Правовое оформление российского подданства сибирских народов в XVI–XVII вв.: Шертовальные записи и процедура шертования Слугина Виктория Александровна

Содержание к диссертации

Введение

Глава первая. Шертование и шерть в Российском государстве 38

1 Понятие «шерть» («шертные грамоты») в политическом дискурсе Российского государства в XV-XVI вв 38

2 Процедуры приведения в российское подданство сибирских народов в XVII в 60

Глава вторая. Анализ формуляров шертовальных записей народов Сибири 90

1 Элементы конкретного формуляра 90

2 Содержание шертовальных записей 107

Глава третья. Процедуры присяги - шертования: социальные и культурные особенности 134

1 Контингент приводимых к шерти 134

2 Религиозный компонент процедуры шертования 157

Заключение 172

Список литературы 178

Список источников 195

Список сокращений 199

• Понятие «шерть» («шертные грамоты») в политическом дискурсе Российского государства в XV-XVI вв
• Процедуры приведения в российское подданство сибирских народов в XVII в
• Содержание шертовальных записей
• Религиозный компонент процедуры шертования

Введение к работе

Актуальность темы исследования

Присоединение обширных территорий Сибири, населенных различными этносоциумами нехристианского вероисповедания, является одним из ключевых эпизодов в истории формирования полиэтничного Российского государства.

Проблема установления коммуникации с народами, имеющими разную социально-политическую организацию, религиозные воззрения и хозяйственную деятельность, актуализировала поиск русской властью особых способов конструирования, трансляции и внедрения желаемой политико-экономической парадигмы на новых территориях. Для закрепления властных притязаний московских царей на право владения сибирскими землями вместе с проживающими на них народами требовалось не только расширение русского присутствия в Сибири, выраженного в количестве городов и численности русского населения, но и фактическое вовлечение коренных этносоциумов в политико-правовое поле государства. Важнейшим методом установления в сознании аборигенов Сибири новой политической культуры принадлежности к государству стало шертование – специальная процедура присяги, включавшая в себя устное оглашение текста шерто-вальной записи (статей, излагающих обязательства подданного) и церемонию обряда, учитывавшего нехристианское вероисповедание присягавшего. Таким образом, без изучения правовой и практической стороны шертования невозможно построить представление об общих имперских механизмах вовлечения разнообразных в этническом и религиозном отношении народов в единое социальное, политическое и правовое пространство Российского государства.

Историография темы исследования представлена работами по четырем проблематикам: административная политика в Сибири в XVII в.; положение отдельного сибирского народа в составе Российского государства; специальный анализ процедур присяг и текстов шертовальных записей; концептуальное осмысление российской колонизационной политики в целом.

Начиная с первых исследователей истории Сибири Г.Ф. Миллера и И.Э. Фишера отдельные вопросы оформления подданства сибирских народов рассматривались как в обобщающих трудах, анализирующих процесс колонизации Сибири в целом, так и в специальных работах, посвященных истории включения отдельного этносоциума в состав Российского государства.

В трудах по истории Сибири, написанных в XVIII–XIX вв., практика шертования упоминалась как незначительный атрибут русской политики в Сибири¹. Исключение составила малоизвестная статья М. Макарова «Древние и новые божбы, клятвы и присяги руския», в которой автор исследовал историю присяг (крестоцелования и шерто-вания) и их функционирование на разных уровнях политической и бытовой деятельности².

Процедура шертования выделилась в качестве специального предмета исследования только во второй четверти XX в. благодаря работам С.В. Бахрушина. Историк выявил несколько церемоний присяг, использовавшихся енисейскими кыргызами и якутами, а также объяснил возможные причины складывания подобных процедур. Ему удалось, анализируя шертовальные записи, вписать их в исторический контекст, уделив особое внимание культурному уровню и обычаям присягавшей стороны, а также событиям, предшествовавшим и сопутствовавшим принятию шертовальных обязательств. Однако концептуальное осмысление подданства народов Сибири проводилось С.В. Бахрушиным через призму экономических отношений: по его мнению, базовым признаком подданства являлся платеж ясака, а шер-тование было лишь одним из инструментов включения новых подданных – иноземцев – в систему ясачного обложения³. Акцент на

¹ См., например: Буцинский П.Н. Сочинения в двух томах. Тюмень, 1999. Т. 1.
С. 298; Кулешов В.А. Наказы сибирским воеводам в XVII веке: Исторический очерк.
Болград, 1894. С.104–106.

² Макаров М. Древние и новые божбы, клятвы и присяги руския // Труды и летописи
общества истории и древностей российских. М., 1828. Ч. 4. Кн. 1. С. 184–228.

³ Бахрушин С.В. Ясак в Сибири в XVII в. // Научные труды. М., 1955. Т. 3. Ч. 2.
С. 49–50, 65–66.

экономических основаниях царской политики в Сибири был характерен в целом и для последующей историографии 1940–1980 х гг.⁴

Проблематика русско-аборигенных отношений в контексте политико-правового закрепления населения Сибири в русском подданстве в отечественной историографии разрабатывалась только в специальных работах, посвященных исследованию положения отдельного эт-носоциума в составе Московского государства⁵. Так, в работах А.П. Уманского впервые был поставлен вопрос о степени зависимости в XVII в. алтайских телеутов от русской власти. Автор пришел к выводу, что так называемое «подданство» Телеутской землицы в XVII в. русскому царю по характеру и форме представляло собой не «холопство» в понимании того времени, не вассалитет в его классических образцах, а военно-политический союз Русского государства и Теле-утской землицы, скрепленный договором⁶.

Последовательно раскрывает понятие присяги через шертование В.В. Трепавлов⁷. Исследователь полагает, что «начиная со 2–й поло-

⁴ См., например: Александров В.А. Россия на Дальневосточных рубежах (вторая
половина XVII в.). Хабаровск, 1984. С. 16–18; Аполлова Н.Г. Хозяйственное освоение
Прииртышья в конце XVI – первой половине XIX в. М., 1976. С. 23–24, С. 72, 136–
137; Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII в. М.,
1972. С. 18–21, 46–47, 167–168, 171; Нефедьева С.П. Ясачная политика царизма на
Чукотке XVII–XIX вв. // Записки Чукот. краевед. музея. Магадан, 1967. Вып. 4. С. 27–
32; Копылов А.Н. К вопросу о принципе ясачного обложения и порядке сбора ясака в
Сибири // Изв. СО АН ССР. Сер. обществ. наук. 1969. Вып. 1. № 1. С. 60–61, 67.

⁵ См., например: Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского
государства. Новосибирск, 1999. С. 72–73, 95, 108, 183 и др.; Павлинская Л.Р. Буряты.
Очерки этнической истории (XVII–XIX вв.). СПб., 2008. С. 121, 148, 190;
Уманский А.П. Телеуты и русские в XVII–XVIII веках. Новосибирск, 1980. С. 20, 71,
109 и др.; Хамутаев В.А. Присоединение Бурятии к России: история, право, политика.
Улан-Удэ, 2012. С. 46, 55, 70.

⁶ Уманский А.П. Телеуты и русские… С. 17–18; Он же. Телеуты и их соседи в
XVII – первой четверти XVIII века. Барнаул, 1995. С. 125.

⁷ Трепавлов В.В. «Шертные» договоры: российский прообраз протектората //
Россия и Восток: проблемы взаимодействия. III Междунар. науч. конф.: Тез. докл.
Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 28–33; Он же. Российское подданство калмыков в ритуалах
и символах (из истории этнической политики XVII–XIX вв.) // Вестн. Калмыцкого
института гуманитарных исследований РАН. 2014. № 4. С. 8–19.

вины XVI в., когда у России не осталось соперников в Евразии, шерт-ная грамота фактически стала служить начальной вехой обращения в российское подданство»⁸. Он же обратил внимание на разницу восприятия факта шертования русскими и иноземцами, вызванную несовпадением политической культуры контрагентов⁹.

В сибиреведческих работах последних десяти лет прослеживается интерес как к изучению политических инструментов колонизации, так и к процедуре приведения в подданство (шертованию) в целом. Историк А.Ю. Конев актуализировал вопрос о происхождении шертоваль-ных записей в Сибири, доказал связь шертовальных записей с особой статьей наказов сибирским воеводам – «жалованным словом»¹⁰. В.Н. Иванов определил шертование как действие, регулировавшее правовые обязательства во взаимоотношениях коренных жителей присоединенных земель (прежде всего, народов, не имевших письменности) с властями, указав на связь шертования с нормами обычного права у якутов¹¹.

Помимо специализированных сибиреведческих трудов следует отметить и историко-юридические работы, посвященные тематике подданства в целом. Историки права, изучая вопрос соотношения понятий «гражданство» и «подданство», а также проблему эволюции институтов подданства и гражданства в Российском государстве, практически не затрагивают хронологический период XVI–XVII вв. в отечественной истории¹². Исключением стали работы И.Г. Шауро. Исследова-

⁸ Трепавлов В.В. «Шертные» договоры: российский прообраз протектората //
Россия и Восток: проблемы взаимодействия. III Междунар. науч. конф.: Тез. докл.
Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 29–30.

⁹ Трепавлов В.В. «Белый царь»: образ монарха и представления о подданстве у
народов России XV – XVIII вв. М., 2007. С. 143–144, 158–159.

¹⁰ Конев А.Ю. Шертоприводные записи и присяги сибирских «иноземцев» конца XVI –
XVIII вв. // Вестн. археологии, антропологии и этнографии. 2006. № 6. С. 172–177.

¹¹ Иванов В.Н. Принятие российского подданства народами Якутии в XVII веке //
Якутский архив. № 2. 2009. С. 3–6.

¹² См.: Гессен В.М. Подданство. Его установление и прекращение. СПб. 1909. Т. 1.
С. 3–5, 130–132; Кутафин O.E. Российское гражданство. М., 2003. С. 94; Ванюшин Я.Л.
Соотношение гражданства и подданства: Некоторые вопросы теории и практики //

тель пересмотрела сложившуюся в историко-юридической литературе периодизацию института подданства в России и убедительно доказала, что ко второй половине XVI в. подданство не означало феодальную зависимость, а выражало принадлежность к населению страны¹³. Она также исследовала отдельные аспекты подданства: проблему вступления иностранцев в русское подданство¹⁴, связь института русского подданства с присягой в XVI–XVII вв.¹⁵

Для зарубежной историографии характерна обобщенная интерпретация колонизационной политики Российской империи, проблема же подданства сибирских народов в интересующий нас период затрагивается лишь в работах М. Ходарковского и В. Кивельсон. М. Ходарковский связывает шертование с контекстом дарообменных отношений, когда понятие «подданство», с одной стороны, было формальным и зависело от размера подарков, даваемых присягающему, а с другой стороны – реальным, когда московский дипломатический язык, проникавший в политическую среду народов, включаемых в состав империи, запускал процесс непосредственной интеграции иноземцев в политическое пространство Российского государства¹⁶. В. Кивельсон подошла к исследованию российского подданства более фундаментально. В статье «Российское “подданство”: Права без свобо-

Юристъ–Правоведъ. 2007. № 2. С. 47–51; Галушкин А.А. К вопросу о понятиях «гражданство» и «подданство» в их философско-правовом восприятии // Государство и право. 2013. № 11. С. 73–76; Голобородько А.Ю., Габов А.А. О соотношении понятий «гражданства» и «подданства» в истории политических учений // Проблемы теории и практики современной науки: материалы VI Междунар. науч.-практ. конф. М., 2016. С. 175–177; Будяков О.Е. Генезис концепции гражданства в истории политико-правовой мысли и основные этапы ее развития // Право и управление. XXI век. 2014. № 3. С. 59–65.

¹³ Шауро И.Г. Возникновение и развитие института подданства в России в XVI –
начале XX вв.: автореф. дис. … канд. юр. наук. М., 2003. С. 11.

¹⁴ Шауро И.Г. К вопросу о крещении в православие как способе принятия
русского подданства в Московском государстве в XVI–XVII веках // Мир
юридической науки. 2011. № 2. С. 49–54.

¹⁵ Шауро И.Г. Присяга как один из способов вступления в русское подданство в XVI–
XVII веках // «Черные дыры» в российском законодательстве. 2010. № 3. С. 158–161.

¹⁶ Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–
1800. Bloomington and Indianapolis, 2002. P. 56–57.

ды» она сравнивает понятие российского «подданства» с современным политико-юридическим понятием «гражданство» и приходит к выводу, что русские были подданными царя, а не гражданами государства. «Подданство», по мнению исследователя, более обширная, объёмная категория, чем «гражданство», она корректнее описывает их статус¹⁷.

Изучение подходов и трактовок в исследовании подданства сибирских народов и политико-правовых механизмов его оформления, присутствующих в историографии, показало неравномерность проработки данной тематики в отношении различных народов Сибири. Если вопрос о статусе кочевых тюркских этносоциумов (калмыков, енисейских киргизов, татар) и разрабатываемых для них шертовальных записях можно признать достаточно изученными, то проблема интерпретации шертования в контексте специального механизма обращения всех сибирских иноземцев в русское подданство так и остается неразрешенной. Не поставлен и сам вопрос о том, что представляло собой «подданство российскому государю» в XVII в. и какова была специфичность подданства «иноземческого» населения, в отличие от православного.

Цель исследования – определение политического, юридического и культурного значения шертования в системе русско-аборигенных отношений. Достижение поставленной цели предполагает решение ряда задач, направленных на выявление:

– функций и значения шертных грамот в дипломатическом и политическом контексте истории Московского государства XV-XVI вв.;

– форм и обстоятельств применения шертовальных записей на начальном этапе присоединения Сибири в конце XV–XVI в.;

– эволюции формуляра шертовальных записей;

– содержания понятия «подданство», выраженного в документальных свидетельствах XVII в.;

¹⁷ Kivelson V. Muscovite “Citizenship”: Rights without Freedom // The Journal of Modern History. 2002. Vol. 74. № 3. Р. 465–489; См. также: Кивельсон В. Картография царства: Земля и ее значение в России XVII в. М., 2012. С. 260, 297.

– контекста обращения сибирских народов в «российское подданство», в том числе процедуры шертования и контингента приводимых к шерти-присяге.

Объектом исследования являются политико-правовые аспекты русско-аборигенных отношений – права и обязанности подданного и государства, эксплицированные в процедуре шертования.

Предмет исследования – методы и средства установления подданнических отношений, применяемые российской властью к отдельным этносоциумам, что позволит рассмотреть значение шертования в контексте политической и религиозной специфики отдельных народов Сибири и динамики их взаимодействия с русскими.

Территориальные рамки исследования охватывают Сибирь, под которой в соответствии с реалиями изучаемого времени понимается вся территория от Урала до Тихого океана и от Ледовитого океана до азиатских степей, или иначе – та часть Северной Азии, которая в XVII в. оказалась в сфере российской колонизации.

Хронологические рамки исследования – XVI–XVII вв. Выбор нижней границы обусловлен распространением практики шертования народов Сибири, реконструируемой нами по летописным свидетельствам и актовым источникам XVI в. Для освещения вопроса происхождения практики шертования в работе делаются экскурсы в более ранний хронологический период. Верхняя граница - конец XVII в. -обоснована вытеснением понятия «шерть» в значении ‘приведение в подданство’ новыми понятиями «договор» и «присяга на верность», вошедшими в политическую практику в XVIII в. Несмотря на то, что в период с 1701 до 1715 г. в документах еще содержатся упоминания шерти и шертования, нам не удалось выявить образцов шертовальных записей, составленных в XVIII в. Процедура получения подданства неправославными иностранцами становится специальным предметом законотворчества Петра I и Елизаветы I: из присяги был исключен религиозный компонент (подтверждение обязательств по вере прися-

гавшего), началась унификация формуляров присяг для различных служащих.

Источниковая база исследования представлена письменными источниками двух родов: документальными и повествовательными (нарративными). Документальные источники представлены несколькими видами: актами; делопроизводственной документацией; законодательными источниками. К нарративным относятся летописи и этнографические описания.

Комплекс документальных источников, освещающих социально-политические аспекты русско-аборигенных отношений XVII в., сформирован на основании документов, выявленных в Российском государственном архиве древних актов (ф. 214, ф. 199, ф. 1177) и в Санкт-Петербургском филиале архива РАН (ф. 21), а также в опубликованных сборниках документов.

Наибольшую ценность для настоящего исследования представляют публично-частные акты – шертовальные и крестоцеловальные записи – тексты присяг на верность российскому монарху. Ввиду отсутствия источниковедческого исследования шертовальных записей Сибири в данном исследовании реализуется критика образцов шерто-вальных записей, выявляется эволюция их формуляра и содержания на протяжении XVII в.

Делопроизводственные документы содержат упоминания или пересказы шертовальных записей, а также предписания, определявшие регламент приведения народов Сибири «под высокую государеву руку». В составе делопроизводственных источников выделяется распорядительная, отчетная и учетная документация.

Делопроизводственные документы распорядительного вида представлены наказами сибирским воеводам на занятие должности; наказами о проведении шертования и крестоцелования в сибирских уездах; наказными памятями уездных воевод приказчикам острогов, ясачным сборщикам, командирам землепроходческих отрядов, посвященные отдельным административным вопросам. Данные документы содержат правила взаимодействия с иноземцами как в «типовых» ситуациях

(сбор ясака, подчинение новых территорий, порядок управления острогом / зимовьем и т.п.), так и в специфических случаях (когда требовались решения, соответствовавшие менявшейся обстановке: например, в отношении целесообразности военного похода, принятия особых мер в отношении конкретного этносоциума / отдельного князца).

Отчетный вид делопроизводственной документации представлен отписками представителей сибирской администрации на имя царя (отписки воевод); отписками, расспросными речами и сказками служилых людей и иноземцев. Отчетная документация позволяет реконструировать восприятие устанавливаемых властных отношений с двух позиций: с позиции русской стороны и с позиции иноземцев. Несмотря на многочисленность названных источников, они содержат фрагментарные и противоречивые сведения о процедуре шертования, т.к. приведение к присяге зачастую являлось лишь одной из задач (и часто не самой приоритетной) в деятельности царской администрации.

В работе также анализировались шертовальные книги – разновидность ученой делопроизводственной документации. В шертовальных книгах зафиксированы имена иноземцев, приведенных к присяге, однако, помимо антропонимов, книги наполнены географическими реалиями и описаниями процедурной стороны шертования.

Для сопоставления положений текстов присяг – шертовальных записей – с правовыми нормами Московского государства в настоящем исследовании привлекались акты законодательного памятника – Соборного уложения 1649 г.

Нарративные источники, задействованные в исследовании, представлены летописями и этнографическими описаниями.

Обращение к летописным источникам (Есиповской, Строгановской и Кунгурской летописи) обусловлено проблемой определения нижней границы формирования процедуры шертования / присяги народов Сибири. Самое раннее упоминание шертования содержится в Есипов-ской летописи, однако в отечественной историографии достоверность этого свидетельства ставится под сомнение.

Этнографические описания, собранные в XVIII–XIX вв., использовались для уточнения некоторых элементов церемонии (обряда) при-11

ведения к шерти, сложившейся в разных районах Сибири. В настоящем исследовании мы не затрагиваем содержательную и фактографическую сторону указанных источников, реализуя лишь обобщение упоминаний о шертовании отдельных народов. Рассматривая процедурную часть шертования как обряд – символическое и многократно повторяющееся стереотипное действие, мы предполагаем допустимость экстраполяции свидетельств XVIII и XIX вв. на реалии XVII в. В указанный период нам не удалось выявить каких-либо значимых и документально зафиксированных событий социально-политического характера, которые могли бы кардинально повлиять на смену обрядовой стороны шертования на протяжении XVII–XIX вв.

В целом привлекаемый комплекс источников позволяет реконструировать процедуру приведения в подданство как с точки зрения политико-правового дискурса центральной власти, выраженного в инструктивных документах (наказах), так и с точки зрения реальной практики обращения к процедуре шертования в контексте установления ясачной системы и расширения русского присутствия в Сибири.

Методы и методология работы. В качестве наиболее общего методологического основания принят ситуационный подход (успешно применяемый российским историком А.И. Миллером), который предполагает отказ от преимущественной концентрации на политике царских властей и признает местное население колонизируемого пространства в качестве самостоятельного актора исторического процесса.

Еще одним методологическим основанием являются концептуальные установки историографической школы «истории понятий», изложенные в трудах немецкого историка Р. Козеллека и его последователей. Обращение к «истории понятий» обусловлено объектом исследования и ключевой ролью понятия «шертование», которым обозначалось приведение аборигенного населения в подданство российскому государю в социокультурном контексте XVII в. Для того чтобы корректно определить коннотацию понятия «шертование» и реконструировать социально-политические явления, стоявшие за сло-

воупотреблением, мы используем «историю понятий» в качестве критического метода изучения источников, ориентированного на анализ употребления «политически или социально релевантных терминов и ключевых выражений, обладающих политическим или социальным содержанием» (Р. Козеллек).

На общеисторическом уровне применяется принцип историзма. Использование этого принципа выражается в историко-генетическом подходе к рассмотрению практики «шертования» народов Сибири, опирающемуся на культурные образцы, сформированные как в русской, так и в аборигенной среде в предшествующий период, а также в критическом анализе общественно-политических терминов, используемых в источниках.

Кроме того, в работе использовались как общенаучные (анализ, синтез), так и специальные источниковедческие приемы исследования письменных источников (критика источника, формулярный и текстологический анализ), основанные на выводах о задачах и сущности критики исторических источников, которые содержатся в трудах по источниковедению. Специальные приемы – внешняя и внутренняя критика, формулярный и содержательный анализ – применяются в настоящем исследовании для комплексного изучения группы источников, выявления закономерностей в форме и содержании шертоваль-ных записей, проведения классификации и типологизации источников. Специальные источниковедческие приемы позволяют выявить общие закономерности происхождения и эволюции шерто-вальных записей, что способствует корректному вводу источников в научный оборот. В рамках реализации внутренней критики источника и изучения содержания шертовальных записей применялся историко-юридический анализ – сравнение положений акта с законодательными источниками изучаемого периода (Соборное уложение 1649 г.). Данный метод использовался с целью выявления связи законодательной юридической нормы с юридическими формулами шертовальных записей. В работе также применялся историко-географический анализ топонимов, зафиксированных в шертовальных записях, для реконструкции

перечня территорий, формально включенных в состав Московского государства («своих») и иностранных («чужих», «вражеских»).

Научная новизна исследования заключается в том, что практика шертования впервые рассматривается комплексно, применительно ко всем народам Сибири, вступившим во взаимодействие с русскими на протяжении XVI–XVII вв. Использование ранее не известных архивных источников – шертовальных записей и шертовальных книг – позволило ввести в научный оборот новый актовый материал по истории Сибири. В диссертации проведено специальное источниковедческое исследование: осуществлен формулярный и текстологический анализ, построена типология шертовальных записей, выявлена эволюция формуляра. Указанные результаты открывают возможности для сравнительного изучения шертовальных записей с близкими разновидностями актов (например, крестоцеловальными записями). Пересмотрены некоторые положения отечественной историографии в вопросе учета религиозной специфики сибирских народов при проведении шертования.

Положения, выносимые на защиту:

– К концу XVI в. процедура шертования являлась практикой, апробированной в течение более ста лет, тем не менее использование опыта заключения шертных грамот с правителями тюркских государств – наследников Золотой орды – нельзя назвать прообразом шертования в Сибири. Шертные грамоты второй половины XV – первой половины XVI в. представляли собой форму межгосударственных (международных) договоров, в то время как приведение в подданство народов Сибири во многом опиралось на сложившиеся внутригосударственные практики подтверждения лояльности российскому монарху. Использование шерти в качестве инструмента приведения в российское подданство сибирских народов не являлось адаптацией внешнеполитических принципов установления соглашений к реалиям «сибирского взятия».

– Анализ летописных источников показал, что в XVI в. установление подданства связывалось как с понятием «шерть», так и с понятиями «рота» и «правда», издавна обозначавшими клятву верности и принятие определенных условий и обещаний. При этом формуляр самих шертовальных записей еще не был разработан, и шертование, вероятно, представляло собой лишь определенный процедурный ритуал оформления соглашения с нехристианскими народами. Складывание устойчивой и регламентированной процедуры шертования сибирских иноземцев следует относить к XVII в. и связывать с деятельностью местной администрации и начальников землепроходческих отрядов.

– На протяжении XVII в. шертовальные записи претерпели незначительные формулярные изменения, коррелирующие с развитием формуляра русской присяги (крестоцелования). В содержательном же плане шертовальные записи содержали лишь обязательства присягавшей стороны, в то время как права определялись текстом «жалованного слова», оглашаемого иноземцам от имени царя представителями русской администрации.

– Шертование выполняло несколько функций: 1) способствовало формированию у сибирских иноземцев представления о своем месте и роли в новой для них политической системе Московского государства: шертование знаменовало переход из категории «немирных» и «неясачных» в категорию «ясачных» – подданных русского царя; 2) подтверждало лояльность новому царю (при вступлении на престол новой царствующей персоны); 3) формализовывало принятие сибирскими иноземцами условий русской стороны в контексте заключения мирных договоров. Такая практика позволяла закрепить в сознании иноземцев непременность устанавливаемых русскими властных отношений.

– Процедура приведения в подданство иноземцев была тесно связана с мотивацией и целью стороны, оглашавшей текст обязательств. Воеводы и командиры отрядов служилых людей адаптировали шерто-вальные записи к конкретной историко-культурной ситуации. Изменения, вносимые в тексты, могли как смягчать безусловный характер подчинения русской власти (через внесение положений «жалованного

слова», в которых гарантировались некоторые права иноземцев и обещалось военное покровительство), так и, наоборот, ужесточать санкции за нарушение договоренностей.

– В зависимости от места проведения процедуры менялись численность и социальный статус иноземцев, приводимых к присяге. На основании изучения отписок воевод и шертовальных книг XVII в. было выявлено два способа подтверждения шертных обязательств: первый – когда представитель родоплеменной элиты приглашался в острог и давал присягу за себя, своих родственников и подвластных людей, второй – когда присяга давалась ясачным населением перед русскими служилыми людьми в улусах. В целом подробная (численная и поименная) фиксация имен отсутствовавших на церемонии шертования иноземцев, а также учет в шертовальных книгах не облагаемых ясаком категорий мужского населения (подростков, захребетников, стариков) свидетельствует о том, что со второй половины XVII в. сибирская администрация стремилась охватить шертованием максимальное количество человек.

– Как показал анализ свидетельств о ритуале шерти, присяга чаще всего приносилась на русском оружии (при возможном дополнении некоторыми элементами традиционных культов отдельного этносоци-ума). На основании описаний Г.Ф. Миллера можно предположить, что церемония закреплялась территориально без особого учета этнокультурной специфики, т.е. проводилась одинаково для всех проживающих народов в конкретном уезде.

Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при написании обобщающих трудов по истории присоединения Сибири, в историко-юридических исследованиях русско-аборигенных отношений, а также в трудах, посвященных проблематике империостроительства в целом. Введенный в научный оборот актовый материал – шертовальные записи – может быть использован как в исторических, так и в историко-юридических исследованиях, посвященных изучению российского подданства и гражданства. Результаты работы могут применяться в сфере высшего

образования при подготовке отдельных разделов учебных курсов по отечественной истории и имперской проблематике.

Апробация результатов исследования. Рукопись диссертации обсуждалась на заседаниях кафедры отечественной истории Гуманитарного института НГУ. Основные положения и выводы исследования были представлены в докладах на 4 международных и 5 всероссийских научных конференциях, а также отражены в 8 научных публикациях, четыре из которых – в рецензируемых научных журналах.

Понятие «шерть» («шертные грамоты») в политическом дискурсе Российского государства в XV-XVI вв

Взаимодействие русских с населением Сибири актуализировало использование целого комплекса политических инструментов коммуникации, которые включали как дипломатические приемы, апробированные во внешнеполитической деятельности Российского государства (включая сношения с правителями государств, сформировавшимися после распада Золотой орды), так и наследуемые практики установления властных отношений пары «государь-подданный». В процессе колонизации Сибири осуществлялось включение коренных народов различного вероисповедания и общественно-политического устройства в единую логику прав и владений собственностью, экономического уклада и общественных отношений, сложившуюся в Московском государстве.

Специфика такого взаимодействия детерминировалась нехристианским вероисповеданием и отличным от русского (оппозиционным оседлому земледельческому) типом хозяйствования сибирских народов и негосударственными властными структурами и размытостью границ проживания этносоциумов.

На уровне конкретных политико-правовых актов установление властных отношений закреплялось шертовальными записями и книгами, статьями «жалованного слова». Регламентация «прииска новых землиц» и приведения «под высокую государеву руку» осуществлялась в царских грамотах и наказных памятях сибирским воеводам1, которые, в свою очередь, транслировали ключевые положения российской властной политики исполнителям государевой воли - военачальникам отрядов служилых людей, ясачным сборщикам, командирам землепро-ходческих отрядов.

Понятие «шерть» (от араб, шарт - sart - u j ) в смысловом значении «условие договора» было заимствовано русскими из золотоордынского права и начало активно использоваться в дипломатических практиках со второй половины XV в.1 Однако, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки определить юридическую принадлежность шертных грамот, эта проблема в целом является недостаточно изученной. Существует несколько точек зрения на трактовку правового аспекта шертных грамот в XV-XVI в. Как отмечает Р.Ю. Почекаев термин «шерть» является прямой калькой с названия «шерт-наме» («шертный яр-лык») . Исследователь М.А. Усманов переводит термин «шерть» как «договор» .

Исследователь И.А. Зайцев подчеркивал, что шерть (шертная грамота) была не межгосударственным договором, а персональным договором между правителями, и поэтому, как и ханские ярлыки в Золотой Орде, утверждалась новым правителем после его вступления на престол4. Аналогичной позиции придерживается В.В. Трепавлов, считая, что «шартнаме» (шертные грамоты) XV-XVI вв. можно трактовать как форму межгосударственных, а не внутригосударственных отношений. «На период действия шерти младший партнер как бы переходил под покровительство России, но не включался в число подданных российского монарха»5. СВ. Бахрушин объяснил «шерть» как присягу, отметив, что «шертью русские называли всякую присягу нехристианского вероисповедания»6.

Шертные грамоты использовались московскими правителями прежде всего в сношениях с наследниками Золотой Орды - Крымским, Казанским и Астраханским ханствами, Ногайской Ордой, Сибирским ханством. Однако и здесь нельзя однозначно приравнять шертные грамоты к международным договорам. Как указывает В.В. Трепавлов, особенностью заключения шертных грамот между российскими правителями и тюркскими ханами в XV-XVI вв. являлось установление протекторатных отношений, младший партнер переходил под покровительство России, но не считался подданным монарха. Соответственно в XV-XVI вв. шертные грамоты представляли собой форму хоть и не равноправного, но межгосударственного соглашения (а не внутригосудаственных отношений - присяги), и лишь со второй половины XVI в. шертование начинает трактоваться как инструмент обращения в российское подданство1. На двойственный характер шертных грамот (на материале русско-ногайских отношений) обращал внимание М.В. Моисеев, отмечая, что в текстах отражались ключевые стратегии русской дипломатии и за внешним видом международных договоров отчетливо прослеживается тенденция к попытке Москвы заручиться присягой ногайской знати2.

Первые упоминания русского «шертного ярлыка» (грамоты) относится к 1474 г. В результате дипломатических отношений между Московским государством и Крымским ханством крымский хан Менгли Гирей дал клятвенную грамоту, которая выглядела следующим образом: «Ярлык или шертная (клятвенная) грамота, данная Великому князю Иоанну Васильевичу, от крымского царя Менгли Ги-рея пред Российским послом боярином Никитою Беклемишевым и крестным Великого князя целованием перед крымским послом Довлетек Мурзою»3 Как отмечает М.Н. Бережков, российский посол имел три варианта «шертной грамоты», и Менгли Гирей мог выбрать, на каком из списков давать присягу4.

Последующие шертные грамоты, заключенные в первой половине XVI в., также являлись результатом дипломатических переговоров и посольских миссий. Практика составления предварительных проектов шертных грамот имела место в дипломатических отношениях Московского государства с Астраханским и Сибирским ханствами. Например, известны переговоры 1497 г. о «наречении» на казанский престол султана Абул-Латыфа, переговоры 1507 г. «о миру, о братстве и о дружбе»1; предварительные варианты «шертных грамот» зафиксированы в описании процедуры присяги Москве сибирского князя Едигера Тайбугида между 1555-1558 гг. и хана Кучума в 1571 г. . Предварительные варианты «шертных грамот» использовались в ходе подготовки астраханско-литовского соглашения 1540 г.4 и московско-крымских соглашений 1508, 1515-1518 гг.5. Длительность процесса заключения договора («шерти») 1557 г. между Ногайской Ордой и Московским государством6 также предполагало подготовку предварительного текста соглашения.

Несмотря на то, что в разработке текста шертной грамоты принимали участие обе стороны, шертные грамоты не содержали перечня обязательств России, а лишь фиксировали обязанности, накладываемые на младшего участника переговоров.

Показателен опыт установления российского протектората над Казанским ханством в 1487 г., когда Иван III посадил в Казани своего ставленника Мухам-мад-Амина, а тот, в свою очередь, в соответствии с мусульманским дипломатическим протоколом составил для своего патрона шарт-наме, где оговаривалась политическая несамостоятельность Казани по отношению к Москве. Как отмечает В.В. Трепавлов, договор 1487 г. справедливо можно расценивать как факт установления российского протектората над ханством: «татарская сторона обязывалась не воевать и не выбирать себе нового хана без санкции московского правительства, охранять интересы русских людей, находящихся на территории "юрта"»1. Аналогичные условия были прописаны в шертных грамотах других казанских ханов, а также ногайских биев2.

Помимо прямой политической функции установления дипломатических отношений, шертные грамоты являлись важным механизмом решения проблем правового характера, в частности проблемы удостоверения клятвенных обязательств мусульманина перед христианином и наоборот . В документах, описывающих процедуру приема иностранных делегатов в XVI в. зафиксировано, что русская сторона стремилась узнать вероисповедание иностранных послов и привести их к присяге «по их вере», «по их закону», - такое подтверждение, как отмечает Л.А. Юзефович, «давало более прочные гарантии соблюдения условий договора»4. Например, крымский посол в начале XVI в. при совершении клятвы говорил: рил: «Я, Тювикель Влан, присягаю, господара моего цара Менъди-Кгиревою душею, на вышнего Бога и на тот светый Куран... И естли несправедливе, бо Вышний забий на душе и на теле»5. Формулы запрещения могли вноситься не только в в текст устной клятвы, но и в сам текст шертной грамоты. В шертной грамоте ногайского бия Исмаила, его детей и племянников московскому царю (1557 г.) встречаем: «А солже, шерть наша на нас и на наших детех буди»6. Ногайские мирзы, например, писали в Москву в 1537 г.: «И не пришлешь, ино шерть на твоей шее», «и мы не хотим своей правды порушите, кто порушит правду - тот порушит, а мы не рушим... И толко с нынешными послы не пришлешь нам того, что нам посулил, ино шерть на твоей шее» . Однако неясно, насколько серьезно к указанным последствиям относились мусульмане, дававшие шерть2.

Процедуры приведения в российское подданство сибирских народов в XVII в

Как уже отмечалось в предыдущем параграфе, сама практика приведения сибирских иноземцев в подданство с использованием религиозных элементов присягавшей стороны, вероятнее всего, функционировала еще с XV в. Однако о шертовании в значении определенного механизма включения аборигенного населения Сибири в политико-правовое поле Российского государства можно говорить лишь с конца XVI в.

Впервые слова «шерть», «шертовать» и словосочетание «привести / приводить к шерти» при описании процесса подчинения сибирских народов Русскому государству фиксируются в сохранившихся официальных документах лишь с 1590-х гг. в текстах наказов воеводам. В наказе сибирскому воеводе А. Елецкому 1593/94 г. предписывается «йдучи Иртышем, те волости воевать ... и изменников сыскивать, винных казнить, а черных людей к [шерти] приводить...»1. Слово «шерть» в тексте включено в квадратные скобки, а это означает, что оно является вставкой, осуществленной публикаторами документа еще в первом издании труда Г.Ф. Миллера . Это заставляет нас усомниться в том, что наказ А. Елецкому является первым официальным документом, содержащим слово «шерть», поскольку утраченное в оригинале слово могло быть и другим - «к правде приводить» либо «к роте приводить». Конкретные упоминания о шертовании содержатся в царских грамотах 1595 г. тарскому воеводе Ф. Елецкому, тюменскому воеводе Г. Долгорукому4 и сургутскому воеводе О. Плещееву5, в отношении самоедов и косвенно нарымских остяков - в наказе 1597 г. сургутским воеводам С. Лобанову-Ростовскому и И. Ржевскому , в отношении вогуличей (Лозвинской и Сосвинской волостей)- в наказе 1598/99 г. тобольским воеводам С.Сабурову и А. Третьякову , а в отношении уже всех сибирских народов - в 1599 г. в царской грамоте верхотурскому воеводе И. Вяземскому3 и царском наказе тарскому воеводе Я. Старкову4. При этом процесс складывания процедуры и практики шерто-вания народов Сибири был неразрывно связан с развитием присяги православных подданных - крестоцелования и крестоцеловальных записей и содержанием текста «государева жалованного слова» (специальной статьи, излагавшей определенные права подданных российского царя).

Сами образцы сибирских шертовальных записей разрабатывались в центральных учреждениях, ведавших сибирскими территориями: сначала в Посольском, затем в Казанском и Сибирских приказах - и рассылались сибирским уездным воеводам. Воеводы, в свою очередь, снабжали ими должностных лиц: приказчиков острогов и зимовий, ясачных сборщиков, командиров землепроходческих отрядов, которые осуществляли объясачивание и приведение в подданство новых иноземцев. В случае, когда образец отсутствовал, воеводам разрешалось самим составлять шертовальные записи, опираясь на тексты «жалованных слов» и крестоцеловальных записей . Списки шертовавших предписывалось оформлять в виде шертовальных (шертоприводных) книг, которые содержали информацию о том, кто шертовал (имя и место проживания, а также «за кого» дана шерть), и дату, когда тот или иной «князец» или «лучший муж» дал шерть по своей вере. Содержание шертовальных записей в общем виде было следующим: присягавший давал обязательство за себя и своих родственников и подвластных людей исполнять волю российского государя «вправду» и «безо всякия хитрости»; участвовать в военных выступлениях, организуемых местными воеводами; сообщать о готовящихся заговорах и изменах против российской власти; самому не участвовать в заговорах и не организовывать восстания ясачных людей; не покидать территории своего обычного проживания, не уезжать в «немирные землицы» (т.е. на территории не включенные в ясачное обложение) и в другие государства; исполнять правила платежа ясака (не воевать с ясачными сборщиками, платить ясак мехами хорошего качества).

Принятие подданства сибирскими народами не ограничивалось единовременной устной верификацией текста шертовальной записи. На протяжении XVII в. инкорпорация сибирских иноземцев эксплицируется в ясачной и административной политике сибирской администрации, складывается регламент апелляций к обязательствам подданного и обращения к шертованию. В наказных памятях сибирским воеводам на занятие должности, в которых подробно излагался порядок управления острогом и уездом, описывались нормы взаимодействия с ясачными и служилыми людьми, несколько статей посвящены приведению в подданство. Во-первых, апелляция к обязательствам иноземцев, закрепленным шертовальной записью, практиковалась при процедуре принятия острога новым воеводой и сочеталась с оглашением «жалованного слова». Во-вторых, о подданстве упоминают в контексте освоения новых земель, вменяя землепроходцам и ясачным сборщикам обязанность приводить «под высокую государеву руку» еще не объясаченное население. В-третьих, любые волнения в среде иноземцев (восстания, отказ от платежа ясака, нападение на русских служилых и промышленных людей) по требованию центральных властей также должны были пресекаться апелляцией к шерти, а в случае серьезных конфликтов было необходимо повторное приведение к присяге. Указанные контексты приведения в подданство, изложенные в наказах сибирским воеводам, не только подразумевают изменчивость процедуры присяги, но и позволяют обнаружить вариативность функций, исполняемых шертью. Далее мы рассмотрим, как именно процедура присяги и апелляции к шертным обязательствам сочетались с административными обязанностями воевод, приказных людей и ясачных сборщиков.

В соответствии с царскими наказами первоочередной задачей воевод была публичная легитимация своего статуса в глазах русского (православного) населения и сибирских иноземцев. Ключевым элементом такой легитимации была процедура оглашения «государева жалованного слова», посредством которой актуализировалась связь «государь - подданный».

«Жалованное слово» - особая статья наказов, которая зачитывалось русскому и ясачному населению сибирских уездов при каждом новом назначении воевод в приказной избе в торжественной обстановке. По мнению Е.В. Вершинина, клаузула «жалованного слова» вошла в тексты сибирских наказов с первых воевод, назначенных при Борисе Годунове, и в XVII в. превратилась в приказной штамп1. Утверждение Е.В. Вершинина можно верифицировать: ни в одном из наказов до 1598/99 г. мы не обнаружили текста «жалованного слова». Кроме того, похожей клаузулы не было в наказах воеводам, направляемых в города европейской части страны. По версии М.О. Акишина, «жалованное слово», включаемое в наказы сибирским воеводам, было разработано в Посольском при-казе в 1598/99 г. . Однако стоит отметить, что «жалованное слово» не появилось одномоментно, а, вероятно, являлось пространным описанием часто встречающейся формулировки «сказать... государево жалованье». Например, в наказе П. Горчакову 1592 г. предписывалось «государево им (ясачным людям -B.C.) жалованье сказати, чтоб они были в государеве жалованье, и ясак сполна платили ... А черных людей всех примолыти и обнадежить, чтоб жили по своим юр-там» . «Слово» также могло включаться и в царские грамоты, отправляемые сибирским воеводам по каким-либо конкретным поводам, касавшимся русско-аборигенных взаимоотношений1.

В XVII в. текст «жалованного слова» устойчиво (почти без разночтений) воспроизводится в наказах сибирским воеводам на занятие должности. Процедура оглашения «жалованного слова» в общем виде выглядела следующим образом2. Сначала текст оглашали православному населению: детям боярским, казакам, стрельцам, служилым и «жилецким людям», пашенным крестьянам. Содержание слова касалось гарантий выдачи жалования и честного суда: «... государь царь их пожаловал, велел им давать свое государево жалованье по окладам сполна и велел их, служилых и жилецких людей, беречь и нужды их рассматривать». Помимо этого, служилым людям озвучивалось право «всякими своими промыслами промышляли без опасенья» и подавать челобитные воеводе в случае несения ущерба - «обиды» от кого-либо. Сам же воевода должен был честно судить и беречь русское население от «обид», «продаж» и от «насильства».

После указанных положений воеводе предписывалось сказать в съезжей избе государево «жалованное слово» торговым и промышленным людям. «Жалованное слово» начиналось с признания злоупотребления прежних сибирских воевод «вопреки государеву указу», а далее повторяло обязательства воеводы «беречь накрепко» их, промышленных людей, «от всяких продаж и насильства».

Содержание шертовальных записей

Целью шертования являлось «закрепление» иноземного населения Сибири в «верности» и «службе» государю, т.е. с помощью оглашения шертовальных записей должны были конструироваться неконфликтные и регламентированные «нормой» подданства отношения. Шертовальные записи сибирских иноземцев как исторический источник специфичны в двух аспектах. С одной стороны, они были составлены под контролем Сибирского приказа и содержали положения «желаемого» (со стороны московской власти) образа устанавливаемых русско-аборигенных отношений. С другой стороны, историческая реальность требовала более гибких форм конструирования коммуникации на сибирских территориях, а потому воеводы и приказные люди вносили в тексты шертовальных записей дополнения, разъясняющие и уточняющие положения формулярных статей, и даже отдельные статьи, не имеющие аналогий с крестоцеловальными записями. Таким образом, в текстах шертовальных записей «желаемое» сталкивалось с «действительным», а потому анализ содержания статей диспозиции шертовальных записей открывает возможности для реконструкции реальных ключевых факторов, влиявших на аборигенную политику в регионе.

Шертовальные записи, как источники культуры прошлого, освещают ряд социальных и политико-правовых аспектов и реалий исторической действительности XVII в. на территории Сибири.

Прежде всего, в текстах шертовальных записей содержится информация о контрагенте шертования. Указания на то, кто шертует, присутствуют в текстах в разной форме: прямо - в интитуляции - или косвенно - в статьях диспозиции. Царскую администрацию при приведении к шерти, как правило, интересовало название этносоциума и его религиозная принадлежность. В ШЗФБ 1605 г. круг контрагентов обозначен религиозным «маркером» - принадлежностью к «мусульманскому закону», что позволяет предположить, что данная запись была разработана для сибирских татар. В Берез. 1645 г. в intitulatio указано «по своей остяцкой вере», а уже далее по тексту следует оборот: «а за кем, за своею братею, за иноземцы: за остяками и за воголичи и за самоядью», т.е. можно предположить, что по данной шерти присягали, помимо остяков, еще и вогулы и самоеды. В Верхотур. 1645 г. контрагент шертования заявлен еще конкретнее: «Ясачные вагуличи имярек, даем шерть по своей вере, по мусульманскому закону», - что указывает на процесс исламизации финно-угорского населения Среднего Урала1. Религиозная принадлежность также могла косвенно фиксироваться в начальном протоколе, как, например, в Тюм. 1645 г.: «Даю шерть на Куране», - без упоминания народа. В Нарым. 1645 г. в intitulatio отсутствуют упоминания этноса и веры, однако в тексте диспозиции в статье о «доносе» на изменников указано «проведовать» (т.е. узнавать) «во всяких людей, в остяках». Аналогичный прием упоминания этносоциума представлен и в Сургут. 1645 г.: «В своей братье, в остяках скоп...», в Тур. 1645 г.: «...В каких людей в тотарах или в вогуличах», в Брат. 1700г.: «...И будете мы в которых братцких людех сведаем шатость...». Примечательно, что Татар. 1648 г., которая в архивной легенде называется «Запись шертовальная за государя царя Алексея Михаиловича », при публикации в Собрании государственных грамот и договоров получила наименование «Шертная запись по которой клялись магометанского закона подданные... »3, хотя она и не содержит прямых указаний на дачу шерти «по мусульманскому закону» или «на Коране». Уже отмеченное сходство записи Татар. 1648 г. с Томск 1648 г. (в названии которой не отражено, кому она предназначалась), а также с Киргиз. 1645-1648 гг., (названной как «запись по чему приводил киргизских князцей и лутчих людей сын боярской Петр Копылов») приводит к выводу, что один и тот же текст мог инвариантно использоваться для различных этносоциумов, а название документа не обязательно указывает на специфику текста шерти.

Контингент шертующихся также находил выражение в текстах шертоваль-ных записей через формулировки «[даю шерть] за весь свой род» (Юкагир. 1650. Якут. 1645-1649. Тунгус. 1646.), «за своих улусных людей». В шертовальной записи братских князцов Булая и Буры упоминаются братья и племянники: «... [Быти мне] Булую и брату моему Буре и иным нашим братьям и племянником и всем улусным моим людем под ево государевою царьскою высокою рукою в вечном холопстве»1.Также указание на родственников имеется и в образце шерто-вальной записи Томск. 1689 г.: «Даю же даю (повторяется. B.C.) шерть свою на детей своих, и на внучат своих, и на правнучат своих, и на всех сродственников своих...»2.

В большинстве исследуемых образцов шертовальных записей 1645 г., (Тур., Сургут., Нарым., Тар., Тюм.), а также в Томск. 1648 г. и Татар. 1648 г. и в ШЗФБ 1605 г., однако, не содержится указаний на родственников и улусных людей. С использованием множественного числа «даем шерть» написаны Пелым. 1645 г. и Верхотур. 1645 г. записи. В Пелым. 1645 г., однако, в заключительной статье подчеркивается территориальный (а не родовой) принцип: «Шертую за себя и за свою волость за всю, за ясашных и захребетных остяков », -в то время как в большинстве записей шерть дается либо «за себя», либо за себя и свой род. Причины отсутствия единообразия при определении контрагента шертования, вероятно, связаны с двоякой практикой применения шертовальных записей в Сибири в XVII в. С одной стороны, в царских грамотах указывалось приводить к шертованию «лутчих людей» и «князцов», чтобы они дали шерть за свой род и улус. Выстраивание такого порядка, скорее всего, было связано с практикой ясачного сбора, когда князцам «делегировали» полномочия сбора и отправки ясака до острога, взамен чего те получали «подарки» или «жалование»4. В дополнение к финансовым обязательствам князец также нес ответственность за лояльность российскому царю подвластных ему людей. С другой стороны, царская администрация явно стремилась охватить шертованием все мужское иноземческое население, потому как с ним приходилось взаимодействовать не только при ясачном сборе, но и в торговле, в военных походах и для получения по сведений. Наличие такой практики также можно аргументировать, обратившись к «шертовальным книгам», в которых поименно записывали тех, кто дал шерть1. В книге шертовальной якутских князцов 1641-1642 гг. перечислены князцы и родственники, за которых они шертовали, с указанием волости и даты, когда шерть была дана. Аналогично оформлена и «шертная книга Нарымского уезда» 1646 г.3 Однако в «Шертовальной книге Томского уезду» 1646 г.4 князцы указаны среди прочих имен и не выделяются в отдельную категорию. Также не выделяются князцы и «лутчие люди» в поименном списке «шертной книги» населения Назымской и Кондинской волостей Тобольского уезда5. С учетом такого «широкого» круга контрагентов шертования становится ясно, почему шертовальные записи содержали подробный перечень всевозможных «служб» государю, не всегда актуальный для некоторых этносоциумов и категорий населения. Кроме того, как было указано ранее, отправление шертовальных книг в Москве часто осуществлялось с отправлением крестоцеловальных, что опять же указывает на аналогии в стратегии управления сибирскими «иноземцами» с управлением русским (православным) населением.

На основании выявленного совпадения некоторых статей шертовальных и крестоцеловальных записей можно выделить два базовых обязательства подданного российскому царю:

1) «служить и прямить» государю, не иметь «сношений» и связей с неприятелями и «изменниками» России и не защищать их; не «отъезжать» в «немирные» земли и не призывать других государей на Московское царство;

2) по приказу царя «ходить» с российскими войсками против неприятелей России; на войне служить «без измены», подчиняясь воеводам и начальным головам.

Первое обязательство должно было гарантировать признание легитимности власти конкретного государя и его династии, а все остальные претенденты автоматически попадали в разряд «изменников» и «воров». Стоит отдельно отметить образец ШЗФБ 1605 г. и крестоцеловальную (шертовальную) запись Василию Шуйскому 1606 г., в которых в статьях о защите государя и его семьи нашли отражения средневековые представления о действенности колдовства и знахарства. В крестоцеловальной (шертовальной) записи Василию Шуйскому запрещалось портить еду и питье государя «зельем» и «кореньями» (атрибутами заговора) и заниматься колдовством. В ШЗФБ 1605 г. содержатся запреты на колдовство («волшебство»), обращение к ведунам и даже описываются некоторые виды заговоров. Присягавшему было необходимо сообщать о колдунах и тех, кто собирался выполнять какие-либо ритуалы против российских правителей, или приводить их к государю или боярам (ближним боярам). Подробно причину появления подобных статей в текстах присяг - крестоцеловальных и шертовальных записях исследовал Н. Новомбергский1.

Пункт, запрещающий призывать других государей для царствования в Московском государстве, вероятно, включался в крестоцеловальные и шертовальные записи с целью недопущения повторения опыта Смутного времени. Подтверждением является текст ШЗФБ 1605 г. где используются следующие формулировки: «Также мне Симиона Бекбулатова и иного никого на Московское государство не хотети, и с ним не знатца и не дружитца, и не ссылатца с грамотками, и словом к нему ни на какое лихо не приказывати, и к вору, которой называется князем Дмитрием Углетцким, не приставати, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо, и не изменяти, и не отъехати, и лиха никоторого не учинять, и не по своей мере ничего не искати, и того вора, что называется князем Дмитрием Углетцким, на Московском государстве видети не хотети. Или кто учнет о том думати и мыслити, что Семиона Бекбулатова и иного кого или того вора, которой называется князем Дмитрием Углецким, на Московское государство, а яз то сведаю или услышу от кого нибудь, и мне того изымати и привести ко государыне царице и великой княгине Марье Григорьевне всеа Русии и ко государю»1.

Более короткая формулировка содержится в крестоцеловальной записи Василия Шуйского (на основе которой нужно было и шертовать): «...И иного государя, мимо его государя царя и великого князя Василья Ивановича всеа Русии, не хотети... »2.

Религиозный компонент процедуры шертования

Вариативность в процедурах приведения к присяге выражалась не только с помощью акцентов в содержании типовых образцов шертовальных записей и «жалованного слова». Специальным инструментом подтверждения верности данным обещаниям, включенным в шертование, являлось исполнение ритуального обряда с использованием элементов религии присягавшей стороны. В наказных памятях сибирским воеводам большое внимание уделяется необходимости «закрепления» «иноземцев» в вечном подданстве на основе «прямой шерти», т.е. истинной, имеющей для иноземцев сакральный смысл клятвы. Требовалось узнать, какая у народа вера и «чем они шертуют, чтоб у них никакого обмана и лукавства не было»1. О «прямой шерти» узнавали из расспросных речей служилых людей и иноземцев. Любопытный сюжет выявления «прямой шерти» представлен в «рас-спросных речах служилых людей и якутов 1642 г.» : сначала служилый человек Пантлейко Мокрошубов передал рассказ другого служилого человека - Оски Семенова: «... што де то за шерть, что де приводят якутов к шерте - то де шер(ть) не прямая» и описал обряд прямой шерти: «Мочат де лапы соболи в молоко или в кумыс да обсысают, да круг серебреной скребут в молоко да пьют - то де их прямая шерть». Затем был допрошен сам Оска Семенов, которые сказал, что получил данные об обряде от якута Онюкея-молодого. Далее следуют «речи» самого Оню-кея, который описывает обряд «прямой шерти» иным образом: «...шерть де наша прямая так же как и иные якуты шертуют: солнцем кленутца да соболи грызут на березе, да железо грызут, да березу грызут». Помимо этого, Онюкей рассказал еще об обряде шертования, который использовался до прихода русских людей, отметив: «... а нынча де тое шерти я не видал, той де шертью не шертуют, серебра не скребут и не пьют и медвежеи головы костей не скребут и не пьют, а нынча де мы и все из серебра пьем». На последний эпизод обратил внимание В.Н. Иванов, сделав вывод о генезисе «шерти» из традиционного обычного права у якутов .

Свидетельства о том, что «иноземцы» дали «надежную» шерть, встречаются также в отписках служилых людей и воевод. Предписание приводить в подданство по «прямой шерти», как правило, исполнялось тогда, когда проходило под контролем воеводской администрации. Так, в «Статейной речи якутского воеводы Петра Головина аманатам братцких людей Булую и Чокору о пребывании всего братского народа в вечном холопстве...» (примерно 1645-1646 г.) содержится пространный пересказ шертной записи, и особый акцент делается на присяге по своей вере: «...а на том ты, Булуй, и ты, мужик Чокор, ныне великому государю дайте свою прямую шерть...» . Особенно щепетильно русские власти стремились соблюсти все положенные обряды во время шертования южносибирских кочевников: телеутов, енисейских кыргызов, монголов - отношения с которыми сопровождались как частыми военными столкновениями, так и неоднократными мирными переговорами. При приведении к присяге «вожди» этих народов или уполномоченные ими лица нередко подписывали шертовальные записи .

К тематике удостоверения клятв сибирских этносоциумов так или иначе обращались историки-сибиреведы, изучавшие политические аспекты включения новых народов в состав Российского государства. Многие исследователи отмечали, что иноземцы мусульманского вероисповедания (татары) давали клятву на Коране4. А.П. Уманский рассмотрел шертование телеутских князцов с обрядом «пития с золота» (обычно это была водка или вино, в которое подсыпали порошка, наскобленного с золотого или бронзового предмета), отмечая, что лояльность телеутов российскому царю тем не менее зависела от объема и качества российских подарков и жалования «горячим вином» . Еще один обряд шертования телеутов, неоднократно зафиксированный документально, связан с буддистскими элементами. В шертовальной записи 1661 г. тайши Пунцука прямо указано: «И по своей калмыцкой вере даю шерть: и поклоняюся и целую бога своего Бурхана и молитвенную книгу Бичик, и чотки, и ножик свой лижу и к горлу прикладываю»2. В целом на материале взаимоотношений русских с кочевыми тюрками (белыми калмыками, ногайцами, киргизами) церемония шертования изучена достаточно подробно: рассмотрены образцы шертовальных записей, определен контингент при-сягавших, обобщены сведения о численности улусов, присягавшей стороны .

Менее четкая картина бытования обрядов шертования представлена в историографии изучения хантов, манси, якутов, тунгусов, оседлых татар и бурят. СВ. Бахрушин выявил схожесть якутского обряда присяги с собакой - «рассекали собаку и сквозь ее проходили ... убив собаку, и выточа кровь, и тое свежую собачью кровь пили» - с обрядом енисейских киргизов, которые давали шерть, также выпивая собачью кровь. Кроме того, историк отмечает, что доминирующей формой подтверждения шерти, общей для монголов и финно-угров стало «питье с золота» . Автор делает вывод, что обрядовая форма была менее эффективным способом подчинения народов, чем взятие аманатов (заложников) . Совсем к другому заключению по поводу обряда шертования якутов приходит В.Н. Иванов. Опираясь на те же источники, исследователь приходит к выводу о традиционности шерти для якутского общества. По мнению автора, изначально шерть отражала нормы обычного права якутов, и лишь впоследствии стала торжественной клятвой, подтверждающей российское подданство . Безусловно, отдельное место в историографии изучения церемониальных форм присяги занимает обряд югор-ских и кодских князцов 1484 г. . Этот обряд многослоен: процедура включала использование специальных культовых предметов (жердь, берестяная жаба, медвежья шкура, рыба, сабли, золотая чаша, хлеб, вода), ритуальное действие (обход дерева, поклоны, вонзание сабель и пр.) и клятвенные устные удостоверения. Е.В. Перевалова подробно рассмотрела каждый элемент шерстовального обряда и сопоставила его с этнографическими сведениями о традиционных культовых обычаях финно-угорских народов. В результате исследователь делает вывод о древнем происхождении процедуры шертования у финно-угорских и самодийских народов, зафиксированной в Усть-Вымском договоре 1484 г. По мнению историка, русские казаки и воеводы лишь адаптировали сложившийся у вогулов, остяков и самоедов обряд клятвы под требования метрополии, что и стало впоследствии церемонией шерти . Автор также отмечает, что некоторые элементы процедуры существовали даже после XVIII в., когда шертование на верность российскому государю уже не практиковалось, и правопреемницей шерти стала «медвежья присяга», использовавшаяся в судебных разбирательствах до конца XIX в. .

Исследователь Г.М. Давлетшин выявил традиционный «набор» удостоверения международных обязательств, используемых тюрко-татарами: обряд с саблями, поклонение земле, питие из кубка. Все эти формы подтверждения обязательств автор связывает с глубокими и древними традициями клятвы гуннов и древних тюрок1.

Как видно из обращения к историографии изучения обряда шертования, понятия «шерть», «клятва», «присяга», «договор» большинством авторов используются как взаимозаменяемые синонимы. Кроме того, достоверно неизвестно, был ли обряд шерти специальным (отдельным) обрядом, либо просто воспроизводил клятвенную церемонию конкретного этносоциума. Современные исследователи связывают шертование с древними, традиционными этнокультурными обрядами народов, сформировавшимися задолго до прихода русских (и вполне независимо от него).

Также отсутствует однозначное мнение по поводу действенности сакральных обещаний присягавшей стороны и роли ритуала в установлении подданнических отношений. По наблюдению Г. Гартвига, «самоеды, точно так же как и остяки, считают присягу за действие, имеющее высшее религиозное значение...»2 Н.А. Миненко выяснила, что самоедами «присяга рассматривалась как унижающее человеческое достоинство действие» и как способ наказания преступников, поэтому и не являлась распространенной практикой. «Русские власти, - пишет исследовательница, - исходя из иных представлений о сущности присяги, заставляли "шертовать" (давать присягу) сибирские народы, не зная, что тем самым подвергают их беспричинному наказанию» . В.В. Трепавлов полагает, что этот «вывод можно распространить и на многих других коренных сибиряков»4. У бурят «страх перед шертованием и особенно перед последствиями ложной клятвы был столь велик, что случаи уклонения от уже назначенной шерти были нередки ... Шертование считалось столь страшной процедурой, что даже присутствовать при нем избегали ... Группа бурят разъясняла русским: "...