Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историография, источники и методологические основы изучения паломничества мусульман Средней Азии
1. Историографический анализ проблемы с. 18
2. Источники исследования с. 42
3. Методологические основы научного анализа с. 65
Глава II. Государство и региональное паломничество мусульман Средней Азии
1. Региональное паломничество мусульман Средней Азии с. 89
2. Особенности государственной организации и регулирования зиярата в Русском Туркестане с. 124
Глава III. Зарубежное паломничество мусульман Средней Азии в исследуемые годы
1. Государственное регулирование хаджа мусульман Русского Туркестана в 1865-1917 гг. с. 160
2. Государство и паломничество мусульман-шиитов Средней Азии в исследуемый исторический период с. 196
Глава IV. Дипломатическое обеспечение паломничества мусульман Средней Азии
1. Совершенствование работы российских дипломатических представительств по обеспечению прав российских паломников в Турции, Персии и Китае с. 233
2. Деятельность российских дипломатических представительств среди паломников Русского Туркестана в исследуемый период с. 260
Глава V. Санитарно-гигиенические и эпидемиологические проблемы паломничества мусульман Средней Азии
1. Особенности медицинско-правового регулирования паломничества в царской России: туркестанский вариант с. 293
2. Санитарно-эпидемический аспект паломничества мусульман Русского Туркестана в исследуемые годы с. 324
Заключение с. 366
Список источников и литературы с. 378
Приложения с. 439
- Региональное паломничество мусульман Средней Азии
- Государственное регулирование хаджа мусульман Русского Туркестана в 1865-1917 гг.
- Деятельность российских дипломатических представительств среди паломников Русского Туркестана в исследуемый период
- Санитарно-эпидемический аспект паломничества мусульман Русского Туркестана в исследуемые годы
Региональное паломничество мусульман Средней Азии
Представляется очевидным, что народы Средней Азии, как и все другие этносы планеты, прошли через языческий этап формирования и развития религиозного мировоззрения. В этой связи ученые высказывали разные мнения. Так, зарубежный исследователь Г. Шурц отмечал, что «первоначальную религию среднеазиатов составляла, несомненно, та несложная мистика, которую мы находим у всех диких народов, хотя и в различных формах»268. Однако, его мнение противоречит данным археологической науки, свидетельствующим, что ещё в III в. до н.э. на территории Средней Азии имелись крупные центры с языческими святилищами. Примером служит городище Алтын-депе, имевшее комплекс языческих капищ, главной частью которого была четырехступенчатая башня, напоминавшая зиккураты Месопотамии того времени. По мнению ученых, комплекс был посвящен богу Луны269.
Как известно, императив мирового язычества, заключался в том, что «святые места были неразрывно связаны с родовыми культами предков, с религиозными верованиями и теснейшим образом переплетены с различными явлениями Природы, в почитании земли, гор, долин, ледников, рек, источников и их духов-покровителей»270. По мнению ученых, «культ предков, присущий практически всем народам, расширял вертикальное семейное время за счет предшествующих, физически умерших, поколений. Умершие предки не уходили из сознания живущих — им не только поклонялись, но с ними советовались, апеллировали к их авторитету, их призывали в свидетели и т. д.»271. Ученым удалось реконструировать систему религиозных воззрений древних жителей Средней Азии. Авторитетные исследователи свидетельствуют, что «религия, собственно, тюрок была языческой. Она включала древнейшие формы религиозных верований, вновь возникающие родовые (племенные) культы и элементы культовых представлений мировых религиозных систем»272. Таким образом, на протяжении многих столетий последние не смогли преодолеть язычество в Средней Азии и связанное с ним паломничество населения региона. Не удалось сделать это и вероучению Пророка, хотя, как отмечал Ф. Энгельс, «ислам – это религия, приспособленная для жителей Востока»273. Мы считаем это обстоятельство исключительно важным для понимания сущности паломничества мусульман Туркестана, так как религия Пророка, окончательно восторжествовавшая здесь в середине XIV в. и отрицавшая поклонение «святым местам», по сей день не смогла преодолеть языческие пристрастия местных пилигримов, продолжаюших посещать традиционные сакральные объекты, в связи с чем её региональная модель получила название «ислама гробниц».
Необходимо отметить, что появление ислама в Средней Азии в начале VIII в. не стало неожиданностью для жителей региона, так как еще в последней трети VII в. арабы-мусульмане совершали набеги на Мавераннахр и, забрав награбленное (или дань), уходили назад – в персидский Хорасан, где халифы-Омейяды образовали свое наместничество. Во время этих набегов арабы не навязывали ислам местному населению. Однако, когда правители Арабского халифата решили исламизировать население Средней Азии с помощью войск под предводительством Кутейбы ибн Муслима, то их намерение встретило ожесточенное сопротивление со стороны местных язычников, буддистов, христиан и др. В результате, ислам приживался с большим трудом и Кутейба вынужден был заселить арабами Бухару, Самарканд и др. места региона, устроив их на постоянное место жительства, следствием чего явилось то, что до сих пор в Средней Азии проживает этническая группа, именующая себя «арабами». Однако и это вначале имело весьма ограниченный эффект. В.В. Бартольд отмечал, что в Туркестане «принятие ислама не могло сразу уничтожить прежние верования»274. Ученый писал, что «даже в мусульманскую эпоху, в X в. на самаркандских площадях еще стояли деревянные изображения коней, быков, верблюдов и диких зверей»275. Он подчеркивал, что даже такие местности Средней Азии, как Бадахшан - Вахан, Шугнан, Рошан и др. «в X в.... еще были населены язычниками»276. Исследователь Е.А. Глущенко подчеркивает, что «исламизация Средней Азии не была кратковременным процессом, но растянулась на века»277. Трудно сказать, как проходил бы процесс исламизации народов Средней Азии, если бы он не прерывался, так как до окончательного утверждения ислама в регионе в середине XIV в., в течение длительного времени, он не был господствующей религией даже при тех правителях, например, Караханидах, которые возводили его в статус государственной религии. При монголах ислам в Туркестане иногда предавался гонениям со стороны некоторых ханов в пользу конкурировавших с ним религий. При таких условиях исламу было трудно укрепиться в религиозном сознании населения, особенно кочевого, всецело языческого. Поэтому внедрение ислама и фанатизация преимущественно оседлого населения стали осуществляться лишь после окончательной победы религии Пророка в Средней Азии. Но и её нельзя считать абсолютной, так как в регионе продолжали функционировать, хотя и малочисленные, но неисламские конфессии – еврейские (иудаистские) и индуистские общины. И, разумеется, сохранялось язычество - в открытой форме среди номадов региона, а в скрытой и среди многих его оседлых жителей. Все они, несмотря на запреты ортодоксального ислама, продолжали совершать паломничество к традиционным «святым местам» в Туркестане. Кыргызстанский исследователь Е.Е. Озмитель пишет, что крупнейшие «святые места» в Средней Азии «в г. Ош и г. Туркестан посещались очень активно всеми – и бедными, и богатыми. Такие «святые места» способствовали если и не просвещению в вероучительном плане, то консолидации тюркских мусульман»278.
Языческое паломничество было особенно сильным среди кочевников, лишь формально воспринявших ислам. В ферганском источнике «Зийа ал-кулуб» («Сияние сердец»), относящемся к началу XVII в., анонимный автор писал: «Они (кочевники – В.Л.) подошли к дереву и отвесили поклон в его сторону... и все склонились перед деревом. Я посмотрел на это дерево и увидел, что у них сделан какой-то идол из серебра и повешен на дереве, а вокруг него расположены другие идолы – в количестве двух тысяч, – вытесанные из дерева и камня, – и это было капище»279. Украинский поэт Т.Г. Шевченко, отбывавший ссылку на Мангышлаке, отмечал в дневнике: «Туркменцы и киргизы святым своим (аулье) не ставят, подобно батярям, великолепных абу (гробниц), на труп святого наваливают безобразную кучу камней, набросают верблюжих, лошадиных и бараньих костей. Остатки жертвоприношений. Ставят высокий деревянный шест, иногда увенчанный копьем, увивают этот шест разноцветными тряпками, и на том оканчиваются замогильные почести святому»280. Таким образом, языческие пристрастия, в том числе паломничество к традиционным доисламским святыням, продолжали господствовать в религиозном сознании местных жителей, несмотря на распространение религии Пророка в Средней Азии.
Неустойчивость политической жизни в регионе не могла обеспечить условия для проведения целенаправленной, интенсивной и насильственной исламизации населения Средней Азии. Поэтому фактически она началась только в XIV в., при Тимуре, который возвел ислам в ранг государственной религии, упрочил роль мусульманских институтов, духовенства, суда и др. Полководец действовал по испытанному в мировой истории принципу: «Один Царь – один Бог». Он понимал, что монотеистический ислам больше соответствует процессу централизации государства и усилению его единоличной власти. В целях возвышения своего авторитета Тамерлан заигрывал с правителями Мекки – потомками Пророка, посылал к ним послов со щедрыми дарами. Но сам он оставался язычником. Более того, как свидетельствовал В.В. Бартольд, в войске «железного хромца» было много «язычников-идолопоклонников»281. Тимур был похоронен по языческим обрядам, хотя внешне его мавзолей выглядел «по-мусульмански». Тем не менее, внутри него были «неисламские убранства, которые потом удалил сын Тимура - Шахрух - правоверный мусульманин... Как строгий блюститель шариата Шахрух не мог не очистить мавзолея Тимура от языческого убранства»282.
В последующем ислам продолжал внедряться насильственно в среде кочевников, их паломничество к языческим капищам пресекалось, а сами они нередко разрушались. Видный кыргызстанский историк, академик В.М. Плоских подчеркивает, что политика исламизации номадов региона особенно настойчиво проводилась в XVI-XVIII вв. В бой с язычеством кочевников были брошены «лучшие» силы – суфийские общины Кашгарии (Восточного Туркестана) и Ферганы. Об этом свидетельствует деятельность ферганского суфия, «магистра» накшбендийского ордена Ходжи Исхака (ум. в 1599 г.) – сына знаменитого исламского «святого» – шейха Сейида Ахмада Касани, более известного в мусульманском мире как Махдум-и Азам. О борьбе Ходжи Исхака с язычеством номадов Туркестана повествуют такие мусульманские источники, как вышеупомянутый «Зийа ал-кулуб», а также «Джалис-и- муштакин» («Собеседник страждущих»), принадлежащий перу Маулани Пируй Бухараи283. Они свидетельствуют, что суфий – миссионер Ходжа Исхак яростно боролся с паломничеством язычников и лично уничтожил множество их капищ и идолов. В.М. Плоских уверяет, что миссионерская деятельность туркестанских суфиев имела среди кочевников известные позитивные результаты, однако язычество номадов не было преодолено.
Государственное регулирование хаджа мусульман Русского Туркестана в 1865-1917 гг.
Государственное регулирование хаджа – канонического исламского паломничества в Мекку началось в России во времена императрицы Екатерины II, учредившей два духовных управления (муфтиата) по делам российских мусульман: Оренбургское Магометанское Духовное Собрание, с центром в Уфе, и Таврическое Магометанское Духовное Правление - в Бахчисарае447. Эти правительственные учреждения решали вопросы жизнедеятельности мусульман России, включая и совершение ими как местного паломничества внутри страны, так и зарубежного – хаджа в Мекку. В 1872 г., были учреждены два духовных управления для мусульман Кавказа - суннитов и шиитов448. Муфтиаты подчинялись Министерству внутренних дел, а, точнее, Департаменту духовных дел иностранных исповеданий (далее: ДДДИИ МВД). Таким образом, в исследуемый период вопросы хаджа мусульман России решались этим департаментом, однако его циркуляры на территории Русского Туркестана не действовали, так как, согласно «Общему Учреждению Губернскому»449, на территориях, находившихся в ведении Военного министерства, МВД не имело прямой власти, а правами министра внутренних дел пользовался глава военного ведомства, который мог делегировать часть таких полномочий своим «наместникам» в Средней Азии. Следовательно, туркестанские генерал-губернаторы изначально имели право решения всех проблем паломничества мусульман края. Вместе с тем, пользуясь правами министра внутренних дел, военный министр и его представители на подвластных им территориях, не могли не учитывать циркуляры ДДДИИ МВД по паломничеству в Мекку, особенно в тех случаях, когда Медицинский департамент Министерства внутренних дел предлагал временно запретить хадж, в связи с начавшимися эпидемиями на Ближнем Востоке, или непосредственно в самой Аравии. Военные власти Русского Туркестана вынуждены были принимать во внимание такие документы МВД. Безусловно, они имели право издавать по вопросам хаджа местных мусульман свои постановления, однако они должны были приниматься в русле соответствующих циркулярных предписания Министерства внутренних дел, то есть иметь разъяснительный или уточняющий характер по отношению к ним. Во всех других случаях российские военные власти в Средней Азии могли игнорировать не только циркуляры ДДДИИ МВД, но и пределы компетенции этого департамента по отношению к мусульманству региона. Именно такого законодательного установления первый туркестанский генерал-губернатор К.П. Кауфман добился от Министерства внутренних дел, которое официально предписало Уфимскому муфтию, чтобы его ведомство не вмешивалось в дела мусульман Русского Туркестана и, вообще, не имело с ними никаких деловых контактов. Но ещё до этого «первоустроитель» края запретил региональному мусульманскому духовенству вступать в какие-либо связи с Оренбургским Магометанским Духовным Собранием. Это было следствием его политики «игнорирования ислама», о которой упоминалось выше.
Отношение государства к хаджу мусульман Русского Туркестана не было однозначным. Знаменитый покоритель Средней Азии, генерал М.Г. Черняев, возглавлявший с февраля 1865 г. вновь образованную Туркестанскую область, подчиненную Оренбурскому генерал-губернатору Н.А. Крыжановскому, а через него - военному министру Д.А. Милютину, взяв летом того же года Ташкент, выступил за предоставление полной свободы вероисповедания мусульманам, а также позитивные отношения с их духовенством. Обосновавшись в Ташкенте, Черняев опубликовал «Воззвание» к жителям города, в котором, в частности, выступал за сохранение права мусульман на свободное совершение ими всех обрядов по шариату, в том числе и хаджа в любое время450. Русский православный генерал писал: «Вершите свои дела, не отступая ни в коем случае ни на йоту от повелений Благословенного и Всевышнего Бога… а также, не отступая от предписаний благородного шариата Пророка»451. Однако его религиозный либерализм не был понят ни Оренбургским генерал-губернатором, ни самим военным министром Д.А. Милютиным. Путем «легкой» интриги два матерых военных бюрократа довольно быстро добились отстранения бравого молодого генерала от должности. Только после убийства императора Александра II новый русский царь Александр III снова вернул М.Г. Черняева в Среднюю Азию, но уже в качестве генерал-губернатора Туркестанского края.
Сменивший М.Г. Черняева в должности военного губернатора Туркестанской области генерал-майор Д.И. Романовский выступал против любых послаблений местному мусульманству, в том числе и в отношении хаджа в Мекку, чем восстановил против себя все исламское духовенство региона. Глава последнего, казы-калян - верховный шариатский судья Хаким-ходжа Ишанов направил личное письмо императору Александру II, в котором резко критиковал поведение администрации Романовского и просил вернуть М.Г. Черняева обратно. Но это послание осталось без внимания, хотя Романовского в 1867 г. и освободили от должности, так как летом того же года царским указом было образовано Туркестанское генерал-губернаторство (край) в составе двух областей - Сырдарьинской и Семиреченской452. Его центром стал Ташкент. Генерал-губернатором был назначен кавказский сослуживец военного министра Д.И. Милютина, генерал-адъютант К.П. Кауфман. В этой связи был составлен проект «Временного положения об управлении в Семиреченской и Сыр-Дарьинской областях», который, как отмечалось, впоследствии не получил законодательного утверждения из-за сопротивления министерств финансов и юстиции, но был введен в административный оборот по личному распоряжению императора Александра II на период до принятия нового, законодательно утвержденного «Туркестанского положения»453. Таким образом, Проект 1867 г. действовал, причем, достаточно эффективно, почти два десятилетия, до утверждения в 1886 г. «Положения об управлении Туркестанским краем», вступившего в силу с 1 января 1887 г.454. Как и Проект 1867 г., оно не содержало никаких норм о паломничестве мусульман в Мекку, хотя известный исламовед и туркестанский деятель Н.П. Остроумов предлагал комиссии графа Н.П. Игнатьева, занимавшейся составлением проекта «Туркестанского положения» 1886 г., внести в него специальную норму с тем, чтобы «обеспечить контроль за паломниками, отправляющимися в Мекку и Медину»455. Но его мнение не было учтено законодателем.
Как отмечалось, К.П. Кауфман избрал по отношению к религии Пророка и её духовенству в Русском Туркестане так называемую политику «игнорирования ислама». Её смысл он изложил вскоре после прибытия в Ташкент (в ноябре 1867 г.), при встрече с представителями мусульманского духовенства и «почетными туземцами» 22 января 1868 г. Во время аудиенции К.П. Кауфман сообщил присутствовавшим, что государство не намерено вмешиваться в религиозную жизнь мусульман края, не станет решать её проблем, не будет препятствовать отправлению мусульманами своего культа по шариату, но не допустит, чтобы какие-либо проявления такой жизни наносили вред государственным интересам России в Средней Азии456. Таким образом, кауфмановская политика «игнорирования ислама» в регионе заключалась в том, что государство предоставляло мусульманам края полную свободу исповедания, но имело право оказывать регулирующее воздействие на решение тех мусульманских проблем, которые затрагивали интересы государственной власти. В этой связи хадж в Мекку как выезд мусульман Средней Азии, ставших гражданами России, за границу не мог не интересовать царскую администрацию региона, которая однако не была намерена запрещать исполнение этой важной заповеди ислама. К.П. Кауфман писал в январе 1873 г. военному министру Д.А. Милютину, что хадж -паломничество мусульман Туркестана в Мекку отменять нельзя, так как это даст возможность муллам усилить антирусскую пропаганду среди фанатичного населения, вызовет такую же реакцию в среднеазиатских ханствах, а Турция обвинит Россию в посягательстве на священные устои ислама457.
Одной из первых важных мер администрации Кауфмана в отношении хаджа мусульман Русского Туркестана было введение для лиц, желающих совершить паломничество в Мекку, так называемых «открытых листов», бланки которых печатались в типографии458. Это был первый нормативно-правовой акт властей региона по непосредственному регулированию паломничества мусульман в священные места ислама. Вместе с тем, было бы ошибочным полагать, что Кауфман в данном случае занимался личным законотворчеством. Наш анализ показал, что «первоустроитель»459 при этом придерживался законных установлений общеимперского «Устава о паспортах»460.
Деятельность российских дипломатических представительств среди паломников Русского Туркестана в исследуемый период
Работа дипломатических представительств России в Турции, Персии и Китайском Туркестане осуществлялась в тесном контакте с государственной администрацией в Средней Азии. Как отмечалось, «первоустроитель» Русского Туркестана, генерал-губернатор К.П. Кауфман получил от императора Александра II так называемую «Золотую грамоту», наделявшую его правом дипломатического общения с властями сопредельных с подвластным ему регионом стран. Соответственно, все его преемники в должности тоже пользовались такими правами, реализация которых шла через «дипломатического» чиновника, который состоял при генерал-губернаторах, но в кадровом отношении относился к Министерству иностранных дел, от которого получал соответствующие инструкции по работе туркестанских властей на дипломатическом поприще737. Кроме того, туркестанские генерал-губернаторы постоянно встречались по поводу отношений с властями соседних государств с министрами иностранных дел России, обсуждали с ними все важные вопросы таких контактов, особенно приграничных. Вообще, при назначении каждого туркестанского генерал-губернатора, Министерство иностранных дел снабжало его дополнительными инструкциями по дипломатической части. Такого рода документы составлялись в этом ведомстве, но лично утверждались императором. Так, например, окончательный вариант инструкции Министерства иностранных дел от 29 июля 1882 г. вновь назначенному туркестанскому генерал-губернатору М.Г. Черняеву утвердил сам царь Александр III738.
Следует отметить, что в «Инструкции» дипломатическому чиновнику при туркестанском генерал-губернаторе, утвержденной министром иностранных дел М.Н. Муравьевым 13 февраля 1899 г., предписывалось тесное его сотрудничество с военной администрацией Русского Туркестана по всем вопросам, включая, разумеется, и зарубежное паломничество мусульман региона739. Дипломатический чиновник должен был регулярно посылать отчеты о деятельности туркестанских властей на поприще отношений с соседними странами в Первый департамент Министерства иностранных дел. Однако не следует преувеличивать эффективность такого сотрудничества. Со временем оно слабело - туркестанские власти предпочитали решать проблемы своих международных отношений без консультаций с представителем Министерства иностранных дел, полагаясь на права, предоставленные им вышеупомянутой «Золотой грамотой». Это вызывало негативную реакцию со стороны дипломатических чиновников, направлявших соответствующие рапорты в Министерство иностранных дел. Так, например, исполняющий должность дипломатического чиновника при туркестанском генерал-губернаторе А. Барановский с осени 1911 г. «бомбардировал» МИД рапортами о том, что военная администрация Туркестанского края игнорирует его полномочия и решает вопросы отношений с соседними странами без консультаций с ним740. Не лучшими были отношения с туркестанскими властями и у Политического агента в Бухаре, о чем он тоже сообщал в Министерство иностранных дел741. Вместе с тем, туркестанская администрация активно сотрудничала с российскими дипломатическими представительствами по паломническому вопросу, причем, не только на уровне краевого руководства, но и местного. Так, например, Серахский пристав из Закаспийской области писал 17 июня 1902 г. непосредственно Императорскому российскому генеральному консулу в Константинополе, что в мае 1902 г. из паломничества в Мекку вернулось 4 из 5 паломников в Мекку. По словам прибывших, Атабек Баба-оглы – житель аула Ейке-Батарджа, Серахского приставства, остался из-за болезни в каком-то турецком городе, названия которого они не знают, где тот был задержан во время карантинного досмотра. Пристав отмечал, что этот город находится неподалеку от Константинополя, и просил генерального консула найти паломника, а, если у того не окажется денег на дорогу домой, то он вышлет их ему по адресу генконсульства в Константинополе742. Позже генеральный консул в Константинополе сообщал начальнику Закаспийской области, генерал-лейтенанту Е.Л. Уссаковскому, что его учреждение не смогло собрать никаких сведений об указанном паломнике743.
Документы свидетельствуют, что до середины XIX в., то есть до присоединения Средней Азии к России, дипломатическое регулирование паломничества - хаджа мусульман со стороны царских властей носило весьма опосредованный характер, хотя соответствующие российские дипломатические представительства за рубежом, как отмечалось, функционировали в полной мере. То же относилось и к паломничеству мусульман-шиитов, которые до присоединения к России Средней Азии преимущественно проживали на Кавказе. Основная обязанность по призрению российских паломников-мусульман возлагалось на посольство России в Османской империи, а также на подведомственные ему генеральные консульства в Константинополе и Багдаде.
Однако работы, связанные с решением проблем российских «хаджиев», у этих служб было немного - паломничество российских мусульман в Мекку в то время не было значительным. Большинство «магометан» отправлялись в хадж самостоятельно, не получая необходимых разрешительных документов «открытых листов», заграничных паспортов и т.п. от властей, так как для их получения, в соответствии с предписанием Министерства внутренних дел, необходимо было внести залог, равный стоимости обратного проезда из Мекки в Россию, что делали в основном лишь законопослушные казанские и крымские татары. Наконец, многие российские мусульмане предпочитали отправляться в хадж большими группами, собираясь для этого в специально оговоренных местах, получая от властей «открытые листы» на всю группу паломников в целом. Однако в последующем они, как правило, не регистрировали эти документы в российских дипломатических представительствах за границей, хотя это и предусматривалось соответствующими правительственными установлениями. Так как по возвращении из-за рубежа «беспаспортные» паломники тут же растворялись в среде местных единоверцев, то властям было трудно отслеживать, откуда именно прибыл тот или иной долгое время отсутствовавший мусульманин.
«Великие реформы» Александра II, в значительной мере упорядочившие деятельность властных структур России, нашли свое отражение и на отношении российского правительства к хаджу. В 1865 г. Министерство внутренних дел отменило практику группового выезда российских мусульман в зарубежное паломничество с единым для всех разрешительным документом. Отныне каждый пилигрим должен был оформлять выездные документы на себя лично. 10 февраля 1869 г. министр внутренних дел А.Е. Тимашев издал циркуляр, согласно которому предписывалось обязательное получение всеми паломниками соответствующих разрешительных документов на совершение хаджа с одновременной уплатой ими залога в размере стоимости обратного проезда из Мекки на родину. Каждый паломник должен был регистрировать свои выездные документы в российских дипломатических представительствах за рубежом -Константинополе или Багдаде. Нарушителям правительственных предписаний грозило запрещение возврата в пределы России. Понятно, что эти же нормы распространялись и на паломничество мусульман-шиитов. Такая политика царского правительства имела позитивные результаты. Уже 1870-х гг. число мусульман-паломников России, желавших получить официальное разрешение на совершение хаджа, стало заметно расти. Но это, однако, не распространялось на недавно присоединенную Среднюю Азию, где сложилась та обстановка с зарубежным паломничеством мусульман, на которую указывалось выше. Она не вписывалась полностью в то дипломатическое регулирование паломничества мусульман России в Мекку или в зарубежные шиитские «святые места», которое сложилось в царской России до присоединения указанного региона. Но нехватка регулирующих норм компенсировалось теми дипломатическими полномочиями, которые были предоставлены царской «Золотой грамотой» туркестанским генерал-губернаторам, а позже и начальнику Закаспийской области.
Однако, такие полномочия туркестанских «наместников» не могли заменить, даже в местном мини-варианте, всю систему дипломатических отношений России со странами мусульманского мира. Естественно, что нужна была координация взаимодействия общего - всей российской дипломатии в целом и единичного и особенного - внешнеполитических (дипломатических) отношений администрации Русского Туркестана с сопредельными странами по паломническим проблемам мусульманского населения. Иначе быть не могло, причем, примат дипломатического регулирования паломничества мусульман как всей России, так и Средней Азии, в частности, разумеется, должен был оставаться за общим - Министерством иностранных дел империи и всеми способствующими его деятельности службами. Тому можно привести показательный пример. Так, например, в связи с обострением русско-турецких отношений власти Османской империи ужесточили свое отношение к российским паломникам-мусульманам, отчего более всего страдали беспаспортные пилигримы из Русского Туркестана, не привыкшие к «документальному» паломничеству и, по причине отсутствия необходимых документов, не имевшие прав на защиту со стороны русских дипломатических представительств.
Санитарно-эпидемический аспект паломничества мусульман Русского Туркестана в исследуемые годы
Паломничество мусульман Средней Азии как региональное, так и зарубежное в дороссийский период осуществлялось в сложных санитарных и эпидемических условиях, так как в самом регионе и сопредельных с ним странах часто вспыхивали очаги опасных заразных заболеваний. О том, что в Средней Азии постоянно существует опасная эпидемическая ситуация, в царском правительстве знали задолго до её присоединения к России. Об этом свидетельствовали люди, посылаемые им в этот регион. Так, например, российский горный инженер Т.С. Бурнашев, побывавший в Туркестане в 1790-х гг., сообщал о распространении множества болезней в Бухарском ханстве906. Исследователь Г. Спасский отмечал, что в отчете о путешествии в Ташкент в 1800 г. горные чиновники Бурнашев и Поспелов писали о том, что в городе имели распространение многие болезни, из которых «оспа и горячка производят иногда гибельные следствия»907. Положение усугублялось тем, что ни в среднеазиатских ханства, ни в соседних государствах в то время не было не только специальных противоэпидемических служб, но и профессиональной медицины вообще. «До присоединения Туркестана к Российской империи медицинское обеспечение населения региона отсутствовало. И дело не только в том, что услуги врача стоили очень дорого и были недоступны большинству населения. Не было самих врачей. Их заменяли многочисленные «народные целители». К этому следует добавить жуткую антисанитарию и несоблюдение жителями простейших правил личной гигиены. Настоящим бичом местного населения были периодические эпидемии инфекционных заболеваний»908. Туркестанский администратор, генерал Н.И. Корольков писал, что «туземцы» обычно обращались за помощью к местным «врачам-табибам», которые лечили их такими снадобьями, что «туземцы или уродовались на всю жизнь, или же преждевременно умирали»909. Не лучшим было медицинское обеспечение населения сопредельных стран – Афганистана, Персии, Китайского Туркестана и др. Государственных запретов для паломничества в связи с болезнями не существовало, отчего оно оставалось частным делом каждого мусульманина, совершавшего его в любое удобное для него время и по собственному усмотрению, то есть без обращения к властям.
Медицинские службы появились в Средней Азии только после её присоединения к России в 1860-х гг. Но некоторые мусульмане-паломники из региональных ханств, как отмечалось, ещё ранее облюбовали совершение хаджа через российские территории. Более того, выше мы упоминали о законе 1803 г., который разрешил подданным среднеазиатских ханств, проживающих в приграничных российских городах, совершать хадж через территорию России.
Это воодушевило многих мусульман Средней Азии воспользоваться предоставленной им русской властью возможностью совершить хадж более быстрым и безопасным путем. С развитием российско-среднеазиатской торговли численность паломников из Туркестана, старавшихся попасть в Мекку через территорию Российской империи, стала увеличиваться. Для этого достаточно было пристать к одному из торговых караванов, следующих из среднеазиатских ханств на Оренбургскую «линию», которые, как известно, не подлежали строгому санитарно-эпидемическому досмотру. Прибыв в Оренбург и другие приграничные города, потенциальные паломники-мусульмане смешивались с приезжавшими на ярмарки «Оренбургской линии» торговцами, приобретали у кочевых волостных управителей свидетельства о «прописке» и как «туземцы», то есть российские подданные свободно передвигались по стране, достигая черноморских портов, откуда они отплывали в Хиджаз. Безусловно, в эпидемически опасный период, они несли с собой угрозу распространения «заразительных» болезней, которые фактически перманентно имели место в Средней Азии, вспыхивая очагами то в одних местах региона, то в других. Это обстоятельство, разумеется, беспокоило власти пограничного со Средней Азией Оренбургского края.
В конце 1831 г. Оренбургский военный губернатор П.П. Сухтелен направил «записку» в Азиатский комитет, в которой отмечал, что вместе с торговыми караванами из Средней Азии в Оренбург постоянно прибывает все возрастающее количество людей, которые не занимаются торговлей, а имеют только одну цель – пробраться через Россию к черноморским портам, чтобы оттуда следовать в Константинополь, а из него в Мекку. Как и служители караванов, они не проходят карантинной проверки и потому могут при следовании через территорию России быть источником распространения «заразительных» болезней, а также и антироссийской пропаганды. Сухтелен предлагал запретить мусульманам из Средней Азии такое продвижение по стране. Азиатский комитет согласился с мнением Оренбургского губернатора и выработал «положение», которое было «высочайше» утверждено 15 марта 1832 г. В документе указывалось на «воспрещение… всем вообще заграничным Азиатцам, проходить через Россию в Константинополь, для следования оттуда в Мекку на поклонение»910. Предполагалось «поручить Оренбургскому военному губернатору известить чрез начальников караванов, всех Азиатцев, желающих следовать с оными на линию (Оренбургскую – В.Л.), дабы пройти через Россию в Мекку, что сего позволения не будет, по тому уважению, что дорога в Мекку из Ташкента, Бухарии и Хивы есть ближайшая прямая чрез Азиатские области; сверх сего воспрещение то отнести еще к мерам осторожности, принятым в России от занесения заразительных болезней»911. Вместе с тем, в документе отмечалось, что «тех однако из поклонников (паломников – В.Л.), кои прибудут с караванами в течение 1832 года, пропустить, назначая в паспортах их дорогу, по коей им следовать»912. Это было тем более странным, так как их пропускали без прохождения карантинного обследования. В начале августа 1834 г. министр внутренних дел Д.Н. Блудов представил в Комитет министров «записку», в которой предлагал меры «к ограждению Оренбургской губернии от внесения заразительных болезней», согласованные с её военным губернатором В.А. Перовским, на основании «высочайше» утвержденного «положения» Комитета министров от 1 мая 1834 г., предлагавшему тому сообщить в МВД о том, какие меры «признает он необходимыми для ограждения вверенного ему края от внесения в оный со стороны Каспийского моря заразительных болезней, а равно и об осторожностях, какие полагает принимать по сухопутной Азиатской границе»913. Вместе с тем, правительство напоминало Перовскому о предшествовавших документах по среднеазиатской торговле, которыми «отвергаются всякие излишние меры против караванов, приходящих на линию (Оренбургскую – В.Л.) из Средней Азии, яко вредные для торговли нашей с Азиатцами и допускаются только необходимые предосторожности»914. (Курсив наш – В.Л.) Совершенно очевидно, что это предполагало упрощенный режим карантинного контроля в торгово экономических интересах. Правительство рекомендовало проведение в Оренбуржье профилактических мер санитарно-эпидемического характера, однако при этом предлагало Перовскому «довольствоваться по прежнему приобретением чрез пограничные сношения сведений о состоянии земель, с коими имеем мы отношения, подвергая медицинскому осмотру только по наружности, без всякого стеснения карантинными мерами людей, следующих из Азиатских областей с торговыми караванами и пропуская оные беспрепятственно, если ничего сомнительного не окажется»915. (Курсив наш – В.Л.) Таким образом, санитарно эпидемический контроль практически сводился к минимуму и караванные попутчики - паломники в Мекку по-прежнему могли свободно проникать на территорию России и далее следовать к черноморским портам. Правительство, словно оправдываясь, отмечало, что сам Перовский признал тот факт, что бывшая до этого холерная болезнь в Средней Азии не оказалась «стеснительной для торговли». Вместе с тем, Комитет министров не мог не предвидеть и появления в Оренбуржье и соседних с ним районах опасной эпидемической ситуации.
Правительство постановило в таких случаях разрешить Перовскому «употреблять на строение временных карантинов и застав и на другие при сем надобности некоторую сумму, с надлежащим в свое время отчетом в оной»916. Таким образом, интересы среднеазиатского торга опять ставились выше эпидемических угроз со стороны юго-восточных рубежей России. В связи с тем, что многие паломники, совершавшие хадж через Россию, ходатайствовали о принятии её гражданства, Комитет министров в начале 1836 г. принял соответствующее постановление, запрещавшее принимать их в российское подданство917. Под видом паломников в Мекку в Россию проникали и агитаторы исламизма. В 1850 г. оренбургские власти задержали двух посланцев кавказского имама Шамиля, которые выдавали себя за бухарских подданных пилигримов, но, как выяснилось, были уроженцами Балха. Интересно, что по поводу их высылки возникла длительная переписка, потребовавшая «высочайшего» царского решения об этом. Высылаемым даже предоставили одежду за казенный счет ценой в 22 руб. 84 коп. Кроме того, им выдали на дорогу по 30 руб. 90 коп. «Паломников» отправили на родину – в Бухарское ханство только в мае 1851 г.918. Таким образом, гуманное отношение царского правительства к «азиатцам», причем, даже к шпионам, прикидывавшимися паломниками, сложилось ещё до присоединения Средней Азии к Российской империи.