Казаки и крестьяне Юга России в 1920-х годах: социально-политическая жизнь и хозяйственно-экономическая деятельность Панкова-Козочкина Татьяна Викторовна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Источники, историография и методология исследования каза чье-крестьянских сообществ Юга России эпохи НЭПа 22

1.1. Этапы и тенденции историографии проблемы экономической и социально-политической динамики в сёлах и станицах Дона, Кубани и Ставрополья 1920-х годов 22

1.2. Источниковая база исторических исследований доколхозной деревни Юга России 83

1.3. Теоретико-методологический инструментарий исследования модерниза-ционных процессов в южно-российской деревне 1920-х годов ПО

Глава 2. Тенденции развития социально-экономических отношений в южно-российской деревне эпохи нэпа 143

2.1. Особенности поземельного устройства и земельных отношений в сёлах и станицах Юга России 1920-х годов 143

2.2. Организационные формы аграрного производства в эпоху нэпа: от многообразия к унификации 167

Глава 3. Направления, методы и средства модернизации сельского хозяйства на Дону, Кубани и Ставрополье в 1920-х годах 196

3.1. Осуществление образовательных и агитационно-пропагандистских мероприятий в рамках аграрной модернизации на Юге России в эпоху нэпа 196

3.2. Землеустроительные мероприятия как стимул модернизационных процессов в южно-российских сёлах и станицах в период нэпа 224

3.3. Динамика научно-технического обеспечения сельского хозяйства в 1920-х годах 243

3.4. Крестьяне-«культурники» как социальная база модернизации аграрного производства в доколхозной деревне 273

Глава 4. Модернизация аграрного производства и политический режим в СССР в 1920-х годах: проблема детерминации 301

4.1. Классовая политика коммунистической партии как фактор преобразований сельского хозяйства 301

4.2. Результативность модернизационных процессов в аграрной сфере Юга России 1920-х годов в свете классовой политики компартии 322

Глава 5. Система самоуправления в казачье-крестьянской среде Юга России 1920-х годов: преемственность и новации 342

5.1. Формирование системы советов в сельской местности Дона, Кубани и Ставрополья в 1920-х годах 342

5.2. Сельские советы и земельные общества: особенности правового статуса и взаимоотношений 364

5.3. Работники сельских и станичных советов Юга России 1920-х годов: социальный портрет 376

5.4. Гендерные аспекты казачье-крестьянского самоуправления в эпоху нэпа 399

Глава 6. Самоуправление как область конфронтации между партийно советскими структурами и населением доколхозной деревни 425

6.1. Электоральный процесс в доколхозной деревне в условиях воздействия социально-классовой политики большевиков 425

6.2. Кампания лицом к деревне («лицом к казачеству») на Юге России и её социально-политические результаты 456

6.3. «Крестьянские союзы» в представлениях крестьянства и казачества Юга России 1920-х годов 492

Заключение 534

Список источников и литературы

• Источниковая база исторических исследований доколхозной деревни Юга России
• Организационные формы аграрного производства в эпоху нэпа: от многообразия к унификации
• Землеустроительные мероприятия как стимул модернизационных процессов в южно-российских сёлах и станицах в период нэпа
• Сельские советы и земельные общества: особенности правового статуса и взаимоотношений

Введение к работе

Актуальность темы исследования. В истории российского казачества и крестьянства 1920-е годы, – время осуществления новой экономической политики, – выступает своеобразным рубежом между двумя эпохами, – досоветской и советской, равно и как между двумя модернизациями, – капиталистической и социалистической. Эпохе нэпа предшествовало время капиталистической модернизации, продвигавшейся в целом по эволюционному пути и прерванной безвременьем революций и Гражданской войны. Эволюция аграрного сектора в РСФСР и СССР в 1920-х гг. во многом повторяла исторические процессы в пореформенной деревне, но её социально-экономический вектор имел уже иную направленность, предопределённую идеологией и политической практикой компартии. Последовавшая в конце 1920-х – 1930-х гг. сплошная коллективизация означала резкий разрыв с предшествовавшими вариантами модернизации аграрного сектора и завершилась не только формированием качественно иной модели организации сельского хозяйства и всего жизнеустройства деревни, но и гибелью традиционного российского крестьянства.

Находясь на исторической меже между двумя историческими эпохами, российская деревня 1920-х гг. причудливо сочетала в себе приметы старого и нового. В это время сохранялась рождённая ещё в дооктябрьский период мно-гоукладность аграрной экономики, причём к натуральным и товарным кресть-янско-фермерским хозяйствам добавился социалистический уклад в форме совхозов, являвшихся государственными предприятиями, и колхозов, которым в недалёком будущем предстояло пережить максимальное огосударствление. Продолжался процесс социальной дифференциации деревни, проходивший, заметим, под сильнейшим воздействием большевистской классовой политики. Традиционные элементы общинного самоуправления в деревне сосуществовали с системой сельских (станичных и др.) советов и, нередко, противостояли ей. Культура, быт, коллективная психология жителей станицы и села демонстрировали эклектичное сочетание традиций и новаций.

Подчеркнём, что относительно либеральные времена нэпа позволяли российским земледельцам не только выбирать различные способы организации хозяйства (что подпитывало состояние многоукладности), но и отстаивать свои интересы в сфере местного самоуправления. Более того, эти времена обещали

4 им и советскому обществу в целом, социальные альтернативы при определении путей дальнейшего развития самой деревни и всей страны.

Вышеперечисленные специфические характеристики превращают советскую деревню эпохи нэпа в многоплановый, сложный и, одновременно, весьма любопытный объект научного анализа, а также наделяют результаты её исследования не только теоретическим, но и практическим значением. В научно-теоретическом плане тщательный анализ советской доколхозной деревни позволяет заполнить такую лакуну отечественной историографии, как направления и особенности модернизационных процессов в аграрной сфере 1920-х гг., сколь бы затруднёнными и слабо выраженными эти процессы не были. Рассматривая вопрос о практическом значении исследования советской деревни эпохи нэпа, нельзя не согласиться с С.А. Есиковым в том, что «периодически возникающий аграрный кризис требует систематического и всестороннего научного анализа, а его преодоление – использования исторического опыта».¹ Затруднённость функционирования аграрного сектора экономики постсоветской России заставляет вновь и вновь осмысливать прошлое российской деревни для поиска наиболее оптимальных вариантов преодоления современных проблем. В данном случае, эпоха нэпа представляется одной из наиболее информативных по той самой причине, что, как тогда, так и сейчас, российская деревня пребывала и теперь пребывает в состоянии многоукладности.

Хронологически исследование охватывает 1921 – 1929 гг. Начальная граница определена переходом большевистского руководства к новой экономической политике в марте 1921 г., о чём свидетельствовало решение X съезда компартии о замене продразвёрстки продналогом. Поскольку же большевики рассматривали нэп как временное тактическое отступление от генеральной линии на построение коммунизма, историческое бытие этой политики оказалось кратким и уже в конце 1920-х гг. её свёрнули. Своего рода финишной чертой выступает знаменитая статья И.В. Сталина «Год великого перелома», опубликованная в «Правде» 7 ноября 1929 г. и провозгласившая переход к сплошной коллективизации, несовместимой с принципами новой экономической политики. В этой связи, конечной границей работы обозначен 1929 г. Однако, в ряде случаев автор расширяет историческое поле исследования в целях проведения сравнительного анализа, достижения наибольшей ясности при выявлении тех или иных тенденций, и пр.

¹ Есиков, С.А. Российская деревня в годы нэпа. К вопросу об альтернативах сталинской коллективизации (по материалам Центрального Черноземья). М., 2010. С. 5.

Территориальные рамки работы. Исследование осуществлено на материалах Дона, Кубани, Ставрополья и Терека как ведущих аграрных регионов России, где сельхозпроизводство составляло «основную отрасль всего народного хозяйства… и главнейший вид хозяйственной деятельности населения».¹ Соответственно, перечисленные южно-российские регионы предоставляют исследователям огромный массив информативных и вполне репрезентативных материалов, способных послужить обширной и прочной источниковой базой научного анализа такой проблемы, как специфика деятельности крестьянских и казачьих хозяйств эпохи нэпа и, в более широком плане, речь идёт об изучении социально-экономического развития и модернизации доколхозной деревни.

Административная принадлежность Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в рассматриваемый исторический период изменялась неоднократно. В досоветскую эпоху отмеченные территории существовали в границах Ставропольской губернии и Донской, Кубанской, Терской казачьих областей. В начале 1920-х гг. Ставропольская губерния, населённая крестьянством, в основном сохраняла прежние границы, зато с казачьими областями произошли разительные метаморфозы. Поскольку в годы Гражданской войны казачество в массе своей выступило против большевиков, последние после прихода к власти устранили особый статус казачьих территорий и перекроили их границы. Уже в начале 1920-х гг. в РСФСР появились Кубано-Черноморская и Терская губернии. Наиболее серьёзные преобразования пришлись на долю Области Войска Донского, часть территории которой была передана большевистским руководством в состав созданной им же Украинской ССР, а на оставшейся части возникли Донская область и Царицынская губерния. В феврале 1924 г. Кубано-Черноморье, Терек, Ставрополье и Донская область объединились в границах Юго-Восточной области, в июне того же года преобразованной в одноимённый край, а в октябре 1924 г. – в Северо-Кавказский край (просуществовал до 10 января 1934 г.). Царицынскую губернию в 1925 г. переименовали в Сталинградскую, в связи с соответствующим изменением названия губернского центра. С 1928 г. эта губерния вошла в состав Нижне-Волжской области с центром в Саратове, которая вскоре превратилась в Нижне-Волжский край (до 1932 г., когда административный центр вновь переместился в Сталинград).

Отчёт Северо-Кавказского краевого земельного управления за 1924 - [19]25 операционный] год. Ростов н/Д., 1926. С. 41.

Этнокультурная и социально-экономическая специфика национальных автономий, входивших в состав Северо-Кавказского (Адыгея, Северная Осетия, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Ингушетия, Чечня) и Нижне-Волжского (АССР Немцев Поволжья и Калмыцкая АО) краёв, заметно выделяла их среди других округов и районов этих крупных административно-территориальных единиц, в связи с чем задачу освещения жизнедеятельности населения указанных автономий можно удовлетворительно реализовать лишь в рамках специальных научных проектов. Поэтому, анализ развития южно-российской доколхозной деревни проведён нами исключительно на материалах районов Юга России с доминированием русского населения, относительно единых в хозяйственном, культурном и национальном плане.

Вместе с тем, в 1920-х гг. среди крестьянского населения русских районов Северо-Кавказского края особо выделялись сообщества донских, кубанских и терских казаков, которые составляли значительную группу среди населения Юга России, несмотря на тяжелейшие последствия Гражданской войны. Согласно Всероссийской переписи населения 1926 г., в Северо-Кавказском крае насчитывалось свыше 2,3 млн. казаков,¹ которые составляли в общей массе населения края 27,5 %, а среди сельских жителей – 32 %. Сталинградский губернский комитет компартии в 1925 г. отмечал, что в округах Области Войска Донского, переданных в губернию, доля казаков равнялась 80 %, а в общей массе населения губернии – свыше 50 % (634 тыс. человек).² В досоветский период казачество и расселявшиеся в пределах казачьих областей иногородние крестьяне были резко противопоставлены друг другу, но в советский период различия между ними всё более сглаживались. В итоге, по справедливому замечанию В.Е. Щетнёва, в 1920-х гг. «казачьи проблемы становились органической частью аграрно-крестьянских».³

Целью исследования является анализ модернизации аграрного сектора экономики и процессов формирования и функционирования органов местного самоуправления в доколхозной деревне на примере казачье-крестьянских хозяйств Юга России в эпоху реализации новой экономической политики.

Реализация намеченной цели достигается путём решения следующих генерализующих задач:

¹ Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. / ред.
Н.И. Воробьёв; предисл. А.И. Гозулова. Ростов н/Д., 1928. С. 3.

² ЦДНИВО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 119. Л. 27.

³ Щетнёв, В.Е. НЭП и кубанское казачество // Проблемы истории казачества XVI – XX
вв. / отв. ред. А.И. Козлов. Ростов н/Д., 1995. С. 158.

осуществить источниковедческий анализ документов и материалов по проблеме устройства и функционирования системы сельского самоуправления, состояния и модернизации аграрного сектора советской экономики в 1920-х гг.;

выявить тенденции и определить этапы процесса научного осмысления разнообразных вопросов жизнедеятельности казачества и крестьянства Юга России в исторических границах нэпа;

разработать эффективный теоретико-методологический аппарат исследования таких научных проблем, как развитие системы самоуправления и модернизация аграрного производства в советской доколхозной деревне;

определить особенности поземельного устройства и земельных отношений в сёлах и станицах Юга России эпохи нэпа;

рассмотреть особенности и динамику соотношения организационных форм аграрного производства на Юге России в 1920-х гг.;

осветить процесс осуществления партийно-советскими структурами образовательных и агитационно-пропагандистских мероприятий среди земледельцев (казаков и крестьян) в рамках нэповской аграрной модернизации;

провести анализ землеустроительных мероприятий как стимула модерни-зационных процессов в доколхозной южно-российской деревне;

проследить динамику научно-технического обеспечения сельского хозяйства Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в 1920-х гг.;

проанализировать процесс возникновения и деятельности такой группы населения доколхозной деревни, как «культурники» («культурные хозяева»);

дать оценку классовой политики коммунистической партии как фактора преобразований сельского хозяйства в условиях нэпа;

установить результативность модернизационных процессов в аграрной сфере Юга России 1920-х годов в свете классовой политики большевиков;

рассмотреть процесс формирования системы советов в сельской местности Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в 1920-х гг.;

- охарактеризовать особенности правового статуса и взаимоотношений
сельских советов и земельных обществ как институтов самоуправления в совет
ской доколхозной деревне;

представить социальный портрет корпорации работников сельских и станичных советов Юга России 1920-х гг.;

выявить гендерные аспекты казачье-крестьянского самоуправления на Дону, Кубани, Ставрополье и Тереке в эпоху нэпа;

проанализировать тенденции и особенности электорального процесса в доколхозной деревне Юга России в условиях воздействия социально-классовой политики большевиков;

изучить осуществление политики «лицом к деревне» («лицом к казачеству») на Юге России и её социально-политические результаты;

установить факторы и динамику распространения представлений о «крестьянских союзах» среди сельского населения в 1920-х гг.

Объектом исследования выступает советская доколхозная деревня как уникальное историческое и социальное явление раннесоциалистической эпохи в хронотопическом пространстве Советской России 1920-х гг.

Предметом исследования является жизнедеятельность аграрных казачье-крестьянских сообществ Юга России эпохи нэпа в свете модернизационных процессов в сельском хозяйстве и функционирования советской административной системы.

Научная новизна представленной работы заключается в том, что в ней, впервые в южно-российской региональной историографии, осуществлено комплексное, всестороннее и детальное исследование социально-экономических и социально-политических аспектов жизнедеятельности казачьих и крестьянских сообществ Дона, Кубани, Ставрополья и Терека в 1920-х гг., рассматриваемых в свете теории поливекторной модернизации, осуществлявшейся в РСФСР (СССР) в границах эпохи нэпа, в историческом поле советской доколхозной деревни, позиционируемой диссертантом в качестве уникального исторического явления в хроно-топическом пространстве Советской России 1920-х гг.

Кроме того, в работе:

1. Обоснована теория поливекторной модернизации, осуществлявшейся в аг
рарном секторе народного хозяйства под влиянием экономических, социальных,
политических особенностей эпохи нэпа, причём активизация модернизационных
инициатив наблюдалась в середине 1920-х гг. в рамках политики «лицом к дерев
не» (трактовавшейся в казачьих районах как «лицом к казачеству»);

2. Осуществлён анализ проводимых партийно-советскими структурами и
сельской общественностью образовательных, агитационно-пропагандистских, на
учно-технических мероприятий, направленных на модернизацию аграрного про
изводства в 1920-х гг., установлены факторы их результативности и итоги;

3. Рассмотрена классовая доктрина и базирующаяся на ней внутренняя по
литика коммунистической партии как один из важнейших факторов, оказывав-

9 ших непосредственное влияние на процесс модернизации аграрного производства и сельского жизнеустройства в Советской России и на его результаты. Доказано, что борьба компартии с зажиточной верхушкой деревни и фискальная политика большевиков препятствовали как восстановлению и развитию аграрной сферы, так и реализации мер по распространению инноваций среди индивидуальных казачье-крестьянских хозяйств;

4. Впервые в региональной историографии подробно исследованы различные
аспекты формирования и деятельности корпорации крестьян-«культурников»
(«культурных хозяев»), выступавших в 1920-е гг. в качестве социальной базы того
варианта модернизации советской деревни, который основывался не на сплошной
коллективизации, а на преимущественном развитии крестьянско-фермерских хо
зяйств и кооперативных объединений, с которыми сосуществовали бы (но не до
минировали) и колхозы;

1. Проведён анализ формирования и функционирования системы самоуправления в доколхозной деревне Юга России. Выявлено соотношение новаций и традиций в области сельского самоуправления в 1920-х гг., тщательно проанализированы нормативно-правовые основы, практика деятельности и особенности взаимоотношений сельских (станичных и др.) советов и общинных сходов как административно-поселенческих структур. Установлены политические доминанты и тактические меры большевиков в отношении как процесса советского строительства в деревне, так и функционирования традиционных казачье-крестьянских институтов самоуправления;

2. Проанализированы гендерные аспекты казачье-крестьянского самоуправления на Юге России в эпоху нэпа, выявлены степень участия и роль женской части сельского населения в общественной жизни доколхозной деревни и, в том числе, в деятельности сельских (станичных и др.) советов. Доказано, что участие женщин в работе органов сельского самоуправления представляло собой существенный конфликтогенный императив в области взаимоотношений большевиков и жителей южно-российских поселений, так как традиционалист-ски настроенная мужская часть населения станиц и сёл не приветствовала инициативы компартии по феминизации советов;

3. Впервые в региональной историографии подробно освещены такие вопросы, как причины и масштабы распространения в массе сельского населения Юга России идей о желательности и необходимости создания «крестьянских союзов» («союзов хлеборобов») как общественно-политических организаций,

10 призванных отстаивать интересы земледельцев. Установлена динамика агитации за «крестьянские союзы», освещены попытки их создания, реакция большевиков на отмеченные явления в казачье-крестьянской среде.

Среди сформулированных и выносимых на защиту положений диссертационного исследования считаем необходимым выделить ряд принципиально значимых сюжетов:

1. Меры по реформированию аграрного сектора, проводившиеся партийно-советским руководством в 1920-х гг., логично объединяются в единый модерни-зационный процесс, заметно отличающийся от досоветской капиталистической модернизации и сталинского «великого перелома» в форме сплошной коллективизации. Учитывая синкретизм эпохи нэпа, сочетавшей в себе (в том числе и, особенно, в сельском хозяйстве) докапиталистические, капиталистические и социалистические элементы, модернизация аграрного производства 1920-х гг. выглядит как поливекторный процесс, направления которого зачастую конкурировали друг с другом в борьбе за лидерство. Относительный либерализм эпохи нэпа позволял сосуществовать различным вариантам аграрных преобразований, в том числе таким, которые основывались на развитии не колхозов, а индивидуальных казачье-крестьянских хозяйств и кооперативов как добровольных объединений этих хозяйств. Всё это позволяет трактовать модернизацию сельского хозяйства в Советской России 1920-х гг. как поливекторную и интерпретировать 1921 – 1929 гг. не просто как хронологически очерченный период, но и как исторический феномен доколхозной деревни со своим хронотопическим содержанием;

2. Одной из характернейших черт сельского мироустройства 1920-х гг. и эпохи нэпа в целом, являлось сосуществование традиций и новаций, что в сфере организации сельского хозяйства выражалось в одновременном развитии общинного, хуторского, поселкового землепользования, кооперативных объединений, коллективных хозяйств. Хотя традиционные формы организации сельхозпроизводства, в особенности община, отличались наличием массы негативных характеристик (дальноземелье, чересполосица, и т.п.), именно они привлекали симпатии земледельцев (казаков и крестьян) и занимали доминирующее положение, что являлось одним из результатов «общинной революции» и проявлением охватившей сельское хозяйство в постоктябрьский период архаизации. Попытки властей распространить современные формы жизнеустройства (посёлки, колхозы) имели слабый успех не только из-за дефицита средств, но и

11 в силу традиционализма сельского населения. Всё это существенно затрудняло модернизацию аграрной сферы в РСФСР (СССР);

3. В 1920-х гг. органы власти прилагали немалые усилия для формирования социальной базы инновационного сельского хозяйства. Подобные мероприятия соответствовали духу поливекторной модернизации, ибо основывались на различных социально-экономических стратегиях. С одной стороны, большевики стремились развивать колхозы как очаги передового земледелия и, поскольку социальной базой коллективных форм хозяйства выступали в основном беднейшие представители сельского населения, они трактовались как опора инноваций. С другой стороны, в рамках нэповской многоукладности на селе и в станице доминировали индивидуальные казачье-крестьянские хозяйства, некоторое время рассматривавшиеся рядом партийно-советских деятелей как возможная база модернизации аграрной сферы. В целях расширения и укрепления этой социально-экономической базы, советское государство инициировало широкие образовательные и агитационно-пропагандистские мероприятия, направленные на воспитание будущих «культурных хлеборобов» и повышение заинтересованности сельских хозяев в использовании современных хозяйственных методик. Это, помимо прочего, придавало уникальный, советский характер деревне в 1921 – 1929 гг.;

4. Корпорацией сельских хозяев, в 1920-х гг. выступавших ядром социальной базы аграрной модернизации и немало сделавших как для внедрения инноваций в свои хозяйства, так и для повышения заинтересованности односельчан в применении новых методов производства, являлись «культурники». Их активная деятельность и достигнутые результаты оказались столь заметны, что властные структуры, действуя в рамках поливекторной модернизации, в середине 1920-х гг. стали всячески пропагандировать достижения «культурных хозяев» и содействовать дальнейшей консолидации и увеличению численности этой агрокорпорации. Но, во второй половине 1920-х гг., в связи с постепенной актуализацией идей колхозного строительства, варианты развития аграрного производства, основанные на повышении эффективности индивидуальных хозяйств, были отброшены, в связи с чем «культурники» лишились поддержки властей, а затем многие из них подверглись раскулачиванию;

5. Среди факторов затруднённости и, в конечном счёте, неуспеха поливекторной модернизации (послевоенная разруха, дефицит государственных средств, традиционализм крестьянства и пр.) одним из важнейших являлась классовая доктрина компартии. Расценивая бедноту в качестве своей надёжной

12 социальной опоры, большевики не могли не замечать, что она бесполезна в условиях модернизации, основанной на приоритете индивидуальных хозяйств, а ведущую роль здесь играют средние и зажиточные хозяйства. Но, поскольку сельская и станичная верхушка расценивалась идеологами компартии как сила враждебная делу социализма, большевики всячески ограничивали рост крупных хозяйств, что закономерно вело к утрате земледельцами (крестьянами и казаками) стимулов хозяйственного развития и, в конечном счёте, стало одной из важнейших причин провала поливекторной модернизации. Насыщение советской доколхозной деревни техникой и агроспециалистами, последовательно проводившееся в 1920-х гг., не могло быть эффективным, поскольку беднота этими мощными средствами модернизации воспользоваться не могла, численность колхозов оставалась мизерной, а рост зажиточных хозяйств искусственно тормозился, хотя именно они могли применять и применяли сельхозмашины;

6. На всём протяжении 1920-х гг. сельские (станичные, хуторские и т.д.) советы соседствовали с традиционными, хотя и несколько подретушированными в соответствии с советским законодательством, общинными институтами в лице крестьянских и казачьих сходов. Будучи встроены в бюрократическую вертикаль, фактически являясь не столько органами самоуправления, сколько низовыми административными учреждениями, сельсоветы больше занимались реализацией государственной политики (особенно, фискальной), а не решением злободневных проблем казаков и крестьян. Поэтому, советы проигрывали общинным сходам (сходам земельных обществ), действительно решавшим насущные проблемы местного населения и пользовавшимся у него авторитетом. Подобная ситуация не приветствовалась партийно-советскими структурами, но они были вынуждены её терпеть в силу укрепления общины в постоктябрьский период и смогли устранить конкуренцию советам со стороны органов общинного самоуправления лишь в ходе сплошной коллективизации;

7. Общественно-политические процессы в доколхозной деревне и, в том числе, избирательные кампании в сельские советы, характеризовались наличием перманентных конфликтов между партийно-советскими структурами и каза-чье-крестьянским населением, когда те и другие пытались заполнить органы местного самоуправления своими кандидатами. Победу при этом обычно одерживали большевики, использовавшие мощь административного ресурса. Неким исключением из сложившегося правила стала политика «лицом к деревне» («лицом к казачеству») в середине 1920-х гг., когда большевистские лидеры

13 предоставили земледельцам электоральную свободу в целях усиления в деревне просоветских настроений. Но, крестьяне и, особенно, казаки, потребовали от большевиков последующих шагов навстречу (например, возвращения казачеству земельных привилегий), что грозило ослабить контроль компартии над деревней. Поэтому, уже в 1926 г. большевики отказались от политики «лицом к деревне», одновременно усилив борьбу с распространением на селе и в станице идей и призывов к созданию «крестьянских союзов» («союзов хлеборобов») как организаций, способных защитить насущные интересы земледельцев. Окончательный крах движения за «крестьянские союзы» произошёл во время сплошной коллективизации, лишившей крестьян и казаков всяких возможностей свободной общественной деятельности.

Теоретическая значимость исследования. В научно-теоретическом плане тщательный анализ советской доколхозной деревни, осуществлённый в диссертации, позволяет восполнить такую актуальную лакуну отечественной историографии, как направления и особенности модернизационных процессов в аграрной сфере 1920-х гг. при всей затруднённости и относительно слабой выраженности этих процессов в социальной практике. Социально-экономические и социально-политические аспекты жизнедеятельности казачьих и крестьянских сообществ Юга России в 1920-х гг. рассматриваются в свете авторской частно-исторической теории поливекторной модернизации, осуществлявшейся в РСФСР (СССР) в исторических границах эпохи нэпа. На материалах Юга России соискателем формулируются смысловые пределы исторической категории хронотопа советской доколхозной деревни и последовательно обосновывается относительная самодостаточность исследуемого исторического региона как базисной для диссертации дефиниции и как уникального социального явления раннесоциалистической эпохи в истории Советской России 1920-х гг.

Практическая значимость исследования. Материалы диссертационной работы использовались при подготовке к проведению учебных занятий по курсам «История», «История отечественного государства и права», «История и культура донского казачества», при написании учебных пособий по дисциплинам «История», «История отечественного государства и права». Содержание, основные положения и выводы диссертационного исследования могут быть использованы в процессе разработки мероприятий по оптимизации положения и функционирования органов управления сельских поселений, организации государственной поддержки казачьим и крестьянско-фермерским хозяйствам, а так-

14 же при подготовке и чтении лекционных курсов по отечественной истории, краеведению, этнологии, истории российского (в том числе, южно-российского) казачества и крестьянства советской эпохи.

Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Содержание диссертации соответствует паспорту научной специальности 07.00.02 – «Отечественная история» и исторической отрасли науки, и, прежде всего, формуле паспорта специальности, поскольку в её нормативном формате в диссертации рассматриваются проблемы формирования и функционирования органов местного самоуправления в казачье-крестьянских районах Юга России в 1920-е гг., анализируются модернизационные процессы в аграрной сфере хронотопи-ческого пространства Советской России 1920-х гг., а также привлекаются и оцениваются исторические источники, в том числе, впервые вводимые в научный оборот; осуществляется исследование совокупности фактов и явлений социально-политической жизни и хозяйственно-экономической деятельности казаков и крестьян в доколхозной деревне. Содержание диссертации соответствует областям исследования паспорта специальности, в частности:

пункту 3 – «Социально-экономическая политика Российского государства и её реализация на различных этапах его развития» – раскрывается классовая доктрина и базирующаяся на ней внутренняя политика правящей коммунистической партии, а также влияние этой политики на модернизацию аграрного производства и сельского жизнеустройства Советской России в 1920-е гг.;

пункту 4 – «История взаимоотношений власти и общества, государственных органов и общественных институтов России и её регионов» – выяснены и характеризуются основные черты, формы и уровень эффективности системы сельского (станичного и др.) самоуправления, рассмотрены варианты взаимодействия и противостояния между партийно-советскими структурами и населением докол-хозной деревни;

пункту 7 – «История развития различных социальных групп России, их политической жизни и хозяйственной деятельности» – освещается социально-экономическое и общественно-политическое положение казачества и крестьянства в условиях поливекторной модернизации 1920-х гг.;

пункту 15 – «Исторический опыт российских реформ» – на материалах Юга России выявляется и анализируется исторический опыт осуществления социально-экономических и общественно-политических преобразований до-колхозной деревни;

пункту 19 – «История развития российского города и деревни» – раскрывается процесс поливекторной модернизации доколхозной деревни, представляющий генерализующую характеристику истории российской деревни в 1920-е гг.;

пункту 21 – «История экономического развития России, её регионов» – выделяются и исследуются тенденции развития социально-экономических отношений в южно-российской деревне эпохи нэпа;

пункту 25 – «История государственной и общественной идеологии, общественных настроений и общественного мнения» – рассматриваются идейно-политические, классовые подходы правящей партии большевиков к социальной стратификации доколхозной деревни, а также общественные представления казачества и крестьянства о справедливом жизнеустройстве, об отношении к политике партийно-советских структур в 1920-е гг.

Апробация работы. По теме диссертации опубликованы 72 работы общим объёмом 81,63 печатных листа, среди которых 2 монографии, 19 научных статей в рецензируемых научных изданиях из перечня ВАК при Минобрнауки России, 35 публикаций в сборниках трудов Международных, Всероссийских, региональных научных чтений и конференций. Диссертация неоднократно обсуждалась на заседаниях кафедры теории государства и права и отечественной истории Южно-Российского государственного политехнического университета (НПИ) имени М.И. Платова.

Степень достоверности результатов проведённых исследований обеспечивается совокупностью ряда научных принципов, форм и способов познания, лежащих в основе представленной работы. Это, в первую очередь, фундаментальные для исторической науки принципы объективности, системности, альтернативности, историзма.

В основе работы лежит синтез формационного и цивилизационного подходов, первый из которых трактует человеческую историю как смену отдельных формаций и акцентирует внимание на социально-экономических аспектах жизнедеятельности сообществ людей, которая предметно рассматривается в диссертации, а второй подход нацелен на исследование прошлого через изучение человеческого общества, отдельных его групп и категорий населения в ходе изменения их жизненной и общественной среды. Именно цивилизационный подход в совокупности с теорией «множественности модернов» обеспечивает достаточную степень достоверности исследования казачьих и крестьянских сообществ, их социально-политической жизни в 1920-е гг.

Все применённые в диссертации научные принципы, подходы и методы использовались автором как единый теоретико-методологический комплекс представляемого диссертационного исследования. Обращение к ним позволило с достаточной степенью глубины проанализировать процессы модернизации аграрного производства, формирования и функционирования системы сельского самоуправления на Юге России в эпоху нэпа, раскрыть особенности жизнедеятельности казачества и крестьянства в 1920-е гг.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, шести глав, в каждой из которых от двух до четырёх параграфов (всего восемнадцать), заключе-ния, списка источников и литературы, что позволило реализовать автору индивидуальную траекторию научного поиска и достижения результатов.

Источниковая база исторических исследований доколхозной деревни Юга России

В эпоху нэпа советские исследователи демонстрировали пристальное внимание к развитию деревни, анализируя как социально-политические, так и социально-экономические процессы. Поскольку ускоренная и масштабная советизация деревни представляла собой одно из условий устойчивости большевистского режима, его представители внимательно следили за созданием и работой низовых советских органов в сельской местности, и одним из результатов столь пристального внимания стало появление целого ряда работ о ситуации в сфере крестьянского самоуправления. Что касается аграрной тематики, её значение для советских учёных эпохи нэпа сложно было преуменьшить по причине как важной роли сельского хозяйства в экономике РСФСР (СССР), так и из-за присущего партийно-советскому руководству стремления обладать всей полнотой информации о состоянии и тенденциях развития деревни с целью эффективного регулирования последней. Поскольку, как обоснованно указывали изучавшие историографию 1920-х гг. специалисты, «партия считала крайне важным глубоко изучить социально-экономическую обстановку в деревне, выявить тенденции в развитии сельского хозяйства, внутренние возможности подъёма индивидуального хозяйства»,1 в эпоху нэпа «социально-экономические процессы в деревне изучались довольно широко».2

Характерным явлением сформированного в эпоху нэпа комплекса научных работ о состоянии и развитии доколхозной деревни выступала публикация значительного количества материалов обследований, проводившихся советскими учёными или общественными деятелями в отдельных волостях или даже единичных деревнях РСФСР.

Говоров A.C. Монографии крестьянских хозяйств: Опыт изучения крестьянских хозяйств монографическим методом. Самара, 1924; Гагарин А. Хозяйство, жизнь и настроение деревни. По итогам обследования Починковской волости Смоленской губ.[ернии]. М., 1925; Дементьев Г. Деревня Пальцево. Экономический и социально-бытовой очерк. Л., 1926; Большаков А.М. Деревня. 1917-1927. М., 1927; Его же: Очерки деревни СССР. 1917-1926. М., 1928; Его же: Краеведческое изучение деревни. М.-Л., 1930. но-познавательную ценность публиковавшихся по их итогам работ, в которых можно найти массу любопытных сведений о хозяйстве, семейных и социальных отношениях, культуре, быте крестьянства тех или иных регионов Советской России. Как правило, отмеченные работы имели этнографически-краеведческий характер, что сближает их не столько с историографией, сколько с историческими источниками. Тем не менее, авторы целого ряда этих брошюр и монографий предпринимали попытки проведения сравнительного анализа реалий досоветской и нэповской деревни: одним из ярких примеров в данном случае выступают работы будущего наркома земледелия (а на момент их написания, – главного редактора «Крестьянской газеты») Якова Аркадьевича Яковлева.1 При всей ограниченности попыток анализа, данное обстоятельство позволяет рассматривать указанные исследования в рамках первого этапа историографии советской доколхозной деревни.

Тематически работы 1920-х гг., посвящённые деревенской проблематике, подразделяются на несколько групп, вне зависимости от того, основаны они на общероссийских (общесоюзных) или региональных материалах. В рамках рассматриваемой нами проблемы заслуживают отдельного упоминания, в первую очередь, те работы, которые посвящались вопросам восстановления и развития крестьянского хозяйства в эпоху нэпа (либо же такие вопросы в большей или меньшей степени затрагивались в них в рамках рассмотрения экономических процессов в Советской России или Советском Союзе).2 Их авторы, используя текущую статистику и собственные наблюдения, освещали состояние и динамику крестьянских хозяйств, пути и методы преодоления послевоенной разрухи в сельском хозяйстве, выявляли и харак-1 Яковлев Я.А. Деревня как она есть. Очерки Никольской волости. Четвертое изд. М.-Л., 1925; Его же: Наша деревня: Новое в старом, старое в новом. Знаменская волость 26 теризовали тенденции в сфере аграрного производства. При этом исследователи, фиксировавшие и обосновывавшие факт восстановления сельского хозяйства в эпоху нэпа, обычно сходились во мнении о насущной необходимости модернизации аграрного производства в Советской России.

Обширный комплекс работ был посвящён имущественной дифференциации крестьянства, социальным отношениям и классовой борьбе в докол-хозной деревне. Советские авторы полностью следовали идеологии марксизма, в соответствии с которой классовая борьба выступала как двигатель общественного развития, и выполняли заказ партийного руководства, желавшего иметь как можно более полное представление о расстановке социальных групп и слоёв в деревне и, значит, о том, насколько многочисленным и прочным являлся лагерь союзников советской власти на селе.1 Во многих работах обосновывался тезис об увеличении численности и расширении влияния ку-лацко-зажиточной верхушки деревни, априори враждебной компартии и проводимому ей курсу на осуществление социалистических преобразований. В конце 1920-х гг. подобные утверждения послужили одним из теоретических обоснований необходимости широкомасштабного раскулачивания, сопровождавшего и стимулировавшего сплошную форсированную коллективизацию.

Сама коллективизация, – в том ограниченном виде, в каком данный процесс проходил в рамках нэпа, – также являлась предметом исследования в весьма значительном количестве работ, поскольку, при всех колебаниях политической линии компартии в отношении деревни в 1920-х гг., именно в колхозах большевики видели столбовую дорогу для сельского хозяйства. Значительный рост исследовательского внимания к вопросам теории и практики колхозного строительства наблюдался на исходе 1920-х гг., когда лидеры большевиков твердо вознамерились, используя выражение И.В. Сталина, «покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами…»1 В работах, издававшихся на исходе эпохи нэпа, не только освещался постепенный переход Советского государства к сплошной коллективизации, но и проводился анализ предшествующих этапов формирования колхозов в РСФСР (СССР) в эпоху нэпа, рассматривались результаты деятельности колхозов и пути её оптимизации, отношение различных групп крестьянства к идее коллективного земледелия, и пр.2

Определённое внимание уделялось в работах 1920-х гг. советскому строительству в деревне, – формированию и организации эффективной деятельности новых органов власти, каковыми выступали волостные исполкомы и сельские советы. Как правило, исследователи акцентировали усилия на освещении избирательных кампаний и их результатов, классовом составе участников данных кампаний (подчёркивая активность антисоветски настроенных избирателей), порядке финансирования местных органов власти, взаимоотношениям таковых и сельских ячеек компартии и комсомола; в рамках политики «лицом к деревне» появился целый ряд работ, в которых анализировалось отношение крестьянства к отмеченной политике и её итоги.

Организационные формы аграрного производства в эпоху нэпа: от многообразия к унификации

В отличие от трудов 1920-х гг., когда шли горячие споры о том, кто же такой «кулак», в работах второй половины 1950-х – 1980-х гг. практически не предпринимались попытки четко определить критерии и социальные параметры «кулачества». Последнее изображалось в виде верхушечной части деревни, априори враждебной советской власти и потому вполне заслуживавшей обрушенные на неё репрессивные меры. Очевидно, в данном случае сказывалась сильнейшая инерция эпохи «великого перелома». Ведь, в её рамках представители сталинского режима до предела политизировали понятие «кулак» и неправомерно расширили его социальные границы. Они, во-первых, включали сюда примитивных сельских предпринимателей (являвшихся в первоначальном значении «кулаками»); во-вторых, записывали в «кулаки» зажиточных крестьян; в-третьих, навешивали ярлык на всех оппозиционно настроенных жителей села, вне зависимости от рода занятий и уровня материального благосостояния. Это обстоятельство существенно снижает научно-теоретическую значимость многих научных исследований 1950-х – 1980-х гг. о социально-политических процессах в доколхозных сёлах и станицах Юга России и, в частности, о политике советской власти в отношении кулаков.

С ещё большей активностью, чем в рамках первых двух этапов историографии, южно-российские исследователи в 1950-х – 1980-х гг. анализировали процессы кооперирования и коллективизации крестьянских и казачьих хозяйств в эпоху нэпа. Повышенное внимание учёных к обозначенной пробле матике вполне объяснимо, ибо в данное время в деревне безраздельно господствовал колхозно-совхозный уклад, функционирование и развитие которого, в определённой мере, зависело и от осмысления исторического опыта.

Указанные вопросы освещались во всех вышеперечисленных работах о деятельности региональных парторганизаций, в обзорных трудах по истории Юга России, во многих исследованиях о южно-российской доколхозной деревне, даже если тематика таковых напрямую не была связана с кооперативно-колхозным движением 1920-х гг. В частности, в диссертации М.И. Голубева о землепользовании и землеустройстве на Дону третья, последняя, глава посвящалась формированию коллективных хозяйств в эпоху нэпа.

Как и ранее, сплошная коллективизация, по существу, отрицавшая традиции предшествовавшего ей кооперативного и добровольного колхозного движения, представала как очередной этап эволюции форм коллективного хозяйствования. Эта абстрактная периодизация легла в основу коллективного труда «Ленинский путь донской станицы», в котором рассматривалось развитие колхозной системы в период с начала 1920-х гг. и до конца 1960-х гг., когда, собственно, и создавалась эта работа.1

Кооперирование крестьянско-казачьего населения и формирование колхозного социально-экономического уклада в сёлах и станицах Юга России в период нэпа стало предметом специального исследования в ряде работ,2 среди которых, на наш взгляд, следует выделить фундированную монографию Е.В. Устиновского.3 Здесь довольно подробно анализировались такие вопросы, как динамика численности коммун, сельхозартелей и ТОЗов в 1920-х гг., изменения социального состава коллективных хозяйств, рост их экономических возможностей, и т.д. Отмечались недостатки и достоинства ранних колхозов, причём подчёркивалось, что они превосходили индивидуальные крестьянские хозяйства по основным показателям, таким, как техническая вооружённость, урожайность, и т.п.

Результаты развития коллективных хозяйств Дона, Кубани и Ставрополья к исходу нэпа излагались в работах о сплошной форсированной коллективизации, которые в великом множестве появлялись на Юге России в рамках указанного историографического этапа.1

В общей массе относящихся к 1950-м – 1980-м гг. исторических исследований о южно-российской доколхозной деревне следует, как нам представляется, выделить также обстоятельные монографии М.И. Овчинниковой и, в особенности, П.Г. Чернопицкого.2 В отмеченных работах, на основе уже опубликованных фактов и с привлечением новых материалов, комплексно рассматривались важнейшие вопросы хозяйственной деятельности крестьянства и казачества и жизнеустройства доколхозной деревни Дона, Кубани, Ставрополья: аграрные преобразования советской власти, землеустройство и особенности землепользования по итогам уравнительного передела земли, восстановление и развитие сельского хозяйства, кооперация, колхозное движение, социально-экономические отношения в сёлах и станицах.

В определённой мере, названные монографии могут быть определены как вершина осуществлённого в рамках советской историографии осмысления процессов развития южно-российской доколхозной деревни. По крайней мере, это справедливо в отношении историко-статистической монографии П.Г. Чернопицкого, изданной в 1987 г. и основанной на мощной базе предшествующих исследований (что, впрочем, никоим образом не умаляло огромных масштабов проделанной автором работы).

Однако, отмеченные монографии (как и, практически все работы 1920-х – 1980-х гг.) несли на себе характерный отпечаток советской исторической школы, основанной на непререкаемых догмах марксизма и коммунистических политико-идеологических схемах. Чрезмерное увлечение специалистов социально-экономической проблематикой и статистическими выкладками не позволяло им разглядеть фигуру южно-российского земледельца, этого непосредственного производителя, от умения, желаний и настроений которого во многом зависел ход преобразований сельского хозяйства на Юге России. Такая проблема, как модернизация аграрного производства в годы нэпа, либо не привлекала внимания исследователей, либо освещалась ими поверхностно, поскольку индивидуальные крестьянские хозяйства считались совершенно бесперспективными по сравнению с колхозами и совхозами. Именно поэтому множество исследований о доколхозных сёлах и станицах Юга России (и монография П.Г. Чернопицкого здесь не является исключением) завершались разделами о переходе к сплошной коллективизации. Тем самым, публикации недвусмысленно указывали на магистральный путь развития аграрного производства, означавший ликвидацию многоукладности 1920-х гг.

Землеустроительные мероприятия как стимул модернизационных процессов в южно-российских сёлах и станицах в период нэпа

Со времён Геродота историкам (как, впрочем, и представителям других отраслей научного знания) хорошо известна практически прямая зависимость эффективности и результативности осуществления того или иного исследовательского проекта от количественных и качественных параметров источ-никовой базы. Специфика исторического исследования заключается не в опоре на наблюдения за современной нам жизнью, а в кропотливом поиске разнообразных свидетельств о прошлом, современных конкретной рассматриваемой исторической эпохе. Значительный массив свидетельств об эпохе или событии, дополняющих, поверяющих и уточняющих друг друга, выступает необходимым условием детального и объективного освещения реалий прошлого. Чем шире круг исторических источников и чем эти самые источники разнообразнее, тем выше вероятность успешного решения исследователем поставленных перед собой задач по историописанию минувшей реальности. В этой связи, исследование социально-экономических и социально-политических процессов в доколхозной деревне Дона, Кубани, Ставрополья проведено нами на основе достаточно широкого круга разнотипных и репрезентативных исторических источников. В нашей работе использованы следующие группы исторических источников: - законодательные источники: Конституция РСФСР 1918 г., декреты Совнаркома, постановления съездов Советов, Земельный кодекс 1922 г. и пр. Данная группа источников предоставляет возможности для анализа государственной политики в отношении крестьянства и аграрной сферы, в отношении процесса советизации деревни; - постановления и резолюции высших органов Коммунистической партии и партийных съездов. Принимая во внимание тот факт, что именно компартии принадлежала вся полнота власти в РСФСР (СССР), отмеченные источники позволяют установить доминанты и тенденции, равно как динамику политического курса большевиков в отношении крестьянства и казачества на протяжении 1920-х гг.; - стенограммы и протоколы заседаний съездов компартии и партийных органов (Центрального комитета Коммунистической партии, губернских, областных, краевых, районных партийных комитетов). Информация, содержащаяся в этих документах, позволяет выявить степень дискуссионности политического курса, проводившегося большевиками в отношении крестьянства и казачества в эпоху нэпа; - документы государственных органов Советской России и Советского Союза и региональной административных структур, в том числе, курировавших аграрную сферу и жизнь деревни (ВЦИК, исполкомов разных уровней, Наркомата земледелия, губернских, краевых, областных, районных земельных управлений и отделов и т. д.). Источники такого рода предоставляют важную информацию о конкретных мерах, проводившихся в 1920-х гг. в рамках реализации партийно-государственного курса в отношении деревни и, в том числе, крестьянско-казачьих сообществ Юга России; - произведения партийных и государственных деятелей (В.И. Ленина, И.В. Сталина, А.И. Микояна, Я.А. Яковлева, и др.). Источниковедческое значение данного нарратива определяется высокой степенью причастности облеченных властью лиц к выработке и реализации аграрного курса в Совет ской России (Советском Союзе) и тем, что эти лица обладали всей полнотой информации о состоянии деревни и сельского хозяйства; - статистические источники, важность которых в проведенном нами исследовании обусловлена тем, что на их основе удалось отобразить количественную динамику как в аграрном секторе советской экономики (посевные площади, поголовье скота, орудия труд и пр.), так и в сфере самоуправления доколхозной деревни (количество сельских и станичных советов, численность избирателей, и т. п.); - периодические издания. Значение периодики в процессе реконструкции минувшей реальности заключается, прежде всего, в том, что в газетах и журналах нередко содержится массив информации о разнообразных аспектах повседневной жизни современников той или иной эпохи (в данном случае – эпохи нэпа), их настроениях и переживаниях, различных «мелочах», позволяющих дополнить наши представления о социально-экономические и социально-политические процессы; - эпистолярные источники, а также свидетельства, воспоминания и мемуары современников. Как и периодика, перечисленные материалы чрезвычайно важны в том смысле, что предоставляют исследователю множество сведений о неоднозначности мнений и представлений современников об окружавшей их действительности, о массе аспектов быта и профессиональной деятельности, которые, зачастую, практически не отображались в партийно-советской официальной документации; - художественная литература 1920-х гг. Отмеченная группа источников близка к предыдущей, поскольку разнообразные литературные произведения, принадлежащие перу современников эпохи нэпа, сродни их свидетельствам и мемуарам, ибо в художественной форме отражают представления очевидцев об окружавшей их реальности. При этом, художественная литература наполнена яркими и запоминающимися образами, облегчающими восприятие и понимание специфики эпохи.

Переходя к характеристике вышеперечисленных групп источников, подчеркнем, что центральным звеном источниковой базы настоящей диссертационной работы выступают документы из 12 центральных и региональных архивных хранилищ: Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Центров документации новейшей истории Ростовской (ЦДНИ РО) и Волгоградской (ЦДНИ ВО) областей и Краснодарского края (ЦДНИ КК), Государственного архива новейшей истории Ставропольского края (ГАНИ СК), Государственных архивов Ростовской области (ГА РО), Краснодарского (ГА КК) и Ставропольского (ГА СК) краёв, а также Таганрогского (ТФ) и Шахтинского (ШФ) филиалов ГА РО. В целом, в нашей работе были использованы архивные материалы в объёме 58 фондов и свыше 230 дел.

При работе с архивными фондами со всей очевидностью осознаётся справедливость утверждения о том, что «исторический источник существует независимо от историка» и «воспринимается как таковой по мере накопления наших источниковых и внеисточниковых знаний».1 Архивные материалы сегодня априори являются важнейшими историческими источниками, однако ещё четверть века назад они не всегда трактовались в таком качестве отечественной корпорацией исследователей. Более того, представители данной корпорации зачастую даже не подозревали о существовании множества документов, которые ныне опубликованы и вовлечены в научный оборот, поскольку эти материальные объекты, содержащие ценную историческую информацию, во времена существования СССР по большей мере оставались засекречены и закрыты для свободного доступа. Ситуация кардинально изменилась лишь в постсоветский период, когда исследователи и, в их числе, автор настоящей работы, получили доступ к огромной массе коллекций архивных документов, анализ которых и использование при выполнении различ ных научных проектов позволяют закрыть великое множество «белых пятен» в наших знаниях о советской эпохе и дополнить либо пересмотреть многие незыблемые ранее оценки и мнения.

Говоря о законодательных источниках, а также о постановлениях и резолюциях высших органов Коммунистической партии и партийных съездов, отметим сборники резолюций, решений и постановлений центральных партийных и советских органов, а также сборники нормативно-правовых актов, регулировавших аграрные отношения в советской доколхозной деревне и систему местного самоуправления на селе. Это такие сборники, как «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», «Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам», «История колхозного права», отдельно опубликованный Земельный кодекс 1922 г. и комментарии к нему, и др.1 Наряду с документами из архивных фондов партийных комитетов, материалы указанных изданий служат надёжным основанием для исторической реконструкции политико-идеологических и правовых принципов жизнеустройства советской доколхозной деревни. Они позволяют сформировать чёткое представление о политике большевиков в отношении крестьянства и сельского хозяйства эпохи нэпа, предоставляют подробную информацию о нормативно-правовой базе существования и функционирования крестьянских дворов как отдельных экономических единиц, колхозов, сельских советов, и т.д.

Сельские советы и земельные общества: особенности правового статуса и взаимоотношений

Соответственно, одним из базовых понятий применительно к эпохе нэпа выступает многоукладность, свидетельствующая, помимо прочего, и об определённой преемственности социально-экономических отношений дооктябрьской России и России нэповской, поскольку многоукладность характеризовала и пореформенную Российскую империю. Советские специалисты трактовали многоукладность довольно узко, всего лишь как наличие в досоветский период и в 1920-х гг. различных производственных форм. Однако, уже в 1970-х гг. М.Я. Гефтер, а затем и ряд других исследователей выступили с качественно иной, намного более широкой интерпретацией многоукладно-сти, которая стала доминирующей в постсоветский период, после снятия идеологических запретов в сфере исторического познания. Согласно этому расширенному подходу, многоукладность понимается не в узкоэкономическом плане, как сосуществование различных организационно-хозяйственных форм, но гораздо более широко, а именно, - как наличие разных форм производства и существующих на этой экономической основе социальных страт, отличающихся особенностями коллективной психологии, уровнем культуры, политическими предпочтениями, восприятием окружающей действительности, государства и власти и т.д.2 Подобная трактовка многоукладности ныне принята и в южно-российской историографии. Приоритет здесь принадлежит А.В. Баранову, который справедливо трактует многоукладность не просто как сосуществование различных форм производства, а как «всеобъемлющее состояние, имевшее не только экономические, но и социальные, политиче ские, ментальные проявления».1 Столь широкое понимание многоукладности нам представляется не только адекватно учитывающим историческую действительность, но и весьма перспективным в научно-теоретическом плане, поскольку позволяет в комплексе рассматривать сложную систему взаимодействия и взаимовлияния социально-экономических отношений в советской доколхозной деревне.

Коль скоро большевики вынужденно терпели наблюдавшуюся в эпоху нэпа многоукладность, они относительно спокойно воспринимали и разнообразие вариантов модернизации и, более того, даже способствовали этому разнообразию. Поскольку предметом изучения в нашей работе является деревня, то, концентрируя на ней внимание, следует отметить наличие таких противоположных стратегий модернизации аграрного сектора, как продвижение социалистических социально-хозяйственных форм (колхозы, совхозы, кооперация) и согласие с сохранением и развитием индивидуальных крестьянских хозяйств. Причём, индивидуальные крестьянские хозяйства мыслились как отживающие и обречённые через кооперацию или колхозы влиться в систему социалистических отношений, поэтому этого стоило отчасти подождать и отчасти помочь индивидуальным крестьянским хозяйствам, всё равно рано или поздно вольющимся в социалистическую кооперацию. Заметим, развитию индивидуального сектора вовсе не мешало даже присущее партийно-советским деятелям понимание процесса экономического роста крестьянских хозяйств, когда те в той или иной мере неизбежно интегрируются в сферу товарно-рыночных отношений.

Подчеркнём, что многоукладность стала базой поливекторности модерни-зационных инициатив и процессов в Советской России (Советском Союзе) в 1920-х гг. Различные уклады в аграрном секторе и представлявшие эти уклады хозяйствующие субъекты представляли собой социальную базу тех или иных направлений модернизации, будь то фермерские хозяйства, или колхозы.

В значительной мере, согласие большевиков с многоукладностью и поливекторной модернизацией сельского хозяйства в эпоху нэпа обуславливалось сложным положением, в котором тогда пребывала страна. По идеологическим причинам, строительство колхозов и совхозов на всём протяжении 1920-х гг. рассматривалось как магистральный путь развития сельского хозяйства, хотя нередко представители власти и не концентрировали своё внимание на данных социалистических предприятиях, вплоть до едва ли не полного их забвения. Однако, в условиях нэпа коллективизация сельского хозяйства не могла достичь сколь-нибудь широких масштабов уже в силу слабости советской промышленности, не способной обеспечить колхозы необходимой техникой. Здесь уместно вспомнить известные слова В.И. Ленина о мощной сельскохозяйственной технике, являющейся лучшей агитацией за колхозы и, пока большевики не могут подобную агитацию обеспечить, о коллективизации не приходиться говорить всерьёз.

Поэтому, большевики настроились терпеть и варианты модернизации аграрного производства, делавшие ставку на развитие индивидуальных крестьянских хозяйств, в массе которых колхозы и совхозы выглядели как островки в океане. Подчеркнём, индивидуальный сектор планировалось вовлечь в систему социализма через кооперацию, посему, с точки зрения коммунистической идеологии, всё получалось разумно. Ярчайшим примером подобных теоретических расчётов является «бухаринская альтернатива» сталинской сплошной коллективизации.