Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историография проблемы, источниковая база, методология и методы исследования 18
1.1. Офицерский корпус русской армии в отечественной историографии 18
1.2. Зарубежная историография корпуса офицеров 38
1.3. Источниковая база исследования 67
1.4. Методология и методы исследования 80
Выводы по главе 1 94
Глава 2. Офицерство как особый социально профессиональный слой 98
2.1. Комплектование армии офицерскими кадрами 98
2.2. Структура корпуса офицеров в начале XX века 128
2.3. Система чинопроизводства в русской армии 158
2.4. Прохождение офицерской службы в мирное время 179
Выводы по главе 2 208
Глава 3. Офицерство и общество 211
3.1. Сословное происхождение офицеров 211
3.2. Этика офицеров русской армии 238
3.3. Проблемы взаимоотношений офицерства и общества в начале XX столетия 282
3.4 Офицерство в период революции 1905–1907 годов 306
3.5 Материально-бытовое положение офицерства 345
Выводы по главе 3 375
Глава 4. Боевая подготовка и морально-боевые качества русского офицерства 379
4.1. Уровень подготовки командного состава во время Русско японской войны 1904–1905 гг.. 379
4.2. Новые подходы к подготовке офицеров в межвоенный период (1906–1913 гг.) 410
4.3. Управление русскими войсками в ходе боевых действий в 1914–1916 гг. 432
4.4. Морально-боевые качества русского офицерства 492
Выводы по главе 4 .519
Глава 5. Офицерство в контексте революционных событий 1917 года 525
5.1. Свержение монархии в восприятии офицерства 525
5.2. Политика новой власти в отношении армии 539
5.3. Дискриминация офицерства в феврале – октябре 1917 г 555
5.4. Упразднение офицерства как социально-профессионального слоя 591
Выводы по главе 5 604
Заключение 607
Список источников и литературы 621
- Офицерский корпус русской армии в отечественной историографии
- Сословное происхождение офицеров
- Уровень подготовки командного состава во время Русско японской войны 1904–1905 гг..
- Упразднение офицерства как социально-профессионального слоя
Офицерский корпус русской армии в отечественной историографии
Анализ степени научной разработанности темы показывает, что история корпуса офицеров русской армии исследована недостаточно. На сегодняшний день в российской историографии отсутствуют специальные труды, посвященные комплексному рассмотрению истории русского офицерства начала XX века.
Так, в дореволюционной российской историографии научных работ, рассматривавших корпус офицеров не имеется, несмотря на то, что книг об армии выходило немало. Например, работы, авторами которых являлись М. В. Грулев, Н. Д. Бутовский, П. А. Режепо, М. С. Галкин, А. Н. Куропаткин, М. И. Драгомиров, Д. П. Парский, А. В. Геруа, Е. И. Мартынов и многие другие научными исследованиями не были, носили публицистический и справочно-статистический характер1. Посвященные актуальным проблемам армейской жизни вообще и корпуса офицеров в том числе, они, однако, отличались выраженным субъективным подходом и опирались главным образом на личный опыт авторов. Многочисленные статьи, публиковавшиеся в начале XX столетия в военной прессе, в том числе в журналах «Офицерская жизнь», «Варшавский военный журнал», «Разведчик», «Военный сборник», «Вестник русской конницы» и прочих, освещавших жизнь и службу офицеров также не носили научного характера1.
Несмотря на это, как книги, так и статьи, выходившие в те годы представляют собой весьма ценный материал для изучения проблемы, позволяя видеть жизнь армии начала прошлого века глазами современников.
В советских исторических трудах 1920–1930-х гг., так или иначе затрагивавших армейскую проблематику, об офицерстве говорилось вскользь, без какого-либо анализа и главным образом в контексте революционных событий начала XX века. Внимание акцентировалось на работе большевистской партии по разложению армии и привлечению солдатских масс на свою сторону. При этом проблемы истории офицерства не изучались, но, как отмечает один из современных ученых-историков И. Н. Гребенкин, «офицерский корпус представал в качестве наиболее активной реакционной группы»2.
Представляя собой определенный вклад в историческую науку, эти работы в то же время опирались на официальную идеологию. Характеристика офицерства на взгляд диссертанта носила поверхностный характер и сводилась главным образом к тезису о его контрреволюционности и дворянско-буржуазной сущности. В числе авторов тех лет необходимо назвать В. Н. Владимирова, А. К. Дрезена, М. И. Ахуна, В. А. Петрова, Е. И. Мартынова, В. О. Василенко, О. Н. Чаадаеву, Н. И. Подвойского, М. Н. Покровского, С. Е. Рабиновича1 и др.
Даже в фундаментальном труде, посвященном истории гражданской войны в СССР, офицерству уделялось незначительное внимание, косвенно затрагивались лишь вопросы политического самоопределения военнослужащих2.
Представляется, что более полному и объективному освещению жизни и деятельности русского офицерства мешало недоверие по отношению к дореволюционным социальным институтам, существовавшее в обществе и властных структурах в тот период. Наряду с участием многих офицеров в Белом движении, это привело к тому, что «… офицерский корпус периода последнего царствования… долгое время не являлся объектом специальных исследований»3.
Что касается трудов, посвященных истории Русско-японской и Первой мировой войн, то, несмотря на их значимость с точки зрения истории военного искусства, внимания многообразной роли офицерского корпуса в них не уделялось, освещались лишь крупные операции и сражения, действия различных родов войск, применение техники и т.д. Упоминания удостаивались только отдельные представители генералитета, которым давались самые общие, чаще, отрицательные характеристики. Уровень боевой подготовки, повседневная жизнь и служба штаб – и обер-офицеров, их роль в повседневной жизни войск и ходе боевых действий не исследовались1.
Лишь труд А. А. Свечина стал в этом плане некоторым исключением2. В нем более объективно и подробно характеризовалась боевая деятельность офицеров полка, с которыми автору довелось служить в годы Первой мировой войны. В то же время вопросы оперативно-стратегического руководства войсками, в том числе в работах, посвященных операциям на Русском фронте, освещались достаточно глубоко, при этом использовался большой фактический материал, делались теоретические обобщения3. Такие труды, однако, затрагивали, главным образом, вопросы истории военного искусства, то есть в большей степени относились к военной науке, а не к исторической, поэтому проблемы истории офицерского корпуса, как социально-профессионального слоя, оставались в стороне.
В годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные годы стали появляться публикации, в которых о русской армии говорилось несколько более объективно. В качестве примера можно назвать таких авторов, как Е. О. Яруше-вич, В. А. Морозов, В. В. Мавродин, Е. З. Барсуков, Н. Г. Корсун, М. В. Нечкина; выпускались также сборники архивных документов, освещавших подвиги военнослужащих русской армии, в том числе офицеров1.
В то же время в случаях успеха русских войск в том или ином в сражении (операции), действия русских военачальников не рассматривались, их имена практически не назывались, как, например, в труде Н. Г. Корсуна «Первая мировая война на Кавказском фронте». Следует отметить, что вышедшие в эти годы труды А. Ю. Кривицкого «Традиции русского офицерства» и «Русский офицер за рубежом» явились первыми в СССР книгами, посвященными именно корпусу офицеров Русской императорской армии. Однако назвать все эти работы научными исследованиями вряд ли возможно, в научно-популярном ключе в них рассмотрены отдельные эпизоды русской военной истории.
Кроме того, вскоре после окончания Великой Отечественной войны появились, пусть и в небольшом количестве, диссертации, в которых рассматривались отдельные аспекты строительства русской армии, в частности, социальный состав офицерства накануне Первой мировой войны, а также некоторые вопросы их профессиональной подготовки2.
Сословное происхождение офицеров
В некоторых трудах советского периода утверждалось, будто для лиц, не принадлежавших к высшему сословию, служба в качестве офицера была почти невозможна. Так, в Большой советской энциклопедии отмечалось, что «офицерские чины присваивались преимущественно лицам дворянского происхождения. Классовый подход к комплектованию офицерских должностей обособил офицеров внутри армии и флота в особую касту, в т. н. офицерский корпус, ядро которого составляли наиболее реакционные представители дворянского сословия»1.
Аналогичная точка зрения высказывалась в Советской военной энциклопедии, в которой система военно-учебных заведений дореволюционной России характеризовалась как носившая «…ярко выраженный дворянско-сословный харак-тер…»2.
Подобный подход был характерен и для ряда исследователей. Например, Л. Г. Бескровный писал: «Правящие круги проводили в вопросе военного образования четко выраженную классовую политику… офицерские кадры…, комплектовались выходцами из правящего класса»3; аналогичных взглядов придерживались многие другие авторы4.
В наше время, несмотря на постепенно происходящие изменения во взглядах, также встречаются утверждения о том, что «… военная офицерская служба оставалась традиционной дворянской привилегией, проникновение в офицерскую среду представителей низших сословий было затруднено»1.
На иных позициях находятся некоторые другие современные исследователи истории русского офицерства, в частности, С. В. Волков, считающий, что офицерство изначально не являлось замкнутой корпорацией2.
Некоторые аспекты данной проблемы рассмотрены автором настоящей диссертации в одной из своих статей3, однако необходимо рассмотреть проблему шире. Бесспорно, различие точек зрения на данную проблему требует проанализировать два важнейших ее аспекта. Первый заключается в выявлении того, кто действительно мог стать кадровым офицером, прежде всего, с точки зрения сословного происхождения. Второй состоит в поиске ответа на вопрос: обладало ли офицерство, как часть дворянского сословия, привилегиями?
Рассматривая первый аспект проблемы, необходимо обратиться к соответствующим источникам, определявшим порядок поступления в военно-учебные заведения, а также свидетельствам современников.
Группа офицеров, в том числе, профессор Е. Э. Месснер, находившихся после Гражданской войны в эмиграции, в своем коллективном труде отмечала, что законодательные ограничения по сословному признаку для лиц, желавших стать офицерами, отсутствовали, и каждый, «по суду непорочный гражданин» имел право стать офицером4.
Авторами указывались три способа реализации этого права. Первый способ: окончив среднее общеобразовательное учреждение (гимназию, реальное училище, кадетский корпус и т.д.), поступить в военное или юнкерское училище и закончить его. Второй способ: быть произведенным в офицеры с правом достичь чина штабс-капитана (штабс-ротмистра) нижним чинам, отличившимся в военное время. Кроме того, в мирное время любой нижний чин, произведенный в период срочной службы в унтер-офицерское звание, имел право сдавать вступительные экзамены в военно-учебные заведения. Третий способ: имея документы о полном среднем образовании, поступить на военную службу вольноопределяющимся, и после года службы сдать экзамен на чин прапорщика запаса. Затем для производства в чин подпоручика и зачисления на действительную военную службу требовалось сдать экзамен за курс военного училища1.
В официальных документах начала XX столетия, определявших порядок поступления в военно-учебные заведения, ограничения по сословному признаку почти во всех училищах отсутствовали. Это касалось пехотных2, артиллерийских3, кавалерийских4 училищ (следует отметить, однако, что в некоторых военно-учебных заведениях были особенности, о которых будет сказано далее).
Вместе с тем, существовало военно-учебное заведение, в которое могли поступать только потомственные дворяне, то есть, оно комплектовалось исключительно по сословному признаку. Речь идет о Пажеском Его Императорского Величества корпусе, поступление в который требовало зачисления в пажи к Высочайшему двору. При этом в соответствии с законом, зачисление в пажи непременно требовало представления свидетельства о дворянстве5. Однако далеко не все представители даже потомственного дворянства могли поступать в Пажеский корпус. В пажи к Высочайшему двору могли зачисляться лишь сыновья и внуки лиц, имевших чины первых трех классов, а также занимавших должности губернаторов, посланников и губернских предводителей дворянства, если им был присвоен чин не ниже генерал-майора или действительного статского советника. Подобное право имели также сыновья и внуки генерал-майоров, убитых или умерших от ран, полученных в боях, сыновья генерал-майоров, участвовавших в боях с противником или походах против него, прослуживших в генеральском чине не менее пяти лет и некоторые другие1.
Некоторые особенности существовали при поступлении в пехотные и кавалерийские училища, которые подразделялись на две группы. Первая группа состояла из всесословных учебных заведений, и включала юнкерские училища (после их преобразования – «новые» военные училища) и два «старых» пехотных военных училища. Ко второй группе относились военные училища, куда принимались, главным образом, выпускники кадетских корпусов и лица, пользовавшиеся правом на поступление в эти корпуса. В официальном списке, составленном Главным управлением военно-учебных заведений (ГУВУЗ), к первой группе, то есть, к всесословным училищам были отнесены 9 пехотных и 2 кавалерийских училища. В их число входили два пехотных училища в столицах – Алексеевское (Москва) и Владимирское (Санкт-Петербург). Кроме того, в эту группу входили Киевское, Казанское, Виленское, Одесское, Иркутское, Тифлисское, Чугуевское училища. К этой же категории принадлежали два кавалерийских училища – Ели-саветградское и Тверское2.
Что касается второй группы училищ, то в труде, подготовленном уже упоминавшейся группой офицеров во главе с Е. Э. Месснером, назывались два училища – Павловское пехотное и Николаевское кавалерийское, находившиеся в Петербурге. В них, по утверждению авторов, принимались, по большей части, дети потомственных дворян. «Не закон ставил это ограничение, а традиция гвардии, требовавшая, чтобы ее полки комплектовались офицерами из потомственного дворянства – эти два училища служили главным образом для укомплектования гвардии»3. То есть, по утверждению современников, в эти училища прием осуществлялся по сословному принципу.
Изучение источников показало, что существовало еще одно военно-учебное заведение – Александровское пехотное училище в Москве, которое не считалось всесословным, и поступать в которое также могли вполне определенные категории молодых людей1. Однако утверждение, будто в эти три училища принимались преимущественно дети потомственных дворян, некорректно. В официальных документах требование о принадлежности к дворянскому сословию отсутствовало, указывалось лишь, что предпочтение при поступлении отдается выпускникам кадетских корпусов2. Между тем в кадетские корпуса имели право поступать не только выходцы из среды потомственных дворян. В них принимались сыновья действующих и отставных офицеров, в том числе, в чинах, не дававших право на потомственное дворянство. Кроме того, кадетами могли стать сыновья военных врачей, военных священников, гражданских чиновников всех ведомств, погибших или раненых на войне, нижних чинов в чине подпрапорщика, участвовавших в боях, получивших ранения или награжденных орденами3.
Иными словами, учиться в кадетских корпусах, а впоследствии стать юнкерами самых престижных Николаевского кавалерийского училища и пехотных Павловского и Александровского училищ могли представители разных сословий, не только дети потомственных дворян. Существовавшие при приеме в корпуса ограничения касались не сословного происхождения, а осуществлялись на иной основе: предпочтение отдавалось тем, чьи отцы так или иначе были связаны с вооруженными силами. В то же время, по некоторым причинам, о которых будет сказано далее, более половины кадет по происхождению действительно были дворянами. Например, в 1910 г. 59,47 % учащихся всех кадетских корпусов были выходцами из среды потомственного дворянства4.
Уровень подготовки командного состава во время Русско японской войны 1904–1905 гг..
Данный параграф несколько выходит за хронологические рамки диссертации, однако чтобы рассмотреть изменения, происходившие в профессиональной подготовке офицерства после окончания войны с Японией, необходимо сравнение с предыдущим периодом. Для этого представим панорамное обозрение, в общем виде показывающее, насколько офицерский состав был готов к выполнению задач в соответствии с предназначением в период военного конфликта на Дальнем Востоке. Представляется, что обозрение послужит своего рода фоном, позволяющим более подробно охарактеризовать уровень готовности командного состава к ведению боевых действий в годы мировой войны.
После окончания Русско-японской войны 1904–1905 гг. в обществе и армии развернулась дискуссия, в ходе которой обсуждались причины, обусловившие неудачный исход военного конфликта. В их числе назывались факторы как общегосударственного масштаба – политические, экономические, социальные, так и сугубо внутриармейские. В числе последних наибольшей критике подвергалась боевая подготовка, под которой понималась «… совокупность всех сведений, приемов и навыков, необходимых войскам для боевой службы в военное время»1.
Иными словами, боевая подготовка представляла собой организованный процесс воинского обучения и воспитания военнослужащих, подразделений, частей и соединений для выполнения боевых задач в соответствии с предназначением. Видами и формами боевой подготовки являлись одиночное обучение, обучение в составе подразделений и частей, тактические занятия, учения, стрельбы, маневры, полевое инженерное дело и т.д.
В ходе дискуссии отмечалось, что серьезные недостатки в боевой подготовке присущи всем категориям военнослужащих, в том числе, офицерам. Суть претензий, предъявлявшихся к офицерскому составу в этой области, в обобщенном виде заключалась в следующем:
- неумение ориентироваться в конкретной ситуации;
- отсутствие прочных навыков в управлении войсками в боевой обстановке;
- недостаток инициативы;
- слабое знакомство «начальников одного рода оружия с тактическими свойствами и употреблением в бою других родов оружия»1.
Кроме того, указывалось на незнание «свойств и сил» противника, незнакомство с театром военных действий, неподготовленность высшего командного состава и офицеров Генерального штаба, «несоответствие нашей тактики силе современного огня»2.
Критика во многом была справедливой: в предвоенный период организация занятий по боевой подготовке в военно-учебных заведениях, а также занятий с офицерами в строевых частях во многом не отвечала требованиям времени. В значительной мере это обусловливалось недооценкой роли военной науки в среде высшего военного руководства страны. Специалисты академии Генерального штаба считали, что «пренебрежение военной наукой в широких кругах армии и сосредоточение ее данных в руках незначительного числа лиц, в свою очередь оторванных от войска, создает весьма неблагоприятные условия для совершенствования нашей военной системы»3.
Между тем мировой технический прогресс стимулировал развитие вооружения и военной техники. В конце XIX – начале XX вв. значительно повысились боевые свойства ручного огнестрельного оружия: дальность и точность стрельбы, скорострельность, пробивная способность пули. Принятие на вооружение пуле метов и скорострельной полевой артиллерии, использование воздушных шаров для наблюдения на поле боя, появление переносных радиостанций и т.п. – все это вносило серьезные изменения в тактику и стратегию, влияло на виды, формы и способы боевых действий. (Необходимо отметить, что понятия «оперативная подготовка» в то время еще не существовало). Требовалось учитывать происходившие изменения, изучать их, внедрять в практику подготовки и ведения вооруженного противоборства.
Однако изменения, происходившие в военном деле в тот период, в российских военно-учебных заведениях до Русско-японской войны 1904–1905 гг. учитывались далеко не полностью. В системе военного образования сложилось такое положение вещей, когда главное внимание уделялось изучению теории; практическим занятиям по военным наукам отводилась второстепенная роль. Военные специалисты указывали, что, например, выпускники кавалерийских училищ лишь теоретически знали съемки, средства связи, обращение с артиллерийскими орудиями, не обладали необходимыми навыками в решении тактических задач и т.д. Юнкерам-кавалеристам преподавалось множество теоретических вопросов об устройстве пушек, но в практической плоскости положение было иным: они не были обучены, даже заряжать орудия1. В пехотных военных и юнкерских училищах практическим занятиям также посвящалось меньше времени, чем теоретическим. Например, на лекции по артиллерии в младшем классе военных училищ отводилось 3 часа в неделю, а на практические занятия – 1 час. Количество лекций по фортификации превышало время, отводимое на практические занятия, средства связи не изучались вообще. В юнкерских пехотных училищах, как в младшем, так и в старшем классе, читались только лекции по артиллерии, практические занятия не предусматривались вовсе, как не предусматривались практические занятия по фортификации. Средства связи в юнкерских училищах также не изучались1.
Одновременно неоправданно большое количество учебных часов отводилось на строевые занятия, то есть на то, что необходимо рядовому солдату. В кавалерийских училищах до 8 часов в день занимали верховая езда, рубка, фехтование, седловка, вольтижировка и т.п. Такие знания, навыки и умения были нужны, но они не могли заменить того, что было необходимо офицеру, как руководителю, обязанному знать разнообразную военную технику и управлять подчиненными в бою. В одной из статей был задан вопрос: «Какой офицер принесет более пользы на войне? Тот ли, который будет чудно ездить, рубить и т.п. и весьма слабо будет знать: съемки, подрывное дело, работу с гелиографом и телеграфным аппаратом, обращение с артиллерийскими орудиями, … или… посредственный строевой офицер, но знающий практически все вышеупомянутые работы?»2. Автор считал, что ответ очевиден: эффективнее в бою будет действовать офицер, относящийся к последнему типу. Однако в действительности внеклассные практические занятия (задания) должны были выполняться юнкерами «в свободное от строевых занятий время»3, то есть, по остаточному принципу.
В пехотных училищах, составлявших большинство военно-учебных заведений, ситуация была аналогичной. Один из офицеров указывал: «…наших юнкеров обыкновенно учат прекрасно делать ружейные приемы, великолепно маршировать… заставляют их старательно изучать обязанности часового, дежурного по роте, дневальных и т.д., то есть готовят из юнкеров хороших рядовых…, совершенно забывая, что из них должны выйти… офицеры…»4.
Накануне Русско-японской войны строевые офицеры отмечали, что учебные программы в училищах не предусматривали подготовку к управлению подразделением в бою, руководству его огнем, применению к местности, выбору места для застав и т.д.1.
Иначе говоря, изучение тактики, являвшейся важнейшей частью боевой подготовки офицеров, без которой невозможно управление войсками и достижение победы в бою, носило формальный характер. В пехотных военных училищах, наряду с лекциями, определенное количество практических занятий по тактике все же предусматривалось, но в пехотных юнкерских училищах изучалась лишь теоретическая часть2.
В этой связи один из офицеров Генерального штаба указывал, что изучение основ военного дела ограничивалось «лишь пределами общих идей», и было оторвано от практики. Этот же офицер отмечал, что аналогично происходило изучение стратегии в военных академиях. Что касается изучения тактики, то высказывались даже предложения вообще прекратить ее изучение в академиях, так как она «…и без того читается в училищах»3.
Упразднение офицерства как социально-профессионального слоя
Свержение Временного правительства в результате Октябрьской революции серьезного сопротивления со стороны офицерства не встретило. По воспоминаниям одного из участников обороны Зимнего дворца, его прибыли защищать юнкера 2-й Петергофской и 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, школы прапорщиков Северного фронта, рота женского ударного батальона, сотня уральских казаков, несколько десятков георгиевских кавалеров. Несколько позже к оборонявшимся присоединились юнкера школы прапорщиков инженерных войск. Общая численность подразделений, находившихся во дворце, составляла около 1500 человек1.
В некоторых источниках со ссылкой на штаб Петроградского округа указывается несколько иной состав защитников Зимнего дворца: женский батальон, две – три роты юнкеров, рота ударников, а также группа офицеров, пришедшая из госпиталей. Отмечается, что находившиеся во дворце две – три сотни казаков «рассеялись»2.
Столь небольшое число защитников Зимнего дворца, в котором размещалось Временное правительство, один из генералов, находившихся в столице объяснил тем, что «…части Петроградского гарнизона … перешли на сторону большевиков…»3.
Аналогичное положение сложилось и в других местах. Под Петроградом генерал-майор П. Н. Краснов, которому отдавал приказы Главковерх А. Ф. Керенский, к вечеру 29 октября сумел сосредоточить под своим командованием всего 9 казачьих сотен (630 человек), 18 орудий, броневик и блиндированный поезд. Этими частями без боя были заняты Гатчина и Царское Село4. Однако движение этих небольших сил было остановлено красногвардейцами и матросами в районе Пулковских высот. Офицеров в составе этих сил находилось не более 100 человек5.
29 октября в Петрограде произошло выступление офицеров и юнкеров нескольких военных училищ, имевшее целью оказание помощи частям П. Н. Краснова в овладении столицей. В выступлении участвовало около 900 человек, которыми руководили полковники Краковецкий, Полковников, Куропаткин, подполковник Солодовников1. Выступление было подавлено с большим количеством жертв со стороны юнкеров и офицеров.
В происшедшем 27 октября –1 ноября вооруженном выступлении в Москве, как писал очевидец, участвовали юнкера и офицеры московских Александровского и Алексеевского военных училищ, старшие кадеты некоторых кадетских корпусов, а также школы прапорщиков2. Офицер, участвовавший в боях в Москве, писал, что «к юнкерам шести школ прапорщиков и двух военных училищ, … присоединились две роты, сформированные из студентов, с офицерами на командных должностях, офицерская рота и подошел еще Корниловский ударный батальон (около 500 штыков)»3. Однако не все офицеры Александровского училища участвовали в выступлении. «Уходили семейные офицеры, обещая присоединиться позже», некоторые подали рапорта о болезни, другие просто не явились без указания причин. Генерал А. А. Брусилов, находившийся в Москве, отказался возглавить выступление, что явилось, по словам одного из участников московских боев, «страшным ударом для нас»4. Кроме того, в боевых действиях участвовали не все школы прапорщиков. Так,после занятия Кремля военнослужащими Александровского училища одна из школ отказалась «стрелять в своих», была разоружена офицерами и юнкерами – александровцами и заперта в кремлевских подвалах5.
В целом же в Москве, где по утверждению современника находилось 56 тыс. офицеров, «… только 700 человек приняли участие в боях в октябре 1917 года»6.
По подсчетам А. Г. Кавтарадзе, число офицеров, участвовавших в Петрограде и Москве в выступлениях против Октябрьской революции было еще меньше, и достигало максимум четырех сотен1.
26 октября сопротивление приходу к власти большевиков было оказано ударниками и юнкерами Константиновского училища и 1-й Софийской школы прапорщиков в Киеве, несколько позже – в Омске, где выступили 800 юнкеров и 100–150 добровольцев из офицеров2.
Выступления локального масштаба произошли также в Иркутске, Томске, Красноярске, Ташкенте, на территории Оренбургского и Забайкальского казачьих войск. Однако крупномасштабных и организованных выступлений против новой власти не произошло. По всей стране, по подсчетам А. Г. Кавтарадзе, с оружием в руках против Октябрьской революции выступили максимум 5,5 тыс. офицеров, что составляло менее 3 % от их общего числа3.
Все выступления против большевиков, произошедшие вскоре после революции, оказались разгромленными, прежде всего, в силу численного превосходства противостоявшей стороны. Например, в Зимнем дворце находились менее 2 тыс. человек, в то время как число штурмовавших достигало 12 тыс. человек; в Москве в ходе октябрьских боев у большевиков было более чем 4-х кратное превосходство4.
Таким образом, подавляющая часть офицерского корпуса в процессе установления Советской власти заняла пассивную, выжидательную позицию, и не выступила на защиту Временного правительства. С. В. Волков затрагивал причины, по которым большинство офицеров не встали на защиту Временного правительства5, однако, представляется необходимым дополнительно проанализировать этот вопрос.
Н. Н. Головин писал, что «… трудно было ожидать, чтобы офицерская среда после всего пережитого, способна была проявить большой пафос в защите правительства Керенского»1. Подобные настроения отчетливо звучали и при обмене мнениями двух генералов, служивших на Северном фронте – Я. Д. Юзефовича и В. А. Черемисова. Один из собеседников заявил: «Пресловутый Комитет спасения революции, принадлежащий партии, которая около 8 месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их»2. В ответ было сказано: «Совершенно правильно: сделали все, чтобы лишить возможности командовать, а теперь предъявляют требования…»3.
Что касается позиции той небольшой части офицеров, которая выступила против большевиков, то, например, мнение офицеров Александровского военного училища, изложенное в воспоминаниях одного из них, было следующим. «Целью нашего выступления не могло быть восстановление Временного правительства в его старом составе, а также не входила в наши задачи и борьба за Учредительное собрание», организация выборов в которое, по мнению офицеров, не способствовала утверждению его авторитета. «Честь Родины и наша личная честь – вот что нас двигало»4. Представляется, что подобная позиция являлась характерной для участников выступлений в Москве, Петрограде и других местах.