Историки и историческая наука в русском Китае (20-40-е годы XX века) Цюй Сюэпин

Содержание к диссертации

Введение

Глава I. Историки-эмигранты «первой волны» их место в российской диаспоре и профессиональная адаптация в Китае 32

1.1 Адаптация русских историков к новым социальным и культурно историческим условиям эмиграции 32

1.2 Профессиональные судьбы историков русского Китая .43

Глава II. Вклад историков-эмигрантов в российскую науку и образование 53

2.1 Русские ученые-организаторы исторической науки в восточном зарубежье: опыт и проблемы 53

2.2 Педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в Китае .73

Глава III. Теоретические вопросы истории в трудах ученых Русского Китая 97

3.1 Содержание российской истории в трудах историков Русского Китая 97

3.2 Евразийские и сменовеховские трактовки развития России в работах историков Русского Китая 109

3.3 Вопросы этнологии, этнографии и антропологии в С.М.Широкогорова .119

Заключение .131

Список использованных источников и литературы .136

Приложения 163

• Адаптация русских историков к новым социальным и культурно историческим условиям эмиграции
• Русские ученые-организаторы исторической науки в восточном зарубежье: опыт и проблемы
• Содержание российской истории в трудах историков Русского Китая
• Вопросы этнологии, этнографии и антропологии в С.М.Широкогорова

Введение к работе

Актуальность темы исследования. Революция 1917 г. и Гражданская война в России выплеснули за пределы страны миллионы ее граждан. В числе русских беженцев в Китае и в первую очередь в Маньчжурии оказались сотни деятелей науки и образования. Оказавшись в изгнании, образованная часть эмиграции поставила перед собой задачу – сохранить лучшие традиции дореволюционной России и продолжить работу на благо возрождения Родины. Среди них находились и представители научной исторической общественности, имена которых были известны еще в царское время. Они вели активную научную, преподавательскую и культурно-просветительскую деятельность, участвовали в создании русских школ, вузов, колледжей и гимназий в Харбине, Шанхае, Таньцзине и других городах Китая, плодотворно занимались общественно-политической работой.

Опыт, накопленный русскими учеными-эмигрантами, в том числе историками, уникален. Они сумели сохранить академические традиции, развить и приумножить духовное наследие в иной этноконфессиональной и социокультурной среде.

Обращение к опыту осмысления исторических катаклизмов, накопленному эмигрантами, представляется не только познавательным, но и практически актуальным. Общий гуманистический настрой наследия эмигрантов может стать критерием для современных исследователей, которые испытывают серьезные трудности в условиях становления новой познавательной парадигмы.

Творческое использование эмигрантского исторического наследия, их методологических находок важно для развития современной исторической науки и исторического образования, поскольку дает возможность проследить и сравнить развитие самой исторической науки в разных условиях.

Степень научной разработанности проблемы. В советской историографии эмигранты историки и российская историческая наука за рубежом с самого начала освещалась предвзято с классовых позиций. Уже в первых работах советских авторов, вышедших в 1920-е годы XX века (М. Покровский, А. Бобрищев-Пушкин, И. Лунченков, А. Кружилин, Н. Кичкасов1 и др. историков-эмигрантов называют «контрреволюционерами», представителями «буржуазной науки» и т.д.

Знакомство с трудами эмигрантских историков, в основном шло только в рамках «Критики буржуазных фальсификаторов истории», в духе курса «Истории ВКП(б)», написанного под диктовку И.В. Сталина.²

И в 1930-1940-е годы в советской историографии беженцы из СССР по-прежнему изображались в виде классовых врагов, а их «продажная» историческая наука подвергалась разоблачению и отчуждению, а труды советских историков, посвященные творчеству эмигрантских ученых, представляли лишь те сюжеты, которые были удобны официальной марксистско-ленинской идеологии. Например, советские историки знакомились с историческими взглядами эмигрантов евразийцев. В оценках евразийцев, многие из которых лояльно относились к большевикам, прослеживаются два подхода – как к памятнику

1 См.: Покровский М.Н. Противоречия г-на Милюкова. М., 1922; Бобрищев-Пушкин А. Война без перчаток, 1925; Лунченков И.
За чужие грехи (казаки в эмиграции). – М.,1925; Кичкасов Н. Белогвардейский террор против СССР. - М. 1928.

² См.: Цепилова В.И. Историография исторической мысли Русского Зарубежья 20-30-х гг. XX века. Известия Уральского
государственного экономического университета. 2003. № 6. С. 4.

исторической мысли и как к теории, имеющей значение для науки и политической практики.

В период хрущевской «оттепели» советские историки получили возможность более

объективно оценивать исторические труды эмигрантов, не причисляя всех к «лагерю контрреволюции»^1.

Период 70-х – первая половина 80-х годов XX века, названный в СССР временем «застоя» отмечен угасанием интереса историков к послереволюционному эмигрантскому творчеству. На эту тему выходят только единичные работы, преимущественно публицистического жанра. А в немногочисленных монографиях историков-эмигрантов по-прежнему считают представителями буржуазной науки.²

Во второй половине 1980-х годов на волне перестройки начался новый этап в исследовании творчества историков-эмигрантов.

Последующий распад СССР и мировоззренческий кризис и поиск новых научных парадигм привели к формированию в Российской Федерации научных центров по изучению русского зарубежья. Публикующаяся в них литература отличается стремлением авторов к объективности при анализе работ эмигрантов³.^.

В Институте российской истории РАН с начала 1990-х годов работает группа по изучению истории российского Зарубежья, возглавляемая академиком Ю.А. Поляковым и. По результатам ее деятельности были опубликованы первые научные сборники⁴.

Задачи и намеченные направления исследований были сформулированы в статье Ю.А. Полякова, определившего российское Зарубежье как «социально-политический феномен, являющийся в известной мере отражением трагедии России»⁵.

В статье Т.Ф. Павловой поднимается такой острый вопрос как выявление и возвращение архивов эмиграции. М.Г. Вандалковская и Б.И. Козлова рассматривают вопросы научного Зарубежья, в частности, развития эмигрантской исторической науки⁶. Отдельные сюжеты об историках Русского Зарубежья есть в книгах В.В. Костикова и Н.Е. Соничевой⁷.

Восполняет исследовательский «пробел» в российском эмигрантоведении монография Е.В. Петрова. Однако, она написана на американском материале и американских источниках и в ней практически не затрагивается деятельность дальневосточных историков-эмигрантов. Есть только краткие упоминания о В.А. Рязановском, Г.К. Гинсе, которые до приезда в США работали в Русском Китае^8.

Определённый вклад в исследование исторического наследия русской эмиграции вносят

1. См.: Лаптева Л.П. Францев как историк славянства // Славянская историография: сб. статей. М., 1966. С. 204-246.

2. Комин В.В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977; Минаева Н.В. В разладе с историей (Заметки о западной историографии) // Проблемы историографии. М., 1977; Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1981; Мухачев Ю.В. Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР. М., 1982.

³ Цепилова В.И. Историография исторической мысли Русского Зарубежья 20-30-х гг. XX века. Известия Уральского
государственного экономического университета. 2003. № 6.
С. 5.

4. Проблемы изучения истории российского зарубежья: сб. ст. / под ред. ред. Ю. А. Полякова, Г. Я. Тарле. М., 1993; История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в XIX-XX вв.: сб. ст. М., 1996; Источники по истории адаптации российских эмигрантов в XIX-XX вв. М., 1997.

5. Поляков Ю.А. Проблемы изучения истории российского зарубежья: сб. ст. / под ред. Ю.А. Полякова, Г.Я Тарле. М., 1993. С. 3.

⁶ Там же. С. 6-9.

7. Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье: Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1991; Соничева Н.Е. На чужом берегу М., 1994. С. 542.

8. Петров Е.В. Научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США. СПб., 2000. 158 с.

труды З.С. Бочаровой ¹ , где анализируется динамика, численность, география расселения

российских эмигрантов, их правовое положение. Автор изучил и научную жизнь эмигрантов,

проследил некоторые судьбы ученых-историков.

Проблеме изучения исторической мысли в Русском Зарубежье посвятила свои статьи В.И. Цепилова².

На рубеже XX-XXI вв. в распоряжение историков поступили архивные материалы, ранее не доступные. С введением в научный оборот документальных источников стало возможным более объективное изучение эмигрантской исторической мысли.

В этот период вышли первые публикации по этой проблеме на дальневосточном материале, где авторы избегают уже привычных хлестских штампов в характеристиках эмигрантской исторической науки и историков-эмигрантов Русского Китая. Отметим работы профессоров ДВГУ В.В.Сонина, В.Ф. Печерицы ³ , в которых есть отдельные сюжеты, посвященные русской научной и культурной эмиграции в Китае.

Деятельность научной интеллигенции, ее вклад в культурное освоение Маньчжурии рассматривается в работах А.А. Хисамутдинова, Е.А. Георгиевской, М.А. Павловской и других. Эти исследователи отмечают выдающуюся роль русских историков-востоковедов в подготовке молодого поколения эмигрантов в цивилизационное сближение российского и китайского народов 4 . О научно-педагогической деятельности историков в вузах Харбина и Шанхая повествуется в работах Е.П. Кирилловой, В.Ф. В.Н. Фомина, Н.П. Горкавенко, Н.П. Гридиной и др.

На рубеже в XX-XXI вв. на Дальнем Востоке выходят в свет первые историографические исследования русской эмиграции, где есть сюжеты, посвященные развитию русской исторической мысли в Китае. Это труды Л.А. Вараксиной, Л.Ф. Говердовской, Н.И. Дубининой^5.

Обобщает развитие исторической науки в Русском Китае статья профессора Э.В. Ермаковой «Дальневосточная эмиграция в отечественной историографии»⁶.

1 Бочарова З.С. Современная историография российского зарубежья 1920-1930-х гг. М.1999, Её же: Российское Зарубежье
1920-1930 –х гг. как феномен отечественной истории. М., 2011.

² Цепилова В.А. Историография исторической мысли Русского Зарубежья 20-30-х годов XX века // Известия Уральского
государственного университета. 2003. № 6 С.3-12; Её же. Некоторые проблемы изучения исторической мысли русского
Зарубежья 1920-1930-х годов // Вопросы истории. 2007. № 1. С. 156-166.

³ Сонин В.В. Крах белой эмиграции в Китае. Владивосток, 1987; Печерица В.Ф. Духовная культура русой эмиграции в Китае.
Владивосток, 1998.

4. Георгиевская Е.А. Харбин – центр эмиграции дальневосточных востоковедов // Миграционные процессы в Восточной Азии. Тезисы, доклады и сообщения // Россия и Китай на дальневосточных рубежах. – Кн. 2. Благовещенск, 2001; Павловская М.А. Из истории изучения Маньчжурии русскими учеными (1932-1945) // Дальний Восток-Северо Восток Китая: исторический опыт взаимодействия и перспективы сотрудничества. Хабаровск, 1998.; Её же. Ориенталисты русского Харбина в первой трети XX в. (По материалам харбинской печати) // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Владивосток, 1997; Каневская Г.И. Связи выпускников Харбинского политехнического института // Миграционные процессы в Восточной Азии. Владивосток, 1994; Хисамутдинов А.А. Синолог П.В. Шкуркин: «…не для широкой публики, а для востоковедов и востоколюбов» // Известия Восточного факультета Дальневосточного университета. 1996. № 3; Его же. История востоковедения на Дальнем Востоке (1908-1940-е гг.). Опыт российской эмиграции: автореф. дисс. канд. ист. наук. Владивосток, 1999; Его же. Под звездой ориенталистики: россиские толмачи и востоковеды на Дальнем Востоке / под ред. Г.П. Турмова, О.П. Болотиной, П. Полански. Владивосток, 1999.

5. Вараксина Л.А. Из истории русской культуры в Харбине в 20-30-е годы XX в. // Отечественные архивы. 1999. № 4. С. 30-35; Говердовская Л.Ф. Современная отечественная историография российской эмиграции в Китае 1917-1945 гг. // Россия и АТР. 2005. № 4. С. 62-64; Её же. Российская эмиграция в Китае: историография и источники. М., 2002.

⁶ Ермакова Э.В. Дальневосточная эмиграция в отечественной историографии // Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Сотрудничество на рубеже веков. Кн.2. Владивосток: Изд-во Дальневосточного университета, 1999. С. 384-394.

Источниковедческое направление было представлено не только опубликованными источниками, но и первыми источниковедческими работами. Статьи Н.Н. Бендик характеризуют

архивные документы из Харбина, сосредоточенные в Государственном архиве Хабаровского края, а статьи В.С. Измозик и А.А. Лукина – письма эмигрантов, хранящиеся в архивных фондах ЦГА¹.

В начале XXI в. дальневосточные историки осваивают новые методы работы с источниками по эмиграции, их синтеза. Появляются новые аспекты в источниковедческом направлении. В большинстве случаев они находят место в разделах диссертаций, посвященных историографии и анализу источников. Понятия, общие черты и особенности дальневосточной научной эмиграции, исследуются в статьях Н.И. Дубининой и Ю.Н. Ципкина2.

Различные аспекты научной деятельности русских эмигрантов в Китае затрагивают в своих работах Н.Л. Горкавенко, Н.П. Гридина, Л.М. Гараева, Л.Ф. Говердовская, С.И. Лазарева, О.И. Сергеев, Н.А. Василенко, Г.П. Белоглазова, С.В. Смирнов, В.Н. Фомин) ³. Однако в перечисленных работ нет сюжетов, посвященных деятельности эмигрантских историков. Выделим публикации С.И. Якимовой, посвященные историку-писателю Вс.Н. Иванову⁴ и В.К. Романовского. (Жизненный путь и творчество Н.В. Устрялова (М., 2009).

Закрытая белоэмигрантская тема для китайских ученых многие десятилетия не находила широкого освещения. Тот же марксистско-ленинский подход, уничтоженные хуйвейбинами во время «культурной революции» многие архивные документы и материалы, и недоступность оставшихся источников – все это не давало возможность китайским историкам активно и плодотворно заниматься разработкой этой проблемы. Только отдельные китайские исследователи на свой «страх и риск» полулегально, по крупицам, отыскивали несгоревшие рукописи эмигрантских работ, пошивки эмигрантских газет и журналов. Они выпустили в свет несколько монографий и десятки научных статей, получивших признание не только в Китае и России, но и в других странах.

Выделим труды шанхайского историка Ван Чжичэна⁵. Исследуя многогранную жизнь

1. Бендик Н.Н. Рассекреченные документы Госархива Хабаровского края // Отечественные архивы. 1991. № 1. С. 97-98; она же. Материалы о русской эмиграции в Северной Маньчжурии 1922-1945 гг. в фондах ГАХК // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVII-XXвв.: междунар. науч. конф. Тезисы, доклады, сообщения. Владивосток, 1993. Ч. 2; Измозик В.С., Лукин А.А. Письма российских эмигрантов из Китая середины 20-хгодов как исторический источник // Гражданская война на Дальнем Востоке: Итоги и уроки. Владивосток, 1992; Соловьева Н.А. Печатные издания русской харбинской эмиграции в фондах ГАХК // Белая Армия. Белое дело: исторический альманах. Екатеринбург. 1997. № 3; Её же: Печатные издания харбинской россики. Хабаровск, 2003. и др.

2. См.: Дубинина Н.И. К вопросу об особенностях дальневосточной русской эмиграции (20-30 гг. XX в.) // Миграционные процессы в Восточной Азии. Владивосток.1994. С. 151; Дубинина Н.И., Ципкин Ю.Н. Об особенностях дальневосточной ветви российской миграции // Отечественная история. 1996. № 1. С. 72.

3. Горкавенко Н.Л., Гридина Н.П. Российская интеллигенция в изгнании в Маньчжурии 1917-1946 гг. Владивосток, 2002; Их же. Вклад российских эмигрантов в формирование системы высшего образования в Маньчжурии // Исторический опыт освоения Дальнего Востока. Благовещенск, 2001. Вып.4. С. 250-258; Гараева Л.С. Русский Харбин: опыт сохранения педагогического наследия России (20-30-е годы XX в.) // Россия и АТР 2007. № 3. С. 130-138; Её же. Научно-педагогическая деятельность в Маньчжурии (конец XIX-первая половина XX вв.): автореф. Дисс. канд. истор. наук. Владивосток, 2009. Говердовская Л.Ф. Общественно-политическая и культурная деятельность русской эмиграции в Китае. 1917-1931 гг. М., 2000; Её же: Идейно-политические течения и культурная жизнь российской эмиграции в Китае в 20-40-е годы XX в. Владивосток, 2008; Фомин В.Н. Русско-китайское сотрудничество в постановке высшего образования в Китае в 20-е годы // Проблемы исторического образования в Восточной Азии: диалог преподавателей и ученых: материалы междунар. конф. Владивосток, 1999. С. 88-90; Василенко НА. Первые русские учебные заведения в Маньчжурии // Вестник ДВО РАН. 2000. № 2. С. 61-68; Еропкина О.И. Русская школа в Маньчжурии первой трети 20 в.: тенденции развития и проблемы: дис… канд. пед. наук. М., 2002; Косинова ОА. Педагогические традиции российского зарубежья в Китае в конце XIX - начале XX вв. (1898-1945 гг.): монография. М., 2008; Потапова И.В. Русская система образования в Маньчжурии, 1898-1945 гг.; дис… канд. ист. наук. Хабаровск, 2006; Сухачева ВА. Учебно-воспитательная работа в русских школах Харбина // Образование и педагогическая мысль российского зарубежья. 20-50-е гг. Саранск, 1997. С.23-25.

⁴ Якимова СИ. Всеволод Никанорович Иванов: писатель, мыслитель, журналист. Хабаровск: Изд-во Тихоокеанского
государственного университета, 2013. 216 с.

⁵ ffi^fig. ±«ffi#Bt ±«, 1993, (ІІІЖ^2008^ЙЖ^ЦШ4); ffi^fig. ІЯШШ. "п/Ш, 2003. // Ван Чжичэн.

русской колонии в крупнейшем центре русской эмиграции Шанхая, профессор Ван Чжичэн показывает научно-педагогическую деятельность интеллигенции, отдельно выделяет работу русских вузов, колледжей, научно-просветительских организаций этого города.

Высоко оценивая работы Ван Чжичэна, подчеркнем, что в ней все-таки мало внимания уделяется научной деятельности русских историков.

Истории российской общины в Шанхае посвящена монография Чжу Сяоци1. Однако деятельность научной интеллигенции в ней также представлена слабо.

Отдельные фрагменты деятельности русской научной интеллигенции, в том числе историков, встречаются в работах Чжу Сяоми, Ли Шусяо, Ши Фан, Лю Шуан2.

В работах Гао Лин и Мяо Хуэй3 есть краткая информация о деятельности русской научной интеллигенции, однако они не затрагивают творческую деятельность историков. Глубокое изучение научной деятельности ученых-эмигрантов в китайских исследованиях, на наш взгляд, сдерживается рядом обстоятельств. И, в первую очередь, нехваткой источников, особенно архивных документов. Практически все архивы КНР по этой теме до сих пор недоступны для исследователей. Главными источниками при написании исторических работ в КНР остаются газеты и журналы. Однако, значительная часть эмигрантской (белогвардейской) периодики 1920-1940-х годов была уничтожена в годы «Великой культурной революции».

Идейно-политический пресс в отношении китайских исследователей, занимающихся историей русской эмиграции в Китае насколько ослаб в последние годы, в связи с процессом глобализации и проводимыми в КНР реформами. Китайское общество становится более открытым, расширяется гласность. А значит, появляется больше возможности для исследования ранее запрещенных тем.

Китайские исследователи начинают сотрудничество со своими коллегами из России⁴. Это сотрудничество позволяет более объективно прояснить причины и последствия появления русской эмиграции в Китае. Этому в определенной степени способствуют публикации работ китайских исследователей, вышедших на русском языке, в частности статьи Ши Фана, Чжу Юнчжэня и Ян Вэймин, Го Яншуня и Ван Кэвэня, Ли Женьняня.

Познавательна коллективная монография китайских авторов «Ряска под ветрами и дождями: русские эмигранты в Китае (1917-1945 гг.)»⁵, где дается высокая оценка вклада русской интеллигенции в становление и развитие образовательной системы в Китае, науки, в приобщении китайских граждан к русской и мировой культуре.

Краткий анализ публикаций русских ученых, в том числе историков, сделал в своей

История русской эмиграции в Шанхае. Шанхай, 1993. (переведена и издана на русском языке в Москве в 2008 г; Его же. История русской эмиграции в Харбине. Харбин, 2003.

1 т№Щ. 20 Шй 20-40 ^Ш№И#4±Л. -Ш> 2006. // Чжу Сяоци. Российские общины в Шанхае в 20-40 гг. XX в.
Шанхай, 2006. С. 45-49.

² *ВШ. 20 Ш2 20-40 Щ%ШШ#&±.Ш. -Ш> 2006; ^Ж% ^ШШШ^- П/Ш> 2007. 74-86 Ж ; ММ.- »&&
ШШШ$і> "п/КШ, 1998. // Чжу Сяоци. Русская диаспора в Шанхае. Шанхай, 2006; Ли Шусяо. Летопись Харбинской истории
русской эмиграции. Харбин, 2007. С.74-86; Лю Шуан. Российская эмигрантская история в Харбине. Харбин: Хэйлунцзянское
народное из-во, 1998. 609 с. и др.

3 Й1- Вп/FSffiftife- Вп/КШ> 1998. // Гао Лин. История российской эмиграции в Харбине. Харбин, 1998; Мяо Хуэй Русская
эмиграция в Харбине: взаимодействие двух культур // Гуманитарный вектор. 2015. № 2 (42). С.128-135.

⁴ См.: Ван Кэвэнь. Русская культура Харбина в российских и китайских исследованиях: Компаративистский анализ // Вестник
Забайкальского ун-та. 2013. № 4 (95). С. 111-118.

⁵ $тШ> J*lSff?: ІЙЕШйіїФИ (1917-1945), ІЬЖ< 1997. // Ряска под ветрами и дождями: русские эмигранты в Китае
(1917-1945 гг.), Пекин, 1997.

статье Чжао Юнхуа, а педагогической деятельности русских эмигрантов на Северо-Востоке Китая посвятили свои труды Лю Цзинфу и Ван Цинянь. Влиянию российской исторической науки на китайскую историографию посвящена статья Чжу Цыэня. Лю Сяоюн в своей статье раскрыл влияние С.М. Широкогорова на становление антропологии в Китае1; а Чэнь Цюцзя исследовал творчество эмигрантского историка младшего поколения - Г.В. Мелихова.

В последние годы в китайской исторической науке утвердился новый аспект исследований, а именно источниковедческое направление. Ученые КНР приступили к разработке новых подходов и методов работы с источниками по истории русской эмиграции, их синтезу. Сохранению и исследованию документов российской эмиграции посвящена статья Ся Цзюйлань².

Новые подходы и направления в изучении жизни и деятельности русских эмигрантов китайскими исследователями заметно активизировали их научную деятельность. Анализ трудов китайских исследователей по данной проблематике дает возможность выделить несколько подходов к оценке такого культурно-исторического феномена, как «восточная ветвь» русской эмиграции, ее влияние на китайскую науку и культуру: отрицание взаимовлияния и взаимодействия двух культур в силу объективных и субъективных условий; рассмотрение их как замкнутых национально-культурных обществ; абсолютизация роли русской науки и культуры в истории Северо-Востока Китая, что обусловлено, по мнению представителей данной точки зрения, более высоким уровнем развития науки и культуры русской эмиграции; преувеличение влияния китайской культуры на русскую; признание тесного взаимодействия и взаимовлияния двух великих культур, их обогащения.

Деятельность историков-эмигрантов Русского Китая не будет полной без работ западных ученых. Многие историки-эмигранты после Второй мировой войны оказались на Западе, прежде всего в США, а также в Австралии. Выделим научные работы американского профессора М. Раева. Он принял участие подготовке крупного библиографического труда «Русская эмиграция: журналы и сборники на русском языке, 1920-1980-е гг. (Париж, 1988).

Особо отметим работу М. Раева «Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919-1939 гг. (Оксфорд, 1990). Это произведение М. Раева – первое исследование, в котором русская эмиграция рассматривается с разных точек зрения: исторической, историко-культурной и в каком-то смысле историософской. Посвятив основную часть своих работ научно-педагогической деятельности русских историков в Европе и Америке, М. Раев, в то же время, только вскользь упоминает имена эмигрантов-историков Русского Китая (Г. Гинса, Н.В. Устрялова и В.А. Рязановского). Такое поверхностное отношение к представителям дальневосточного Зарубежья М. Раев объясняет тем, что они не оказали большого влияния на развитие науки и культуры Русского Зарубежья.. В своей диссертации мы аргументированно доказываем обратное, подчеркивая значительное влияние историков Русского Китая на развитие российской исторической мысли.

Определенный вклад в разработку данной темы внесли американские исследователи О.

¹2ij/h5, штм^т^-шАшшт, *ш&т*Ш(АШШ) ш 27 т ш з т. ю-м я// Лю Сяоюн.

Влияние Широкогорова на становление антропологии в Китае // Журнал Южно-Центрального университета по национальностным/гуманитарным и социальным наукам. 2007. Вып. 27. № 3. С. 10-14.

² ЖЕЖ. ІШЗСЙШШ/^П^Ш. НЛІШтШ^Ш, 2004 (4) ,73-75 Ж// Ся Цзюйлань. Сохранение и исследование документов российской эмигранции // Вестник библиотеки Сычуань. 2014. № 4. С.73-75.

Бакич и профессор Дюкского университета Т. Лахузен. Так, под редакцией Т. Лахузена в 2000 г.

вышел сборник статей, посвященный столетию Харбина, как культурно-научного центра

русской эмиграции, в котором уделяется внимание жизнедеятельности русских ученых Харбина¹.

Отдельные аспекты истории российской научной эмиграции в своих трудах затрагивают американские исследователи Э. Штейн и В. Крейд. Некоторые западные исследователи посвятили свои работы творчеству отдельных историков Русского Зарубежья². Например, к научно-образовательной деятельности харбинского профессора Н.В. Устрялова проявил интерес израильский ученый Михаил Агурский 3 . В своих работах он обращает внимание на генеологическую связь Устрялова – ученого со славянофилами, определяет в качестве сущностного признака его взглядов национальное признание большевизма.

Проявили интерес к научному творчеству Н.В. Устрялова историки Тамара Кондратьева (Франция) и Томаш Краус (Венгрия), исследовавшие теорию, историю и практику русского термидора⁴.

Заслуживает внимание также работа американской исследовательницы Хильды Хардеман, посвященная Н.В. Устрялову⁵.

Анализируя работы западных ученых посвященные творческой деятельности историков Русского Зарубежья отметим, что она в основном посвящена русским эмигрантам Европы и США.

Японская историография пока также малочисленна. Среди японских исследователей нашей темы отметим публикации Курата Юка, Кимико Сугияма, Вукико Кода, Марико Томаной и др.⁶

Итак, за прошедшие десятилетия западные ученые внесли определенный вклад в изучении жизнедеятельности русских эмигрантов пореволюционной эмиграции. Характерными чертами этого этапа стали: внимание исследователей к наиболее крупным и ярким фигурам Русского Зарубежья; изучение творческого наследия историков-эмигрантов, работавшим в основном в Европе и США и гораздо меньше в Китае.

Итак, анализ степени изученности темы, посвященной историкам и исторической науке Русского Китая 20-40-е годов ХХ века свидетельствует о необходимости её дальнейшего изучения, выработки новых методологических подходов, которые позволят преодолеть мелкотемье, пестроту мнений, оценок, нередко диктуемую воскрешением взглядов российских и зарубежных авторов с позиций современности, т. е. востребованности их отдельных положений в современных идейных спорах.

Цель и задачи исследования. Цель настоящего диссертационного исследования –изучить творческую деятельность историков и развитие исторической науки в Русском Китае в 20-е-40-е

4. Harbin and Manchuria Peace, Space and I dentity. The South Atlantic Quarterey.99 1. Wintter 2000. Duke University Press. 280 p.

5. Zissermann N.V. Vladimir Nikolavich Jernakov. Russians in Australia. №5. The University of Melbourne, 1986. 19 p.

6. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris: YMCA-Press, 1980. 321 с.

7. Кондратьева Т. Большевики-якобинцы и признак термидора. М., 1993; Краус Т. Советский термидор: Духовные предпосылки сталинского поворота. 1917-1928. Будапешт, 1997.

8. Hilde Hardeman Coming to Terms with the soviet Regime. The «Changing Stsnposts» Movement among Russian Emigrts in the Early 1920. Nortnern Ilinois University Press De Kaib, 1994.

⁶ Кимико Сугияма. Россия, сохранившаяся в Харбине // Россияне в АТР: сотрудничество на рубеже веков. Кн. 2. Владивосток,
1999. С. 237-245; Курата Юка. Русские беженцы в порту Вонсон // Российские соотечественники в АТР: перспективы
сотрудничества: материалы III междунар. научн.-практич. конф. Владивосток, 2001. С. 178-188 и др.

годы XX века.

Данная цель определила постановку конкретных исследовательских задач:

– показать теоретико-методологические основы изучения жизнедеятельности русских историков-эмигрантов «первой волны»;

– раскрыть проблемы адаптации историков-эмигрантов Русского Китая, их профессиональные судьбы;

– изучить опыт и проблемы в развитии исторической науки в эмиграции;

– проанализировать теоретические вопросы истории в трудах ученых Русского Китая;

– исследовать педагогическую деятельность историков-эмигрантов в Китае;

– определить вклад ученых-эмигрантов в российскую и мировую историческую науку и культуру.

Объектом диссертационного исследования является жизнедеятельность историков-эмигрантов Русского Китая. Изучение этой деятельности позволяет понять специфику профессиональной адаптации русских историков в китайской среде, определить их место и роль в формировании зарубежного россиеведения.

В качестве предмета изучения в диссертации вынесен научно-педагогический аспект деятельности русских историков в Китае в 20-40-е годы XX века, позволяющий комплексно рассматривать их участие как в работе разных научных, краеведческих и ориенталистских объединений, так и в рамках организационных структур русской науки и образования (вузов, колледжей и гимназий). Под определением академического опыта работы понимается, прежде всего, профессиональное творчество историков, как одна из форм практической деятельности и все сопутствующие ей виды: педагогической, археографической, этнографической, редакционно-издательской, писательско-журналистской и организационно-административной работы.

Хронологические рамки исследования охватывают 20-40-е годы ХХ века. Нижняя граница определена началом Дальневосточного Исхода. После окончания Гражданской войны на Дальнем Востоке (1922 г.) начинается массовый исход из России, прежде всего, в Китай. В изгнании оказалось немало представителей научной интеллигенции, в том числе ученых-историков и преподавателей. Верхняя граница, 1945 г. определяется датой освобождения Северо-Востока Китая советскими войсками и началом процесса ликвидации Белой эмиграции в Маньчжурии и в других центрах русской диаспоры.

Источниковая база. Диссертационное исследование основано на изучении опубликованных источников и архивных документов России и КНР.

При написании диссертации автор использовал документы фондов хранилищ Дальневосточной государственной научной библиотеки (г. Хабаровск), Приморской краевой государственной публичной библиотеки, библиотек Хэйлунцзянского и Цицикарского университетов (КНР).

Ценными источниками по истории эмигрантской исторической науки располагает Государственный архив Хабаровского края. Это фонд Ф-830 «Главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи» (БРЭМ); фонд Ф-1128 «Харбинский комитет помощи русским беженцам», и фонды 1103, 1127, 1128, 830, 849. Они представлены двумя видами источников: документами делопроизводства и документами личного происхождения.

Первая группа источников содержит сведения о ряде научно-просветительских

организаций, а также просветительских и благотворительных учреждений, списки ученых, преподавателей, информация о работе школ при КВЖД, данные о педагогических комитетах.

Второй вид источников представлен в фондах личными делами ученых-историков, в том числе Харбинского юридического факультета, Харбинского политехнического института, Северо-Маньчжурского университета (Ф. 830. Оп. 1. Д. 114). Ценный материал о творческой деятельности харбинских историков был взят из фонда 849. Это личное дело Г.К. Гинса (Ф. 830. Оп. 3. Д. 10023), где представлена биография ученого;,список его трудов (34), письма и другие документы. В фонде обнаружены его статьи по истории, напечатанные в журналах «Исторический вестник», «Русская мысль», «Этнографические очерки» и т.д.

Из этого же фонда диссертант почеркнул полезный материал о деятельности историков-ориенталистов, П.В. Шкуркина, А.М. Баркова, А.П. Хионина, педагога Н.П. Автономова. Личное дело историка-писателя Вс.Н. Иванова обнаружено в фонде 1103. Ценной информацией стала не только подробная биография Иванова, но и его исторические сочинения. В фонде представлены рукописи; машинописные экземпляры произведений с правкой автора; письма родственников, ученых и писателей, рецензии; отзывы В.Н. Иванова на книги дальневосточных ученых-писателей; переписка с членами Союза писателей СССР; книжными издательствами; редакциями журналов и газет; личные документы Вс.Н. Иванова. Интересные факты из жизни и научного творчества находятся в личном деле В.Н. Жернакова (Ф. 830. Оп. 3. Д. 15362). Этнограф, историк русского краеведения в Маньчжурии, он долгие годы работал в музее Северной Маньчжурии, преподавал.

Важным видом источников являются работы самых эмигрантов-историков Русского Китая Н.И. Никифорова, В.А. Рязановского, Г.К. Гинса, С.М. Широкогорова, Н.В. Устрялова и других переписка и дневники. В качестве источников диссертант использовал отчеты различных просветительских благотворительных обществ и комитетов, справочно-статистические и другие материалы, хранящиеся в научных фондах ГАХК, Дальневосточной государственной научной библиотеки (Хабаровск).

Ценный материал для диссертации был почерпнут автором из «Харбинского фонда» и фонда «Русские материалы» Харбинского архивного управления (Д. 310, 311, 340), фондов Хэйлунцзянской провинциальной библиотеки и библиотеки Хэйлунцзянского государственного университета (Харбин). Это книги русских ученых-харбинцев, в том числе историков, сборники «Высшая школа в Харбине», «Известия Харбинского юридического факультета», Труды Харбинского политехнического института». В упомянутых библиотеках был найден материал о деятельности членов Общества изучения Маньчжурского края, Общества русских ориенталистов, а также монографические работы харбинских ученых Н.Е. Эсперова, В.А. Рязановского, П.В. Шкуркина, В.В. Поносова, Н.П. Автономова, А.В. Сергеева, А.Г. Малявкина, Е.Х. Нилуса, В.Я. Толмачева. Информация о деятельности историка и поэта Е.Е. Яшнова обнаружена в библиотеке г. Шэньяна.

В процессе подготовки диссертации были просмотрены статьи на исторические темы в журналах Русского Китая: «Вестник Азии», «Вестник Маньчжурии», «Известия Общества изучения Маньчжурского края», «Известия Юридического факультета», «Новости жизни», «Рубеж», «Восточное обозрение», «Луч Азии» и другие.

Почувствовать атмосферу эпохи помогают источники мемуарного и эпистолярного жанра. Ценными для нашего исследования стали воспоминания Н.В. Устрялова, И.И.

Серебренникова, В.В. Рязановского, Вс.Н. Иванова, Н.И. Ильиной, Е.П. Таскиной, Г.В. Мелихова и др.

Методологическая основа диссертационного исследования. При изучении научно-педагогической деятельности русских историков-эмигрантов автор использовал систему общепризнанных методик, позволяющих анализировать разнообразие эмпирических данных.

Системный подход исследования, примененный в диссертации, позволил осмыслить уникальность самого историко-культурного феномена и его универсализм.

Диалектический подход ориентировал автора на выяснение противоречий в развитии российской научной диаспоры, между различными научными школами и историческими коллекциями.

Принципы историзма и объективности позволили анализировать феномен российской научной диаспоры в последовательном временном развитии и взаимосвязи с общим контекстом исторического процесса в первой половине XX века.

Институциональный метод фокусировал внимание диссертанта на анализе организованных структур исторической науки и образования в Русском Китае.

Сравнительно-исторический метод можно синхронизировать важнейшие события в истории развития исторической мысли Зарубежной России, в том числе в Китае.

Проблемно-хронологический метод позволил раскрыть и оценить опыт и динамику работы научных обществ и комитетов и вузов в Русского Китая в разные переходы эмиграции.

Для анализа источников личного происхождения, биографий историков русского Китая в диссертации применялся междисциплинарный автобиографический метод.

Внимание автора привлекли не только персоналии историков-эмигрантов, но и изучение, и понимание механизмов их адаптации в иной этнокультурной среде.

Научная новизна диссертации состоит в комплексном анализе малоизученной темы. Впервые в российской исторической науке восстанавливаются и популяризируются имена многих незаслуженно забытых историков «первой волны» эмиграции, живших и работавших в Китае. Сделан обобщающий исторический обзор исследований российских, китайских и западных авторов, раскрывающих творчество историков Русского Китая, развития исторической мысли в эмиграции, определены пути дальнейшего изучения проблемы и повышения ее эффективности.

На первый план вышло изучение повседневной организации науки и жизненных практик ученых-историков, научной конкуренции, академических споров, проблем власти и подчинения в науке, быта и культуры научных учреждений, представлений историков об окружающем мире, в научных и внутренних регуляторах развития научного знания.

Познавательная ценность нашей диссертации состоит и в том, что она позволяет определить место и роль историков Русского Китая в российской и мировой науке и культуре, вписать творческие судьбы некоторых из них в контекст национальной памяти российской научной диаспоры. К работе над диссертацией впервые был привлечен ряд новых источников и материалов.

Положения, выносимые на защиту:

– насыщенная научно-педагогическая деятельность историков-эмигрантов неразрывно связана с историей и культурой русской диаспоры в Китае;

– ученые-эмигранты Русского Китая сохранили и приумножили высокий уровень и

качество дореволюционной российской исторической науки;

– историки-эмигранты способствовали сохранению и развитию национальных традиций русской духовной жизни, воспитанию у молодежи чувства патриотизма, чести и высокого долга перед Родиной;

– научная и педагогическая деятельность историков-эмигрантов, характеризуется стремлением к организационному, институциональному оформлению, направленному на сохранение и развитие русской культуры, на поддержание исторической памяти о Родине.

Теоретическая и практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации могут быть использованы при работе по созданию обобщающих трудов по истории и историографии Русского Китая. Они могут быть учтены при разработке пособий по истории дальневосточной научно-педагогической эмиграции, при подготовке учебных лекций, спецкурсов по истории науки и культуры не только в вузах России, но и в вузах КНР.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертационного исследования были представлены в виде научных сообщений на региональных, общероссийских и международных научных конференциях, проходивших во Владивостоке, Волгограде, Харбине в 2014-2017 годах, а также в виде пяти публикаций в журналах перечня ВАК РФ и девяти статей в журналах России и КНР.

Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, трёх глав, разбитых на отдельные параграфы, заключения, списка источников литературы и приложений.

Адаптация русских историков к новым социальным и культурно историческим условиям эмиграции

Эмиграция и адаптация взаимосвязанные, взаимообусловленные явления. Адаптация постоянный фактор исторического процесса, она перманентна и присуща человечеству на всех этапах его развития. Каждый этап, каждая страна пребывания эмигрантов в плане адаптации имеют свою особенность. Свои особенности и неповторимость имела адаптация русской эмиграции в Китае, она во многом зависела от условий страны-реципиента. Рассуждая об этом, историки Н.Л. Горкавенко и Н.П. Гридина замечают: «На лицо неоднозначность этого сложного процесса сложного и противоречивого, не столь идеализированного, каким его представляют некоторые исследователи. При этом нельзя забывать об одном важном факторе – Восток, в частности Маньчжурия, по культуре и мировоззрению резко отличался от стран, близких России по менталитету, что, естественно, осложняло адаптацию российской научной интеллигенции в Маньчжурии1.

Как мы уже отмечали выше, в эмиграции оказался цвет российской нации, представители ее богатой культуры, науки и образования. Какую миссию выполняла русская эмиграция? Прежде всего, интеллигенция? Каково было место историков-эмигрантов Русского Китая в общем потоке русской эмиграции? Каковы были их функции? Прежде всего, это сохранение культуры, памяти исторических ценностей и традиций России. Это осмысление трагического опыта революции и Гражданской войны. Будучи в изгнании, историки-эмигранты постоянно подчеркивали идею общей судьбы эмиграции и России. Делали нравственные и порою противоречивые выводы из этой идеи. Одни оправдывали советский режим и пытались возвратиться на Родину. Другие – доступными методами и приемами в своих произведениях, научных трудах вели борьбу с советским режимом. Главное их орудие было печатное слово. В своих научных трудах они пытались понять, осмыслить, происшедшее с Россией. Их волнует судьба России, они строят планы ее возрождения и обновления. Историками-эмигрантами был накоплен и осмыслен громадный жизненный опыт. Опыт этот уникален с ее знанием различных общественных взглядов. Проведенные ими в изгнании годы интересны в двух отношениях: русская эмиграция в лице своих образованных представителей продемонстрировала перед лицом мира высоты науки и культуры; как представители русской нации они смогли соприкоснуться с другими народами, и в первую очередь, великим китайским народом, узнать его со всех сторон.

Оказавшись в изгнании, историки, как и вся интеллигенция, стали предпринимать шаги к тому, чтобы обеспечить свое существование и продолжить профессиональную деятельность. В отличие от других русских эмигрантских центров Зарубежья, они смогли образовать устойчивый самодостаточный социум. Русская эмиграция не растворилась в принявшем их китайском обществе, а адаптировалась к новым условиям. «Мощным фактором, повлиявшим на становление и развитие русской эмиграции Маньчжурии, – пишет профессор Е.Е. Аурелене, – явилось присутствие русского уклада жизни в полосе отчуждения КВЖД. Институты «Счастливой Хорватии» 1 , существовавшие в Маньчжурии до массового появления беженцев, значительно облегчили процесс их адаптации2.

По примеру европейских центров дальневосточная эмиграция пытается создавать так называемые академические группы, комитеты, организации. Другие ученые группировались вокруг научно-просветительских учреждений.

Важную роль в этом деле играл Комитет образовательных учреждений КВЖД, который был представительным органом общественности и педагогов для решения вопросов в школьном и вузовском строительстве1.

Посильную помощь беженцам в Маньчжурии оказывал культурно-просветительный отдел БРЭМа – своеобразное эмигрантское правительство. На протяжении своего десятилетнего существования Бюро в силу своих возможностей обеспечивало жизнедеятельность диаспоры. Находясь под контролем Японской военной миссии и действуя в предписанных ему рамках, БРЭМ, тем не менее, был основной опорой эмиграции на все случаи жизни. Конечно, ученые и преподаватели подрабатывали еще и случайными заработками – репетиторством, переводами. А наиболее «удачливые» и продвинутые люди со связями, устраивались на работу в вузы и колледжи Харбина и других городов. Национальные учебные заведения, вузы, школы Маньчжурии выполняли важнейшую функцию сохранения исторической памяти в эмигрантской диаспоре. В них дети эмигрантов изучали русский язык, литературу, историю, закон Божий. Несмотря на то, что с установлением в 1931 году в Маньчжурии японского оккупационного режима количество русских учебных заведений сократилось, русское образование продолжало оставаться мощным фактором этнокультурного воспроизводства диаспоры2.

Культурно-просветительный отдел БРЭМа, хотя и не регулярно, всё же обеспечивал снабжение учебных заведений литературой, произведениями русских писателей. На содержании Главного Бюро русской эмиграции в Маньчжурии находилось несколько гимназий 3 , координировало работу русских вузов и колледжей Харбина, решало вопросы, связанные с организацией учебного процесса, включая подбор педагогических кадров. На содержании Бюро находилась одна из крупнейших на Дальнем Востоке русских библиотек, насчитывающая около 30000 томов 1 . Эмигрантские «читальни» открылись в Русском клубе в помещении духовной семинарии в Модягоу, при районных Бюро и отделениях. В издательской части БРЭМ вышли свет и стали популярными в эмигрантских кругах книги: «Пушкин и его время», «Русская история в русской поэзии», «Православная церковь в СССР», «Пантеон воинской доблести и чести» и «Пути русской молодежи» (автор В.А. Кислицын), «Очерки белого движения на Дальнем Востоке (автор В.А. Сергеев) и т.д.2

Культурно-просветительный отдел БРЭМа занимался организацией регулярных лекций по русской истории и культуре. Представление об их тематике дает план, составленный отделением Бюро в Квантунской области на первое полугодие 1940 года: «Собор 1917 г. и восстановление патриаршества в России», «Силы, создавшие Русское государство», «Как увеличивалась территория России от начала Русского государства до наших дней», «Измаил», «Ломоносов – великий русский ученый и поэт», «Русская монархическая идея» и т. д. 3 Тематика лекций, – пишет Е.Е. Аурелене, – была нацелена на формирование национального самосознания у молодого поколения эмигрантов в духе традиционного принципа российской государственности: «Бог. Царь. Отечество». Аналогичную задачу выполняли периодические издания Бюро – газета «Голос эмигрантов» и журнал «Луч Азии». «Голос эмигрантов» предлагал читателю специальную рубрику: «Через познание России – к освобождению». Заголовки статей, печатавшихся под этой рубрикой, демонстрируют стремление редакции охватить различные аспекты российской истории: «Российская империя и малые народности», «Споры о великой России (Идейный кризис русской дореволюционной интеллигенции)», «Великая земельная реформа Столыпина» и др.1 Культурно-просветительный отдел БРЭМа, научные общества способствовали оживлению культурно-просветительной деятельности эмигрантов; распространять знания о русской науки и культуре в стране проживания. Руководство БРЭМа периодически анализировало идеологическую, социально-экономическую и психологическую обстановку в диаспоре. Для этого привлекались ученые, в том числе историки. Так 12 февраля 1941 года доклад «Российская эмиграция и Великая Азия» сделал профессор Н.И. Никифоров2.

Ученые сотрудничали также с теми организациями, которые давали эмигрантам молодого поколения образование, которое подготовило бы их к будущей профессиональной деятельности на Родине. Такой организацией в Харбине был ХСМЛ (Христианский союз молодых людей)3.

В Маньчжурии в 1920-е годы действовало 74 русских учебных заведений. 43 работали в Харбине, 31 – на линии КВЖД. Общее число обучаемых к концу 1931 года составляло около 18 тысяч человек4. Естественно в этих учебных заведениях работали учителя-историки. По признанию современников русские учебные заведения в Маньчжурии находились в более благоприятном положении, чем в Европе, где они со второй половины 1920-х годов закрывались из-за отсутствия финансирования.

Русские ученые-организаторы исторической науки в восточном зарубежье: опыт и проблемы

Разобщенность и малочисленность, оторванность от Родины и европейских культурных центров, архивов и библиотек, а также материальные и другие трудности и неудобства затрудняли историкам-эмигрантам создать в Китае мощные научные школы, единый центр исторических исследований.

Русская эмигрантская литература, в том числе труды историков мало были известны за пределами Китая, прежде всего, потому, что русский язык слабо был распространен в этой стране1 (на нем общались только эмигранты). А у самих эмигрантов было мало возможностей, для того чтобы ознакомить местное население, интеллигенцию Китая со своей научной продукцией. Многие эмигранты, включая интеллигенцию, практически не знали китайского языка, только европейцы могли переводить с русского на китайский язык российскую, в т.ч. научную литературу2. В русском Китае недостаточно было трудов о развитии русской исторической мысли, главным образом, в области зарубежной истории, тогда как достаточно было трудов по самой этой истории. Но они были в основном на английском, французском и немецком языках. И все же историческая мысль здесь не замерла, она пробивала себе дорогу, став важной составной частью российской гуманитарной науки.

В условиях изгнанничества, в чужой инокультурной среде историки-эмигранты ведут глубокие исследования, пишут монографии и статьи, проводят археологические и этнографические экспедиции, издают историко-культурные журналы, работают в исторических обществах и кружках. Творческий заряд русских историков в «желтолицем» Китае не только не исчерпался, а, наоборот, из года в год рос, о чем свидетельствуют их труды по отечественной и зарубежной истории, в том числе истории Китая, других стран Востока.

Безусловно, отрыв от отечественных архивов и библиотек, сужение источниковой базы сказывались на научном творчестве историков-эмигрантов. Однако это компенсировалось широким обменом научной литературой между Харбином, Шанхаем и европейскими и американскими центрами русской эмиграции. Историки русского Китая подписывались на журналы и газеты, выходившие в Париже, Праге, Берлине, отсылали туда собственные работы, материалы экспедиций, собранные коллекции. Они выезжали в Европу и Америку для участия в научных конференциях, семинарах, на защиту диссертаций, совещания русских историков за рубежом. Они обменивались широкой информацией об отечественных и зарубежных исследованиях, архивных фондах по тем или иным проблемам в той или иной стране.

По инициативе и под руководством выдающегося русского философа и историка А.В. Флоровского, руководившим Пражским Русским историческим обществом, историки Харбина и Шанхая, несмотря на отдаленность от Европы участвовали в составлении систематических обзоров русской научной исторической продукции, как вне пределов России, так и в Советском Союзе1. Активную роль в этом деле принимали В.А. Рязановский, Н.И. Никифоров, Н.В. Устрялов, Н.Е. Эсперов и другие.

Они искали возможность, хотя бы заочно, по переписке знакомиться с коллегами из Европы и Америки, завязывать с ними добрые отношения, дискутировать с ними по разным теоретическим и практическим проблемам исторической науки. Они понимали, что без этих связей и простого человеческого общения невозможна научная деятельность ученого, развитие его мировоззрения. Переписка и творческий обмен активно велись между Н.В. Устряловым и П.Н. Милюковым, между Н.В. Устряловым и И.А. Ильиным, Н.В. Устряловым и Г.Н. Диким, С.М. Широкогоровым и В.М. Алексеевым и другими. В своих письмах к П.Н. Милюкову, выдающемуся историку и лидеру кадетской партии, Н.В. Устрялов полемизирует с ним по актуальным вопросам современной политической истории.

Устряловский призыв к интеллигенции, в т.ч. к ученым-историкам, не заниматься политической деятельностью и не претендовать на власть, а помогать Родине, осмысливать трагические события Революции и Гражданской войны, способствовать хозяйственному и культурному возрождению России, хотя не нашел полной поддержки П.Н. Милюкова, однако по свидетельству современников, несколько смягчил его позицию по отношению к происходящему в России. Он несколько пересмотрел свои взгляды по отношению к сменовеховцам: это проявилось в критическом отношении к Белому опыту Гражданской войны; отказе от вооруженных методов борьбы с Советами; заботе о национальных, государственных интересах России; непринятии каких-либо планов иностранного вмешательства в «русский вопрос»; критике реставрационной идеи; признания завоеваний революции как факта и как права народа; наконец, его вера в возможность эволюции страны под влиянием обозначенных экономических процессов (НЭПа). «Россия уже занялась собственным строительством при большевиках, но без большевиков…. Это процесс не политический, а экономический 1 , – утверждал П.Н. Милюков. Такое признание для лидера российского либерализма, руководителя кадетской партии многое стоило. Такое признание мог сделать только выдающийся политик, мыслитель, вооруженный глубокими историческими знаниями. Именно таким был европейски образованный П.Н. Милюков. Свои научные труды по истории П.Н. Милюков посылал в Харбин и Шанхай.

Активную переписку с историками русского Китая вел С.Ф. Платонов1. Из Праги в Харбин приходили его посылки с исторической литературой. Популярным в русских школах Харбина, например, была краткая история России, написанная С.Ф. Платоновым, для средней школы в 10-х классах. Она была хорошо известна старшему поколению, выдержана в духе умеренного национализма и монархизма и часто переиздавалась. «Подобная ориентация вполне объяснима, – пишет М. Раев, – особенно если вспомнить, что в это время, в 20-е годы, в Советской России преподавание истории в школе было заменено «социальными науками», которые занимались исключительно социологическими и экономическими процессами в ущерб изучению фактов, исторических событий и роли отдельных личностей»2. Популярностью среди студентов вузов Харбина и Шанхая пользовался университетский учебник «Введение в российскую историю» профессора Е.Ф. Шмурло3, изданный в Праге.

До Русского Китая доходили мемуары по истории российской революции и Гражданской войны, А.И. Деникина, С.П. Мельгунова, И.С. Гессена и других4. Сюда из Парижа и Берлина приходили и переводные труды Ферреро, Мадлена, Дени, Нидерле и других западных историков.

До конца 1920-х годов российская историческая наука в целом развивалась в едином русле, четко не размежевывалась на эмигрантскую и советскую ветвь. Этому способствовала Новая экономическая политика, в т.ч. в области культуры, науки и образования. В условиях НЭПа, до 1929 года,

Советская власть частично разрешала выпуск монографий, журналов, брошюр и другой эмигрантской литературы в т.ч. по исторической тематике. А ученые-историки из СССР могли выезжать в научные командировки в Европу, США, Китай и другие страны для участия в симпозиумах и конференциях, где они общались с эмигрантскими историками. Много лет плодотворно общался с историками Русского Китая советский историк Б.И. Панкратов. А для чтения лекций из Харбина во Владивосток (ГДУ), например, приезжали историки-эмигранты. Из россиян на международном уровне были представлены преимущественно ученые-эмигранты. Хотя историки «старой школы», проживавшие в России, приглашались за рубеж для чтения лекций, участия в международных форумах и творческой работе, советская историческая наука большого международного авторитета не имела.

Русские эмигрантские организации входили в состав Федерации исторических обществ Восточной Европы и славянских стран; ученые-эмигранты были представлены в Комитете съездов славянских филологов, на Международных конгрессах историков (МКИ). А если на эти форумы и приглашались историки из СССР, то их статус был необычным – они представляли не государство, а Российскую Академию наук (В.В. Бартольд, Е.В. Тарле, Н.П. Оттокар).

Содержание российской истории в трудах историков Русского Китая

Теоретические и методологические вопросы истории в разной степени глубины и охвата начали разрабатываться историками-эмигрантами Русского Китая уже в начале 1920-х годов. Они пытались научно обосновать построение теории истории, определить ее основные составляющие, выделить главные этапы российской истории, нарисовать схему ее исторического пути, выявить духовные и материальные факторы, определявшие исторический процесс, роль народа и личности в этом процессе. Обращение эмигрантов-историков к этим методологическим понятиям было неслучайно, они искали новые подходы к изучению истории в переломный для России и всего мира период, который требовал нового объяснения, осмысления и освещения с позиций ретроспективы.

Теоретические вопросы истории в своих трудах поднимают В.А. Рязановский, Н.И. Никифоров, Вс. Иванов, С.М. Широкогоров и другие. В исследованиях они опирались на классиков исторической науки России Карамзина, Ключевского, Соловьева, а также на труды известных русских историков-эмигрантов Е.Ф. Шмурло, Д.П. Святополка-Мирского и других выдающихся историков-эмигрантов, живших в Париже, Праге и Берлине.

Огромное влияние на теоретические исследования эмигрантов «первой волны» оказала либеральная российская историография, представленная трудами П.Н. Милюкова, А.А. Кизеветтера и других. В ней господствовал европоцентристский подход к истории России. Он базировался на представлении о том, что русский народ проходит в своем развитии те же ступени, что и другие европейские народы. Отставание и отклонения в его развитии объяснялись географическими и историческими условиями. Этим обусловливалась вера либералов в то, что Россия, в конечном счете, приобщится ко всем плодам западной цивилизации.

Дальневосточные историки зачитывались работами академика Е.Ф. Шмурло, в которых он излагает теорию истории, дает понятие о тех элементах, из которых она состоит; научно обосновывает ее построение, выделяет этапы российской истории, выявляет ключевые факторы, определяющие исторический процесс. В главной своей книге «Введение в российскую историю», изданной в Праге в 1924 году. Е.Ф. Шмурло вначале излагает общетеоретические положения «приложимые к истории любой народности», а затем излагает теорию исторического процесса России. Рассуждая о том, что история изучает жизнь общества, автор очерчивает круг человеческой деятельности четырьмя задачами: 1) организация общества; 2) внешние отношения; 3) материальная; 4) духовная культура общества. Они образуют ту схему общественного развития в соответствии с которой историк должен излагать жизнь русского народа на фоне всемирной истории1.

Е.Ф. Шмурло выделяет три фактора, определивших не только характер, но и содержание российской истории: территория (географический), народность (расовый), религия (культурный). Русский народ расселился на восточном краю европейского мира, в непосредственном и постоянном соприкосновении с миром азиатским и был частью славянской ветви, которая являлась отпрыском арийским. Культурные основы базировались на христианстве, притом в православной форме.

По мнению Е.Ф. Шмурло, через всю историю русского народа проходит основная черта – раздвоенность жизни, вынужденное сидение между двух стульев, между европейским Западом и азиатским Востоком2. Европейский тип развития, по Е.Ф. Шмурло, Россия создавала, развивала, культивировала сознательно. Азиатская история России – вынужденная, навязанная, неотзывчивая. И та, и другая российские тенденции непримиримы, враждебны, но самостоятельны. Европа для России – символ культуры, развития, движения; Азия – застой и варварство. Увлечение Азией отвлекало от очага цивилизации. Историю России Е.Ф. Шмурло характеризовал как равнодействующую, образованную двумя силами, из которых каждая лишь противодействовала другой. Россию он сравнивал с Двуликим Янусом, обращающим свои взоры и в сторону Запада, и в сторону Востока (как к Европе, так и к Азии)1.

Е.Ф. Шмурло уделил большое место особенностям исторического пути России и тем факторам, которые эти особенности определили, прежде всего, географическим. Он отмечал, что у русского человека много сил, физических и духовных, уходило на заботу о материальном существовании. На великой Русской равнине природа тормозила рост культурной жизни. Лес и Поле (Север и Юг) наложили отпечаток на два разветвления русского народа на малороссов и великороссов. Русский ландшафт (поле, лес, реки, равнины) непосредственно повлиял на характер миросозерцание россиянина. Типичной чертой русского народного ума явилось чувство простора, равнинности. Реки стали главными путями сообщения: куда реки текут, туда глядит и человек (юг, юго-восток, северо-запад). Всю обширную территорию на востоке Европы сама природа предназначила под одно государство. Исходя из этой особенности, автор делал вывод о том, что, чем больших размеров территория, тем слабее и беспомощнее ее хозяин, тем труднее ему устроиться на ней и обеспечить правильный и быстрый рост своих духовных и материальных сил2.

Другая особенность, обусловленная равнинностью территории, по мнению Е.Ф. Шмурло, заключалась в следующем. На этой безграничной территории России выросло громадное полое тело. Круговорот ее жизни совершался чрезвычайно медленно. На что на Западе требовалось десять лет, здесь уходили целые сотни. Этот замедленный темп жизни естественным образом наложил свой отпечаток на русского человека, определил его характер (более спокойный, сдержанный, ровный, менее порывистый).

Духовные и материальные средства русского народа тонули в безбрежном море российского пространства. Поэтому, если характерной чертой Западной Европы стала энергия наступления, то России – энергия отставания. Дух Западной Европы – более либерален, а характерной чертой русской народности стал консерватизм1.

Анализируя ход исторических событий, Е.Ф. Шмурло приходит к заключению, что русский народ, обороняя себя от азиатских кочевников, одновременно охранял и Западную Европу от натиска варваров, служил ей щитом и опорой, во-первых, и путем ассимиляции и сближения передавал Востоку плоды европейско-христианской цивилизации. Во-вторых, Русскую колонизацию Е.Ф. Шмурло рассматривает как победу европейской цивилизации над азиатским Востоком.

Автор заключает свою работу выводом о том, что неправильно противопоставлять Россию Европе, с которой она составляет единое целое по территории, по происхождению населенной ее народности и по культуре2.

Призыв Е.Ф. Шмурло к историкам следовать по такой логической схеме исторического развития: от разработки теоретико-методологических проблем, затем изучение общемировой истории и только потом переходить к исследованию национальной истории, в эмигрантских кругах получил поддержку и одобрение. Проблемы теории и методологии исторической науки, поднятые В.Ф. Шмурло, широко обсуждались исторической общественностью Харбина, Шанхая и других русских колоний3.

Преемственность и инновации в процессе познания исторического пути России были характерны для исследований харбинского историка и юриста половины XII века до нашествия татар и «Удельно-феодальная эпоха, как особый период истории русского права1.

Ряд статей он посвятил Киевскому периоду в истории российского государства, где полемизирует с украинскими историками в частности, с М.С. Грушевским, который считал началом истории великорусской народности не Киевскую Русь, а Московское государство. А решения Переяславской рады представлял, как установление договорных отношений с Москвой. В свете этого, дальнейшая история Украины, изображалась М.С. Грушевским как участь колониального государства. Это точка зрения была сформирована М.С. Грушевским еще до революции 1917 года. Но революционные потрясения, составной частью которых был рост сепаратизма и распад российского государства, превратил ее в аргумент для мощного национального украинского движения в годы Гражданской войны и оказались востребованными украинской диаспорой в эмиграции, в том числе в Русском Китае2.

Вопросы этнологии, этнографии и антропологии в С.М.Широкогорова

Теоретические и методологические вопросы истории и вспомогательных исторических дисциплин – этнологии, этнографии и антропологии поднимает в своих трудах выдающийся русский ученый Сергей Михайлович Широкогоров 1 . С.М. Широкогоров – выпускник Сорбонны, учился в Санкт-Петербургском университете, один из организаторов историко-филологического факультета Государственного Дальневосточного Университета, тоже оказался в эмиграции в Китае. Он глубоко занимается этнологией, этнографией, антропологией и другими смежными историческими дисциплинами.

В 20-е годы XX в. он работает в Шанхае, Аомыне, Пекине в Католическом университете и университете Цинхуа. В 1921 году в Шанхае он подготовил к печати капитальный труд «Рост и Этнос», однако в связи с пожаром возникшем в Шанхайской типографии эта работа не вышла в свет. Однако по данным историка А.А. Хисамутдинова, копия этого труда сохранилась в одной из библиотек Пекина и ждет еще своих исследователей. Эта большая работа состоит из 3-х частей и 16 глав и снабжена большим количеством таблиц, диаграмм и фотографий2.

В эмиграции С.М. Широкогоров собрал обширные материалы по антропологии Китая. Эти материалы охватывают собою антропологические наблюдения, произведенные над 10000 отдельных лиц: тунгусов, маньчжуров, китайцев и т.п., собранные обширные фольклористические материалы, относящиеся к различным племенам тунгусской расы. Эти материалы включают в себя сказки, сказания, песни, шаманистические гимны, призывания и т. п. Среди этого материала имеется одна маньчжурская эпическая поэма в стихах, рассказывающая о давно прошедших событиях в Амурском крае1.

Его научные работы выходят не только на русском и китайском языках, они издаются и переиздаются в Америке, Европе. Высоко отмечается научная и преподавательская деятельность СМ. Широкогорова в китайских официальных кругах и среди научной общественности. Об этом не раз писали газеты и журналы Харбина, Шанхая, Пекина2. Для чтения лекций его неоднократно приглашали в Европу и США3.

В Китае СМ. Широкогоров был известен под фамилией Ши Луго (китайский вариант его русской фамилии)4. Большинство его работ издавались в Китае на английском языке, многие из них вскоре после выхода в свет переводились на другие европейские языки, некоторые на китайский5.

СМ. Широкогоров внес большой вклад в развитие этнографии Китая, создал свою школу, был избран членом Академии наук Китая. Многие видные китайские ученые были учениками СМ. Широкогорова6. Находясь в Китае и не имея больше возможности проводить исследования среди тунгусов, он вместе с доктором В. Эплтоном вел среди различных территориальных групп китайцев исследования в области физической антропологии, результатом которых явились три книги, изданные в 1923 и 1925 годах.

Рассмотрим краткое содержание теоретических воззрений С.М. Широкогорова. Они связаны с этнографией, антропологией и особенно с этнологией. Этнология, считал Широкогоров, – это наука, стоящая в центре изучения, в каком она проявляется в реальной жизни. Это комплексная наука, изучающая антисоциальную, духовную и материальную культуры человека, образующая на некую систему. Но и отдельные составляющие ее тоже носят системный характер. Изменение одного элемента приводит к изменению всей системы1.

Адекватным выражением целостности и сложности изучаемых систем является у С.М. Широкогорова слово «Комплекс». Рассуждая о социальной организации общества он подчеркивает, что «...это комплекс этнографических элементов, регулирующих функционирование общества как постоянного конгломерата людей, образующих в свою очередь комплекс с определенным в внутренним равновесием, дающим возможность этнической единице воспроизводит себя, сохранять экономическую систему, материальную культуру, умственную и психическую деятельность, то есть обеспечивать непрерывность существования этнической единицы в ее целостности»2.

Главное в научном наследии Широкогорова является его теория этноса, которая формировалась сложно и противоречиво в постоянных поисках и сомнениях. Первые основы этой теории он закладывает и развивает еще в 1923 году 3 , затем возвращается к ней в исследованиях, посвященных социальной организации тунгусов4 (1929 г.), в Урале-алтайской гипотезе (1931 г.) и окончательно формируют ее в своем последним монументальном труде (1935 г.)5. В каждой последующей работе известная проблема приобретала дополнительные оттенки, находила выражение в более точных и пространных формулировках1.

Как мы уже отметили выше, – теория этноса С.М. Широкогорова имела два варианта. Первый был подготовлен в начале 1920-х годов, второй окончательно сформировался во второй половине 1930-х годов в работе «Психоментальный комплекс тунгусов» (1935) и в специальной монографии «Теория этноса или Введение в этнологию» (1940 г.). По свидетельству И.И. Серебренникова содержание и судьба последнего труда ученого остаются неизвестными2.

В ранних исследованиях, говоря о теории этноса (первый вариант которого был подготовлен им в начале 1920-х годов), С.М. Широкогоров писал: «Его появление преждевременно, потому что согласно помеченного мною ранее плана работы, оно должно было увенчать собою публикацию ряда уже законченных разработкой, исследований тунгусских народностей и отдельных вопросов, долженствовавших послужить введениям к настоящему исследованию»3.

На первом раннем этапе развития теории этноса ученому явно не хватало эмпирических знаний, материалов экспедиций, исследующих тунгусоязычные народности. Этому мешала Гражданская война на Дальнем Востоке и в Сибири, затем вынужденная эмиграция. Поэтому первый вариант его теории этноса был как бы упрощенным и рабочим вариантом.

Глубоко изучив мировой опыт, накопив теоретические знания, обобщив жизнедеятельность тунгусо-манчжурской этнической общности, Широкогоров обогащает теорию этноса новыми подходами и новым содержанием. В отличие от известных ему ранее западноевропейского и российского вида общественной организации и культуры, он на примере тунгуской народности обогащает содержание категории этноса, дает ему новое определение. Он отказывается от прежних подходов к анализу этнических явлений, ибо они как бы расчленяли реальные сообщества людей по отдельным основанием на части (экономическую, социальную, культурную, религиозную и др.), которые потом невозможно было слова интегрировать в их исходное состояние1.

Как сложное, многогранное явление этнос необходимо рассматривать, – считал ученый, - системно, как первичную целостность через отношение с разными видами среды: Первичной – природные условия той территории, на которой обитает данная общность; Вторичной – сферы культуры, которую создает данный этнос; Третичной – этническое окружения данной общности. С.М. Широкогоров дает новое расширено определение категории этноса, как универсальной категории, которая включает в себя различные стороны жизнедеятельности человека и общества.

Рассматривая этнос как базовую универсальную форму объединений человека, С.М. Широкогоров, включает в них и «цивилизованные нации». Такой шаг сразу поставил его перед проблемой обработки гораздо больших, по сравнению с этнографическими, объемов конкретно научных данных и взаимодействия с традиционной систематикой научных дисциплин 2 . Он пришел к идее объединения конкретных дисциплин, таких как антропология, этнография и языкознание, в новой синтетической отрасли знания-этнологии, способной провести целостное исследование разных этносов. «Подобно тому как биология есть наука о жизни вообще, этнология есть наука об этносе как форме, в которой развилось и живет человечество, т.е. этнология, как и биология открывает законы жизни человека как вида, а, следовательно, его мышления и науки как результата мышления и таким образом, этнология является венцом знания человека» – писал он 3