавшегося социокультурной конфронтацией, сосуществованием и синтезом традиций и новаций и представлявшего собой важный фактор ментальных трансформаций, общественных настроений и социального поведения аграриев;

2. Установлены и детально рассмотрены состояние и динамика комплекса ведущих структурных компонентов материальной культуры южно-российского крестьянства в 1920-х гг., каковыми являлись продовольственный набор, жильё, домашний быт, костюм. Доказана как нетождественность материально-бытовых условий советской доколхозной деревни досоветским аналогам, так и превалирование в данной сфере традиций над новшествами;

3. Впервые в региональной историографии осуществлён обзор производственной повседневности южно-российских хлеборобов доколхозной эпохи, охарактеризованы основные её элементы. Обосновано авторское мнение об отно-

8 сительно скромных результатах реализованных большевиками мер по модернизации трудового быта крестьян Юга России в эпоху нэпа;

4. Выполнено комплексное исследование проводившихся в 1920-х гг. мероприятий по улучшению санитарно-гигиенических условий домашнего быта хлеборобов, оптимизации социальной инфраструктуры сельских поселений, формированию сети медицинских учреждений, развитию сети курортов. Установлены масштабы и результаты деятельности властей и сельской общественности по оздоровлению крестьянского быта и развитию системы здравоохранения в доколхозной деревне Юга России;

5. Впервые в южно-российской региональной историографии подробно освещены меры по распространению физкультуры и спорта на селе в эпоху нэпа. Сформулированы авторские выводы о тройственном характере внедрения в деревенскую повседневность занятий физкультурой и спортом, выступавших средствами досуга и оздоровления сельских жителей, имевших идеологизированную подоплёку и милитаризованную направленность;

6. Проведён анализ последовательно осуществлявшихся большевиками в 1920-х гг. мер по советизации праздничной культуры и досуга советских аграриев. Указаны направления и методы советизации сельского праздника и досу-говых практик, очерчен круг новых праздников и новых форм и методов досуга, внедрённых в деревне, рассмотрены их характеристики и отношение к ним различных социальных и возрастных групп крестьянства;

7. Выявлены и интерпретированы причины, тенденции и результаты сдвигов в сфере гендерных, семейно-брачных и межполовых отношений в сёлах и станицах Юга России в 1920-х гг. Доказано, что эти изменения стали одним из существенных факторов трансформаций крестьянской ментальности. Раскрыты характеристики базовых компонентов менталитета крестьянства эпохи нэпа;

8. Впервые в южно-российской историографии осуществлено комплексное исследование асоциальных, деструктивных явлений в жизни деревни: алкоголизма, хулиганства, проституции, преступности. Выяснены причины перечисленных девиаций, установлена степень их распространения и глубина воздействия на крестьянский быт и менталитет. Освещены меры и результаты борьбы с данными явлениями в южно-российской деревне в 1920-х гг.

Среди сформулированных и выносимых на защиту положений диссертационного исследования считаем необходимым выделить ряд принципиально значимых сюжетов:

1. Эпохе нэпа присущ переходный характер, рубежное состояние с наличием альтернатив развития на стыке существования двух качественно различных цивилизаций, – аграрно-индустриальной, капиталистической (с сохранением целого ряда пережитков феодализма) Российской империи и возникшего после «великого перелома» социалистического, индустриального Советского Союза. Соответственно, доколхозная деревня отличалась, во-первых, сочетанием традиций и новаций и, во-вторых – пребыванием в постоянном движении от досоветской к советской реальности, пока ещё лишённой однозначности в социальном пространстве. Эти характеристики в полной мере применимы и к крестьянской повседневности 1920-х гг., в рамках которой традиции и новации не просто сосуществовали, но и находились в непрерывном противоборстве и/или синтезе, результатом чего становились качественно новые элементы и сегменты обыденности. При этом, динамика крестьянской повседневности в 1920-х гг. обуславливалась, наряду с социально-экономическими и общественно-политическими процессами в РСФСР (СССР), целенаправленной политикой компартии по советизации культуры и быта деревни. Опираясь на марксистское положение о бытии как факторе сознания, большевики стремились к тому, чтобы модернизация (советизация) крестьянской повседневности стимулировала рост просоветских настроений у старшего поколения хлеборобов и обеспечивала воспитание сельской молодёжи в духе верности идеалам коммунизма;

2. Материальная культура советского и, в том числе, южно-российского, крестьянства эпохи нэпа также отличалась заметной динамикой. В начале 1920-х гг., в условиях послевоенной разрухи и резкого ухудшения положения сельского населения, модернизация быта представлялась совершенно невозможной; напротив, наблюдалась его архаизация, выражавшаяся, в частности, в распространении домашнего прядения и ткачества. В рамках нэпа положение сельского населения улучшилось, причём, позитивная динамика материальной культуры крестьянства сопровождалась её советизацией, к примеру, появились элементы костюма (красные косынки, красные галстуки) и домашнего убранства (портреты большевистских деятелей), нёсшие исключительно идеологическую нагрузку. Вместе с тем, масштабы этих и других новаций оставались скромными и, вплоть до конца 1920-х гг., в материальной культуре населения доколхозной деревни традиции уверенно преобладали над новшествами;

3. Сочетанием традиций и новаций отличалась и производственная повседневность советского (южно-российского) крестьянства. Восстановление сель-

10 ского хозяйства в эпоху нэпа сопровождалось его модернизацией, прямым следствием чего стало внедрение ряда новаций в трудовую повседневность крестьян: снабжение деревни тракторами и другой техникой облегчало крестьянский труд, создание детских яслей позволяло обеспечить уход за детьми во время сельхозработ, и т.д. Однако, масштабы осовременивания трудового быта земледельцев в 1920-х гг. были мизерны вследствие доминирования традиционных форм организации аграрного производства, – индивидуальных крестьянских хозяйств, не имевших возможностей закупать и эффективно применять сложные механизмы, внедрять современные способы обработки земли, и пр. В итоге, производственная повседневность советских и, в том числе, южнороссийских, аграриев в эпоху нэпа оставалась преимущественно традиционной;

4. В 1920-х гг. значительные усилия советского государства направлялись
на развитие медицинского обслуживания крестьянства и улучшение санитарно-
гигиенических условий в деревне. Предпринимались меры по расширению де
ревенской сети медучреждений, совершенствованию социальной инфраструк
туры сельских поселений, оздоровлению домашнего быта хлеборобов. Несо
мненным новшеством являлось предоставление советской властью крестьянам
возможности курортного лечения и отдыха. В рамках курса на подготовку здо
ровых, сильных и обладающих военными знаниями новых поколений борцов за
коммунизм в деревне внедрялись физкультура и спорт. Однако, удельный вес
данных новаций был весьма скромным, в связи с дефицитом государственных
финансов, апатичным отношением множества земледельцев к мерам по улуч
шению санитарно-гигиенических условий в своих домах и дворах, и пр.;

5. Существенные трансформации наблюдались в эпоху нэпа в сфере
праздничной культуры крестьянства. Поскольку она базировалась на правосла
вии и православной обрядности, идеологически и политически неприемлемыми
для большевиков, последние инициировали широкомасштабные антирелигиоз
ные кампании. Помимо прочего, антирелигиозные меры нацеливались на вы
теснение церковных праздников и их замену новыми торжественными обряда
ми, связанными с важнейшими вехами международного коммунистического
движения и знаковыми событиями в истории Советской Республики. Больше
вики добились серьёзных результатов в деле советизации сельского праздника,
как по всей стране, так и на Юге России. Но даже на исходе 1920-х гг. совет
ские торжественные ритуалы вынужденно соседствовали в деревне с традици
онными торжествами, а одним из самых популярных среди хлеборобов празд-

11 ников стал День урожая, который, наряду с патетическим воспеванием свободного крестьянского труда в Советской России, отличался наименьшим антирелигиозным пафосом;

6. К числу наиболее модернизированных областей сельской повседневности 1920-х гг. относилась сфера крестьянского досуга. В доколхозной деревне по-прежнему преобладали традиционные досуговые практики: вечорки, посиделки, гулянья, разнообразные игры (карты, лото). Однако, в эпоху нэпа в деревне распространяются и крепнут те методы и формы досуга, которые ранее не были знакомы или свойственны сельскому населению: кино, радио, театр, физкультура и спорт, чтение периодики и книг, поездка на курорт. С каждым годом, всё увереннее на роль центров сельского досуга в эпоху нэпа претендовали избы-читальни, выступавшие в роли социальных паттернов сельской повседневности эпохи нэпа. Значимые результаты модернизации крестьянского досуга в 1920-х гг. обуславливались как инициативой самих сельских жителей, в первую очередь, молодёжи, так и настойчивостью большевиков, расценивавших такую модернизацию в качестве важного средства укрепления просоветских настроений в деревне;

7. Серьёзными сдвигами характеризовалась в эпоху нэпа область отношений между полами и поколениями в деревне. Важнейшую роль здесь играла именно целенаправленная политика большевиков, стремившихся воспитать сельскую молодёжь в духе безусловной верности коммунизму и превратить крестьянок в союзниц советской власти, освободив их от оков патриархата. Правящая партия кардинально изменила сферу семейно-брачных отношений, провозгласив свободу брака и развода и встав на защиту интересов женщин и детей. Воспитанием подрастающих поколений активно занималась советская школа, формированию которой большевики уделяли самое пристальное внимание. В свою очередь, заметные (хотя, отнюдь не коренные) изменения в сфере гендерных и межпоколенческих отношений в доколхозной деревне выступили важным фактором трансформаций ментальности крестьянства, в том числе, на Юге России: фиксировались ослабление локализма крестьянского мышления, рост гражданского самосознания. Тем не менее, к исходу 1920-х гг. в коллективной психологии крестьянства доминировали традиционные установки (собственнические инстинкты, наблюдался приоритет локализма над гражданственностью, и т.д.), что свидетельствовало о недостаточно глубоких трансформациях всего образа жизни населения советской деревни;

8. Крестьянская повседневность эпохи нэпа характеризовалась наличием целого ряда девиаций и асоциальных явлений (преступность, алкоголизм, хулиганство, проституция), получивших довольно широкое распространение в деревне, в связи с кризисом легитимности и упадком морали и нравственности в революционную и постреволюционную эпоху, снижением уровня жизни, определённым либерализмом советской юстиции. Если деревенская проституция имела мизерные масштабы и не шла ни в какое сравнение с проституцией городской, то алкоголизм и сопряжённое с ним хулиганство (нередко переставшее в воровство и бандитизм) являлись бичом сельской обыденности. Преступность, особенно кражи скота, ограбления и убийства, серьёзно осложняли жизнь сельского населения. Во второй половине 1920-х гг., по мере укрепления государственности и правопорядка, масштабы обозначенных асоциальных явлений существенно снизились. Несмотря на это, крестьяне и, среди них, южнороссийские хлеборобы, предъявляли обоснованные претензии к властям, требуя от них большей жёсткости и напористости в борьбе с асоциальными элементами, особенно, с хулиганами. В определённой мере, подобные общественные настроения в советской деревне (стремление к «твёрдой руке») способствовали отказу от нэпа и переходу к командно-административной системе в СССР на рубеже 1920-х – 1930-х гг.

Теоретическая значимость исследования. В научно-теоретическом плане настоящее диссертационное исследование способствует заполнению обширной лакуны, образовавшейся в южно-российской региональной историографии и определённой автором как исторически обусловленная динамика многообразных областей, сегментов и аспектов повседневности крестьянства Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в эпоху нэпа. Процесс необратимых трансформаций крестьянской обыденности на Юге России, продолжавшийся в 1920-х гг. и вызванный, наряду с объективными факторами, субъективными предпочтениями лидеров и идеологов коммунистической партии, анализируется в диссертации с позиций разработанного соискателем концепта крестьянской повседневности доколхозной эпохи как уникального, отличающегося набором специфических характеристик исторического явления. Анализ широкого круга разнообразных и репрезентативных источников позволяет сформулировать обоснованный и убедительный вывод о том, что ведущей, сущностной характеристикой крестьянской обыденности эпохи нэпа являлся её переходный характер, и потому в ней сочетались досоветские традиции и советские новации. Конфронта-

13 ция и синтез традиций и новаций порождали множество уникальных культурно-бытовых форм, которым, в свою очередь, исторически суждено было или исчезнуть после «великого перелома», или же продолжить своё существование, обогащаясь новыми чертами в условиях совершенно иной, – уже не доколхоз-ной, а колхозной, – эпохи в истории страны.

Практическая значимость исследования. Материалы диссертационной работы использовались при подготовке к проведению учебных занятий по курсам «История» и «История отечественного государства и права», при написании учебных пособий по дисциплинам федерального государственного образовательного стандарта высшего образования «История», «История отечественного государства и права». Содержание, основные положения и выводы настоящего диссертационного исследования могут быть использованы в процессе разработки мероприятий по государственной поддержке устойчивого развития сельских территорий, а также при подготовке и чтении элективных лекционных курсов по отечественной истории, краеведению, советскому этапу истории российского (в частности, южно-российского) крестьянства.

Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Содержание диссертации соответствует паспорту научной специальности 07.00.02 – «Отечественная история» и исторической отрасли науки, и, прежде всего, формуле паспорта специальности, поскольку в её нормативном формате в диссертации рассматриваются проблемы трансформации крестьянской повседневности на Юге России в 1920-е гг., анализируются базисные сегменты сельской обыденности хронотопического пространства Советской России 1920-х гг., а также привлекаются и оцениваются исторические источники, в том числе, впервые вводимые в научный оборот; осуществляется исследование совокупности событий, фактов и явлений крестьянской повседневности в доколхозной деревне. Содержание диссертации соответствует областям исследования паспорта специальности, в частности:

пункту 6 – «История повседневной жизни различных слоёв населения страны на соответствующем этапе её развития» – раскрывается историческая повседневность южно-российского крестьянства на протяжении всего периода осуществления новой экономической политики;

пункту 7 – «История развития различных социальных групп России, их политической жизни и хозяйственной деятельности» – освещается специфика и

14 параметры трудовой повседневности крестьянства в сёлах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья и Терека 1920-х гг.;

пункту 11 – «Социальная политика государства и её реализация в соответствующий период развития страны» – изучается процесс реализации государственной политики по оздоровлению крестьянского быта в 1920-х гг., выделяются основные направления этой политики, описываются конкретные мероприятия, анализируются итоги её осуществления;

пункту 12 – «История развития культуры, науки и образования России, её регионов и народов» – показана динамика материальной культуры крестьянства в регионах Юга России в 1920-х гг.;

пункту 15 – «Исторический опыт российских реформ» – на материалах Юга России выявляется и анализируется исторический опыт модернизации крестьянской повседневности в советской доколхозной деревне;

пункту 18 – «Исторические изменения ментальностей народов и социальных групп российского общества» – атрибутируются базисные архетипы, выделяются особенности и определяются основные тенденции в менталитете южнороссийского крестьянства 1920-х гг.;

пункту 19 – «История развития российского города и деревни» – презюми-руется в исторической ретроспективе процесс эволюции крестьянской повседневности в доколхозной деревне, представляющий генерализующую характеристику истории российской деревни 1920-х гг.;

пункту 20 – «История семьи» – анализируется соотношение традиций и новаций в семейно-брачных отношениях южно-российского крестьянства в условиях нэпа.

Апробация работы. По теме диссертации опубликовано 82 работы общим объёмом 90,12 печатных листа, среди которых: 2 монографии, 20 научных статей в научных периодических изданиях из Перечня ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных ВАК Минобрнауки России, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание учёной степени кандидата наук, на соискание учёной степени доктора наук, 24 публикации в сборниках трудов международных, Всероссийских, региональных научных чтений и конференций. Диссертационная работа в целом и её отдельные концептуально важные сюжеты неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры теории государства и права и отечественной истории, на дискуссионных площадках научно-исследовательского института исто-

15 рии казачества и развития казачьих регионов Южно-Российского государственного политехнического университета (НПИ) имени М.И. Платова.

Степень достоверности результатов проведённых исследований обеспечивается, в первую очередь, опорой на прочный, упорядоченный и внутренне логичный теоретико-методологический фундамент, краеугольными камнями которого стали основополагающие в историческом познании принципы объективности, системности, историзма, конкретности, альтернативности.

В основе, выполненной в рамках социальной истории, работы лежит синтез цивилизационного и формационного подходов, а также гендерный подход и теория модернизации. Оптимальное сочетание формационного и цивилизационного подходов позволяет с помощью первого из них провести анализ социально-экономического положения и жизнедеятельности крестьянства (без чего невозможно всестороннее исследование повседневности аграриев), а применение второго акцентирует внимание на социокультурной динамике, детерминированной социально-экономическими процессами. Гендерный подход обеспечивает исследование фактора пола, роли и места женщины в сельском социуме, анализ повседневности крестьянок. Теория модернизации гарантирует установление и освещение ведущих характеристик перехода российского (советского) общества в качественно иное состояние, - из доиндустриальной в индустриальную стадию, раскрытие влияния этой эволюции на деревенскую обыденность.

Применённые в диссертации научные принципы, подходы и методы познания исторической реальности 1920-х гг. использованы в качестве взаимодополняющих элементов единого теоретико-методологического комплекса, повышающего степень достоверности исследования. Аргументированная концептуализация научного поиска позволила с достаточной степенью полноты и глубины проанализировать состояние, трансформации, особенности исторической повседневности южно-российского крестьянства эпохи нэпа.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, шести глав, двадцати трёх параграфов (в первой главе выделено три параграфа, а во всех ос-тальных главах - по четыре), заключения, списка источников и литературы.

Сюжеты о степени научного осмысления рассматриваемой темы, об источниках, методологии и методах исследования, обычно помещаемые во введении, перенесены в отдельную (первую) главу. Это объясняется особенностями аргументации изучения проблем многообразной исторической повседневности, необходимостью разработки целостного теоретико-методологического обоснования диссертации и большим объёмом указанных разделов (94 страницы), значительно превышающим листаж введения.

Источниковая база исследования культурно-бытовой сферы до-колхозной деревни и менталитета советского крестьянства эпохи нэпа

Анализ научной литературы по проблеме повседневности советской и, в том числе, южно-российской, деревни эпохи нэпа, позволяет не только установить особенности исследовательских стратегий и научно-поисковых практик тех или иных авторов, но и выявить, отграничить, оценить качественно различные этапы в процессе постижения структурно-логических компонентов и особенностей изучения содержательного контента данного научного дискурса. Наше понимание обозначенного комплекса вопросов предоставляет возможность с уверенностью говорить о наличии в историографии рассматриваемой темы диссертации четырёх внутренне однородных этапов: 1) 1920-е годы – информационно-дескриптивный этап – характеризуется доминированием этнографически-описательного подхода к освещению сель ской повседневности эпохи нэпа, которая привлекала пристальное внимание не только исследователей, но и представителей партийно-советских властных структур, стремившихся держать руку на пульсе сельской жизни, а, соответ ственно, иметь в своём распоряжении исчерпывающие сведения о деревен ской действительности; 2) Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов – периферийно концептуальный этап – отличается предельной минимизацией исследова тельского интереса к проблеме нэповской сельской повседневности, в связи с актуализацией вопросов колхозного строительства и устройства колхозной деревни, возникшей в результате сплошной коллективизации на месте дерев ни доколхозной. Изучение нэпа носит дополнительный характер в качестве подготовительного периода в разработке и осуществлении генеральной партийной линии на сплошную коллективизацию сельского хозяйства, когда идейно-политическое выпячивание процесса экономических преобразований в аграрном секторе отодвигает на третий и далее планы вопросы сельской повседневности, и они остаются в смысловых пределах факта наличия; 3) Середина 1950-х – середина 1980-х годов – идейно-бытописательский этап – становится новой вехой в историографии, ибо развитие советской до-колхозной деревни возвращается в центр внимания советских ученых, и появляются публикации, которые, в отличие от изданных в предшествующие десятилетия работ, базировались на расширившейся эмпирической базе и охватывали больший круг вопросов, хотя они рассматривались в рамках иерархически значимой общественной триады: политика–экономика–культура, где последняя имела остаточное и подчинённое положение. Однако, в сравнении с 1930-ми гг., повысился интерес исследователей к материально-бытовым аспектам жизнедеятельности крестьянства эпохи нэпа, прежде всего, к утверждению советских образцов культуры и быта; 4) Вторая половина 1980-х годов – наше время – этап социокультурного многообразия – серьёзно отличается от всех предыдущих, поскольку в отграниченный отрезок времени происходит разрыв с предшествующей историографической традицией, базировавшейся на постулатах марксисткой моноидеологии. Исследователи компенсируют пробелы советской историографии, демонстрируют при этом повышенное внимание к проблеме крестьянской повседневности эпохи нэпа, существенно углубляют источниковую базу и значительно расширяют круг освещаемых вопросов. Главное, они используют в научном дискурсе качественно иные, нежели марксизм, и более перспективные в рамках указанной темы методологические подходы, в том числе, применяемый нами концепт исторической повседневности.

На протяжении 1920-х гг. в РСФСР и СССР вышло в свет значительное количество работ, посвящённых рассмотрению быта доколхозной деревни, и такой публикационный поток обуславливался отнюдь не только абстрактно-теоретическим интересом исследователей, но и вполне ясно выраженным заказом со стороны партийно-советских структур. Представители власти нуждались в постоянном притоке свежей информации о ситуации в деревне и побудительных факторах в настроениях крестьянства, над которым в эпоху нэпа большевики ещё не установили полный и всеобъемлющий контроль, как это произойдёт уже после «великого перелома». Поскольку материально-бытовые условия оказывали непосредственное и довольно ощутимое влияние на настроения сельского населения, лидеры компартии хотели составить об этих предпосылках насколько можно правдивое и достаточно полное представление. Кроме того, освещение бытовой обстановки в доколхозной деревне и динамики складывавшейся ситуации позволяло отследить процесс советской модернизации деревенского быта и, соответственно, составить оценочное мнение о результативности данного процесса, к чему представители власти также проявляли неподдельный интерес. Тем самым, ведущими мотивами исследовательской активности в освещении сельской повседневности в 1920-х гг. выступали внутриполитические расчёты и потребности коммунистического режима.

Политический заказ партийно-советских структур, вкупе с особенностями теоретико-методологической базы советской исторической науки, основывавшейся на марксизме, предопределил научные подходы к осмыслению деревенской повседневности и оказал важнейшее влияние на формирование основных характеристик работ по указанной тематике. Советские исследователи, изучавшие в 1920-х гг. современную им доколхозную деревню, акцентировали внимание на экономическом состоянии крестьянского хозяйства и социальных отношениях на селе. Эту раннюю сложившуюся историографическую тенденцию в советской исторической науке подчёркивал признанный авторитет в среде отечественных историков-аграрников В.П. Данилов. По его мнению, в эпоху нэпа «социально-экономические процессы в деревне изучались довольно широко».1 Отмеченные приоритеты зримо проявлялись и в работах, посвящённых деревенской повседневности. Зачастую, быт в них рассматривался не в качестве единственного или ведущего предмета исследования, а всего лишь одного из компонентов социально-экономической динамики в доколхозной деревне. Таковы, например, труды А.М. Большакова, А. Гагарина, Г. Дементьева и других советских исследователей, действовавших в рамках первого из выделенных нами этапов историографии проблемы крестьянской повседневности эпохи нэпа.2

Жильё и домашний быт южно-российских крестьян в 1920-х гг.: сочетание традиций и новаций

Помимо прочего, среди архивных документов содержится массив никогда не публиковавшихся (и/или распространявшихся лишь в избранном кругу партийных функционеров) постановлений, решений, резолюций как центральных, так и региональных, – южно-российских краевых, областных, губернских, районных, – комитетов Коммунистической партии. Ряд подобного рода руководящих документов обнаружены в хранящихся в РГАСПИ фондах Центрального комитета компартии (ф. 17) и его Юго-Восточного бюро (ф. 65) и обработаны автором настоящего исследования. Гораздо более внушительное количество обязательных для исполнения постановлений и распоряжений найдены нами в фондах южно-российских региональных партийных структур. Таковы фонды Северо-Кавказского краевого (ф. 7), Донского областного (ф. 4) и окружного (ф. 5), Донецкого (ф. 75), Морозовского (ф. 71), Сальского (ф. 97), Шахтинско-Донецкого (ф. 118), Черкасского (ф. 209) окружных комитетов компартии Северо-Кавказского (до октября 1924 г. – Юго-Восточного) края, собранные в ЦДНИРО; Царицынского (с 1925 г. – Сталинградского) губернского (ф. 1), Второго Донского (ф. 12), Хопёрского (ф. 9), Усть-Медведицкого (ф. 11) окружных комитетов компартии Царицынской (Сталинградской) губернии, консолидирующиеся в ЦДНИВО; Кубано-Черноморского обкома РКП(б) (ф. 1), Армавирского (ф. 11) и Кавказского (ф. 1771) отдельских комитетов РКП(б) Кубано-Черноморской области и Кубанского окружкома компартии Северо-Кавказского края (ф. 8), сосредоточенные в ЦДНИКК; Ставропольского губкома РКП(б) (ф. 3), Ставропольского (ф. 6325) и Терского (ф. 5938) окружных комитетов компартии Северо 59

Кавказского края, входящих в перечень архивных фондов ГАНИСК. Руководящие документы партийных комитетов районного уровня были изучены нами в фондах Багаевского (ф. 30), Вёшенского (ф. 36), Тарасовского (ф. 110) райкомов компартии Северо-Кавказского края, хранящихся в ЦДНИРО.

Поскольку именно партийным структурам, а не государственным органам, принадлежала вся полнота реальной власти в РСФСР (СССР), их распорядительные документы содержат огромный объём информации, без анализа которой невозможно адекватно и объективно оценить ни внутриполитический курс большевиков, ни социально-экономические и общественно-политические процессы в стране, ни трансформации в культуре, быту, мен-тальности советского социума и его страт, одной из которых являлось крестьянство. В том числе, постановления и распоряжения ЦК компартии и звеньев подчинённой ему партийной управленческой вертикали, – крайкомов, обкомов, губкомов, райкомов РКП(б)–ВКП(б), – позволяют, во-первых, установить принципы, цели и задачи большевиков в деле преобразования российской деревни в эпоху нэпа. Во-вторых, эти документы проливают свет на методы и конкретные меры большевиков по преобразованию сельской действительности, одним из важнейших компонентов которой являлась повседневная жизнь хлеборобов.

На протяжении 1920-х гг. партийные комитеты разных уровней неоднократно обращали внимание в своих постановлениях и резолюциях на численность и состояние изб-читален, требуя от сельских администраций, коммунистов и комсомольцев расширять сеть данных учреждений и содействовать их функционированию. Столь пристальное внимание партийного руководства к избам-читальням объяснялось вполне обоснованным идейно-политическим видением со стороны лидеров и идеологов компартии их важнейшей роли не просто в качестве местных центров просвещения и досуга, но и низовых управленческих звеньев в процессе советизации деревни и модернизации сельского быта. На избы-читальни возлагались консолидирующая миссия в объединении просоветски настроенных сельских жителей, организаторская функция в реализации задач идеологического воспитания крестьянства (особенно, молодёжи) и обновленческая обязанность в борьбе за изживание старых и внедрение новых праздников и форм досуга, и т.п. Тем самым, модернизация крестьянской повседневности трактовалась большевиками в качестве одного из генерализующих направлений социалистической реконструкции деревни, о чём и свидетельствуют постановления, резолюции, решения партийных структур, в том числе и те, в которых формулировались задачи создания и развития на селе сети изб-читален.

Если руководящие партийные документы проливают свет на принципы, цели, направления и методы деятельности большевиков по преобразованию структур повседневности доколхозной деревни, то стенограммы и отчётные материалы съездов компартии, пленумов, конференций, совещаний, заседаний и бюро партийных органов разных уровней предоставляют массу любопытной информации о разнообразных нюансах и результатах этой деятельности. Отмеченная категория источников включает в себя ряд опубликованных стенограмм съездов компартии и пленумов ЦК ВКП(б).1 Также нами привлекались к работе отчётные материалы Донского и Ставропольского окружных комитетов ВКП(б) и Донской контрольной комиссии. Эти материалы, изданные в виде брошюр, предназначались не для широкого круга читателей, а лишь для участников соответствующих пленумов.

Развитие системы здравоохранения в южно-российских селах и станицах в 1920-х гг

Проведённое исследование научно-теоретического дискурса позволяет нам предложить собственное рабочее определение исторической повседневности советского крестьянства эпохи нэпа, вполне локализуемое и применимое и к южно-российским хлеборобам. Итак, повседневность советских земледельцев 1920-х гг. – это сфера крестьянской обыденности, включающая в себя ряд основных компонентов (быт – пища, одежда, жилье, условия жизни и труда; досуг и праздник; гендерные и семейные отношения), пребывающая в динамике и испытывающая воздействие большевистской модернизации и обусловленных ею социально-экономических, политических, культурных процессов в Советской России (Советском Союзе) в границах периода нэпа.

Подчеркнём, в рамках рассматриваемой исторической эпохи крестьянская и, в широком смысле, – сельская обыденность не представляла собой консервативной, застывшей во времени области бытия советского социума. Напротив, мы имеем дело с динамично развивавшейся сферой, видоизменявшейся в результате целенаправленной политики коммунистической партии (в соответствии с идеологическими воззрениями большевиков) и под колоссальным влиянием экономических, социальных, политических, культурных процессов в РСФСР (СССР). Воздействие на сельскую повседневность носило позитивный и негативный характер. Скажем, если говорить о позитивной направленности, то нельзя не отметить мероприятия по оздоровлению крестьянского быта путём восстановления и развития сельской сети медицинских учреждений, а, если фиксировать негативное влияние, то мы наблюдаем заметно более широкое, нежели в досоветскую эпоху, распространение в нэповской деревне антиобщественных явлений, прежде всего, алкоголизма, хулиганства и преступности.

Крестьянскую повседневность эпохи нэпа отличали сосуществование и конфликт традиций и новаций, и эта историческая коллизия выражалась, с одной стороны, в противостоянии привычных установлений и продвигаемых властью нововведений друг другу, а, с другой стороны, – в соединении и взаимопроникновении сложившихся в крестьянской среде культурных образцов, социальных норм, неписанных правил с новыми, советскими стандартами. Причём, представляется возможным говорить об усилении половозрастной дифференциации крестьянской повседневности на фоне конфликта традиций и новаций. Собственно, более или менее существенно выраженная стратификация обыденности половозрастных групп присуща любой цивилизации и любой общности. Но, в 1920-х гг. такого рода различия усилились, поскольку крестьянская молодёжь, в массе своей, поддерживала новаторские инициативы большевиков, тогда как значительная часть старшего поколения оставалась консервативной массой. В этой связи, нельзя не поддержать мнение А.Ю. Рожкова о наличии в 1920-х гг. «межгенерационного конфликта традиций и новаций» между поколениями «отцов» и «детей».1

Неправомерно представлять крестьянскую повседневность эпохи нэпа лишь в качестве объекта внешнего воздействия, связанного с сильнейшим влиянием большевистской модернизации и процессов, разворачивавшихся в экономической, социальной, культурной сферах бытия советского общества и государства. Крестьянская повседневность сама являлась важным фактором трансформаций коллективной психологии (и, в широком плане – мен-тальности) сельского населения. Под синергизмом разнообразных новаций, заполонивших крестьянскую обыденность постоктябрьской России (равно как и в результате конфликта этих новаций с традициями), сознание сельского населения претерпевало более или менее существенные изменения. Причём, отнюдь не всегда настроения хлеборобов и тенденции их коллективной психологии выступали ожидаемыми крестьянскими реакциями, получавшими одобрение со стороны большевиков. Так, лидеры компартии не могли не приветствовать некое (впрочем, не слишком мощное) усиление проколхоз-ных настроений крестьян под воздействием хозяйственных успехов и бытовых удобств, достигнутых отдельными развитыми коллективными хозяйствами. В то же время, многообразные бытовые трудности (к примеру, дефицит промышленных товаров, в особенности, ширпотреба, недостаток современных стройматериалов, и пр.), наряду с модернизацией сельской обыденности, вступавшей в противоречие с крестьянскими традициями, стимулировали недовольство земледельцев и рост антисоветских настроений в доколхозной деревне. Подобные настроения заставляли большевиков предпринимать меры по оптимизации крестьянской повседневности, в частности, налаживать снабжение деревни лесоматериалами, заботиться об улучшении снабжения деревни необходимыми ей промышленными товарами, и пр.

Говоря о теоретико-методологической базе настоящего исследования, отметим, прежде всего, опору автора на фундаментальные принципы исторического познания – объективности, системности, историзма, конкретности и альтернативности. Верность перечисленным принципам позволяет избежать соблазнов политической конъюнктуры и осуществить объективный анализ минувшей реальности, с учётом специфики рассматриваемой исторической эпохи нэпа и причинно-следственных связей, обусловивших и объединявших происходившие в рамках данного периода процессы, явления, события.

В отличие от советской исторической науки с присущим ей методологическим монизмом, постсоветский период характеризуется широким наличием, а главное – активным использованием парадигмальных альтернатив. Современные исследователи могут выбирать и предлагать научному историческому сообществу самые разные теоретико-методологические подходы к познанию минувшей реальности. Как правило, по уже установившейся историографической традиции, в наше время специалистами в области познания прошлого практикуется комплексное использование тех или иных исследовательских стратегий, позволяющее рассмотреть исторические процессы, события, явления с учётом максимально возможного количества точек зрения. Тем самым, в современных научных проектах, в том числе, в диссертациях, удаётся достичь наибольшей полноты, ясности и чёткости изложения предмета научного дискурса. История повседневности в этом отношении наиболее показательна, поскольку для неё чрезвычайно характерны «терминологическая эклектика» (о чём мы уже ранее писали, касаясь соотношения понятий «быт» и «повседневность») и «методологический плюрализм».1

Направления и средства модернизации крестьянского досуга на Юге России в 1920-х гг

Обувью крестьянам в зимне-осенний период служили сапоги, валенки, калоши. Летом земледельцы носили всё те же сапоги, башмаки из грубой сыромятной кожи с пришивной подошвой либо постолы, сшитые из одного куска кожи, собранного на вздержке3 (продетом шнуре). Вовсе неимущая беднота в тёплый сезон ходила и босиком; да, впрочем, многие крестьяне вне зависимости от их благосостояния, во время полевых работ обуви не носили.

Женский крестьянский костюм в южно-российских регионах сформировался под сильным украинским влиянием и заметно отличался от одежды крестьянок Северо-Запада и Центра России, которые носили сарафан. Встречался сарафан и в сёлах Юга России, но наибольшее распространение здесь получил другой костюм, состоявший из длинной холщовой рубахи, поверх которой замужние женщины носили понёву – род клетчатой шерстяной домотканой юбки, состоявшей из трёх-четырёх полотнищ ткани, собранных на шнуре (гашнике) вокруг талии и сшитой либо не полностью (распашной), либо полностью (глухой). Часто поверх понёвы носили передник, украшенный вышивками и тканьём. С понёвой во многом сходна украинская плахта.4

Вышеописанные основные элементы женского костюма существовали на Юге России вплоть до середины XIX в., а, в ряде случаев, встречались и на исходе указанного столетия. Однако в пореформенную эпоху такие одея ния постепенно превращались в анахронизм и вытеснялись костюмом, состоявшим из длинной холщовой рубахи и юбки с кофтой.1 Зимней одеждой крестьянкам мог служить тот же кожух, но женщины из зажиточных или просто относительно состоятельных семейств имели и более элегантную верхнюю одежду, например, кохту.2 Зимняя женская обувь практически не отличалась от мужской. Летом крестьянки могли носить покупные ботинки или туфли на низком каблуке, а зачастую, как и мужчины, ходили босиком.

Вместе с тем, хотя в конце XIX – начале XX вв. крестьянство оставалось основным «хранителем национальных традиций в одежде»,3 вышеописанный костюм претерпевал всё более и более существенные изменения под влиянием серьёзных социально-экономических и культурно-бытовых трансформаций, развернувшихся в пореформенной деревне. Прежде всего, значительные масштабы в указанный период получила практика пошива крестьянами одежды из покупных, фабричных тканей, а не домотканой материи, как раньше. Ещё одним принципиальным новшеством стало изготовление одежды уже не самими крестьянами, а работающими индивидуально сельскими мастерами.

Наконец, – и это явилось наиболее мощным ударом по традиционному крестьянскому костюму, – широкие масштабы приняло проникновение в деревню одежды характерного городского покроя. Как писал один из современников, «фабричная цивилизация», формировавшаяся в пореформенной России, «уничтожила панёву и сарафан и впервые дала толчок моде, одев широкий стан деревенской девки в неуклюжее платье с лифчиком по городскому образцу».4 От своих дражайших половин не отставали и деревенские мужчины, среди которых огромную популярность приобрёл городской костюм, именовавшийся в обиходе «пара» или «тройка». В первом случае речь шла о костюме из двух предметов: жилетки и штанов, а «тройкой» называли то же самое с добавлением пиджака.1 Этот костюм дополнялся рубахой из яркой фабричной ткани, обувью служили сапоги либо ботинки, а в качестве головного убора надевали картуз или кепку.

В особенности, такой комплект одежды, как «пара» или «тройка», полюбился представителям зажиточной сельской верхушки. Пиджак, жилетка и штаны городского покроя стали очень популярными среди деревенских богатеев и превратились в один из зримых социальных критериев принадлежности к элите. Забегая вперед, отметим, что сельская буржуазия не отказалась от этого статусного костюма и после 1917 г. Не случайно на плакатах времён Гражданской войны и эпохи нэпа собирательный образ враждебного советской власти «кулака» (этакий демонический «архетип тени»,2 противостоящей «свету») выглядел как заплывший жиром громила в красной или цветастой рубахе с надетой поверх неё жилеткой, в блестящих смазанных сапогах и с картузом на голове. Хорошо выразился об этом герой одного из ранних рассказов М.А. Шолохова: «Кулаку, по занимаемой должности, непременно полагается жилетка и сапоги с рыпом [со скрипом – С.Б.]».3

Тем самым, к моменту крушения Российской империи в 1917 г., к началу советских преобразований, комплекс крестьянской одежды на Юге России представлял собой некое переходное явление. В нём сочетались, как традиционные, существовавшие веками элементы (та же сермяга, длинная крестьянская рубаха, тулуп, лапти, онучи и пр.), так и всё более распространявшиеся новшества в виде пиджаков, жилеток и т.п., чему в немалой степени способствовало их фабричное производство. Советская эпоха внесла свои дополнения в сельский костюм, о которых и пойдёт речь далее.

Гражданская война, сопровождавшаяся и закончившаяся повсеместной разрухой, оказала крайне негативное влияние на снабжение деревни продукцией лёгкой промышленности (как и промтоварами вообще) и внесла свои коррективы в сельский костюм. Во время войны и по её завершении в городах и, особенно, на селе, куда промтовары поставлялись по остаточному принципу, ощущалась острейшая нехватка всего и вся. Население столкнулось с жесточайшим дефицитом предметов первой необходимости и, среди них, – обуви и кожи для её изготовления, пошивочных материалов (именовавшихся в то время общим термином «мануфактура») и готовой одежды. Этот повсеместный дефицит стал одним из наиболее ярких воспоминаний современников, которые и спустя много лет продолжали утверждать, как «в двадцатые – тридцатые годы с одеждой было плохо».1