Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Научно-теоретические аспекты проблемы .15
1.1 Степень изученности проблемы .15
1.2 Источниковая база исследования .31
Глава 2 Механизмы воздействия власти на систему ценностей провинциального дворянства в первой половине XIX столетия 36
2.1 Условия и особенности формирования ценностных ориентиров в дворянской провинциальной среде .36
2.2 Сословное законодательство как средство формирования верноподданнических настроений дворянства 46
2.3 Путешествия как форма взаимодействия столицы и провинции 64
2.4 Специфика осуществления государственного контроля в системе дворянского образования 81
Глава 3 Трансформация ценностных ориентиров провинциального дворянства в первой половине XIX столетия 100
3.1 Семейные ценности 100
3.2 Религиозные убеждения 114
3.3 Сословные ориентиры 133
Заключение 164
Список использованной литературы и источников 170
Приложения 202
- Условия и особенности формирования ценностных ориентиров в дворянской провинциальной среде
- Путешествия как форма взаимодействия столицы и провинции
- Семейные ценности
- Сословные ориентиры
Условия и особенности формирования ценностных ориентиров в дворянской провинциальной среде
При всей неоднозначности подходов к индивидуальным и групповым ценностям, исследователи единодушны в признании их динамичности и конкретно-исторического характера. Они определяются не только «фоном эпохи», но и отдельными историческими событиями и процессами, особенностями отдельных социальных групп, личностным развитием конкретного человека. Применительно к провинциальному дворянству первой половины XIX столетия – периода острейших социальных противоречий, лавирования правительства между либеральным и реакционным курсом, страхом самодержавия перед «революционной заразой», насыщенной военно-политической истории, трансформация ценностей ожидаема и логична. При этом явно выделялись факторы как общероссийского, так и регионального масштаба, во многом определившие этот процесс:
1) внутрисословная иерархия – дворянство с момента своего формирования отличалось пестрым составом и различалось по имущественному положению, происхождению, чинам, титулам, месту проживания, семейному положению, конфессиональным и этническим признакам. Разница в положении различных категорий дворян была колоссальной и, безусловно, влияла на ценностные ориентиры дворянства. Столичная аристократия, приближенная ко двору и имеющая существенное политическое влияние, находилась на высших ступенях социальной иерархии. Рядовой провинциальный дворянин вел совершенно иной образ жизни, и соответственно, имел иные устремления. Даже провинциальное дворянское общество, как, например, в Пензенской губернии, по свидетельству самих дворян, «резко делилось на слои и разряды»93.
Важнейшим индикатором имущественного положения дворянина было количество крестьян и состояние деревень, принадлежащих помещику. В провинциальной дворянской среде обеспеченное дворянство составляло очень низкий процент. Если исходить из традиционной классификации, то, например, согласно реестру дворянским спискам Нижегородской губернии 1830 г. крупнопоместное дворянство (владельцы более 500 д. м. п) было представлено одним владельцем, среднепоместное (101–500 д. м. п.) – 7, мелкое – 14 (см. приложение 2). Обобщенные данные по губернии, составленные к 1860 г., свидетельствуют о том, что среди 508 имений, принадлежащим владельцам более 100 д.м.п., только 15, 35 % относились к крупнопоместным. Подобная картина наблюдалась и в Пензенской губернии, где на 446 среднепоместных владельца приходилось 76 крупных (14,55 %) (см. приложение 3). Значительное количество детей в дворянских семьях (в основном, более 6) требовало существенных материальных затрат. Так, в «Нижегородских губернских ведомостях» от 24 августа 1846 г. сообщается, что в Нижегородской губернии в этот период проживало около 159 000 душ, то есть на каждый дом приходилось «по 7 2/5 жителей обоего пола»94 . Соответственно, даже крупнопоместные дворяне нередко являлись такими чисто формально, закладывали и перезакладывали имения, попадали в долговые ямы, имели множество недоимок (см. приложение 5).
Английский офицер Д. Э. Александер, оставивший запискио путешествии по России 1829 г., отмечал, что облик сельских поселений существенно различался по всей империи и во многом зависел от уровня обеспеченности их владельца – у рачительного хозяина и крестьяне жили«в благоустроенных деревнях, в чистых избах», а у дворянина, «стесненного в средствах», и крестьянские избы были грязными и ветхими, а крестьяне выбивались из сил, «чтобы обеспечить помещика самым необходимым».95
Весьма существенной была разница в положении потомственного и личного, приобретенного дворянства. Не случайно в архивных документах постоянно встречается презрительно-высокомерное отношение родового дворянства к «грязным выскочкам», «крапивному семени», «простолюдинам» и «лицемерным особам». При этом личное дворянство превосходило потомственное в численном отношении. Так, «Нижегородские губернские ведомости» от 20 марта 1846 г. сообщают, что в Нижегородской губернии в тот момент находилось 1062 потомственных дворян, в то время как «дворян личных 11171» 96 . При таком численном превосходстве неудивительно, что личное дворянство в системе управления играло весомую роль, занимало административные должности «прямо со школьной скамьи» и нередко действовало «наперекор воле монарха»97.
Для формирования ценностных ориентаций большое значение имела и принадлежность к титулованному дворянству, которое, как правило, обладало более высоким социальным статусом, имело больше возможностей для получения образования и продвижения по службе. Так, удельный вес титулованного дворянства в Пензенской губернии к началу XIX в. составлял 24%, причем преобладали князья (42), графов было меньше (10)98.Однако, знатность дворянского рода не всегда была гарантией материального благополучия дворянина. С. Д. Хвощинская, выпускница Московского Екатерининского института, в котором училось самое родовитое дворянство, свидетельствовала, что между дворянскими семьями, входящими в 6-ю часть родословной книги определенной губернии, которые считали «сливками» общества, встречалась «страшнейшая бедность»99.
В Пензенской губернии, как полиэтничном регионе, определенное влияние на систему ценностей местного дворянства оказывала и конфессиональная принадлежность. В этом отношении показательна длительная борьба выходцев из татарской дворянской знати (она составляла здесь 18 % от всего потомственного дворянства) за возвращение статуса дворянина, которого они были лишены при Петре I по причине отказа от насильственной христианизации. Только в 1797 г. к потомственному дворянству вновь были причислены 350 татар, в том числе 96 – из Пензенской губернии 100 .Однако значительная часть татарских мурз столкнулась со значительными сложностями при попытке вернуть себе дворянство. Они смогли добиться включения в V часть родословной книги Пензенской губернии, но так и не были утверждены в княжеском достоинстве. Внутреннее несогласие с подобной позицией правительства демонстрирует тот факт, что многие из них, как род князей Костровых, продолжали пользоваться княжеским титулом в официальных бумагах вплоть до октября 1917 г. 101 Значительной части татарского населения поволжских губерний, особенно с изменением «Табели о рангах» 1722 г. Николаем I, было сложно достичь статуса даже личного дворянина. Обозначенную тенденцию подтверждает тот факт, что к моменту проведения I Всероссийской переписи населения 1897 г. в Нижегородской губернии личное татарское дворянство отсутствовало совсем, а в Пензенской составляло всего 23 человека102 (приложение 4).
По данным И. Р. Габдуллина, основная масса татарского дворянства не имела и крупных земельных владений. Отсюда и применяемый к ним эпитет – «чабаталы мурза», что в переводе значило – «лапотные мурзы»103.
2) домашнее воспитание и усадебная среда – первые представления о патриотизме, дворянской чести, достоинстве, долге, милосердии закладывались в семье родителями и ближайшим окружением «недорослей». При этом мужское и женское воспитание имело свои особенности, что отразила даже периодическая печать изучаемого периода. Так, в журнале «Сын Отечества» за 1826 г. указывается, что целью мужского воспитания является развитие ума, который необходим, прежде всего, для умения властвовать над собой, а женского – «образование сердца»104.
В воспитательном отношении важнейшее значение имел и «фон» усадебной жизни с её насыщенной особым смыслом символикой, интеллектуальным общением, музицированием, театральными представлениями, литературными вечерами, с одной стороны, и реалиями крепостнической действительности, с другой. Как подметил Г. В. Плеханов, благородное сословие испытало на себе влияние и крестьянской «передней», и иностранцев-учителей105.
Усадьба была индикатором сложной внутренней иерархии дворянства, социального статуса каждого владельца. Особое положение титулованной дворянской аристократии усадьба отражала в определенном наборе обязательных компонентов. Так, А. П. Беляев называл имение графа А. К. Разумовского Ершово Чембарского уезда Пензенской губернии: «барским в полном смысле слова», перечисляя обязательные составляющие такого имения: редкие фруктовые деревья в оранжереях, сад с испанскими вишнями, теплицы, парники, всевозможные мастерские: слесарня, столярная, каретные и ткацкие 106 . Усадьбы средних и мелкопоместных владельцев выглядели скромнее, и главное, соответственно, влияли и на самосознание своих владельцев.
Путешествия как форма взаимодействия столицы и провинции
В первой половине XIX столетия одной из форм взаимодействия столицы и провинции были визиты императора и членов императорского дома по губерниям Российской империи. При этом они приобрели более регулярный характер, чем в предыдущий период. Это объяснялось не только особенностями социального статуса императорской семьи, но и трансформацией государственного аппарата – тенденция к его усложнению и расширению требовала всестороннего контроля за всеми его звеньями, в том числе и за органами власти на местах.
Если говорить непосредственно об Александре I и Николае I, то каждый из них имел и собственные, личные мотивы для визитов в провинцию. Как отмечает Н. А. Кондалова, после событий 1812–14 гг. объективной необходимостью стало ознакомление Александра I с внутренним положением дел в стране, «вошедшим в явный диссонанс с её внешнеполитическим триумфом»185. Иные причины путешествий императора выделяются в записках французской фрейлины при российском дворе С. Шуазель-Гуфье: он любил путешествовать инкогнито, легко входил вдоверие людей, «расспрашивал их и таким путем открывал разные скрываемые от него злоупотребления властью»186.
Что касается императора Николая I, то он путешествовал по провинции хотя и реже, чем Александр I, но тоже достаточно регулярно. Видимо, здесь преобладающим было желание полного контроля над умонастроениями подданных и ситуацией на местах, а также имели место личные интересы.
Ознакомление с жизнью провинции было важной составляющей образовательной программы наследников престола. Они также бывали гостями провинциальных губерний в качестве «особых путешественников».
Для однообразной и «вялотекущей» провинциальной жизни приезд императора был событием эпохальным, чрезвычайно важным и особенным. Особенно, если высочайший визит в губернию совершался впервые. В частности, в Пензенскую губернию представители императорской фамилии до начала XIX в. визитов не совершали вообще. Но в первой половине столетия Пензенскую губернию «осчастливили» своими посещениям и великий князь Михаил Павлович (1817), императоры Александр I (1824 г.) и Николай I (1836 г.), великий князьАлександр Николаевич (1837)187.
Нижегородская губерния также была не обделена вниманием «высоких» путешественников. Поскольку она располагалась по соседству с Пензенской, маршруты членов императорской фамилии нередко пролегали через обе эти губернии. Так, великий князь Михаил Павлович в 1817 г. побывал и в Нижегородской губернии. НиколаяIгуберния торжественно встречала в 1834 г. Наконец, наследник престола Александр Николаевич посетил Нижегородскую губернию в то же время, что и Пензенскую188.
Отношение провинциального дворянства к императору и другим представителям правящей династии наглядно демонстрирует официальная переписка, связанная с организацией подготовки к высочайшим визитам. Так, узнав о готовящемся в Нижегородскую губернию путешествии императора, дворянство не скрывало своего ликования, распространяя радостную новость о том, что «Его Императорское Величество соизволит ощастливить высочайшим посещением здешнюю губернию»189.
Подобные чувства распространялись и на других представителей императорской фамилии. О ликовании «господ благородных дворян» сообщается в рапортах пензенскому губернатору М. М. Сперанскому во время подготовки к визиту великого князя Михаила Павловича в августе 1817 г.190Нижегородский помещик А. Остафьев, узнав о предстоящем визите Михаила Павловича в августе 1817 г., писал, что будет встречать его Императорское Величество «с великим восхищением»191.
Всеобщее ликование и восторг – ожидаемые властью эмоции дворянства – во многом «обеспечивались» губернскими и уездными предводителями дворянства. Это делалось через программирование подобного поведения в непосредственных обращениях к дворянству, «программах аллегорических картин» (см. приложение 8) и официальной переписке. Так, нижегородский губернский предводитель призывал местное дворянство «вместе разделить совокупно то вожделеннейшее удовольствие, которым благородное дворянское сословие осчастливится» 192.
Интересно, что дворянство стремилось продемонстрировать верноподданнические чувства даже отсутствующих дворян и ручалось,«что и они с тем же верноподданническим благоговением и той же любовью разделят общий восторг», «вменят за счастие» присутствовать на таком грандиозном торжестве, а самое главное – будут движимы чувством «верноподданнического усердия»193.
Распространяя известие о предшествующем визите императора, губернские предводители дворянства не сомневались в том, как именно будет воспринято«всерадостное известие» местным дворянством: «Весть сия конечно примется с восторгом»194. Типичное для дворянства желание видеть императора лично, быть с ним знакомым, общаться с ним ещё более возрастало при получении подобных известий, которые усугубляли «желание каждого» быть удостоенным «лицезрения Всемилостивейшего Государя»195.
В официальной переписке подобного рода представителей местных органов дворянского самоуправления неоднократно подчеркивается, что «желание удостоиться лицезрения Его Императорского Величества» носит всеобщий характер. В частности, в 1817 г. во время визита в Нижегородскую губернию великого князя Михаила Павловича сквозь официальную переписку читается внешнее стремление власти через органы сословного самоуправления продемонстрировать каждому дворянину, независимо от его статуса, титула и должности, свое особое отношение к нему, подчеркнуть исключительность его положения. Так, нижегородский губернский предводитель дворянства сообщал, что он «честь имеет» пригласить «почтеннейшее благородное Дворянство», как имеющее должности по дворянским выборам, так и не должностное в Нижний Новгород для подготовки к особому визиту196. Однако, статус приглашенных дворян все же имел значение, о чем свидетельствуют их списки, составленные в соответствие с чинами (приложение 7).
Предводители дворянства ориентировали местное дворянское общество на ответные проявления верноподданнических чувств к престолу. Так, в процессе подготовки к визиту в ту же губернию императора Николая I губернский предводитель нижегородского дворянства писал Ардатовскому уездному предводителю 5 сентября 1834 г.: «Уверен, что каждый член благородного сословия примет в том участие»197. При этом местная власть всячески мотивировала дворян к ожидаемому от них поведению, подчеркивая, что она «вполне ценит и понимает» подобное стремление198.
Насколько верно отразила эта переписка истинное отношение дворянства к императору и великим князьям, действительно ли оно было охвачено «всеобщим ликованием»? С одной стороны, большинство дворян давали на приглашение губернского предводителя собраться для решения организационных вопросов по поводу встречи императора или членов императорской семьи, стандартный ответ. Они изъявляли согласие прибыть в Нижний Новгород среди других «наличных дворян» для совещания «о встрече и угощении Его Императорского Величества великого князя Михаила Павловича» и непременно добавляли, что с особым удовольствием явятся «в сие Собрание для общего совета»199.Однако, тот факт, что целый ряд уездных предводителей дворянства отказываются прибыть в Нижний Новгород для подготовки к высочайшему визиту под предлогом болезни, заставляют усомниться в повсеместном восторге дворянства по этому поводу.
Так, М. Бессонов (с. Спасское) приносит губернскому предводителю дворянства «искреннейшее благодарение» за «зделанную честь приглашением меня в г. Нижний, для встречи прибытия Его императорского высочества государя великого князя Михаила Павловича, но при этом отмечает, что он поставил бы «за щастие» лично предстать в назначенный срок лично перед «высочайшим и знаменитым посетителем», но болезнь «кружением головы и страдание от простуды горла» лишает его приятного удовольствия200. Помещик А. Остафьев (с. Лопатино) в письме от 17 августа 1817 г. также благодарит Г. А. Грузинского за приглашение «на щет встречи и проводов» и пишет, что «за великое себе щастие предпочел прибыть в Нижний к назначенному времени» 201 . Но и он ссылается на болезнь «грудную с жестоким кашлем»202. Дмитрий Татлеев в письме от 20 августа 1817 г. ссылается на другую причину: отпуск местного уездного предводителя, чьи обязанности «по предписанию начальства» отправлял автор письма, которому явиться «к 20-му числу в губернский город никак невозможно».
Семейные ценности
Приоритет ценности семьи над всем остальным, характерный для дворянского сознания, нашел отражение во многих источниках.
В основе взаимоотношений мужа и жены все чаще был не расчет, как ранее, а искренние чувства. Отец В. А. Инсарского свою жену, по свидетельству мемуариста, «чрезвычайно любил и уважал», «постоянно с ней заигрывал» и использовал «нежные обращения»305. С. В. Шереметев, горячо любящий свою жену Татьяну Ивановну, в своем завещании наказывал детям: «Положить меня в кашлотовом зеленом моем сюртуке. В нем я был, когда скончалась праведная моя Татьяна Ивановна Шереметева»306.
Рост образованности женщин, активное их участие в управлении имением вели к изменениям в положении дворянок в семье. Так, если в XVIII веке глава семьи был непререкаемым авторитетом, то в изучаемый период пензенский дворянин А. М. Инсарский, «образцовый семьянин», был «немножко под башмаком» у своей жены. Его сын, мемуарист В. А. Инсарский иронизировал, что мужья «под каблуком» встречались в Пензенской губернии повсеместно: «Большей частью так называемый глава дома подвергается в это приятное положение» 307 . Но это не меняло представлений об идеале жены. Так, в «Письмах из Москвы в Нижний Новгород», опубликованных в журнале «сын Отечества» в 1814 г., читаем: «Лучшее украшение женщины, особливо матери семейства, – скромность и умеренность»308.
Большое влияние на обычные дворянские семьи оказал подвиг жен декабристов, последовавших за своими мужьями на каторгу. Несмотря на все испытания и различные ограничения в правах309, многие из них предпочли погибнуть, но не оставить мужа в беде. Этот пример бесконечной верности и преданности супругов затем годами обсуждался в дворянском обществе. Подобные примеры поведения демонстрировало и дворянское провинциальное общество. Так, нижегородская дворянка, жена польского шляхтича Дементия Еваровского Анастасия последовала за своими родственниками, «находящимися за сделанные ими преступления на поселении в Сибирь». Интересно, что родственники не приняли такой жертвы и она была вынуждена «просить возвратить ее в прежнее жительство»310.
Родственные связи очень ценились в дворянской среде. На них опирались в просьбах о помощи покровителям, благодаря им прощались обиды и проступки. Не было принято бросать своих родственников в тяжелой жизненной ситуации.
В дворянских семьях по-прежнему была принята помощь старших детей младшим, отношения между детьми регулировались родителями. Им старались привить уважение друг к другу и осознание того, что братья и сестры – самые близкие люди. Так, Сергея Шереметева, поссорившегося с братом, отец наставлял иметь с родными «большое согласие», поскольку оно «есть первое благополучие и путь к милости Божьей». Он призывал своих детей строить отношения так, «чтобы ничто не могло поколебать вашу любовь». Он напоминал сыну, что брат – очень добрый и любит его, убеждая в день его именин забыть все ссоры и написать письмо брату311. Он же завещал своим детям не ссориться после его смерти. Зная, что между наследниками часто возникают распри из-за разделов имения, отец предостерегал детей не делить имение «без существенной надобности». Для предотвращения раздоров в помощь своей супруге для управления и распоряжения имением он назначал старшего сына Сергея Васильевича:
«Уверен – братья, преисполненные к нему сердечной привязанности, как к истинному другу дадут в том и доверие, которого общее их благо и спокойствие требует»312.
Мать Сергея Шереметева возмущалась тем, что он не пишет писем «братцам и Наташе и Оленьке», не зная, чему такой поступок «приписать». Она считала письма главным доказательством любви между родными в разлуке и просит сына «ради Бога писать родным». Аргумент при этом был один – «сохранять родство есть первый долг», а «быв розно надобно писать и тем доказывать свою любовь»313. Младших детей берегли от плохих новостей:
«Катерины Ивановны уже больше у нас нет старайся осторожно сказать братцам»314. Авторитет родителей, принцип беспрекословного подчинения детей их воле по-прежнему были основой взаимоотношений старших и младших поколений в семье. Уважение к родителям как непреложный закон семейных взаимоотношений транслировалось от поколения к поколению, прослеживалось в переписке как рядовых, так и аристократических дворянских семей. В частности, Варвара Панина в письме своей матери Анне Артамоновне, датируемом 1800 г., отмечала, что вся семья «препоручает» ей засвидетельствовать свое почтение и попросить родительского благословения. Отношение к матери проявляется в каждом выражении, используемом автором, – «истинное почитание», «совершенная преданность», «навсегда покорнейшая дочь»315.
Декабрист А. П. Беляев, детство которого прошло в имении Ершово Чембарского уезда Пензенской губернии, вспоминал о том уважении и страхе, которые они, дети, испытывали к своему строгому отцу. Любое приказание отца они исполняли в точности. Если он отдыхал после обеда, то все ходили на цыпочках и говорили шепотом. При этом дети «безмерно» любили отца и были счастливы от «малейшей ласки» 316. При этом причина такого безоговорочного послушания крылась не в суровых методах воспитания, а в особой «нравственной силе» отца А. П. Беляева.
Нижегородские дворяне Шереметевы даже через письма пытаются воспитывать своего сына Сергея и внушить ему необходимость послушания родителям: «Нехорошо не слушатца не давай себе воли надобно себя так держать что слова отца и матери должны быть законом»317. Родители сами от себя пытались скрыть, что на сына «кажетца обижены», если его поведение не соответствовало их ожиданиям, но находили ему различные оправдания: уверяли себя, что сын их любит, а причина его поступков – ветреность. Они успокаивали себя тем, что сын «так добр», что сам осознает, что родители правы318. Любую критику в адрес сына они заканчивали уверениями в том, что очень им довольны, а их беспокойство – от «чувств» к нему.
С другой стороны, несмотря на строгости, родители относились к детям с бесконечной и всепрощающей любовью. Те же Шереметевы писали сыну 14 февраля 1810 г., что никогда не имели о нем «дурных мыслей», поскольку это их бы «убило». Они объясняли сыну, что ему трудно понять их чувства, но придет время «которое ты тоже будешь знать как детей любить и как ими интересуются»319. Они очень тяжело переживали разлуку, когда дети покидали отчий дом. Даже глава семейства мог в таких случаях дать волю своим чувствам, как В. С. Шереметев, который с трудом переносил зиму в нижегородском имении, поскольку туда редко доставлялись письма от сына. Он писал сыну, что «ково любишь того и минуты щитаешь», что «быть розно очень неприятно»320. Отцу очень хотелось скорее увидеть сына и он даже вообразить не мог, как он вырос. В другом письме подобные чувства описывает сыну мать: «Мой друг мне кажется будто я ещё больше тебя стала любить оказалось больше нет минуты которою я не была бы занята тобою»321.
Помещица А. С. Жукова, сын которой вел разгульный образ жизни и тем самым обрек и мать, и свою семью на нищету, отмечала: «При всех прискорбных свойственных раздраженным матерям чувствам…по материнскому сердолюбию, с униженным горестию сердцем прощала я ему все его непокорности»322. Титулярный советник А. В. Сомов со своей женой Марьей Антоновной осмелились обратиться к самому императору, когда своевольный поступок их дочери стал причиной судебного разбирательства. Родители писали, что в Нижегородском совестном суде рассматривается дело о самовольном замужестве их дочери Веры и «по состраданию родительскому» и «к ней сердоболью» они её прощали и просили не «подвергать ея ответственности пред законами»323.
Дети занимали особое место в семье, они были смыслом существования родителей. Мир дворянского ребенка, его мировоззрение и потребности – интересный, но малоизученный аспект дворянской повседневности. Не случайно историю детства в целом, не говоря уже о её сословных аспектах, О. Е. Кошелева назвала «несуществующей» областью исследования324.
Сословные ориентиры
Основой сословного самосознания дворянства с момента формирования этого сословия составляло понятие чести. При этом дворянство традиционно дифферинцировало честь на родовую, семейную и личную. Первоначально честь ассоциировалась дворянством исключительно с родом, своим происхождением, статусом семьи в обществе, в то время как понятие личной чести в сознании дворянства практически отсутствовало. Действительно, если дворянин считал себя холопом царя или преданной слугой вышестоящего начальства, трудно приложить к нему дефиниции «честь» и «достоинство». Но уже со времен Екатерины Великой, которая внушила высшему сословию, что дворянин – это не повинность, а почетное звание, признание заслуг перед Отечеством, начинается формирование в сознании дворянства понятия об индивидуальной чести и всех её составляющих.
Весомую роль в этом процессе сыграла нравоучительная литература, рисующая идеальный образ человека чести. Например, в петровском «Юности честном зерцале», многократно переиздававшемся в первой половине XIX века и имеющемся в библиотеке практически каждого дворянина, категория «честь» является доминирующей, раскрывается её содержание: дети, в первую очередь, должны содержать в «великой чести» отца и мать, ни про кого «худого не переговаривать», всё, что слышат, а особенно то, что служит «ко вреде, урону и умалению чести и славы» ближнего – не разглашать. Человек чести не должен употреблять «неполезных слов», вести «непотребные речи», подвергаться гневу, ярости, вражде, ссоре и злобе, обманывать людей, «ибо сие зло богу противно». Он не будет смотреть на других людей, «что они делают или как живут» и искать в них пороки. От недостатков, замеченных в других, как правило, надо беречься самому435.
Помимо названных основных составляющих чести, подчеркивается её внутренний, а не демонстративный характер: не поощрялось, когда дворянин сам подчеркивал свою «великую честь», внутреннюю «красу» отрока демонстрировали его скромность и смирение436. Подобную мысль проводят и другие нравоучительные издания: честь – нравственный критерий всех поступков дворянина, его внутренний стержень. В частности, в сознание дворян внедряются такие стереотипы: «Любление чести есть суета», «Честь – не хвала и не лесть»437.
Понятие чести носило весьма противоречивый характер. С одной стороны, эта составляющая сословной системы ценностей являлась объединяющим началом для всех слоев дворянства, проявлением некой корпоративной этики, с другой – её восприятие дворянством как нельзя лучше отразило дифференциацию сословия. Ф. Ф. Вигель на страницах своих мемуаров отразил явно отличающееся от столичного восприятие чести средним и мелкопоместным провинциальным дворянством, отразив его в распространенной в то время поговорке: «Что нам честь, если нечего есть»438. Неизвестный нижегородский дворянин, пожив в Москве и сравнив жизнь высшего общества с провинциальной, пришел к неутешительному выводу о том, что над дворянством уже не столько довлеет честь, сколько «страх, чтобы не казаться странными или смешными»439.
Понятие о чести как одном из нравственных приоритетов дворянства прививалось им с детства. Оно содержится в родительских наказах родителей своим детям. Подобные наказы, как правило, содержат такие предписания: всем сердцем любить Господа нашего Иисуса Христа, уважать и ценить своих родителей, избегать лжи, ярости, блуда, ненависти, прелюбодейства, вызывать у людей добрые чувства 440 . Преданность служебному долгу, верность слову, ответственность за свои поступки, уважение к старшим, милосердие к угнетенным и слабым, самообладание и тактичность рассматривались как качества, обязательно присущие человеку чести.
Такие же идеалы поведения транслировались в сознание дворянства и в учебных заведениях. Особое внимание там акцентировалось на том, что человек чести не может лгать. Так, одна из воспитанниц Екатерининского института Н. М. Ковалевская вспоминала, что лжи среди воспитанниц не было. Если кто-то совершал плохой поступок, сам чистосердечно каялся классной даме. Но выдавать подруг было не принято, это считалось «преступлением против чести». Воспитанницы молчали, хотя подвергались разным наказаниям за это – с них снимали передник, ставили в классе к доске или в столовой за черный стол»441.
«Прослыть» человеком чести для дворянина означало иметь внутреннее достоинство, осознание себя представителем благородного сословия. Благородный человек не мог себе позволить оскорбить или унизить другого, соответственно, не мог и сам терпеть подобных оскорблений. При этом не представлялось важным, кто обидчик – благородный не мог стерпеть унижения даже от императора. Если дворянин позволял себе подобные поступки, будь он представителем высшей придворной аристократии или бедным однодворцем, у других представителей сословия сразу возникал вопрос – можно ли его считать человеком чести. В этом отношении показательны «Записки» декабриста А. Е. Розена, который характеризует конфликтную ситуацию, связанную с оскорблением офицеров Николаем Павловичем, когда он был ещё великим князем. Чтобы сгладить этот конфликт, бывший командир явился в полк в финляндском мундире и стал доказывать, что в великом князе не меньше чести, чем в офицерах. Когда это не подействовало, он нашел нужный аргумент – его высочество «даже в пылу гнева и досады» не мог вас обидеть офицеров, поскольку император, его брат, регулярно носил их мундир442. Этот эпизод свидетельствует о ещё одной характерной черте сословного сознания дворянства – его особом отношении к внешнему выражению принадлежности к дворянской корпорации, важности сословной атрибутики. В данном случае одно упоминание об одинаковых мундирах усмирило возмущение офицеров поведением будущего императора.
Человек чести в представлении дворянской корпорации должен особенно уважительно относиться к женщине, заботиться о том, чтобы её репутация не пострадала в результате каких-либо необдуманных действий. В противном случае против него могло восстать все дворянское общество, он мог стать изгнанным не только из света, но и потерять свою должность или высокий статус. Подобная история, по воспоминаниям Э. И. Стогова, произошла с симбирским губернатором А. М. Загряжским, который часто взаимодействовал и с пензенским дворянством. Он был «очень недурен собою, строен, всегда щеголь», а кроме того, «неисправимый ловелас». Он ходил на свидания к дочери одного из самых уважаемых дворян симбирского общества, «нарядившись старухой». При этом он так хорошо гримировался, что «сам отец, встретив случайно эту старуху, не узнал кто она» и показал, как пройти к дочери. Когда А. М. Загряжский стал хвастать «мнимою интригою», губернское дворянство единодушно «ополчилось против него», угрожая ловеласу не только грандиозным скандалом, но и «кулачною расправою». А. М. Загряжскому пришлось «далеко не почетно» удалиться из Симбирска443.
Восстановление «поруганной» чести, как правило, происходило на дуэлях. Свое категоричное неприятие дуэлей выразил в свое время Николай I. Еще будучи великим князем, в своем письме И. Ф. Паскевичу от 3 марта 1822 г. он писал, что ненавидит дуэли, поскольку не видит в них «ничего рыцарского». 444 Подобное отношение к дуэлям, на первый взгляд, распространилось и среди подданных. Так, А. де Кюстин отмечал, что дуэль в России считали «делом страшным» – её не только запрещал закон, но и осуждало общественное мнение445.
Однако на практике дуэли были весьма распространенным явлением. Не ответить вовремя на вызов на дуэль считалось недостойным дворянского статуса. В таком случае было необходимо объяснить причину долгого молчания, как это сделал П. Нащокин в письме к С. В. Шереметеву: он отмечал, что обстоятельства заставляют его уехать и просил прощения за то, что не ответил сразу, ссылаясь на болезненное состояние, в котором он находился. В завершение письма его автор обещал «при первом удобном случае» кончить «начатое между нами дело»446. Далее он поясняет мотивы, побудившие его к дуэли: это поступок С. В. Шереметева, который посягал на его честь и на мундир, который он имел «щастие носить вместе с его Высочеством Государем». Автор просит обидчика в первый же день его выздоровления «назначить час и место»447.
В отдельных случаях благоразумие все-таки возобладало и дворянские ссоры заканчивались примирением. В частности, в письме неизвестного офицера от 9 мая 1815 г. читаем: «Живши с Вами всегда в дружбе, милостивый государь Сергей Васильевич, неожиданные неприятности вышли между нами, и видно провидение не хотело нас допустить до дальнейшей вражды… Теперь я все вернул, что было от сего потеряно: я дал слово с вами окончить ссору и тем более между военными столь долго её не может быть просто; и также уверен в вашей взаимности, забудем все, что было, останемся по-прежнему хорошими приятелями и скажем русскую пословицу: кто старое помянет тому глаз вон и так заживем по-прежнему»448.