Содержание к диссертации
Введение
ЧАСТЬ I. Корпорация столичного университета: основные черты социального портрета 1 11
Глава 1. Университетская автономия и институциональное устройство. Старшие и младшие. Жалование и гонорар
Глава 2. Университетская корпорация: опыт коллективной биографии
2.1. Коллективная биография университетской корпорации: общие проблемы исследования 149
2.2. Факультетская организация статистические данные и компаративный анализ 160
2.3. Физико-математический факультет 185
2.4. Юридический факультет 194
2.5. Историко-филологический факультет 203
2.6. Факультет восточных языков (восточный факультет) 209
Глава 3. Воспитание студента и воспитание профессора: студенческий мир и «плачущие небожители»
3.1. Студент столичного университета: портрет в социальном контексте 220
3.2. Культ наставника или культ студента? 259
3.3. Общественный бум 310
337
Глава 4. Корпоративные традиции, солидарность и борьба
Глава 5. «Борьба за культуру» и социальный контекст 372
Глава 6. Университет в городском ландшафте. «Автономный» университет
и городское сообщество 403
Том 2.
ЧАСТЬ II. Столичный университет в социально политическом пространстве российской империи второй половины XIX – начала ХХ века
Глава 7. «Разгром» 1884 г. и его последствия 3
7.1. Предыстория: Университетская корпорация начала 1860–1880-х гг 4
7.2. 1884–1890: «Реакционный устав» и дело второго «первого марта» 25
7.3. 1890–1897: Затишье перед бурей. Ректор П.В. Никитин 61
7.4. 1897–1904: Бурное семилетие. От дела Ветровой к 9 января 123
Глава 8. Между самоуправлением и автономией
8.1. 1905 январь – октябрь: «Революция» на «службе» корпорации 123
8.2. Октябрь 1905 – июнь 1907 «Министерство» на «службе» корпорации 154
8.3. Июль 1907- 1910. В круговой обороне: корпорация между «министерством» и «революцией» 178
8.4. 1910-1911 Кризис Кассо 206
8.5. 1912-1914 В эпоху второго «разгрома высшей школы» 233
Глава 9. «Башня из слоновой кости»
9.1. 1914-1917 Мобилизация интеллекта: оборона страны или наступление корпорации? 256
9.2. 1917-1922 Крах башни из слоновой кости. 315
9.3. Изгнанники Петроградского университета: опыт коллективного портрета 343
Заключение. Территория «академической свободы»: результаты эксперимента 359
Источники и литература
Источники
Неопубликованные источники 368
Опубликованные источники 370
Нормативные акты, делопроизводственная документация 370
Источники личного происхождения 385
Публицистика и историографические источники 396
Литература
- Факультетская организация статистические данные и компаративный анализ
- Историко-филологический факультет
- «Борьба за культуру» и социальный контекст
- Июль 1907- 1910. В круговой обороне: корпорация между «министерством» и «революцией»
Введение к работе
Актуальность исследования определяется рядом факторов. Российские высшие учебные заведения (прежде всего, университеты) второй половиныХІХ- начала ХХ в.являлись важнейшими центрами науки и культуры, производства знаний, формирования идей и ценностей. Несомненно, что они также представляли собой важные социальные группы —научные корпорации, изучение которых представляет интерес как с точки зрения истории и антропологии науки, так и с точки зрения истории формирования гражданского общества в России.Университеты и другие высшие учебные заведения были центрами социально-политической жизни страны, что выражалось в их участии в т. н. «освободительном движении», претензиях на власть интеллектуальной элиты. Особую роль среди институтов российской высшей школы, несомненно, играл столичный С.-Петербургский университет, сильнее других вовлеченный с социально-политические процессы.В этом контекстеполе университетской истории второй половины XIX - начала ХХ в. (в том числе и в первую очередь, С.-Петербургского университета)должно является важнейшим и интегральным для исторических штудий в области социальной истории России.
Объект и предмет исследования.Объектом исследования является российская высшая школа и наука в контексте социально-политической истории конца XIX -начала ХХ в. Предметом исследования является корпорация С.-Петербургского университета конца XIX - начала ХХ в., включающая в себя преподавательский корпус и студенчество.
Хронологические рамки работы.Выбор данных хронологических маркеров обусловлен историографической традицией и легко объясним — 1884 г. (год принятия нового университетского устава) и 1917 г. (последний год существования «старого университета» и крах «старого порядка»). В то же время для понимания содержания и значения тех процессов и тех социальных рамок, в которых они проходили в изучаемое время, автор в ряде случаев рассмотрел более широкий хронологический контекст, включающий в себя как эпоху «великих реформ», так и время ломки прежней университетской структуры в 1918-1922 гг.
Цель и задачи исследования.Основная цель исследования — дать комплексную картину истории Санкт-Петербургского (Петроградского) университета в социально-политическом контексте и показать историческую роль Санкт-Петербургского университета в социальной и культурной жизни России и ее столицы на рубеже XIX-XX вв. Для ее достижения необходимо решение ряда задач, среди которых обозначим наиболее приоритетные:
реконструировать историю университета столицы Российской империи, изучив проблемы его взаимоотношений с общественной средой и правительственными сферами;
восстановить структуру и состав университетской корпорации, дать ее коллективный портрет;
рассмотреть корпоративный уклад университета, реконструировать основные корпоративные традиции, специфику взаимоотношений внутри университетского мира;
раскрыть механизмы формирования корпоративной политики, процесса
принятия решений по различным вопросам университетской жизни;
дать очерк быта и образа жизни университетского сообщества (преподавателей и студентов) в социальном контексте;
показать место университета в городском ландшафте Петербурга, раскрыть характер его взаимоотношений с городскими властями и городским сообществом;
показать участие и роль деятелей университета в разных сферах жизни Санкт-Петербурга (научной, культурной, просветительской, политической, административной);
попытаться реконструировать механизм формирования языка и дискурсивных практик российской интеллектуальной элиты и власти в контексте отношений столичного университета с правительственными сферами;
проследить специфику социальных и жизненных стратегий представителей различных внутрикорпоративных групп университета (профессура и младшие преподаватели, корпорации разных факультетов).
Степень изученности темы.Подходы, методы и круг источников исследований социальной истории Петербургского (Петроградского) университета в дореволюционный и советский периодыво многом определялись характером социального заказа к исторической науке. В частности, долгое время в центре внимания отечественной историографии была тема политического конфликта между властью и профессурой или между профессурой и студенчеством, рассматриваемого с различных политических и историографических позиций (А.И. Георгиевский, В.М. Пуришкевич, Н.С. Державин, З.С. Круглова, В.П. Яковлев, А.Е. Иванов и др.). Основные сюжеты истории студенческого движения были намечены еще в дореволюционной литературе (В. Горохов, Г.А. Энгель, Р.И. Выдрин, А.А. Дьяконов и др.). Между тем, если в историографии конца XIX - начала ХХ в. студенчество с разных позиций рассматривалось как революционная сила, ведущая борьбу с самодержавием, то в 1920-1930-е гг. сама тема революционной борьбы в стенах университета замалчивается, а студенчество воспринимается как часть буржуазной интеллигенции. Однако уже начиная с 1940-х гг. эта позиция пересматривается, а в работах 1960-1980-х гг. (преимущественно историков ЛГУ) столичный университет вновь предстает как один из главных центров революционного движения в России. Следует отметить фактическое отсутствие дискуссий в советской историографии — кроме известной идеологической ангажированности, эта ситуация, вероятно, связана с тем, что образы большинства основных событий и действующих лиц (студенческие беспорядки 1887, 1890, 1899 гг., события революции 1905-1907 гг., кризис 1911 г., М.И. Владиславлев, И.Д. Делянов, А.И. Ульянов, И.И. Толстой, Л.А. Кассо и др.) являлись местами своеобразного политического (и историографического) консенсуса. В зарубежной историографии, наряду с изучением вопросов политического противостояния профессорской коллегии и студенчества властям, начиная с 70-х гг. ХХ в. активно рассматривается и иная проблематика, в частности, сюжеты социальной истории университета, в том числе в контексте развития гражданского общества в России (например, работы Д. Уортенвейлера, Т. Маурер, С. Кассоу); а с 1990-х гг. эта тематика входит также в сферу внимания российских историков (работы А.Е. Иванова, Д.А. Завьялова, Н.Н. Никс и др.).
Необходимо заметить, что в последнее время происходит активизация изучения
различных аспектов истории российских университетов в европейском контексте.
Особо следует отметить проекты, осуществляемые в рамках программ Германского
исторического института в Москве, в частности, международный проект «Ubi
universitas, ibi Europa» (А.Ю. Андреев, С.И. Посохов и др.)1, а также серии работ по
университетской истории, осуществляемые в Высшей школе экономики
(Е.А. Вишленкова, А.Н. Дмитриев, В.С. Парсамов и др.)2, Гёттингенском университете (Т. Маурер)3, Московском университете (А.Ю. Андреев, Д.А. Цыганков и др.)4, Казанском университете (Е.А. Вишленкова, Л.А. Бушуева и др.)5, Томском университете (С.Ф. Фоминых, М.В. Грибовский и др.)6, институте Российской истории РАН (А.Е. Иванов)7, Доме русского зарубежья (П.А. Трибунский)8 и многие другие проекты. Между тем, нельзя не заметить, что в коллективных проектах и созданных на их основе монографических работах преобладают исследования, хронологически ориентированные, главным образом, на первую половинуXIX в. Разумеется, в контексте изучения истории европейских университетов следует учитывать научные
1 См.: Университетская идея в Российской империи XVIII – начала ХХ веков. Антология: Учебное пособие для вузов / Сост. А.Ю. Андреев, С.И. Посохов. М., 2011; Иностранные профессора российских университетов (вторая половина XVIII – первая треть XIX в.): Биографический словарь / Под общ. ред. А.Ю. Андреева; сост. А.М. Феофанов. М., 2011; Университет в Российской империи XVIII – первой половине XIX века / Под общ. ред. А.Ю. Андреева, С.И. Посохова. М., 2012; «Быть русским по духу и европейцем по образованию»: Университеты Российской империи в образовательном пространстве Центральной и Восточной Европы XVIII – начала XX в. / Отв. сост. А.Ю. Андреев. М., 2009.
2Вишленкова Е.А., Галиуллина Р.Х., Ильина К.А. Русские профессора: университетская корпоративность или профессиональная солидарность. М., 2012; Сословие русских профессоров. Создатели статусов и смыслов / Под ред. Е.А. Вишленковой, И.М. Савельевой. М., 2013; Дмитриев А.Н. Статусы знания: о социальных маркерах эволюции российского университета первой трети XX века // НЛО. 2013. Т. 122. №4. С. 108–133. Любопытные размышления о практике «университетских историй» в России в контексте мировой традиции universitystudies см.: Вишленкова Е.А., Парсамов В.С. Университетские истории в России: генезис жанров // Вестник СПбГУКИ. 2014. №3 (20). С. 164–172.
3Maurer T.HochschullehrerimZarenreich. Ein Beitrag zur russischen Sozial- und Bildungsgeschichte. Kln; Weimar; Wien, 1998; Маурер Т. «Барометры» или «маяки» общества? Избранные статьи по социальной истории русских и немецких университетов. М., 2015.
4 Андреев А.Ю.Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009; Цыганков Д.А. Профессор В.И. Герье и его ученики. М., 2010.
5Вишленкова Е.А., Малышева С.Ю., Сальникова А.А. TerraUniversitatis: Два века университетской культуры Казани. Казань, 2005; Костина Т.В. Мир университетского профессора Казани, 1804–1864. Дисс.… канд. ист. наук. Казань, 2007; Бушуева Л.А. Повседневность университетского профессора Казани. 1863–1917. Казань, 2012 и др.
6 Профессорско-преподавательский корпус российских университетов. 1884–1917 гг.: исследования и документы / Под ред. М.В. Грибовского, С.Ф. Фоминых. Томск, 2012.
7Иванов А.Е.: 1) «Ученое достоинство» в Российской империи. ХVIII в. – 1917 г. // Наука, культура, менталитет России нового и новейшего времени.К 80-летию со дня рождения Владимира Дмитриевича Есакова. М., 2014. С. 128–149; 2) Наука и высшая школа России в период Первой мировой войны и революций // РИ. 2014. №5. С. 147–164; 3) Образ профессора в мемуарах бывших студентов второй половины XIX – первой половины XX в. // Историографические чтения памяти профессора Виктора Александровича Муравьева. В 2 томах. М., 2013. Т. 2. С. 419–431; 4) «Половой вопрос», брак, семья в бытовом сознании и поступках российских студентов (1880-e гг. – начало XX в.) // РИ. 2010. №6. С. 84–96; 5) Студенческие корпоративные праздники в России XIX – начала XX в // Долг и судьба историка. Сб. статей памяти доктора исторических наук П.Н. Зырянова / Редколл.: В.В. Шелохаев (отв. ред.) и др.. М., 2008. С. 235–246. См. также: Иванов А.Е., Кулакова И.П.Русская профессура на рубеже XIX–ХХ веков // РИ. 2013. №2. С. 44–62.
8Макушин А.В.,Трибунский П.А. Из истории движения за распространение университетского образования в России (нижегородские лекции В.А. Гольцева, И.И. Иванова, П.Н. Милюкова и их последствия) // Общественная жизнь Центрального Черноземья России в XVII – начале XX века: Сб. науч. трудов. Воронеж, 2002. С. 169–191.
предприятия и наиболее важные тексты современной западной историографии (В. Рюэгг, Р. Андерсон, Ш. Ротблат, Дж. Эванс и др.)9.
Таким образом, в постсоветский период повестка научных исследований определялась как историографической инерцией (появился ряд новых работ, в которых изучается политический контекст истории университета), так и новым академическим заказом, в частности, открытием в историографии новых сфер и тем, связанных с историей и антропологией науки, интеллектуальной историей и истории элит. Можно утверждать, что основной тенденцией современной историографии является расширение исследовательского поля, поиск новых сюжетов и объектов исследования, преодоление зависимости «от источника», от тем и предметов университетской жизни, сконструированных современниками событий. Резкое расширение проблемного поля в историографии 1990–2000-х гг. позволило в новом ракурсе посмотреть на тему корпоративной истории университета. Напомним, что вслед за радикальной и черносотенной дореволюционной публицистикой советская историография резко отграничивала преподавательскую корпорацию от студенческой, фактически игнорируя позицию самой преподавательской коллегии, которая в большинстве своем рассматривала университет как единый организм и, в том числе по этой причине, защищала студенческую фронду. На наш взгляд, очевидно, что в сегодняшней историографической ситуации насущной задачей является не только создание коллективного социального портрета академической корпорации, но и восстановление картины «жизненного мира», повседневных практик, коллективной памяти университетского сообщества рубежа XIX–ХХ вв.
Целый ряд упомянутых аспектов научной работы оказался в центре внимания Центра истории СПбГУ (начал действовать на историческом факультете/институте историиСПбГУ с 2012 г.), деятельность которого активизировала исследования по разным направлениям университетской истории. В рамках темы настоящей диссертации особое значение имеет серия работ, связанных с разработкой источниковой базы истории преподавательской корпорации и студенческого движения — в частности, контент анализ огромного массива публикаций периодической печати, который позволил показать значение прессы как фактора внутриуниверситетской жизни; разработка библиографии и историографии истории университета изучаемого периода, работы по оцифровке печатных и архивных источников и литературы по университетской истории и созданию адекватной системы навигации в сетевом информационном пространстве, серия биографических и просопографических исследований, фокусные исследования взаимоотношений власти и университетской корпорации, рассмотрение этноконфессиональных аспектов жизни университетского студенчества и многие другие10.
9См., напр.,Regg W.History of the University in Europe. Volume III: Universities in the Nineteenth and early Twentieth Centuries (1800–1945), Cambridge University Press, 2004. P. 332–334; Anderson R.D. European Universities from the Enlightenment to 1914. Edinburgh, 2004;Wittrock B. The modern University: the three Transformations // The European and American University since 1800 / Ed. by S. Rothblatt, B. Wittrock. Cambridge, 1993. P. 303–361.
10 См.: Даудов А.Х., Дворниченко А.Ю. Изучение истории университета на историческом факультете // Клио. 2013. №10 (82). С. 4–5; Ростовцев Е.А., Амосова А.А., Янченко Д.Г. Проекты по истории Санкт-Петербургского университета на историческом факультете // Вестник СПбГУ. Серия 2: История. 2013. Вып. 3. С. 203–206; Потехина И.П. История Санкт-Петербургского университета как предмет коллективных исследовательских проектов // Клио. 2016. №8 (116). С. 14–21.
Источниковая база исследования.Следует выделить основные комплексы
источников, задействованных в работе: нормативные акты и делопроизводственная
документация, источники личного происхождения, публицистика и
историографические источники.
В рамках первого выделенного комплекса источников (нормативные акты и
делопроизводственная документация), для нас, безусловно, важны материалы,
связанные как с высшей школой Российской империи в целом, так и с отношениями
между властью и столичным университетом. Это законодательные акты11, отчеты и
циркулярыМинистерства народного просвещения (МНП)12, особые журналы Совета
министров13, деловая переписка, материалы различных совещаний по
университетскому вопросу, стенограммы заседаний Государственной думы и т. п. Неопубликованные источники этой группы отложились, прежде всего, в фондах МНП в Российском государственном историческом архиве (РГИА)14, в фондах Университетаи канцелярии попечителя Петербургского учебного округа в Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб)15, фондах Департамента полиции, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ)16.
Ключевую роль для данной диссертации играла внутриуниверситетская документация. В частности, широко использовались «Журналы (Протоколы) заседаний Университетского совета», которые содержали, кроме изложения хода заседанийПрофессорского совета, многочисленные «приложения» (официальные решения Совета, его переписку с органами государственной власти, организациями и
11 См.: Свод уставов ученых учреждений и учебных заведений ведомства Министерства народного
просвещения // Свод законов Российской империи. Том XI. Ч. 1. Издание 1893 г. СПб., 1893. C. 1–218, 542–552,
578–579; Свод уставов ученых учреждений и учебных заведений ведомства Министерства народного
просвещения (изд. 1893 г.). Продолжение 1906 года, Тома XI, Части 1 // Свод законов Российской империи.
Продолжение 1906 года. СПб., 1906. Часть четвертая. Статьи к томам XI и XII. Отд. паг. С. 1–65; Свод уставов
ученых учреждений и учебных заведений ведомства Министерства народного просвещения (изд. 1893 г.).
Продолжение 1908 года, Тома XI, Части 1 // Свод законов Российской империи. Продолжение 1908 года. СПб.,
1908. Отд. паг. С. 1–35; Свод уставов ученых учреждений и учебных заведений ведомства Министерства
народного просвещения (изд. 1893 г.). Продолжение 1910 года, Тома XI, Части 1 // Свод законов Российской
империи. Продолжение 1910 года. Пг., 1910. Отд. паг. С. 13–27; Свод уставов ученых учреждений и учебных
заведений ведомства Министерства народного просвещения (изд. 1893 г.). Продолжение 1912 года, Тома XI,
Части 1 // Свод законов Российской империи. Продолжение 1912 года. СПб., 1912. Часть Шестая. Статьи к
части 1 тома XI. Отд. паг. С. 1–77; Свод уставов ученых учреждений и учебных заведений ведомства
Министерства народного просвещения (изд. 1893 г.). Продолжение 1913 года, Тома XI, Части 1 // Свод законов
Российской империи. Продолжение 1913 года. Пг., 1913. Отд. паг. С. 1–33; Свод уставов ученых учреждений и
учебных заведений ведомства Министерства народного просвещения (изд. 1893 г.). Продолжение 1914 года,
Тома XI, Части 1 // Свод законов Российской империи. Продолжение 1914 года. Пг., 1914. Отд. паг. С. 1–12 и др.
12 Прежде всего см.: Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1875–1904.
Т. 1–17; Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения. СПб., 1866–1907. Т. 1–7, 14–16;
Циркуляр по С.-Петербургскому [Петроградскому] учебному округу. СПб. [Пг.], 1884–1916; Всеподданнейший
отчет Министра Народного Просвещения. 1884–1915. СПб. [Пг.], 1884–1916; Кузнецов С.В. Сборник
законоположений и распоряжений по Министерству народного просвещения: С окт. 1909 по окт. 1911 г. Уфа,
1911; Хронологический перечень узаконений в сфере университетского образования // Зипунникова Н.Н.
«Университеты учреждаются для преподавания наук в высшей степени». Российское законодательство об
университетах XVIII – начала ХХ века. Екатеринбург, 2009. С. 386–422.
13Особые журналы Совета министров царской России. 1906. М.,1982; Особые журналы Совета министров Российской империи. 1906–1917. В 12 т. М., 2000–2011.
15 ЦГИА СПб. Ф. 14, 139.
16 ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Особый отдел Департамента полиции; Ф. 111. Петроградское охранное отделение.
частными лицами, письма членов Совета, их «особые мнения» и т. п.). Критическое осмысление показаний именно этого источника позволило более полно представить связную картину университетской политики, а следовательно, и прояснить механизм ее формирования, ее основные пружины. По характеру к «Протоколам Совета» примыкают «Отчеты университета»17, — источник, показания которого, хотя и широко, но, как нам представляется, довольно односторонне использовались в литературе. Прежде всего, «Отчеты…» исследовались с целью реконструкции научной жизни университета и социального состава студенчества, в то же время их содержание намного шире и позволяет многое понять в истории общественной жизни университета и бытовых сторонах его существования.
Отправным источником для реконструкции состава и истории университетской
корпорации являются списки профессоров и преподавателей университета,
составленные по факультетам за период с 1819 по 1916 г. Формуляр списков состоит
из 18 пунктов, отражающих основные моменты биографии и карьеры ученого (год
рождения, прохождение службы, время и место защиты магистерской и докторской
диссертаций и т. п.)18. Эти данные были дополнены рядом сведений (вероисповедание,
награды, семейное положение, сословное происхождение), которые содержатся в
пусть и менее информативных списках личного состава университета,
опубликованных в приложении к ряду протоколов и отчетов Профессорского совета19, «Списках служащих по МНП»20 и «Списках служащих по Санкт-Петербургскому учебному округу»21, а также адрес-календарях Российской империи22. Названный
17 См.: Отчеты о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского [Петроградского] университета за 1884–1916 гг. СПб. [Пг.], 1885–1916.
18Списокпрофессоров и приват-доцентов факультета восточных языков имп. бывшего Петербургского, ныне
Петроградского университета с 1819 года. Пг, [1917]; Списокпрофессоров и преподавателей историко-
филологического факультета имп. бывшего Петербургского, ныне Петроградского университета 1819 года. Пг.,
[1916]; Списокпрофессоров и преподавателей физико-математического факультета имп. бывшего
Петербургского, ныне Петроградского университета с 1819 года. [Пг., 1916]; Списокпрофессоров и преподавателей юридического факультета имп. бывшего Петербургского, ныне Петроградского университета с 1819 года. [Пг., 1916].
19Личный состав Императорского С.-Петербургского университета // Протоколы заседаний Совета Императорского С.-Петербургского университета за вторую половину 1885–86 академического года. СПб., 1886. №34. С. 155–162; Личный состав Императорского С.-Петербургского университета к 1 января 1909 года // Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского университета за 1908 год / Под ред. Н.А. Медникова. СПб., 1909. С. 1–48. Отд. паг.;Личный состав императорского Санкт-Петербургского университета к 8 февраля 1911 г. // Отчето состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского университета за 1910 год / Под ред. И.А. Ивановского. СПб., 1911. С. 1–52. Отд. паг.; Личный состав Императорского С.-Петербургского университета к 1 января 1914 года // Отчет о состоянии и деятельности Императорского Санкт-Петербургского университета за 1913 год / Под ред. И.Д. Андреева. СПб., 1914. С. 1–100. Отд. паг.
20 [Санкт-Петербургский императорский университет] // Список лиц, служащих по ведомству Министерства
народного просвещения на [1885–1886, 1889–1890, 1890–1891, 1891–1892, 1892–1893, 1894–1895, 1895–1896]
учебный год. СПб., [1885–1896]; [Санкт-Петербургский императорский университет] // Список лиц, служащих
по ведомству Министерства народного просвещения на [1897–1900, 1904, 1906, 1909, 1910, 1915–1916] год.
СПб., [1896–1916].
21 [Санкт-Петербургский императорский университет] // Список лиц, состоящих на службе в С.-
Петербургском учебном округе к 1 января [1901, 1908, 1910, 1912–1914] года. СПб., [1901–1914]; [Санкт-
Петербургский императорский университет] // Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном
округе на [1895/1896, 1907, 1915] год. СПб., [1896, 1907, 1915].
22 [Главный Педагогический институт] // Месяцеслов [адрес-календарь] с росписью чиновных особ или
общий штат Российской империи. СПб., 1819. С. 509–513; [Санкт-Петербургский университет] // Месяцеслов
[адрес-календарь] с росписью чиновных особ или общий штат Российской империи. СПб., [1820–1829]; [Санкт-
Петербургский университет] // Месяцеслов и общий штат Российской империи на [1831–1842]. СПб., [1831–
корпус источников также важен тем, что в нем присутствует информация не только о преподавателях, но и об учебно-вспомогательном персонале. Разумеется, сведения из опубликованных источников могут, а в ряде случаев должны дополняться сведениями из различных служебных списков и формулярных списков служащих МНП, отложившихся в РГИА и ЦГИА СПб23, материалов по кадровому составу, отложившихся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга (ЦГА СПб)24 и Объединенном архиве СПбГУ (ОА СПбГУ)25. Отдельный пласт источников, использованный в работе, — материалы, готовившиеся университетом к печати к его 100-летнему юбилею, но так большей частью и не опубликованные по сей день26. Эти материалы отложились как в ЦГИА СПб27, так (преимущественно) и в ЦГА СПб. Их основной массив распадается на две части: биографический материал для готовившегося под редакцией Н.И. Веселовского биографического словаря и очерки по истории подразделений (отраслей знаний)28. Таким образом, мы имеем прочную основу как для создания коллективного портрета корпорации, так и для установления общих тенденций в развитии академической и должностной карьеры университетского преподавателя.
Важнейшим источником для реконструкции истории университета этого периода являются «Обозрения преподавания наук в императорском Санкт-Петербургском университете», которые, кроме списка личного состава, содержат перечень лекционных курсов и практических занятий по факультетам, время их проведения, указания на литературу предмета, указания на время «совещательного часа» профессора или приват-доцента, расписание занятий по факультетам, требования для зачета или экзамена по конкретному предмету, требования для зачета полугодия по тому или другому разряду студентов29. Таким образом, «Обозрения преподавания» дают основной материал для восстановления хода учебной жизни университета.
Разумеется, также нужно отдельно указать наисточники личного происхождения. В диссертации широко задействованы показания мемуаров и дневников, которые в советской литературе не часто использовались (а целый ряд публикаций и появился уже в постсоветскую эпоху)30, тем более что некоторые стороны университетской
1842]; [Санкт-Петербургский университет] // Адрес-календарь, или общий штат Российской империи на [1843– 1857] год. СПб., [1843–1857].
23 В корпусе архивных материалов для составления коллективной биографии особое значение, разумеется,
имеют формулярные списки: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 311, 1005, 1279, 13434–13475, 16328–16338; Оп. 6.
Д. 393, 653, 852; Ф. 139. Оп. 1. Д. 2319, 3412, 1670, 19759, 19792, 19832 и др.; РГИА. Ф. 733. Оп. 150. Д. 215;
Ф. 733. Оп. 225.
24 См., прежде всего: ЦГА. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 29. Переписка о состоянии кафедр и обеспечении преподавания
в 1918–19 у.г., а также о личном составе I Петроградского университета; [Списки личного состава 1918/19 гг., на
10 июля 1919] // ЦГА. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 116. Л. 7–18; Кандидаты на занятие штатных профессорских и
преподавательских должностей… // ЦГА СПб. Ф. 2555. Оп. 1. Д. 191. Л. 198–204.
25 ОА СПбГУ. [Ф. 1]. Оп. 3, 19, 95а.
26 О работеюбилйной комиссии см.: Груздева Е.Н. Петербургский историк Сергей Васильевич
Рождественский. СПб., 2008. С. 99–103.
27 ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 1. Д. 10427. О подготовке предстоящего В 1919 году празднования 100-го
существования СПб университета.
28 ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 32–44.
29 Обозрение преподавания наук в Императорском С.-Петербургском[Петроградском] университете за 1883–
1919гг.СПб.[Пг.], 1884–1919
30 Из мемуарной литературы и дневников значительную ценность в этом смысле, в частности, имеютиздания:
Сорокин П.А. Долгий путь. Автобиографический роман. Сыктывкар, 1991; Лосский Н.О. Воспоминания: Жизнь и
философский путь. СПб., 1994; Васенко П.Г. Мелочи прошлого быта / Подг. текста, коммент. А.В. Сиренова.
жизни (например, история повседневности) без учета этих источников, вообще, плохо поддаются реконструкции. К этой группе, очевидно, следует причислить и эпистолярные источники31. Разумеется, источники личного происхождения могут быть правильно интерпретированы только с учетом понимания характера субъективности авторов, относящихся к разным социальным и корпоративным группам.
В этом отношении к источникам личного происхождения примыкают публицистика и историографические источники, связанные с анализом истории университета конца XIX – начала ХХ века современниками тех событий. Атмосфера, настроения и ментальность эпохи были бы неощутимы без широкого использования эго-документов и идеологических (публицистических) текстов эпохи. В частности, в диссертации широко используются материалы прессы, на страницах которой нашли отражение основные политические и идеологические дискурсы, связанные с университетской темой.
Научная новизна исследования.Научная новизна диссертации заключается в том, что ней впервые в историографии дана системная реконструкция истории С.-Петербургского (Петроградского) университета в контексте социально-политической истории России, предпринята попытка построения коллективного портрета преподавательской корпорации, восстановлены основные черты корпоративной жизни университета; показан механизм функционирования патерналистской модели российского университета.
Методологическая основа и инструментарий
исследования.Методологическую основу работы составлял принцип историзма.
Методологический инструментарий исследования определялся конкретными задачами
диссертации и включал в себя «насыщенное описание» бытовых реалий и уклада
университетской жизни рассматриваемого периода, применение функционального
подхода в описании университетской структуры, выявление (обоснование) точек
бифуркации в развитии университета как социальной системы, деконструкцию
репрезентативного круга нарративов изучаемой эпохи по университетскому вопросу,
просопографические методы в конструировании коллективного портрета
преподавательского корпуса, контент-анализ периодики по тематике исследования.
СПб., 2004; Григорьев М.А. Петербург 1910-х годов. Прогулки в прошлое / Сост., авт. вступ. ст. и коммент. Л.С. Овэс. СПб., 2005; Толстой И.И. Дневник. В 2 томах. СПб., 2010; Платонов С.Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело 1929–1931. Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ / Отв. ред. В.П. Леонов; Изд. подг. В.П. Захаров, М.П. Лепехин, Э.А. Фомина. СПб., 1993. Вып. 1. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова. С. 256–288; Зоотомический кабинет (кафедра зоологии беспозвоночных) Санкт-Петербургского университета. К 140-летию со дня основания. Сб. документов и воспоминаний / Под ред. С.И. Фокина. М., 2011; Профессор Санкт-Петербургского университета А.А. Иностранцев / Подгот. текста В.В. Аркадьева, комм. В.А. Прозоровского и И.Л. Тихонова. СПб., 2014 и др.
31 См.: Александр Евгеньевич Пресняков. Письма и дневник. 1889–1927 / Руковод. проекта и отв. ред. А.Н. Цамутали. СПб., 2005; Письма к матери, 1898–1899 гг. / Вступ. ст. и комм. Т.Н. Жуковской // Деятели русской науки XIX–XX веков / Отв. ред. В.П. Медведев; Сост. Т.В. Андреева, М.Ф. Хартанович.СПб., 2001. Вып. 2. С. 304–348; Академик С.Ф. Платонов. Переписка с историками: В 2-х т. / Отв. ред. С.О. Шмидт. М., 2003. Т. I: Письма С.Ф. Платонова, 1883–1930 / Подгот. к печати, вступ. ст. и коммент. В.Г. Бухерта; М., 2011. Т. II. Ч. 1: Переписка П.Н. Милюкова и С.Ф. Платонова, 1886–1901 гг. / Подгот. к печати, вступ. ст. и коммент. А.В. Макушина и П.А. Трибунского; Переписка А.С. Лаппо-Данилевского и П.Н. Милюкова / Подгот. к печати, вступ. ст. и коммент. П.А. Трибунского // Journal of Modern Russian History and Historiography. 2010. Vol. 3. P. 77– 160; Переписка С.Б. Веселовского с отечественными историками / Сост. Л.Г. Дубинская, А.М. Дубровский. М., 2001 и др.
Основные положения, выносимые на защиту:
С.-Петербургский (Петроградский) университет являлся важным центром не только научной, но и социально-политической жизни России, будучи своеобразным «государством» в «государстве», представляя собой «территорию свободы», не только в академическом, но и отчасти в гражданском смысле;
Особое положение и роль в социуме столичного университета связаны с историей развития университетской системы России и судьбами «университетской идеи»: академическая свобода в условиях российской политической системы требовала дополнительной защиты, которой и являлась т. н. «университетская автономия»; в этом контексте именно «автономия» позволила русской науке выйти на мировой уровень, а созданная корпоративная организация послужила основой для создания мощных научных школ в различных областях знания;
Институциональное устройство университета, регулируемое законодательством, задавало определенные рамки внутренней жизни университетского сообщества, многослойную структуру корпорации, отдельными сегментами которой являлись факультеты, сообщества «старших» и «младших» преподавателей, учебно-вспомогательный персонал. Между тем, внутреннюю жизнь университетского мира определяли не только и не столько институциональные рамки, но корпоративные традиции, а также многочисленные самодеятельные организации и структуры (научные общества и кружки, профессорские салоны, студенческое самоуправление, землячества, корпорации и пр.);
Санкт-Петербургский университет в пореформенное время не только становится важным местом подготовки интеллектуальной и политической элиты, но и одним из основных центров российских «мандаринов», претендующих не только на научное влияние, но и на социальную и политическую власть; в то же время внимание к политическим вопросам и участие в политической борьбе для большинства профессоров (не имевших собственных политических амбиций) все же имело в своей основе не столько желание непосредственного участия во власти, сколько стремление посредством политических инструментов обеспечить свои академические и корпоративные интересы;
Хотя правомерно говорить о нарастании кризисных явлений внутри преподавательской корпорации, имея в виду противоречия между «младшими» и «старшими» преподавателями, специфической чертой Петербургского университета, выделявшей его среди других российских университетских сообществ, было представление о преподавательском сообществе как едином целом, включавшем в себя как профессоров, так и приват-доцентов, что придавало ему особую сплоченность;
В основе российской системы университетского образования лежала патерналистская модель, в рамках которой, с одной стороны, профессора и преподаватели университета ощущали себя пастырями студенчества, родителями в «университетской семье», с другой стороны, собственно образовательный эффект университета был связан скорее с подготовкой «избранного меньшинства», которое стремилось к науке. Большинство же студенчества оказывалась тем ресурсом, который в своих интересах использовали и различные политические силы, и сами «мандарины». Укрепляя
патерналистскую модель в рамках как риторики официальных циркуляров, так и нормативных актов, МНП по сути само укрепляло пастырские позиции университетских «мандаринов», все более воспринимавших себя в качестве духовных и политических воспитателей не только новых поколений российской интеллигенции, но и российского общества в целом;
Опыт коллективного портрета петербургского преподавательского мира показывает не только эффективно работающие механизмы постоянно растущей конкуренции за профессорскую позицию, но успешное сосуществование различных корпоративных укладов в разных областях знания, обеспечивавших устойчивость университетского мира перед лицом различных вызовов времени;
Университетский устав 1863 г. являлся своеобразным компромиссом между идеалом «автономного» университета и «полицейскими» интересами и способствовал превращению университетов в «храмы науки», а их преподавателей в особое привилегированное «ученое сословие»; между тем полицейский контроль в университетах в условиях автономии не мог быть эффективным, что подталкивает правительство искать выход сначала в ограничении «контроля» (эпоха М.Т. Лорис-Меликова), а затем — в ограничении «автономии» (Университетский устав 1884 г.). Последнее решение, однако, также нельзя назвать удачным — оно побуждает российское «ученое сословие», уже привыкшее к своему привилегированному положению, начать борьбу за «автономию» университетов — борьбу, которая стала важной частью программы русского «освободительного движения» рубежа XIX-XX вв.;
В период с 1884 по 1917 г. университетская корпорация находилась в почти непрерывной конфронтации с правительственными сферами, однако в каком-то смысле каждый новый удар со стороны власти скорее делал университетское сообщество более сплоченным. Действительно, с каждым новым кризисом (1884, 1887, 1890, 1897, 1899, 1902, 1905, 1908, 1910-1911) петербургская университетская корпорация становилась все более солидарной, возглавляя общероссийское университетское движение за «академическую свободу»;
Столичный университет рубежа XIX–ХХ вв., с одной стороны, создавал цепь общественных структур, без которых было немыслимо существование городского культурного сообщества, с другой стороны, университетские преподаватели составляли значимую часть ряда внеуниверситетских общественных организаций Петербурга. Важно, что и преподавательская, и студенческая части университета способствовали созданию множества общественных образований, которые вполне допустимо рассматривать в контексте идеи о зарождении гражданского общества в России. Идея общественного служения, характерная для российской интеллигенции, подвигала деятелей университетской корпорации к участию в различных социальных и образовательных проектах, да и сам университет в эти годы, приоткрыв свои двери для публики, являлся крупным просветительским центром города. В этом видится суть той социальной роли, которую университет играл в городском сообществе;
В разные моменты профессорская коллегия опиралась на различные политические силы и институты, фактически сохраняя свою независимость от них: студенческое движение на протяжении всего рассматриваемого периода в
нужный момент использовалось корпорацией для борьбы с правительством за «автономию», для той же цели в 1905 г. использовался и союз с «младшими преподавателями». Министерство народного просвещения (в эпоху И.И. Толстого, а затем и П.Н. Игнатьева) использовалось для утверждения «автономии» и одновременно для ослабления «захватившего» в какой-то момент «слишком много власти» студенческого самоуправления и т. п. Связь университетской корпорации с «освободительным движением», в частности с кадетами, также ни в коей мере не ограничивала ее действий, направленных на защиту собственных корпоративных интересов и представлений об «идеальном» университете;
Отношения университета с городским сообществом показывают, что в определенной степени идея автономии университетов от государства в российских условиях, в ситуации отсутствия прочных гражданских институтов, превращалась в идею автономии университетов от общества, игнорирования социального заказа. В то же время бюрократизация, тотальная регламентация со стороны государства сковывала и университет, и местное самоуправление, лишая их реальной инициативы, создавала почву не для совместной работы, а для совместной фронды по отношению к центральной власти;
Возникает очевидное на первый взгляд противоречие между ролью университета как крупнейшего в столице культурного, просветительского и общественного центра начала ХХ в. и его ролью как общественной корпорации, замкнутой в собственных интересах — своеобразной «башни из слоновой кости». Однако это противоречие внешнее — именно ситуация фактической свободы и академической автономии способствовала культурной притягательности университета для петербургской интеллигенции;
С изменением политического режима после революции 1917 г. и краха «башни из слоновой кости» неизбежному разгрому должен был подвергнуться и подвергся Петроградский университет. В 1920-е гг. произошла ликвидация не только «университетской автономии», но и почти всех общественных структур, созданных при университете в начале ХХ в.
Теоретическая и практическая значимость.Теоретическая значимость
исследования заключается в применении историко-антропологических методов для
восстановления корпоративных традиций и истории академического сообщества С.-
Петербургского университета, применении методов просопографии для
реконструкции коллективного портрета его преподавательской коллегии, введении в
научный оборот значительного корпуса источников по истории университета,
характеристике специфики эволюции университетской модели в
России.Практическую значимость работы определяет возможность использования материалов диссертации в исследованиях широкого круга сюжетов, связанных с историей российской науки и высшей школы, биографикой, социально-политической историей. Диссертация может использоваться при подготовке учебных курсов и пособий по этой проблематике.
Апробация работы.Диссертация прошла апробацию в рамках целого ряда международных и всероссийских научных конференций, докладов и публичных лекций в различных учреждениях. Особое значение для автора имели доклады в
семинаре «Теория и практика исторического исследования» (Европейский университет в Санкт-Петербурге) и семинаре по истории высшей школы (СПбГУ). Многие материалы и выводы работы были получены в рамках ряда исследовательских проектов, в которых диссертант принимал участие в качестве руководителя и исполнителя32. Материалы диссертации нашли отражение в серии научных публикаций автора и были апробированы в рамках подготовки двух порталов СПбГУ, ответственным редактором которых является диссертант: «История Санкт-Петербургского университета в виртуальном пространстве»33 и «Биографика СПбГУ»34.
Факультетская организация статистические данные и компаративный анализ
В этой связи для нашей темы не менее важна модель т. н. утилитарного университета, т. е. высшего учебного заведения, призванного выполнять функции государственного учреждения (при сохранении, однако, особенностей практик университетского преподавания) и готовить специалистов в интересах государства и его хозяйства. Идея «утилитарного», так же как «классического», университета оказала опосредованное воздействие на столичный согласиться с имеющимися в литературе суждениями о том, что в России наиболее полно эту модель отражал Петербургский университет XVIII в., однако вряд ли в полной мере можно разделить заключение о том, что «Академический университет» «был призван подготавливать туда юношей для дальнейшей академической службы и не имел никакой корпоративной организации, самоуправления или иных черт, которые делали бы его в настоящем смысле университетом»26. Во-первых, следует обратить внимание на «автономность» самой Академии, для которой в XVIII в. подготовка студентов была важнейшей корпоративной практикой; во-вторых, университетский (по научному содержанию) характер профессорского преподавания в Петербургском университете академического периода27 и позволяет современным исследователям относить его к предшественникам Главного педагогического института и университета в Петербурге XIX в.28 Однако нельзя не отметить еще двух других важных черт, унаследованных российскими университетами XIX в. от утилитарной модели, — во-первых, университет в России был государственным учреждением, тесно интегрированным в бюрократическую систему империи, во-вторых, он был призван готовить кадры для государственной службы (для чего за выпускниками были закреплены привилегии, а за университетами право принимать экзамен на чин и готовить к нему)29. Утилитарный подход в особенности отразился на Петербургском университете, который как наследник Академического университета и Педагогического института в первые десятилетия после восстановления воспринимался властью как своеобразная кузница кадров как чиновничьих, так и учительских30.
Модель классического университета (конец XVIII–XIX в.) также оказала значительное влияние на структуру и содержание преподавания в российских университетах. «Классический университет» основывается на т. н. «гумбольдтовском идеале», нашедшем отражение в известных текстах знаменитого немецкого ученого по университетскому вопросу. Образчиком построений Вильгельма фон Гумбольдта служит, например, следующее суждение: «Университету принадлежит преимущественное право на то, что только человек может найти посредством себя и в себе самом — понимание чистой науки. Для этого проявления личности в собственном разуме необходима свобода и плодотворное уединение, а из этих двух условий сразу же вытекает вся внешняя организация университета. Слушание лекций является второстепенным, но существенно прожить ряд лет, обращаясь к самому себе в науке, в тесной общности с настроенными таким же образом сверстниками и осознанием, что в том же месте присутствует некоторое количество людей, уже закончивших свое образование, которые посвящают себя лишь возвышению и распространению науки»31. В определенном смысле идеи В. фон Гумбольдта были созвучны идеям т. н. «либерального образования» британца Дж. Ньюмена, также возражавшего против какого-либо утилитаризма в университетском преподавании, однако, в отличие от В. фон Гумбольдта, видевшего в университете не столько место приращения научного знания, сколько развития интеллекта и личности студента32.
Разумеется, культ науки, пропагандируемый в рамках этого идеала, в значительной степени обусловлен наследием идей Просвещения, а утверждение идеи классического университета — итог длительного интеллектуального развития. Закреплению в общественном сознании и социальной жизни идеала «классического университета» способствовала эпоха позитивизма, когда, как известно, собственно и происходит становление науки как особой интеллектуальной и корпоративной практики, а также возникает мощный социальный заказ на подготовку на представителей не только естественных, но и гуманитарных наук. Более того, «классический университет» являлся по преимуществу гуманитарным (прикладные/технические отрасли знаний выносились за его пределы), а в его дискурсе сочетались идеи университета как центра «чистой науки» и «национального воспитания»33. Эта ситуация предопределила противоречивый характер академической автономии в модели «классического» университета, на который указывается в литературе. В. фон Гумбольдт, как известно, подчеркивал, с одной стороны, что «государство не должно требовать от [университета] ничего такого, что прямо и непосредственно его не касается», однако, с другой стороны, указывал на необходимость полного контроля со стороны государства за подбором преподавательских кадров34. Тем не менее, несомненно влияние «классической модели» как на Устав 1804 г. (заложившего институциональные предпосылки для развития университетской науки), так и на уставы 1835, 1863, 1884 гг.: упразднение «управленческих» функций университетов, введение приват-доцентуры, организация семинарской системы и т. п. Оценивая влияние классической модели на эти нормативные документы, один из наиболее основательных исследователей проблемы А.Ю. Андреев замечает: «Каждый из названных уставов наряду с движением в сторону “классического” университета сохранял и противоречившие ему элементы».
Историко-филологический факультет
Впрочем, А.И. Георгиевский все же заявляет, что даже в случае надежности профессоров исключительно их сил недостаточно для нормализации ситуации и мирного процветания уни верситета139. Характерно, что мы можем назвать лишь единичные высказы вания университетских преподавателей консервативного направления, под держивавших нормы устава 1884 г. В этом контексте можно обратить внима ние на тексты магистранта, а затем и приват-доцента Петербургского универ ситета Б.В. Никольского, который осмелился одним из немногих защищать введенную уставом 1884 г. систему профессорского гонорара. Б.В. Никольский упрекал желающих отмены гонорара в неискренности и нападал на них с их же позиций, т. е. приверженности «чистой науке»: «Позорной и дикою профанацией должны казаться каждому истинному ученому публичные нарекания на сотрудников по призванию из-за неравенства в окладах и гонорарах и печатные выпрашивания лишней тысячи на чаек из государственного казначейства»140. В другой своей заметке Б.В. Никольский отмечал, что «жалование, т. е. государственная поддержка ученым, всегда было, да и должно быть равномерно для всех специальностей, для всех дарований. Но дальнейшее улучшение благосостояния профессоров — не может и не должно ложиться на государство, а всецело зависит от общественных потребностей и гонорарного сбора, т. е. от наличного спроса на ту или другую отрасль знаний и даровитости профессора»141. Интересно, что подход Б.В. Никольского к университетскому преподаванию, увязывающий его с общественным заказом, вызвал единодушное осуждение в либеральной печати
Наиболее значимый официальный проект 1890-х гг., связанный с исто рией университета, — биографический словарь преподавателей, подготов ленный к его 75-летнему юбилею143 под редакцией профессора Н.А. Меншуткина144, не имел, разумеется, четкой идеологической направ ленности, будучи задуман в качестве «памятника» корпорантам и продолже ния труда В.В. Григорьева. Максимально фактологичным и «безоценочным», хотя и масштабным по замыслу и исполнению, был труд С.В. Рождественского «Исторический обзор деятельности Министерства на родного просвещения. 1802–1902», подготовленный к юбилею этого ведом ства145. Приват-доцент (впоследствии профессор) по кафедре русской исто рии Петербургского университета, С.В. Рождественский — один из значи тельных представителей историографии российского образования в начале ХХ в. Освещение последующих студенческих волнений и университетского вопроса в целом происходит в книге в контексте деятельности МНП. Без ка ких бы то ни было суждений он рассматривает деятельность Д.А. Толстого, направленную на пересмотр Устава 1863 г. и последствия для преподава тельского состава принятия Устава 1884 г., при этом наиболее важной из пе ремен считает «устранение выборного принципа, краеугольного камня уни верситетской автономии»146. Также хроникальный характер носит изложение истории студенческого движения 1880–1890-х гг.147 Изложение С.В. Рождественского ценно тем, что находящийся «между правительством и корпорацией» и по понятным причинам воздерживающийся от оценочных мнений автор указывает на те факты и факторы, которые являлись наиболее важными для истории отношений корпорации и власти с точки всех основных действующих лиц.
Если работы А.И. Георгиевского и С.В. Рождественского написаны академическим языком и сдержаны в суждениях, то совсем иначе выстроена риторика открытых политических оппонентов «освободительного движения» по университетскому вопросу. В качестве образчика такого рода литературы, где немало места уделено и Петербургскому университету, можно указать на тексты небезызвестного консервативного публициста Ф.П. Еленева, который дает незатейливую схему организации студенческих беспорядков. Их тайными организаторами выступают заграничные враги России, которые используют российских эмигрантов, те, в свою очередь, манипулируют своими здешними агентами, возбуждающе действующими в отношении студенческой толпы, подверженной стадному чувству. Студенческим беспорядкам при этом не противостоят, а потакают профессора-либералы148.
Показательно, однако, что в академической среде вплоть до середины 1900-х гг. подобных по тональности текстов не появлялось. Пожалуй, с первым аналогичными откровениями выступил один из аутсайдеров университетской корпорации — профессор, академик, член Союза русского народа А.И. Соболевский, вынужденный покинуть университет после революции 1905–1907 гг. под давлением революционного студенчества и с «молчаливого одобрения» либеральной профессуры. В сентябре 1908 г. академик обрушился как на «революционное студенчество», так и на своих бывших коллег с обвинениями: «Когда с достижением автономии Совет Санкт-Петербургского Университета упразднил всю инспекцию от старших до последних чинов и оставил все залы, аудитории и коридоры в распоряжении студентов, в стенах Университета водворились и публичные женщины, и карманные воры, и сыщики. Кражи верхнего платья с вешалок, книг и шапок со столов, кошельков из карманов студентов — сделались явлением вполне обычным
«Борьба за культуру» и социальный контекст
Своеобразный итог изучению роли университета как центра революционного движения и противостояния властям в 1905–1907 гг. подводит работа В.П. Яковлева (1980)350. Следует также указать на кандидатскую диссертацию А.И. Лейберова (1981), в которой раскрываются проблемы студенческого движения в Петрограде в период с лета 1914 г. по февраль 1917 г.351. Заметными событиями в исследовании революционной деятельности студенчества стала также диссертация М.В. Борисенко «Студенчество Петербурга в 1907–1914 гг.» (1984)352 и составление указателя «Универсанты-большевики» (Н.Н. Каретникова, В.С. Брачев)353. Однако, несмотря на введение в научный оборот новых источников и фактов по истории революционного движения, принципиально новых концептуальных положений, с нашей точки зрения, эти труды не содержали (обзор историографии вопроса см., в частности, в работе М.В. Борисенко354).
Среди трудов, в которых затрагивается проблема взаимоотношений университетских корпораций и власти, следует выделить работы А.Е. Иванова, в центре внимания которого во второй половине 1970–1980-е гг. оказались вопросы истории как студенческого движения, так и руководства высшей школой Российской империи. По первому направлению следу ет отметить статью в «Исторических записках» «Демократическое студенче ство в революции 1905–1907 гг.» (1982), являющуюся масштабной реконст рукцией студенческого движения в высших учебных заведениях в период I Русской революции, особенно ценную с точки зрения статистических выкла док355. По второму направлению укажем на его статью «Управление высшей школой России в конце XIX – начале XX вв.» (1983). В рассматриваемый хронологический период, по мнению автора, в области высшего образования торжествовали идеи охранительства, связанные, в первую очередь с именами министров И.Д. Делянова и Л.А. Кассо, которые являлись наиболее актив ными их проводниками356. Политика МНП характеризуется им как «безог лядная консервативность»357. Автор полагает, что основным стремлением ученого сообщества в данный период являлось достижение университетской автономии, потерянной после принятия Устава 1884 г. По мнению А.Е. Иванова, позицию профессорской корпорации по вопросу организации управления высшей школы высказал Д.И. Менделеев, полагавший, что управление стоит сконцентрировать в МНП, т. е. за централизованное управ ление: «Осуществление этого проекта связывалось с широкой академической автономией университетов и институтов, недостижимой, как показала жизнь, в условиях самодержавия»358. Согласно наблюдениям исследователя, рево люция 1905–1907 гг. несколько смягчила зависимость университетов от ад министративных инстанций, но с наступлением реакции правительственная диктатура в стенах высшей школы была восстановлена359, в целом же рефор мы царского правительства, в частности, буржуазные реформы П.Н. Игнатьева, не удовлетворили ученую корпорацию360.
Таким образом, советская историография при всех своих несомненных достижениях, не открыла каких-либо новых сюжетов в истории академической корпорации Петербургского университета. Основные события, положительные и негативные персонажи, система аргументации перекочевали из дореволюционной публицистики в научные нарративы советского времени. Вслед за предшественниками советские ученые относили начало появления организованного студенческого движения как общественного явления ко второй половине 1850-х гг., связывая его с защитой студенчеством своих академических прав, отмечали трансформацию студенческой борьбы за автономию высшей школы в начале 1900-х гг. в широкое демократическое движение при поддержке пролетариата; главными же темами советской историографии стали отношения студенчества и власти в первые десятилетия ХХ в. и университет в революции 1905–1907 гг. Изучение преподавательского корпуса и история профессорской коллегии находились на периферии исследовательских штудий. Широкое введение во второй половине 60–80-х гг. в научный оборот архивных материалов было связано, главным образом, с историей революционного движения в стенах университета и носило скорее иллюстративный характер по отношению к господствующей историографической концепции. Очевидно, однако, что для дальнейшего поступательного развития историографических штудий было необходимо не только введение в научный оборот новых источников, но и постановка новых вопросов, расширение горизонта научных исследований, для чего, в свою очередь, потребовалось кардинальное изменение того социального контекста, в котором существовала отечественная историография.
Современная историография и исследовательские перспективы Действительно, новый период в развитии историографической традиции связан со снижением зависимости историографии от идеологии, что не могло сказаться, как на проблематике, так и на характере исследований истории в области истории как российской высшей школы в целом361, так университетской корпорации Петербургского университета. В то же время большинство отечественных публикаций 1990-х гг. отражают некую историографическую инерцию: в центре внимания остаются сюжеты, традиционные для советской историографии, связанные с темой взаимоотношений университетов и власти в контексте истории «освободительного движения». Так, Е.Р. Ольховский одну их своих статей (1993) посвятил Добролюбовской демонстрации 1886 г.362, В.М. Кручковская (1996) — анализу студенческого движения начала XX в363; Р.Ш. Ганелин (1999) проводит параллели между студенческими волнениями в столичном университете и движением в Тарту364. Среди работ этого ряда стоит выделить кандидатскую диссертацию Н.Г. Завадского (1991), в которой автор пытается проследить борьбу социал-демократических партий за влияние на учащихся365, проходившей как путем заигрываний и обещаний со стороны правых партий, так и посредством участия в студенческих демонстрациях и забастовках со стороны левых366; в своих следующих работах о студенчестве и политических партиях Н.Г. Завадский уделяет внимание другой важной теме — положению студенчества в годы Первой мировой войны
Июль 1907- 1910. В круговой обороне: корпорация между «министерством» и «революцией»
Как видим, прямым следствием структуры университетской корпорации, закрепленной уставом 1884 г., была организация системы университетского преподавания, закреплявшая организацию науки вокруг кафедр. До некоторой степени кафедральная структура, строго ориентированная на выпуск студентов соответствующего отделения, затрудняла и эволюцию системы университетского преподавания. Например, победой корпорации над мини-19 стерской бюрократией в конце 1880-х гг. был перенос кафедры географии с историко-филологического на физико-математический факультет20. Что же касается открытия новых кафедр, то в рассматриваемый период их практически не происходило. Таким образом, накапливалось очевидное отставание наличных университетских институтов и связанных с ними учебных программ от требований науки. Ярким примером может служить ситуация в гуманитарных науках, где такие дисциплины, как психология и социология (влияние которых в этот период резко усиливается), занимали (прежде всего в виду отсутствия соответствующих кафедр) периферийное положение во всей системе университетского преподавания. Как ни парадоксально, только в 1919 г. в условиях начинающейся советизации университета и трансформации его структуры для корпорации стало возможным коренным образом поменять «циклы наук» и направления преподавания21.
Как правило, университетские кафедры замещались ординарными или экстраординарными профессорами (или «исправляющими должность» [и. д.] ординарных или экстраординарных профессоров). Как правило, магистратура ординарного профессора могла быть замещена после двухлетнего срока пребывания в должности экстраординарного профессора (при освобождении соответствующей штатной вакансии). Приставка «исправляющий должность» означала, что профессор не имеет докторской степени. В очень редких случаях кафедры замещались «заслуженными профессорами», т. е. отслужившими 30 лет в профессорском звании, и получающими пенсию «внештатными профессорами», в исключительных случаях — «приват-доцентами, читающими обязательные курсы». Два последних варианта почти всегда были связаны с переходным состоянием кафедры от одного «полноценного профессора» к другому. При этом назначены по штату (штатное расписание утвер ждено еще в 1884 г. вместе с уставом университетов) были соответственно 41 ординарный и 17 экстраординарных профессоров (см. штатное расписание выше, табл. 2).
Статус «сверхштатного» профессор мог иметь по разным причинам (отсутствие вакансии штатного профессора, работа в другом ученом заведении и т. п.). Вне зависимости от своего статуса и степени реального участия в учебном процессе все профессора составляли Университетский (профессорский) совет, где пользовались равными правами. На практике это приводило к тому, что примерно половина членов Совета пребывала в составе университета либо «вне штата», либо «сверх штата», а заседания профессорской коллегии часто проходили при минимальном кворуме. Если штатные профессора и лекторы университета получали законодательно зафиксированное вознаграждение (жалование и «квартирные»), то оплата лекций и занятий сверхштатных и внештатных профессоров и приват-доцентов (не включенных в штатное расписание) определялась факультетами и утверждалась Советом университета в рамках средств, предоставленных МНП и т. н. «специальных средств» университета (доходов — прежде всего студенческой платы «за учение»).
Проблема кворума впервые была поставлена Д.И. Менделеевым в заседании 17 декабря 1887 г., последовавшем за срывом заседания 20 ноября, когда на него явились только 37 членов Совета22. Действительной причиной срыва заседания был конфликт ректора с частью членов Совета — ректор не пожелал ждать опоздавших членов Совета более 15 минут и закрыл заседание, чтобы не рассматривать претензии профессоров по поводу бюджета университета на следующий год. Подобного рода бюрократическая уловка вызвала настоящий скандал и естественное осуждение корпорации23. Однако для решения этой проблемы понадобилось специальное постановление Госу дарственного совета Империи (высочайше утвержденное в мае 1888 г.), согласно которому было подтверждено, что заседания университетских советов, проводимые в учебное время, требуют присутствия по меньшей мере половины наличного состава его членов, а на заседаниях, проводимых в каникулярное время, допускается наличие и меньшего числа членов. При этом эти последние собрания не обладали правом производства баллотировки на какие-либо должности и голосования по диссертациям24