Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Исследовательская программа и методы ее осуществления 21
1.1 Методологическая основа и методы реализации исследования 21
1.2 Историография российско-казахских отношений 38
1.3 Характеристика базы источников 108
Основные выводы 130
ГЛАВА 2. Административная политика россии в казахской степи в первой половине xviii века: утверждение системы косвенного управления
1 2.1 Первые дипломатические контакты России и Казахского ханства 133
2.2 Включение в состав России кочевых народов Южного Урала и Нижней Волги (адаптационный период) .
2.2.1 Башкирская модель 169
2.2.2 Калмыцкая модель
2.3 Вступление казахов в подданство Российской империи 216
2.4 Трансформация власти казахских ханов. Середина XVIII века 247
Основные выводы 270
ГЛАВА 3. Административная политика россии в казахской степи во второй половине XVIII – начале XIX века: кризис и деконструкция системы косвенного управления 274
3.1 Организация российского управления у кочевых народов Южного Урала и Нижней Волги 274
3.1.1 Усиление административной и экономической ассимиляции Башкирии в 1730-х – 1790-х годах .274
3.1.2 Распад Калмыцкого ханства как результат неэффективной политики российского правительства .298
3.2 Российско-казахские политические отношения в 1760-е – 1770-е годы 313
3.3 Реформы и проекты реформ в Казахской степи конца XVIII века 365
3.4 Административная политика в Казахской степи в начале XIX века .407
Основные выводы 434
ГЛАВА 4. Административная политика россии в казахской степи в первой половине xix века: поиск новых моделей регионального управления 438
4.1 Модели управления кочевыми народами Южного Урала и Нижней Волги 438
4.1.1 Кантонное управление в Башкирии как опыт административной организации кочевого и полукочевого населения 438
4.1.2 Административная ассимиляция Калмыкии в первой половине XIX века 454
4.2 Реформа М. М. Сперанского и преобразования управления казахами сибирского ведомства во второй четверти XIX века 474
4.3 Организация управления казахами оренбургского ведомства (Малой орды) в 1820-х – 1860-х годах 515
4.4 Административное устройство Внутренней орды до 1860-х годов 569
Основные выводы .601
Заключение 605
Список сокращений .616
Список использованных источников и литературы
- Историография российско-казахских отношений
- Включение в состав России кочевых народов Южного Урала и Нижней Волги (адаптационный период)
- Распад Калмыцкого ханства как результат неэффективной политики российского правительства
- Административная ассимиляция Калмыкии в первой половине XIX века
Введение к работе
Актуальность темы исследования. В центре диссертации стоит проблема формирования и реализации административной политики Российской империи в Казахской степи. Актуальность темы объясняется следующими обстоятельствами.
Во-первых, до сих пор российские мероприятия в отношении казахских земель не были описаны как политика, т. е. как целенаправленная деятельность государства в отношении региона в целом, преследующая достижение некоего комплексного результата в различных сферах общественной жизни. Деятельность российского правительства, довольно подробно изученная в отношении отдельных частей Казахской степи (Младший, Средний и Старший жузы, Внутренняя орда), не рассматривалась как система согласованных действий, направленных на достижение заранее определенных целей в отношении всего региона. В связи с этим принципиальным вопросом, на который стремится ответить настоящая диссертация, является вопрос о наличии имперской политики в отношении казахских территорий как таковой. Был ли российский подход к региону единым или же представлял собой набор отдельных практик, был суммирующим результатом региональных тактик, направленных на решение конкретных проблем в конкретный временной промежуток на конкретной территории.
Во-вторых, существует потребность более акцентированного изучения отдельных эпизодов истории российско-казахских отношений, в настоящее время не до конца исследованных. В частности, выяснение характера хивинской экспедиции А. Бековича-Черкасского; обстоятельств принятия ханом Абулхаиром российского подданства и различий восприятия этого шага российскими властями и казахской элитой; конкретных приемов управления Степью, использовавшихся руководителями пограничных администраций, в т. ч. манипулирования межродовыми и межклановыми противоречиями внутри Степи и др. В этом же контексте представляется актуальным комплексное рассмотрение отдельных проблем российско-казахских отношений, как то: вопрос об авторитете и пре-
делах ханской власти в XVIII – начале XIX в.; происхождение тех или иных административных институтов и их трансформация в конкретных условиях; роль региональной администрации в формировании общегосударственных подходов к решению конкретных проблем; причины формирования различных административных моделей в разных частях Казахской степи.
В-третьих, одна из задач работы – деидеологизированное прочтение источников, т. е. формирование концепции исследования, исходя из источниковой базы, которая, в свою очередь, оценивается критически, с учетом ангажированности создателей письменных памятников.
Объектом исследования является политика Российской империи в Казахской степи XVIII – первой половины XIX в.
Предметом исследования служат административные институты и социальные отношения по поводу их возникновения и трансформации, а также действия российских властей и казахской элиты, сопровождавшие становление административных систем на казахских территориях. Изучение указанного предмета позволяет через конкретно-исторический материал выйти на решение фундаментальной проблемы содержания и эволюции политики Российской империи в отношении кочевых и полукочевых народов в дореформенный период.
Хронологические рамки исследования охватывают период с XVIII по середину XIX в. Начало периода определяется активизацией российского интереса к Центральной Азии и пробуждением ответного интереса со стороны казахских лидеров. При этом исследование имеет некоторую ретроспективу в конец XVI в., которым датируются первые дошедшие до нас письменные документы о политических контактах России и Казахского ханства. Заканчивается период 1850-ми (для Малой и Внутренней орд – 1860-ми) годами, когда завершается период адаптации Казахской степи к условиям существования в Российской империи и регион вступает в фазу административной и территориальной унификации.
В связи с привлечением к сравнительному анализу административной политики России в отношении близких казахам башкир и калмыков, хронологи-
ческие рамки диссертации раздвигаются вглубь до середины XVI в., когда начался процесс присоединения Башкирии к Московскому государству.
Территориальные рамки исследования охватывают все земли, заселенные казахами и в разное время вошедшие в состав Российской империи: Малую, Среднюю, Большую и Внутреннюю орды1, именуемые в диссертации собирательным названием Казахская степь. Обращение к административной политике России в Башкирии и Калмыкии расширяет территориальные границы исследования за счет граничащих с Казахской степью Южного Урала и Нижнего Поволжья.
Целью исследования является анализ государственной политики Российской империи по организации административного управления в Казахской степи и решение в этом контексте проблемы содержания и эволюции имперской политики в отношении кочевых и полукочевых народов в дореформенный период.
Указанной целью обусловлены следующие задачи:
– рассмотреть документально подтверждаемую предысторию российского подданства казахских ханов и старшин;
– изучить обстоятельства обращения хана Младшего жуза Абулхаира и других представителей элиты казахского общества к российскому правительству с просьбами о покровительстве;
– ответить на вопрос о восприятии казахского подданства внутри Степи и в российских правительственных кругах;
– рассмотреть деятельность российской центральной и региональной администраций по адаптации казахских жузов к определенным империей условиям;
– выявить основные направления и методы решения наиболее важных для
1 В диссертации для обозначения крупных казахских административно-
территориальных общностей (владений) применяется термин «жуз» в отношении дороссий-ского периода и при характеристике этнотерриториальных образований казахов (Младший жуз, Средний жуз, Старший жуз) и «орда» – в отношении зависимых от России территорий (Малая орда, Средняя орда, Большая орда, Внутренняя орда), как это было принято уже в официальных российских документах.
России проблем в Казахской степи;
– изучить условия, в которых оренбургским военным губернатором О. А. Игельстромом была осуществлена реформа управления казахами Малой орды, ее результаты и значение для дальнейших преобразований;
– проанализировать административные преобразования в Малой, Средней, Большой и Внутренней ордах;
– определить возможное наличие общих тенденций в административных преобразованиях для каждой части Казахской степи или для региона в целом;
– выявить наличие или отсутствие общих имперских подходов к транфор-мации административных систем у казахов и близких по социокультурному типу народов – башкир и калмыков.
Теоретическую и методологическую основу исследования составляют
принципы историзма, научной объективности и принципы социального и си
стемного подходов. С целью избежать парадигмального детерминизма и субъ
ективизма диссертация строится с опорой на факты (реальные законодательные
и законотворческие документы и подтверждаемые разными источниками дан
ные и события), которые позволяют воссоздать более приближенную к реаль
ности картину прошлого. Основными методами исследования являются крити
ка и анализ опубликованных и неопубликованных (архивных) источников,
обобщение материалов (синтез) и индукция, позволяющая строить общие за
ключения о политике Российской империи в Казахской степи исключительно
на основе имеющихся в распоряжении ученых фактов. Кроме того, в работе ис
пользуются историко-генетический, историко-сравнительный, историко-
типологический и историко-системный методы, историко-антропологический,
микроисторический и дискурсивный подходы, а также специальные юридиче
ские методы и институциональный метод, более свойственный политологии.
Степень изученности темы. Несмотря на имеющийся значительный объем историографии по истории российско-казахских отношений, до сих пор проблему административной политики Российской империи в Казахской степи исследовали фрагментарно, выбирая в качестве объекта исследования один или
несколько казахских регионов; ограничиваясь наиболее ярким периодом – XIX в., не уделяя внимания тому времени, когда шло формирование государственного подхода к управлению Казахской степью и определялось ее место в составе государства. При этом казахско-башкирским и казахско-калмыцким отношениям уделялось достаточное внимание, но не учитывался имперский подход к формированию систем управления в этих регионах. Историография проблемы более детально рассмотрена в первой главе диссертации.
Источниковая база исследования. Цели и задачи диссертации объясняют необходимость обращения к широкому кругу исторических источников, опубликованных и хранящихся в архивах, часть из которых не подвергалась всестороннему анализу. В настоящем исследовании использованы документы 13 фондов четырех центральных архивов (Архива внешней политики Российской империи, Российского государственного военно-исторического архива, Российского государственного исторического архива, Отдела рукописей Российской национальной библиотеки), Государственного архива Оренбургской области и Центрального государственного архива Республики Казахстан. Подробный анализ массива привлекаемых источников и их систематизация представлены в первой главе диссертации.
Научная новизна диссертации. Научная новизна диссертационной работы определяется тем, что она является первым исследованием, в котором комплексно рассматривается административная политика Российской империи в отношении Казахской степи на материалах всех четырех частей региона – Младшего, Среднего и Старшего жузов, а также Внутренней орды.
К анализу административной политики и практики в казахских регионах привлечены архивные материалы (неопубликованные законодательные инициативы, законопроекты и инструкции, касающиеся различных аспектов управления), многие из которых либо используются впервые, либо анализируются с иных методологических позиций, более детально и в более широком контексте.
Исследование российско-казахских отношений (в первую очередь в их административном аспекте) проведено с минимизацией идеологического и кон-
цептуального влияния. Исторические источники рассмотрены не только в плане информативного содержания, но и с учетом конкретной исторической обстановки и позиции его создателя (создателей), его ангажированности, личных (корпоративных) взглядов и т. п.
Автором показано использование мощных межродовых и межклановых социальных движений в Степи (волнения под руководством Сырыма Датова) в контексте реализации тактических целей российского правительства.
На основе исследования административных мероприятий российского правительства в казахских землях сделан вывод о месте региона в составе империи и о возможности рассмотрения региональной политики империи в колониальном контексте.
Научно-практическая значимость исследования определяется достоверностью итогов работы, подтвержденных результативностью исследования научных проблем и доказательностью полученных выводов. В научный оборот введен и проанализирован большой комплекс архивных материалов, акцентированных на раскрытии проблем организации и преобразования административного ландшафта Казахской степи. Комплексный подход к раскрытию темы позволяет создать нарратив, готовый для последующей критики и включения в качестве составной части в масштабные научные работы по истории Казахстана имперского периода.
Привлекаемые источники позволяют осуществить воссоздание картины формирования административной политики на казахских территориях Российской империи, а также показать ее динамику в зависимости от исторических (временных), внутри- и внешнеполитических обстоятельств.
Достоверность выводов диссертации и научных обобщений является основой для дальнейшего изучения административной политики Российской империи в центральноазиатском регионе. Материалы исследования могут быть использованы при изучении политической истории Казахстана и российско-казахских отношений, а также при определении статуса региона в составе России и его динамики на протяжении всего имперского периода.
Результаты исследования могут применяться при подготовке отдельных разделов учебного курса по отечественной истории и специальных курсов по истории Российской империи, Казахстана и имперской проблематике вообще.
Апробация работы. Материалы, представленные в диссертации, обнародованы в 51 публикации, из которых 20 опубликованы в ведущих научных рецензируемых журналах, рекомендуемых ВАК. В наиболее полном объеме данное исследование отражено в монографиях автора «Россия и Казахская степь: административная политика и статус окраины. XVIII – первая половина XIX века» (М., 2014. 29,5 п. л.), «Форпост империи. Административная политика России в Центральной Азии. Середина XIX века» (М., 2015. 20 п. л.). Кроме того, результаты исследования прошли апробацию на международных конгрессах и конференциях 2011–2015 гг. в Кембридже, Великобритания (ESCAS
XII Biennial Conference, University of Cambridge, UK, September, 20–22, 2011);
Коламбасе, США (Central Eurasian Studies Society’s Twelfth Annual CESS Con
ference, Columbus, Ohio, September, 15–18, 2011); Астане, Казахстан (ESCAS
XIII Biennial Conference, Nazarbaev University, Astana, Kazakhstan, August, 5–7,
2013); Нью-Йорке, США (15th Annual Conference of the Central Eurasian Studies
Society, Harriman Institute of Columbia University, New York, USA, October, 23–
26, 2014), Макухари, Япония (IX World Congress of International Council for Cen
tral and East European Studies, Makuhari, Japan, August, 3–8, 2015); Санкт-
Петербурге (XXVIII Международная научная конференция по источниковеде
нию и историографии стран Азии и Африки, 22–24 апреля 2015 г.).
Отдельные результаты исследования апробированы в рамках реализации проектов Российского гуманитарного научного фонда № 11-01-00511 «Политика Российской империи в Центральной Азии. Первая половина XIX века», № 14-01-16006 «Россия и Казахская степь: административная политика и статус окраины. XVIII – первая половина XIX века».
Диссертация была обсуждена в секторе истории внутренней и внешней политики Российской империи Поволжского филиала Института российской истории Российской академии наук и на кафедре истории России XIX века –
начала XX века исторического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.
Структура диссертации выстроена с учетом хронологии представленных материалов и логики их изложения. Она состоит из введения, четырех глав, заключения, списка сокращений, списка использованных источников и литературы, приложений.
Историография российско-казахских отношений
Распад СССР, воспринятый на Западе как «крушение империи», глубоко затронул историческую науку и стал отправной точкой для переосмысления имперского характера российской государственности. Параллельно с традиционной советской и модернизационной школами начало развиваться направление, ориентированное на изучение имперской модели, которая рассматривает генетическую преемственность Российской империи и СССР.
Параллельно, помимо исследования причин крушения Российской империи, значительное число ученых перешли к более актуальному и значимому анализу механизмов ее устойчивости. Известный историк А. Рибер1, не отрицая значительной роли насилия как средства поддержания устойчивости многонационального государства, обращает внимание на три параметра, участвующих в адаптации и обновлении континентальных империй – имперскую идею, имперскую бюрократию, защиту и интеграцию пограничных зон.
В имперскую идею он включил личность правителя, в которой она персонифицировалась (концепция правления; обращение к традициям и старым мифам; вербально и невербально артикулируемый язык политики; церемонии и ритуалы, символизирующие связь правителя с народом). Роль бюрократии он рассмотрел в двух аспектах: в контексте реализации реформ сверху как реакции на европейские революции и как попытку выработать наднациональную идеологию, способную сцементировать поликультурное общество.
Рибер подчеркивает, что одним из обстоятельств, цементирующих империю, является способность эффективно управлять периферийными зонами – фронтирами. Предлагая свою типологию фронтиров, он акцентировал внимание на их роли в формировании государственных институтов и идеологии метрополии. При этом управление периферийными зонами показал как взаимовлияние центра и окраин. Если воздействия центра на периферию очевидно, то современные исследования смогли показать и обратный процесс – влияние фронтира не только на ментальную среду центра, но и на его политику. Политика империи на окраинах не только требовала учета наличия определенных социокультурных кодов, но находилась в прямой зависимости от реакции на преобразования местного населения.
Этническое и культурное разнообразие российских периферий определяло особенности управления отдельными приграничными территориями, отсутствие единой системы управления периферией и единых подходов к территориальной экспансии и стратегии инкорпорирования уже присоединенных территорий. При этом история Российской империи показывает динамику от государства напряженных фронтиров к поликультурному государству. Более того, многообразие стратегий организации пограничных периферий многие исследователи считают условием, обеспечившим долгое существование Российской империи1.
Концепция фронтира сама по себе открывает определенные возможности для нового взгляда на имперские окраины. Историко-географический подход к изучению культурного взаимодействия принадлежащих к разным народностям и социальным слоям людей в полосе столкновения-взаимодействия (фронтира) позволяет отойти от прямолинейного восприятия имперской политики как истории подавления или сближения братских народов. Исследователи фронтира встраивают имперскую политику в контекст конкретной жизни людей в непосредственной зоне контакта и демонстрируют внутренние механизмы развития империи.
Тем не менее концепция фронтира, предложенная американским ученым Ф. Тернером в 1893 г.2, не нашла достаточного применения в отношении юго-восточных окраин Российской империи. Автор объяснил новый термин как границу между освоенными и неосвоенными землями, как процесс столкновения завоевателей (колонизаторов), коренных жителей и окружающей среды. Т. е. как момент встречи дикости и цивилизации. Доминирующим в этой концепции является географический фактор, т. е. среда и географические границы, как фактор, определяющий развитие общества и цивилизации. Важным обстоятельством здесь является протяженность фронтира как события, которое связывает различные исторические периоды, ибо географический фактор, равно как и различия столкнувшихся этносоциальных групп, не стираются на протяжении чрезвычайно длительного времени.
Что касается Российской империи, концепция фронтира получила широкое распространение в отношении истории Сибири, где выделяют три основных направления: социально-географическое (первостепенное влияние географического или пространственного фактора в тесной связи с социальными категориями), цивилизационное (на первый план выходит взаимодействие пришлого и коренного населения) и альтернативное (снижается значение пространственной или временной парадигм фронтира)1. И. П. Басалаева предложила следующие, сложившиеся в исследовательской практике, основные черты фронтира, базирующиеся на представлении о том, что фронтир – «…не территориальный, а ландшафтный феномен; это процесс и ре зультат социального конструирования реальности, в связи с чем его представлен ность имеет непосредственное отношение к ментальной сфере»: 1) этнокультурная неоднородность групп (и позднее закрепляемых за ними терри торий), входящих во фронтирное взаимодействие; 2) неравная численность фрон тирующих групп; 3) амбивалентно-конфликтное взаимодействие фронтирующих групп; 4) изначальная гендерная диспропорция в доминантной фронтирующей группе, способствующая метисации; 5) дальнейшая социокультурная и этниче ская ассимиляция фронтирных групп; 6) окраинное геополитическое расположе ние фронтирной территории, удаленность от зон устойчивого исторического вли 1 Соболева Т. Н., Бобров Д. С. Современная российская историография концепции фронтира // Известия Алтайск. гос. ун-та. 2011. № 4–1. С. 189–193. яния европейской цивилизации; 7) отсутствие четких границ; 8) наличие «есте ственных пограничных рубежей», зонирующих пространство фронтира; 9) центрирование фронтирной зоны очагами «городской» жизни; 10) де-факто ко лониальный статус территории; 11) отсутствие теоретически осмысленной целе направленной региональной политики; 12) номинальный характер государствен ной власти; 13) отличие системы управления от таковой в метрополии, рыхлость и малочисленность административно-управленческой структуры; 14) компрадорская по своей сути местная элита-нерезидент; 15) «административное бесправие» и произвол; 16) более высокая, чем в метрополии, степень горизонтальной и вертикальной мобильности, несформированность постоянного (местного) населения
Включение в состав России кочевых народов Южного Урала и Нижней Волги (адаптационный период)
Обращение Абулхаира к России они объяснили не только невозможностью самостоятельно справиться с проблемами, стоявшими перед казахами, но и его желанием сохранить и расширить свою власть. При этом сам хан Младшего жуза получил негативную оценку, а акт принятия подданства признан принятым вопреки народной воле. Одновременно деятельность хана Малой орды была показана в динамике в зависимости от изменения внешне- и внутриполитических обстоятельств. В труде отдельно была рассмотрена роль хана Абылая в новой казахской истории. Его политика названа мудрой и дальновидной, что позволило сохранять независимость Среднего жуза до конца XVIII столетия. Однако при этом сложно согласиться с тезисом об объединении под властью Абылая Казахского ханства и рассмотрением восстания Сырыма Датова исключительно в антиправительственном контексте. Завоевание Старшего жуза тоже характеризуется как результат стремления местной знати усилиться за счет Российской империи. Вслед за С. Д. Асфендиаровым авторы книги назвали период российского господства периодом колонизации. Состоявшееся обсуждение «Истории Казахской ССР» в научной и партийной среде поставило перед исторической наукой задачу более глубокой проработки сюжетов, связанных с российским подданством, массовыми народными движениями, становлением дружбы казахского и русского народов. Было предложено более серьезно подойти к тезису о прогрессивных последствиях присоединения Казахстана к России1.
Не только историографическая, но и общенаучная ценность этой работы состоит в том, что в ней была реализована попытка с позиций историзма взвешенно подойти к анализу включения Казахстана в состав России. Этот процесс, пожалуй, впервые, был показан как многоплановое явление. Авторы «Истории Казахской ССР» довольно подробно рассмотрели антиправительственные движения в различных частях степи. Несмотря на то что Казахстан признан в книге российской колонией и даны основные черты новой административной системы, в ней отсутствует демонстрация генезиса и динамики имперского законодательства в крае, что не позволяет до конца решить энциклопедическую задачу работы.
В это время была подготовлена работа Е. Б. Бекмаханова, в которой важные аспекты политической истории казахских территорий первой половины XIX в. были рассмотрены в русле прежней концепции «наименьшего зла»1. Крупнейший историк Казахстана определенно был прав, утверждая, что «…начало зависимости Казахстана от царской России относится еще к 30-м годам XVIII века, но окончательно подчинить себе Казахстан царизм смог только в первой половине XIX века»2. Прошедшие годы и стремление освободиться от сдерживающих рамок советской идеологии и национальных нарративов подталкивают лишь заменить «Казахстан» «казахскими жузами», отказаться от политизированного термина «царизм» и говорить не об «окончательном подчинении», а о включении казахских земель в административно-политическое пространство Российской империи.
Автор крупного исследования совершенно справедливо подчеркивал, что Россию в регион толкали первоначально именно торговые интересы. И лишь ответная реакция Британии на успехи ближневосточной политики Российской империи 1830-х гг. вынудила последнюю активизировать укрепление своих позиций в Центральной Азии, сделав ее «…одним из основных плацдармов англо-русской борьбы». Нельзя не согласиться с Е. Б. Бекмахановым в том, что в новых условиях земли казахских жузов стали плацдармом для реализации внешнеполитических планов российского правительства: «Только прочно обеспечив здесь свои позиции, можно было приступать к осуществлению походов на среднеазиатские ханства и дальнейшей экспансии в Центральной Азии». Можно отчасти согласиться с автором и в том, что закрепление России в регионе «…диктовалось и экономическими интересами растущего русского капитализма»3, ибо в тот период подобные цели могли рассматриваться лишь как отдаленная перспектива.
Известный ученый отмечает, что до начала XIX в. казахские жузы подчинялись России «…только номинально, да и то не целиком, ибо часть его входила в сферу влияния Коканда и Китая…». И российская администрация предприняла шаги по ликвидации «…остатков политической независимости казахов», а именно перешла к активному строительству укрепленных линий, созданию казачьих поселений, административным реформам в Казахской степи, экономическому закреплению в регионе. Однако вывод автора о том, что «совокупность всех этих мероприятий и составила содержание колонизаторской политики царизма в Ка-захстане»1, представляется излишне категоричным. Здесь следует, скорее всего, говорить о колонизационной политике империи, без чего решить стоявшие внешнеполитические задачи было просто нереально.
В доказательство своего тезиса Е. Б. Бекмаханов приводит мнения крупных чиновников, свидетельствующие об их намерении сохранить Степь «в мраке своего невежества», сделав ее «как бы слепою и безгласною данницей» России2. При этом историческая перспектива демонстрирует иной правительственный курс, направленный на распространение в казахских землях общеимперских государственных и социокультурных начал.
С другой стороны, нельзя не согласиться с автором монографии в том, что кроме собственных ресурсов, империя опиралась и на верхушку казахской знати, предоставив ей разного рода льготы и включив в административную систему региона. При этом вряд ли уместно говорить о «срастании феодальной верхушки с колониальным аппаратом»3, скорее – о привлечении местной знати на государственную службу и использовании таким образом традиционных институтов в интересах империи.
Абсолютно справедливым является заключение автора о решительной ломке прежней системы судопроизводства. Но и это, в свою очередь, свидетельствует скорее о намерении новой власти трансформировать Казахскую степь в общего сударственном контексте, чем о желании законсервировать здесь социально-экономические и политические реалии.
Отдельно следует сказать о том, что Е. Б. Бекмаханов предложил дифференцированный подход к анализу российско-казахских отношений, выделив из них первичный уровень, демонстрировавший общность судеб и интересов русских крестьян и простых казахов. По его мнению, общность классовых интересов создавала предпосылки для развития дружбы обоих народов. Словом, в монографии ученого нашли отражение как концепция «наименьшего зла», так и шедшая ей на смену концепция исторической обусловленности и прогрессивности присоединения Казахстана к России.
Итак, советская историография 1920–1940-х гг., несмотря на определенные вариации, последствия присоединения Казахской степи к Российской империи как завершившего историю независимого существования казахов переходом под гнет экономически более развитого государства оценивала негативно, оперируя при этом понятиями «завоевание», «подчинение», «абсолютное зло» или «наименьшее зло».
Распад Калмыцкого ханства как результат неэффективной политики российского правительства
Так, будучи еще в Казани и Астрахани, князь составил себе флотилию почти из ста судов, отобрал из находившихся в Казани шведских пленных 500 человек, прибавил к ним три пехотных полка и вышел с ними в море в октябре того же 1716 года. Во время этой морской части экспедиции Александр Беко-вич основал три крепости на восточном берегу Каспийского моря: Тюб-Караганскую, Александрбай и Красноводскую. Все эти крепости были основаны в неблагоприятных местах. По свидетельству очевидцев, спустя несколько месяцев в них числилось не менее 900 заболевших и 140 скончавшихся солдат и матросов1. Оставив в каждой из крепостей гарнизон, князь посуху через Гурьев городок вернулся в Астрахань и занялся подготовкой к следующему этапу экспедиции. А до того отправил в Хиву трех нарочных с уведомлением о своем предстоявшем вступлении в пределы ханства.
Ранней весной 1717 г. калмыцкий хан Аюка сообщал одному из помощников Бековича поручику Кожину, что российский военный демарш вызвал-таки закономерную реакцию в ханстве: «…тамошни бухарцы, касак, каракалпак, хивинцы збираются вместе и хотят на [российских. – Д. В.] служилых людей итьти боем; а я скать про то слышал, тама воды нет и сена нет, государевым служилым людем как бы худо не было…»2. А вскоре Аюка сообщил о готовности двухтысячного отряда хивинцев, бухарцев каракалпаков и казахов напасть на Красно-водскую крепость3. Одновременно хан, ссылаясь на это обстоятельство и на наступившую жару, отказался помочь экспедиции своими людьми4.
В июле 1717 г. Бекович-Черкасский тем же сухим путем из Гурьева городка выступил к Хиве во главе отряда из почти 2,5 тыс. человек, вместе с которыми следовали около 200 русских, татарских и бухарских купцов, некоторые из них имели с собой товары для торга. В пути князь получил высочайшее повеление направить надежного человека через Персию в Индию и Китай с разведывательной целью с тем, чтобы он на обратном пути присоединился к экспедиции. Этим человеком и стал Алексей Тевкелев.
Тем временем Бекович продолжил свой путь, преодолев самые труднодоступные и безводные места, и был остановлен 24-тысячным войском хивинского хана Шир-Гази в 120 верстах от Хивы. Осада российского отряда продолжалась три дня подряд, однако встретила такое сопротивление, что вселила страх не только в осаждавших, но и в жителей столицы ханства, некоторые из которых, по слухам, стали покидать город.
В этих обстоятельствах на первый план выдвинулся уже упоминашийся местный государственный казначей Досымбай из сартов, которому удалось убедить хана и его окружение в необходимости применить против русских хитрость как единственное средство к сохранению независимости ханства.
В соответствии с планом Досымбая в стан Бековича отправились двое посланников, сообщивших князю, что все неприятельские действия со стороны хивинцев объясняются их неведением истинных намерений чужестранцев. А известие о том, что в хивинскую землю прибыл посланник российского царя, подвигло хана принять столь уважаемого посла с подобающей честью, как гостя.
Вслед за этим нападения хивинцев прекратились и начались переговоры, продолжавшиеся четыре дня и завершившиеся согласием князя лично ехать к ханскому двору. Безопасность как россиян, так и хивинцев была гарантирована присягами с обеих сторон. Необычную доверчивость Александра Бековича-Черкасского объясняли личной драмой – трагической гибелью горячо любимой супруги и дочери в волжской пучине, которая помрачила рассудок князя. А также безграничным влиянием на руководителя экспедиции того самого князя Михаила Заманова, который доставил из Астрахани в Москву ходжу Нефеса и познакомил его с Бековичем.
Так или иначе, оба князя в сопровождении нескольких офицеров и старшин вместе с пятью сотнями казаков и подарками отправились в ханский лагерь. Не успел небольшой российский отряд оказаться в расположении хивинцев, как Александр Бекович тут же был отлучен от отряда и арестован, а сопровождавшие его офицеры и казаки перебиты.
То ли из-за случившегося безумия князя, то ли через пытки и лишения хивинцам удалось добиться от российского посла приказа к своим солдатам разделиться на небольшие отряды и следовать для расквартирования в указанные хивинцами населенные пункты.
Оставшийся с основными силами майор Франкенберг, из саксонцев на шведской службе, трижды отказывался исполнить приказ своего командира, настаивая на личной команде князя. Твердость его сломил четвертый приказ, приравнявший ослушание майора к военному преступлению. Двинувшиеся по хивинским квартирам разрозненные российские команды подверглись злодейским нападениям. Сопротивлявшиеся были уничтожены, прочие попали в хивинский плен. Вслед за тем Бековичу была отрублена голова, а Заманов, как рассказывали, был изрублен на мелкие части.
Несколько по-иному эту историю рассказывают очевидцы. Так, яицкий казак татарин Уразмет Ахмедов сообщил на допросе, что встреча Черкасского и За-манова с хивинским ханом Шир-Гази все-таки состоялась. Отправившись из основного лагеря на переговоры, Александр Бекович разбил свою ставку неподалеку от места расположения хивинского хана. Во время свидания хан принял дипломатические дары, но спустя некоторое время вернул подарки с объявлением, что от него скрыли (т. е. украли) царские дары. Бекович признал это, заявив, что царские подарки последуют позднее. Той же ночью по приказу князя к нему были доставлены подарки, по слухам, на сумму 70000 рублей. Через несколько дней все это было передано хану и его вельможам. И тут хан убедил Черкасского разделить войско на небольшие группы для размещения по разным населенным пунктам ханства, что и было исполнено. Отправленные в качестве провожатых хивинцы рано утром напали на разрозненные группы русских, разграбили их и захватили в плен.
Не вполне ясна в этой истории роль хана Аюки. В начале 1715 г. кубанский султан Бахты-Гирей неожиданно напал на калмыцкого хана неподалеку от Астрахани и захватил его кибитки. Сам же хан бежал под прикрытие вышедшего ему навстречу отряда Бековича-Черкасского. Однако, когда Аюка попросил князя с целью отмщения напасть на кубанцев, тот отказался. «Злобствующий хан тотчас придумал средство отмстить Бековичу. Он тайно известил хивинскаго хана, что сей князь под видом посольства идет в Хиву с войском, и хивинцы по сему известию скрытно приготовились к встрече Бековича»2. Уразмет Ахмедов сообщил, что именно после прибытия к ханскому двору послов от калмыцкого правителя в Хиве начались репрессии против российских подданных, в результате которых князьям Черкасскому и Заманову были отрублены головы и вывешены у Адар-ских ворот. При этом очевидцы видели бывших при них русских людей живыми, но под строгим караулом. А спустя какое-то время из Хивы в Астрахань отправился караван, с которым вместе под видом купцов следовали несколько участников экспедиции, среди которых были и два брата Александра Бековича-Черкасского. Кроме того, Ахмедов донес, что все находившиеся там русские купцы вместе с их товаром со временем были отпущены из Хивы
Административная ассимиляция Калмыкии в первой половине XIX века
После отказа Доржи Назарова единственным реальным кандидатом на ханский престол остался Церен-Дондук. Когда губернатор объявил вдове Аюки Дар-ме-Бале о санкции правительства назначить ее сына ханом, ханша засомневалась и заподозрила Волынского в превышении полномочий. Тому не оставалось ничего другого, как подделать императорскую грамоту и предъявить ей1. Подлог был очевиден, но и деваться было некуда. 19 сентября 1724 г. он, тайши и другие калмыцкие владельцы присягнули на верность российскому государю, а зайсанги дали императору шерть повиноваться ханскому наместнику впредь до назначения нового хана2. Наместническая присяга, при обсуждении которой А. П. Волынский вынужден был пойти на определенные уступки3, требовала от Церен-Дондука верно служить императору и исполнять его указы, удерживать своих подданных от антироссийских проступков, не вести международных сношений, осуществлять справедливое судебное преследование на калмыцкой территории, защищать имущество и благосостояние калмыков4. На следующий день состоялось торжественное объявление Церен-Дондука калмыцким наместником, завершившееся обедом. 22 февраля 1725 г. императрица Екатерина I своим указом утвердила Церен-Дондука наместником Калмыцкого ханства5. Крупный исследовать истории волжских калмыков Н. Н. Пальмов небезосновательно считал, что возведением Церен-Дондука на ханский престол царское правительство «…надеялось не только поднять авторитет калмыцкого правителя среди владельцев, но и обязать его к полной верности»6. При этом астраханский губернатор видел в вынужденном назначении Церен-Дондука лишь способ оторвать его от Дармы-Балы и Дондук-Омбо, избежать формирования широкой антироссийской коалиции и сохранить возможность, стравливая незначительные калмыцкие группировки друг с другом, держать ханство в повиновении и под своей твердой рукой1.
Текст присяги вполне однозначно свидетельствует о явном смещении обязательств в сторону калмыцкого правителя. В нем не чувствуется договорного духа, зато присутствует довольно жесткий императив, подталкивающий наместника ханства к уровню государственного чиновника, дрейфующего к включению его в состав механизма единого государственного управления, постепенной эфемери-зации автономии Калмыцкого ханства и утрате остатков внутреннего суверенитета. Примечательно, что сам наместник и другие владельцы под разными предлогами отказались приложить к тексту присяги свои печати. Не исключено, что все участники действа (или большинство) воспринимали это как временную меру, своего рода передышку в борьбе за власть и освобождение от давления Волынского и царской администрации.
Династическая драма Аюки превратилась в политическую трагедию всего Калмыцкого ханства. Известно, что незадолго до своей смерти Чакдорчжаб разделил свои кибитки между сыновьями, завещав им кочевать вместе подле его старшего сына Досанга, которому и передал присланную в свое время Аюке ханскую печать далай-ламы. Однако престарелый хан преступил государственные интересы и законную волю своего наследника, решив вручить престол старшему из своих живых сыновей Церен-Дондуку. Это вызвало брожение в калмыцких улусах. И, как позднее ситуация в Средней орде после смерти хана Абылая, отнюдь не способствовало государственной и социальной консолидации. Положение несколько стабилизировалось в середине XVIII в. с возведением на ханский престол Дондук-Даши и провозглашением наследником (наместником ханства) его сына Убаши.
Политика, проводившаяся Волынским в отношении волжских калмык, была направлена на то, чтобы удерживать их под контролем и в повиновении с наименьшими затратами. Отсюда и его приверженность традиционному импер скому принципу «разделяй и властвуй». Он сам это со всей очевидностью признал в своем донесении Екатерине I. «Я желал, – писал Волынский, – чтоб калмыки были разделены на две партии, и до сего времени держал больше Досангову сторону, но теперь вижу, что он человек непотребный, забыл благодеяния государя Петра Великого и мои труды, забыл, что я спас его от смерти, из нищих сделал сильным владельцем; забывши все это, он искал покровительства кубанцев, после чего нельзя уже ждать от него никакого добра; кроме того, при нем людей умных и добрых нет. Черен-Дундук хотя и не умнее его и такой же пьяница, однако человек с совестию, да и люди при нем отцовские умные и добрые есть, через которых все можно делать. Сколько Досанга под протекциею ее императорского величества ни держать, но совершенно уберечь нельзя, потому что он перед тою стороною бессилен, а держать при нем всегда наши войска очень убыточно и трудно, да и ту сторону можем этим отогнать, и пути в нем не будет, потому что у него люди воры, а брат его Нитар-Доржи над всеми ворами архиплут; все владельцы и простой народ другой стороны на них страшно озлоблены, потому что от них ни другу, ни недругу спуску нет, всех обокрали кругом. Так как Досангу все равно пропадать же, то, по моему мнению, надобно сделать так: объявя все его дурные дела, объявив, что императрица отнимает от него свою руку, отдать его на суд Черен-Дундуку, чтоб управился с ним сам; та сторона такою милостию будет довольна; в противном случае они самовольно его погубят и будут хвастаться, что сделали это, несмотря на покровительство, оказываемое нами Донсангу»
Следует обратить внимание на несколько интересных моментов в описанных выше событиях. Во-первых, процитированные документы свидетельствуют о том, что в рассматриваемое время весьма принципиальные вопросы российско-калмыцких взаимоотношений решались на месте царскими наместниками: Артемий Волынский не только определяет, кто именно возглавит Калмыцкое ханство, но и в каком ранге: будет это хан или имеющий временный характер и ограниченное значение ханский наместник