Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Проблема этнического субстрата в отражении нартского эпоса (загадочные кадзи – археолого-этнографические параллели) .25
I. 1. Обозначение проблемы 25
I. 2. Субстратные археологические культуры 27
I. 3. Кобанская культура 28
I. 4. Кто такие кадзи нартского эпоса? .32
I. 5. Кадзи в эпосе 38
I. 6. Проблема «степь-горы» 41
I. 7. Бронзовая маска из селения Нар 47
Глава II. Проблема этнического суперстрата в отражении нартского эпоса (скифо-аланские изоглоссы и исторические параллели) 51
II. 1.Чаша Уацамонга 51
II. 2. Мельничный жернов 63
II. 3. Колесо Балсага 64
II. 4. Война, поход, набег-«балц» .67
II. 5. Аланский кодекс чести и военные данные нартского эпоса 70
II. 6. Нартское войско 72
II. 7. Конница в эпосе и археологически засвидетельствованных культах .73
II. 8. Оружие и его сакральное значение .74
II. 9. Технология изготовления оружия
II. 10. Защитное оружие 79
II. 11. Культы 80
II. 12. Клей «бурамаз» .82
II. 13. Некоторые детали быта 85
Глава III. К проблеме территории формирования нартского эпоса («страна нартов») .90
III. 1. География формирования нартских сказаний 90
III. 2. Уарп 92
III. 3. Хыз 97
III. 4. Склеп Софии 102
III. 5. Страна нартов 108
Глава IV. К проблеме алано-тюркских ареальных связей в V XII вв. (историко-фольклорные параллели) .113
IV. 1. К истории алано-тюркских связей 113
IV. 2. Агуры – огуры – болгары 117
IV. 3. Тюркская топонимика .125
IV. 4. Терк-Турк – куманы – половцы .131
Заключение 136
Библиография 142
Кобанская культура
Современный классик осетиноведения В.И. Абаев писал: « Пришельцы аланы нашли, конечно, на занятых ими землях Кавказа не безлюдную пустыню, а какое-то старое население, по языку, надо полагать, родственное другим коренным народам Кавказа: вайнахам, черкесам, сванам, грузинам, абхазам. Нет никаких оснований думать, чтобы это коренное доиранское население Алании – Осетии было истреблено или вымерло» (Абаев, 1949, с. 78-80). Убеждение в правильности этих чисто логических доводов В.И. Абаев повторил в 1966 г. на научной сессии по проблеме этногенеза осетин. Ученый писал, что «Никакая этногенетическая теория об осетинах, которая не считается с фактом смешения скифо-сарматских племен со старым местным населением, не может считаться отвечающей современному уровню наших знаний» (Абаев, 1967, с. 18). Приведенные идеи В.И. Абаева полностью соответствуют современной научной концепции этногенеза с участием двух основных компонентов – субстрата (местная этноязыковая основа) и суперстрата (более поздние этноязыковые включения). В специальном исследовании этих проблем Ю. В. Бромлей такие процессы именует «этногенетической миксацией» и приводит теоретическую схему процесса, которую мы позволим себе процитировать: «Перемещение той или иной этнической общности на новую территорию, как правило, влекло за собой столкновение е с уже обитавшей здесь ранее другой общностью. Вследствие неравномерности общественного развития такие этнические общности обычно находились на разных социально-экономических уровнях, и их столкновение нередко завершалось тем, что автохтонное население оказывалось завоеванным пришельцами» (Бромлей, 1983. с. 280 – 281).
Сказано словно специально по поводу «этногенетической миксации», т.е. смешения субстрата и суперстрата в ходе сармато-аланской миграции в предгорье и в горные ущелья Центрального Кавказа. С первых веков н.э. процесс иранизации и расселения алан в указанном субрегионе на археологическом материале рассмотрен в проблемной статье В.А. Кузнецова (Кузнецов, 1997, с. 153-176). Касаясь проблемы скифов на Северном Кавказе, автор отмечает, что «Совпадение ареалов памятников скифской и кобанской культур в переделах Центрального Кавказа означает взаимопроникновение двух различных по происхождению археологических культур и, соответственно, двух различных по происхождению этносов» (там же, с. 154). Тем более, это применимо к эпохе раннего средневековья, когда началось неуклонное движение алан в горы Центрального Кавказа, которое фиксируется катакомбными могильниками. Вероятно, что мигранты аланы обретали свою новую родину в обстановке постоянных столкновений с местными аборигенами, жившими здесь многие века. Кем могли быть эти племена аборигенов, составлявших этноязыковый субстрат? 1. 2. Субстратные археологические культуры. Наиболее архаичные, доэпические образы и сюжеты осетинского эпоса, согласно специальному исследованию Е.М. Мелетинского, это образ богатырей-нартов и отражение матриархальных общественных отношений. Относительно богатырства нартов Е.М. Мелетинский пишет: «несомненно, что образ нартов-богатырей в своем развитии испытал воздействие легенд о великанах, которые некогда якобы населяли Кавказ» (Мелетинский, 1963, с. 165). Образ «матери нартов» Сатаны матриархален, ибо «Сатана фактически заслоняется ее мужем» (там же, с. 187). Не будем входить в обсуждение этих специальных вопросов фольклористики и обратим внимание на те широкие хронологические определения, которые предлагают специалисты по истории героического эпоса.
Так, Е.М. Мелетинский считает, что «Нартские сказания как особая форма героического эпоса создавались длительное время и в значительной степени отразили процесс перехода от матриархата к патриархату, зарождение военной демократии в условиях сильных матриархальных пережитков» (там же, с. 162). О хронологии этого процесса он пишет: «По-видимому, древнейшие циклы нартского эпоса сложились в пределах Северного Кавказа, главным образом, в период аланского союза (I тысячелетие н.э.) в условиях военной демократии» (там же, с. 163). Эпос повествует о заре национальной истории (Мифы народов мира, 1997, с. 666). Историки и археологи разделяют эти взгляды на время формирования «основного ядра» эпоса, с участием кавказского «субстратного» фольклорного материала, по крайней мере, с I тыс. до н.э. (Кузнецов, 1980, с. 7-44; Иванеско, 1999, с. 30). Поэтому нам важно совместить вышеназванную хронологию с конкретным археологическим материалом I тыс. до н.э. Он будет представлен не конкретными артефактами, а археологическими культурами Северного Кавказа, несомненно, аборигенного происхождения. Полагаем, что это и есть материальный, археологический и достаточно выразительный облик кавказского этнического субстрата.
Война, поход, набег-«балц»
На Северном Кавказе для культуры X-XII вв. известна пока единственная аналогия, достойная сравнения с саблей аланского алдара из катакомбы № 14. Это сабля из кургана № 2 могильника Колосовка 1 в Адыгее, Раскопки П.А. Дитлера (Дитлер, 1961. табл. XIV). За пределами Северного Кавказа это более скромная сабля из Больше-Тиганского могильника IX – X вв. на р. Каме в Татарии (Chalikova – Chalikov, 1981. табл.V, 21), и более роскошная сабля из Венского музея (La Hongrie de l an Mie, 1998. с. 77. рис. 7-9), иногда приписываемая Карлу Великому – королю франков IX в. Как видим, сабля из катакомбы № 14 ЗКМ должна входить в узкий круг наиболее престижного и дорогого оружия X-XII вв. Восточной Европы. В плане семантическом это оружие должно было сопровождать в мифическую Страну Мертвых только воина – вождя подобного нартским героям Ахсартагката. Конечно, прямых и документальных доказательств у нас нет, и вряд ли они будут. Речь идет не более чем о внутренней логике предлагаемой гипотезы.
Кроме уникальных фигурного начельника и сабли в катакомбе № 14 были найдены остатки одежды, украшенной нашитыми на не аппликациями из позолоченной кожи, составляющими плетный орнамент. (см. напр. Кузнецов, 1961. табл. XIII. 3 - 11. с. 54. рис. 34; Доде, 2001, с. 53 – 59, рис. 33, 34; с. 87, ил. 22, 23). Безусловно, такая одежда (представленная в нескольких катакомбах) была очень дорогой, хотя импортные византийские, согдийские ткани не так уж редки, по крайней мере, с VIII – IX вв. в памятниках Западной Алании. Имеем в виду скальный могильник Мощевая Балка, прекрасно изданный А.А. Иерусалимской (Jerusalimskaja, 1996. с. 116) и вероятно оставленный населением, имевшим какие-то отношения с товаропотоком по Великому шелковому пути. Аланы, жившие в районе Змейской, по своему географическому местоположению тяготели к пути из Закавказья через Крестовый перевал и дальше на север к Эльхотовским воротам. (Кузнецов, 2003. с. 14. рис 1). Если ЗКМ, как считает В.А. Кузнецов, был некрополем крупного городища Верхний Джулат – Татартуп, отождествляемым с летописным Дедяковым (Кучкин, 1966. с. 183), оседание дорогих, в том числе, импортных вещей в кладбище этого аланского города становится вполне естественным. В таком случае в ясском городе Дедякове действительно находилась аланская социальная элита и, возможно, резиденция местного князя-алдара, захороненного в катакомбе № 14.
Если изложенные выше соображения выглядят как допустимая (хотя и с оговорками) картина и катакомба № 14 с чашей Уацамонга могла принадлежать роду сильнейших воинов Ахсартагката, это могло получить отражение в социальной топографии ЗКМ. Можно полагать, что каждый род или иная социальная группа имела на территории ЗКМ свой участок и топографически он может быть выделен. Ж. Дюби пишет о средневековой Западной Европе: «Никакого равенства в смерти: общество мртвых было в той же степени, что и общество живых, поделено на касты, иерархизированно». (Дюби, 1994. с. 284). В западноевропейской археологии положительные результаты в топографическом изучении средневековых некрополей уже есть. Так, анализируя аварский могильник в Дьере (Венгрия), где было раскопано до 900 захоронений, Г. Ласло выделил группы могил, связываемых им с кланами – родами и их ветвями. Согласно Г. Ласло, кланы хоронили своих умерших на своих участках некрополя. (Laszlo J, 1955, с. 86). Заметим кстати, что антрополог А.В. Шевченко, изучавший проблему краниологии северокавказских алан X-XII вв. на материале из ЗКМ, пишет о последнем: «не исключено, что представители разных этносов, входивших в аланское объединение, хоронили своих покойников на различных участках этого громадного и полностью не докопанного ещ кладбища». (Шевченко, 1986. с. 106, прим. 10). Гетерогенный характер аланского общества X – XII вв. представляется несомненным, но в данном случае предпочтительнее кажется социальная стратификация ЗКМ. Эти же соображения побуждают отвести как ошибочный вывод С.Н. Савенко о том, что закрепление участков на катакомбных могильниках алан вплоть до XII не прослеживается. (Савенко, 1989. с. 145-146). Сказанное подтверждается исследованием могильника Клин-яр 3 выполненное Н. Харке и А.Б. Белинским, выделившими участок с элитными погребениями (цит. по Коробов, 2003. с. 281).
По опубликованной В.А. Кузнецовым информации, на ЗКМ им было исследовано 88 катакомб. Топосъмка и генплан изученной территории выполнены топографом А.В. Сашиным. На упомянутом генплане автор раскопок выделил 9 «гнзд» катакомб (прил.I. рис.23), представлявших компактные группы, отделнные одна от другой незначительным, иногда спорным пространством. (Кузнецов, 2003. с. 60. рис. 9). По мнению В.А. Кузнецова, «гнзда» катакомб отражают родовую структуру аланского общества X-XII вв., следовательно, речь может идти о девяти родах (или иных форм социальной организации местного общества, например патриархальной семьи) (Кузнецов, 2003, с. 60, рис. 9). Если принять версию о родовых участках, то мы, прежде всего, должны обратить внимание на участок I с наиболее богатыми катакомбами 3, 14, 15, принадлежавшими конным воинам (прил.I. рис. 27). По предложенной Г.Е. Афанасьевым социальной иерархии салтовских алан VIII-IX вв. такие воины входили в первый ранг – предводитель и десятники. (Афанасьев, 1993. с. 52. 132-142). Кажется, мы вправе выдвинуть подлежащую дальнейшему обсуждению гипотезу, получающую поддержку и в социальной топографии ЗКМ, о возможной принадлежности участка I наиболее мощному роду Ахсартагката – роду профессиональных воинов, аланской дружинной аристократии. Чаша Уацамонга, засвидетельствованная как артефакт, гипотетически эти связи подтверждает.
Склеп Софии
Страна нартов. Анализ рассмотренных выше этнонимов и топонимов нартских сказаний свидетельствует, что вероятно в течение I – начала II тыс. н. э. эпос широко бытовал в верхнем Прикубанье восточнее Большой Лабы. Это соответствует современным научным представлениям о территории Западной Алании (Ковалевская, 1958, с. 619-629) и разделению Алании на западную и восточную части. Видимо, вполне допустимо предположение о том, что вплоть до XII в. именно на территории Западной Алании, которая была более развитой в экономическом, социально – политическом и культурном отношении, формировались многие сюжеты и образы нартских сказаний. Возможно, что в дальнейшем исследователям удастся доказать формирование здесь многих архаичных мотивов осетинского нартского эпоса. В.Ф. Миллером и В.И. Абаевым давно сформулировано положение о том, что в древности алано-осетинское население занимало не только современную Осетию, но и было продвинуто далеко на запад, вероятно, до средней Кубани (р. Фарс имеет прозрачную иранскую этимологию; см.: Абаев, 1949, с. 87, 285) и даже далее до побережья Черного Моря (там же, с. 285, прим 1). Последнее, очевидно, оставлено отдельными этническими группами – «вкраплениями» сармато-аланского происхождения. Не случайно в нартских сказаниях упоминается Черное море (Осетинские нартские сказания, 1948, с. 446-452). Фольклорные данные подтверждают сказания осетинского эпоса. По кабардинским материалам нарты населяли в далеком прошлом верховья Кубани и Кубанскую область (Рклицкий, 1927, с. 15), по адыгейским преданиям нарты жили на Кубани и на левом берегу Б. Лабы (Меретуков, 1972, с. 318). В абазинском эпосе говорится, что нарты «имели своей обителью Нарт-Сана («нарзан» - Кисловодск) и долины рек Кубины (Кубани) и Инджигов» (Зеленчуков; Нарты. Абазинский, 1975, с. 185). Подобные утверждения содержатся в абхазском фольклоре. «Нарты родом из Кубани» - заявил сказитель Хабга Смаил В.И. Абаеву в селении Ачандара (Абаев, 1949, с. 321).
«Нарты – легендарный народ, богатыри, сто братьев, жившие на берегу Кубани» - пишет абхазский ученый Ц.Н. Бжания (Бжания, 1973, с. 139), а осетинский историк Ю. А. Гаглойти по этому поводу замечает: «Видимо не случайно, что все основные события, связанные с абхазскими нартами, происходят именно в долине р. Кубани» (Гаглойти, 1974, с. 70). Важные данные содержатся в «Хронографии» византийского автора начала VIII в. Феофана. Исследовавший этот источник С.Г. Зетейшвили, ссылаясь на грузинское издание «Картлис Цховреба», свидетельствует о Собгийской крепости на Осетинском перевале» в Авазгии и делает вывод о возможности «локализовать самих аланов в верховьях р. Кубань» (Зетейшвили, 1976, с. 86). Здесь имел местопребывание византийский спафарий Лев, посланный императором Юстинианом в Аланию с деньгами для алан. Следует заметить, что византийцы хорошо знали Абхазию и ее соседей, сведения Феофана достоверны.
Таковы традиционные представления о стране нартов у соседних народов. Совершенно очевидно, что о какой-либо случайности здесь речи нет. В своей монографии о происхождении героического эпоса Е.М. Мелетинский приходит к выводу, что бытование нартского эпоса в наиболее развитых формах у современных осетин, адыгов и абхазов объясняется тем, что в состав средневековой Алании входила часть синдо-меотских (раннеадыгских) племен среднего и нижнего Прикубанья, связанных общностью языка и происхождения с соседними абхазами (Мелетинский, 1963, с. 156-158, 163-164; 2005). К этому можно добавить тезис о тесных историко – культурных связях между верхнекубанской Аланией и Абхазией, в X в. отразившихся в храмовой архитектуре Нижнего Архыза (Кузнецов, 1977, с. 33,39,43 и др.; Перфильева, 1989). В контексте этих многовековых связей и взаимовлияний абхазские представления о прикубанской стране нартов вполне достоверны.7
Итак, мы приходим к выводу о том, что эпическая Страна Нартов, скорее всего, соответствует Западной Алании. Дальнейшее рассмотрение проблемы генезиса осетинского нартского эпоса должно проходить с учетом этого обстоятельства. Сармато-аланское присутствие в Прикубанье с первых веков н.э. и даже раньше фиксировано древним наименованием Кубани как Уардан (Захаров, 1930, с. 70-72). Археологические материалы свидетельствуют о преемственном развитии культуры верховьев Кубани с V по XIIвв. (Ковалевская, 1984, с. 113). По данным авторов XVIII – первой половины XIX вв. и в частности Карла Коха, в верховьях Кубани «высоко в горах живет племя, называемое всеми соседними народами аланами; нет никакого сомнения, что это племя является остатком древнего народа аланов…, карта тифлисского Генерального штаба и атлас Западной России помещают их страну у истоков Карденека и Малого Инджика, но, вероятно, она захватывает также и верховья Шона и тянется до Джумантау…, генеральная карта Грузии и Армении помещает этих алан на притоке Кубани» (Koch Karl, 1842-1843, с. 318). Вряд ли это карачаевцы, которые в то время еще жили в верховьях Кубани в трех больших селениях Картджурт, Учкулан и Хурзук и окружающих выселках. Если это были действительно остатки средневековых алан, как полагал К. Кох, то в силу немногочисленности (1000 человек) они были ассимилированы и исчезли из поля зрения исследователей. Иначе мы имели бы редкий пример исторической консервации этнокультурных реликтов в условиях высокогорной изоляции. Горный Кавказ для указанной консервации исторических реликтов весьма благоприятен – вспомним, например,
Вопросу о присутствии групп алан в Абхазии I тыс. н. э., особенно в IV – X вв., «когда этот сюжет из верховьев Кубани (речь идет о нартском эпосе – авт.) распространялся вместе с аланским элементом среди населения Апсилии и Авазгии», посвящена небольшая, но важная публикация Ю.Н. Воронова (Воронов Ю.Н., 1990, с. 52-53). высокогорных изолятов в дагестанском а. Кубачи (Гаджиев, Давудов, Шихсаидов, 1996, с. 244-246).
Тюркская топонимика
Признание осетинского эпоса в основе своей творением сармато-аланской этнокультурной среды дает представление о духовной культуре этой среды древних иранцев юго-восточной Европы и Северного Кавказа. Нам представляется, что историки, археологи, этнографы в своих разысканиях и реконструкциях должны активнее привлекать как тексты сказаний, так и нартоведческие исследования.
Расположение четырех глав и материала по диахронному принципу позволило показать развитие осетинского эпоса от его ранних архаичных сюжетов, восходящих к кобанской культуре I тыс. до н.э. (бронзовая маска из. Нар) и такого же архаичного сюжета о волшебной чаше нартов Уацамонга – Нартамонга, уводящий в скифскую древность Геродота, до наиболее поздних реалий эпоса – каменных домов, святилищ, склепов, башен боевых и жилых, столь характерных для горной Осетии позднего средневековья. Вместе с тем, мы интерпретируем весьма интересную информацию об отношениях общества нартов с враждебным народом кадзи, а в этих отношениях усматриваем фольклорное отражение исторически обусловленных контактов между аланами и аборигенным населением горных ущелий Кавказа. Переводя это на язык современной научной терминологии, речь идет о еще спорной проблеме этнического субстрата и суперстрата, а эпос дает аргументы в пользу признания справедливости теории субстрата – суперстрата и этнокультурной миксации (отсюда наличие в эпосе о нартах кавказских влияний и заимствований). Самостоятельный интерес представляет глава о Стране нартов, идентичной признанной историками Западной Алании в верхнем Прикубаньи. Нами подчеркивается роль данной территории в формировании многих нартских сказаний, особенно их дигорских вариантов – аланское население Западной Алании, судя по ряду данных, было дигороязычным. Это обостряет вопрос о дифференцированном изучении дигорских и иронских нартских сказаний и о выявлении их локальных отличий. Наконец, глава о тюрках и тюркском влиянии на эпос алано-осетин начиная с VI в. демонстрирует глубину и силу ареальных и маргинальных связей с тюрками, что важно для истории осетин, балкарцев и карачаевцев.
Несколько слов о новых артефактах, отдельных построениях, гипотезах, выводах в данной работе, автором предлагаемых впервые.
В главе I это сюжет о бронзовой маске из с. Нар, как уникальном произведении кобанской археологической культуры, интерпретируемой как культура кавказского субстрата. Мы присоединяемся к версии Л.П. Семенова о том, что это изображение богини плодородия Тушоли. Отсюда вытекает наша версия о вайнахском происхождении этнического субстрата на территории Осетии.
В главе II это, прежде всего, сюжет, отражающий древнеиранский обычай подношения сакральной чаши, в данном случае представленный фигурным уникальным начельником из катакомбы 14 Змейского могильника XI – XII вв. Это обряд подношения почетной чаши «нуазан» в этнографическом быте осетин. Чаша – вероятная чудодейственная чаша Уацамонга или Нартамонга нартского эпоса. Начельник найден в самой богатой катакомбе ЗКМ, где покоился конный воин в роскошных одеждах и с великолепной саблей. Нартский эпос ярко свидетельствует, что социальной верхушкой нартского (аланского) общества) были профессиональные воины из рода Ахсартагката. Допустимо предположить, что участок ЗКМ с катакомбой 14 (давший и другие захоронения воинов-дружинников) принадлежал роду Ахсартагката.
Другой, впервые расшифровываемый сюжет нартского эпоса – волшебное «живое» и страшное Колесо Балсага. Оно персонифицировано археологическим артефактом, происходящим из некрополя Кобани. Это большая бронзовая подвеска в виде колеса со спицами, увенчанными человеческими масками. Катакомбный могильник Кобани относится к VIII – IX вв. и данный предмет, вместе с чашей Уацамонга, может характеризовать материальную и духовную культуру, идеологию аланского этнического суперстрата.
В главе III рассматривается вопрос о местонахождении эпической Страны Нартов – территории, где происходило активное формирование сказаний. Обосновывается на материале археологических памятников (городища IX – XII вв. Нижний Архыз, Кяфар, Ильичевское, Куньша, Первомайское и т.д.), данных топонимики, нарративных источников, что страной нартов была территория верховьев Кубани к востоку от р. Уруп. Это территория Западной Алании. Активное эпосотворчество именно здесь в I – начале II тыс. н.э. было стимулировано возникновением раннефеодальной государственности Алания.
В главе IV автор показывает на примере трех эпических этнонимов: агуры, авары, Терк-Турк историческую реальность трех названных тюркских этносов, впервые получающих историческую интерпретацию. Народ огуры – сарагуры (болгары) и авары, связанные (особенно огуры) с хазарами, хорошо известны в историографии. Народ Терк-Турк (притеречные тюрки) автор связывает с появившимися в Предкавказье команами – половцами. Так объясняются тюркские влияния в осетинском нартском эпосе и языке (по В.И. Абаеву). Археологически эти влияния на территории Западной Алании представлены серией каменных изваяний воинов с оружием. В иконографии этих статуй явственно проступает тюрко-половецкая традиция так называемых «каменных баб» южнорусских степей.
Кроме того, в диссертации поставлены более частные вопросы, такие, как культ оружия и, особенно, меча; об упоминаниях в эпосе сабли, появившейся на Кавказе с VIII в. (Галиат – Г.Р.) и тем самым археологически обозначающей время развития эпоса; о следах культа солнца и огня; о таких бытовых предметах, как столик «фынг» на трех ножках, надочажная цепь «рахыс», присутствующая как в эпосе, так и этнографическом быте осетин.
Автор надеется, что представленная диссертация будет полезной как для нартоведения так и для археологии Северного Кавказа. Успех дальнейшего исследования историзма нартского эпоса не только осетин, но и других кавказских народов, зависит от будущих академических изданий полных текстов нартских сказаний. Нет сомнений в том, что в архивах лежат еще не введенные в оборот пласты ценной исторической информации, зафиксированной в нартских сказаниях осетин, абхазов, вайнахов, карачаевцев, балкарцев, части дагестанцев.