Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историографические и источниковедческие аспекты темы 21
1.1. Специфика освещения института генерал-губернатора конца XVIII - 1-й половины XIX в. в научной литературе 21
1.1.1. Степень изученности темы в отечественной научной литератур 22
1.1.2. Степень изученности темы в современной зарубежной научной литературе 44
1.1.3. Степень изученности в современной отечественной литературе деятельности генерал-губернаторов, назначенных Александром I в рамках «генерал-губернаторского проекта» 55
1.2. Источниковая база диссертации 67
Глава 2. Институт архангельского генерал-губернатора в системе органов государственной власти и управления Российской империи в 1-й трети XIX в.: закон и практика 79
2.1. Причины введения и отмены института генерал-губернатора в качестве повсеместного в 1-й трети XIX в 79
2.2. Отношения с высшими органами власти 99
2.2.1. С императором 99
2.2.2. С Государственным советом и Комитетом министров 103
2.2.3. С Сенатом 104
2.3. Отношения с центральными органами управления — министерствами и подчиненными им в губерниях учреждениями и должностными лицами 105
2.4. Отношения с подчиненными органами управления на местах .121
2.4.1. С губернаторами 121
2.4.2. С губернскими правлениями 127
2.4.3. С нижними присутственными местами 131
2.4.4. Личная канцелярия генерал-губернатора 132
Глава 3. Архангельские генерал-губернаторы и чиновничество северных губерний 138
3.1. Специфика структуры губернских аппаратов северных губерний к моменту учреждения генерал-губернаторства 138
3.2. Источники информации генерал-губернатора о чиновниках и состоянии дел в губернских аппаратах, статистика его кадровых распоряжений 140
3.3. Попытки генерал-губернаторов подчинить себе всех служащих в их губерниях чиновников 143
3.4. Взаимоотношения генерал-губернаторов с чиновниками 147
3.4.1. Общие замечания 147
3.4.2. С гражданскими губернаторами 149
3.4.3. С руководителями местных учреждений Министерства финансов — вице-губернаторами 163
3.4.4. С руководителями местных учреждений Министерства юстиции — председателями судебных палат и губернскими прокурорами 167
3.4.5. С чиновниками, подчинявшимися Сенату — советниками и асессорами губернских правлений 175
3.4.6. С чиновниками, назначаемыми от «Комитета о раненых» 1814 г. — городничими и земскими исправниками 177
3.4.7. С секретарями губернских и уездных учреждений 180
3.4.8. С чиновниками прочих присутственных мест 182
3.4.9. С чиновниками собственной канцелярии 187
3.5. Генерал-губернаторы и дворянские выборы 191
3.5.1. Действующее законодательство и практика 191
3.5.2. Попытка генерал-губернатора А. Ф. Клокачева восстановить дворянские выборы в Олонецкой губернии 194
3.5.3. Отношения генерал-губернаторов со служилым вологодским дворянством 195
3.6. Роль генерал-губернаторов в подготовке проекта новых губернских штатов и улучшении положения северного чиновничества 208
3.7. Участие генерал-губернатора С. И. Миницкого в учреждении училищ для детей канцелярских служителей 225
Глава 4. Архангельские генерал-губернаторы и проблемы северного крестьянства 238
4.1. Социальный портрет крестьянства северного макрорегиона 238
4.2. Участие генерал-губернаторов в решении продовольственного вопроса 239
4.2.1. Причины актуальности продовольственного вопроса на Европейском Севере в 1-й трети XIX века 239
4.2.2. Решение проблемы «малоземелья» государственных крестьян (на примере Олонецкой губернии) 241
4.2.3. Отношение генерал-губернаторов к проблеме хлебных запасов 251
4.2.4. Генерал-губернаторы и «поморская торговля» 261
4.3. Генерал-губернаторы и рекрутская повинность 276
4.4. Генерал-губернаторы и помещичьи крестьяне 289
Глава 5. Архангельские генерал-губернаторы и городское общественное управление 310
5.1. Законодательство о взаимоотношениях между генерал-губернатором и городами, их оценка в научной литературе 310
5.2. Общая характеристика уровня развития городов Европейского Севера в конце XVIII — 1-й трети XIX века 314
5.3. Генерал-губернаторы и городские бюджеты 319
5.4. Участие генерал-губернаторов в разрешение конфликта между олонецкой губернской администрацией и петрозаводским общественным управлением 332
5.5. Генерал-губернаторы и выборы на общественные должности в г. Архангельске 349
Глава 6. Архангельские генерал-губернаторы и этноконфессиональные проблемы 366
6.1. Этноконфессиональная политика имперского государства в первой трети XIX в. 366
6.2. Генерал-губернаторы и проблемы нерусских народов северного макрорегиона 374
6.2.1. Участие генерал-губернаторов в разрешении споров о контрактах лопарей с русскими арендаторами 374
6.2.2. Роль генерал-губернаторов в отстаивании интересов российских лопарей в истории установления российско-норвежской границы 381
6.2.3. Генерал-губернаторы и христианизация архангельских ненцев 406
6.2.4. Генерал-губернатор А. Ф. Клокачев и вологодские зыряне 430
6.2.5. Генерал-губернаторы и старообрядцы Олонецкой губернии 436
Глава 7. Судебная деятельность архангельских генерал-губернаторов 461
7.1. Место генерал-губернатора в судебной системе Российской империи в 1-й трети XIX в. 461
7.2. Различия в процессуальных правах генерал-губернатора по отношению к лицам, относящимся к разным по статусу сословиям и группам 464
7.3. Оправдание необходимости утверждения генерал-губернаторами уголовных приговоров 465
7.4. Источники информации архангельских генерал-губернаторов о деятельности судов 471
7.5. Надзор за ходом рассмотрения должностных преступлений 479
7.6. Надзор за ходом рассмотрения тяжких уголовных дел 487
Глава 8. Контроль за деятельностью архангельских генерал-губернаторов 493
8.1. Общие сенаторские ревизии как специфическая форма контроля за генерал-губернаторами 493
8.1.1. Результаты сенаторской ревизии Олонецкой губернии в 1827/28 г. 496
8.1.2. Результаты сенаторской ревизии Вологодской и Архангельской губерний в 1830/31 г. 504
8.2. Ответственность генерал-губернаторов (на примере отрешения от должности С. И. Миницкого) 520
Заключение 537
Список использованных источников и литературы 545
- Степень изученности темы в отечественной научной литератур
- С руководителями местных учреждений Министерства финансов — вице-губернаторами
- Участие генерал-губернаторов в разрешение конфликта между олонецкой губернской администрацией и петрозаводским общественным управлением
- Ответственность генерал-губернаторов (на примере отрешения от должности С. И. Миницкого)
Степень изученности темы в отечественной научной литератур
В дореволюционный период исследовательский интерес к институту генерал-губернаторов возник в ходе подготовки и приступа к «великим реформам» второй половины XIX в., чему в немалой степени способствовали «Временные правила о цензуре» 1862 г., допустившие обсуждать в книгах и «толстых» журналах «несовершенство» существующих законов, но только тех, «недостатки которых обнаружились уже на опыте», а также «рассуждать о недостатках и злоупотреблениях администрации», но только без упоминания конкретных имен и мест25.
Начало положило само Министерство внутренних дел, издав составленную редактором «Журнала Министерства внутренних дел» Н. В. Варадиновым «Историю Министерства внутренних дел»26. Автор ввел в научный оборот извлеченный из архива министерства богатый фактический материал, разнеся его по соответствующим рубрикам и годам. Кое-что интересное было замечено и по поводу института генерал-губернаторов, существовавшего в 1820-х гг. Например, автор первым обратил внимание на то, что в 1824 г. Александр I разделил империю на 15 генерал-губернаторств, но никак не связал это с его реформаторскими планами. Причины их создания были объяснены «военным состоянием, в котором находилась Европа», а также накопившимися на местах «разными беспорядками в управлении». Автор также указал на противодействие, оказанное в 1824 г. министром внутренних дел «опытам» генерал-губернатора А. Д. Балашева27, и зафиксировал факт упразднения этого генерал-губернаторства в 1827 году28. В целом работа носила описательный характер, но до сих пор представляет интерес в качестве справочного издания.
Однако дальнейший тон научной дискуссии задали юристы — преимущественно специалисты в области государственного права, ограниченные при этом цензурным контролем и методологическими подходами29. В 1864 г. были опубликованы исследования А. В. Лохвицкого и И. Е. Андреевского, претендовавшие на присвоение докторских степеней30. А. В. Лохвицкий, имея объектом своего изучения губернию, лишь кратко остановился на факте учреждения Екатериной II в губернии двух начальников: «государева наместника или генерал-губернатора и его помощника губернатора». Но при этом он сделал ряд заключений о специфике правового статуса генерал-губернатора: 1) отношения между наместником и губернатором императрицей не были четко определены, 2) даже после назначения генерал-губернатора «на несколько губерний» он не получил «никаких установлений» и поэтому «был только наблюдателем», с чем, впрочем, были не согласны многие из последующих исследователей, 3) «управление одного наместника имело характер личный»31.
И. Е. Андреевский стал первым исследователем, кто предпринял попытку проанализировать правовой статус главы местного управления (в т. ч. генерал-губернатора), начиная с момента зарождения российской государственности (IX в.) и заканчивая серединой XIX в. Он первым: 1) выделил в компетенции отдельные функции (военная, финансовая, полицейская, судебная) и проследил их эволюцию; 2) попытался объяснить, почему Екатерина II не посчитала нужным четко разграничить полномочия генерал-губернатора и губернатора; 3) заметил, что после 1781 г. «устроение и отменение генерал-губернаторов» стало зависеть «от личных взглядов государей», которые при этом в разных местах наделяли их неодинаковой властью. Еще не зная о существовании материалов «Комитета 6 декабря 1826 г.», он высказал мысль, что Александр I скорее желал видеть в лице генерал-губернаторов «наблюдателей» за «правильностью всего губернского управления и особенно за деятельностью губернаторов», нежели заниматься собственно управлением. Он также первым обратил внимание, что Николай I успел в интересующий нас период, а именно в 1829 г., несколько уточнить отношение генерал-губернатора к министерствам и губернаторам32.
В связи с выдвижением работы И. Е. Андреевского на Демидовскую премию ее рецензентом в 1867 г. выступил известный юрист и знаток архивного дела проф. Н. В. Калачов. Его работа до сих пор может служить образцом научной критики. Отметив актуальность исследования и его пионерский характер, рецензент отметил и ряд ее недостатков, а именно: что автор ограничился пределами одной «Великороссии», а само сочинение носит «односторонний» характер. Эта односторонность проявилась в том, что автор не поставил перед собой задачу исследовать, «как осуществлялись на практике» права и обязанности генерал-губернаторов и «как относился к ним народ под влиянием своих прав и обычаев», а ограничился лишь попыткой «уловить постановления верховной власти», собрав воедино «рассеянные в источниках законодательства о правах и обязанностях» губернаторов. Впрочем, эту задачу автор выполнил «с блестящим успехом», за что, считал Калачов, его труду можно присудить половину премии. Рецензент сожалел, что И. Е. Андреевский не прибегнул к исследованию такого важного источника как материалы «Комитета 6 декабря 1826 г.», которые проливали свет не только на причины введения Александром I института генерал-губернаторов, но и на то, как понимал предназначения этой должности лично император, например, давая «наставления» А. Д. Балашеву. Будучи первым публикатором и исследователем проектов 1820-х гг., Н. В. Калачов выступил и первым их критиком. Он, например, полагал, что, «несмотря на весь талант Сперанского», высказанные им «основания в объяснении его проекта33 не имели твердой почвы», а все функции, предоставленные генерал-губернатору, можно было передать министрам34. Но упрек Н. В. Калачова по адресу И. Е. Андреевского был, на наш взгляд, не совсем справедлив. Даже в период подготовки и начала реализации «великих реформ» правительство допускало критику только в пределах «Правил» 1862 года. Конкретно-историческая разработка проблем не приветствовалась. Поэтому неудивительно, что и в дальнейшем все изучавшие институт генерал-губернатора или упоминавшие о нем продолжали оценивать его преимущественно в рамках юридического метода. В этой связи уместно привести замечание И. А. Блинова, который во введении к своему труду заметил, что «особенности истории государства, и так сказать традиции законодателя, отражаются на мнениях ученых, делая их апологетами тех идей, которые уже с давних пор проведены в известной мере в жизнь их страны»35.
Пожалуй, самым авторитетным из всех мнений об институте генерал-губернаторов стало мнение А. Д. Градовского, впервые опубликованное в 1869 г. в виде «Исторического очерка учреждения генерал-губернаторств в России»36. Уже будучи знаком с материалами «Комитета 6 декабря 1826 г.», он сделал гласными теоретические рассуждения М. М. Сперанского о трех видах надзора, которые осуществляли екатерининские и александровские генерал-губернаторы, а также мнение министра финансов Е. Ф. Канкрина о несовместимости "линеарной" (министерской) и "островной" (генерал-губернаторской) организации власти, ставшей в некотором смысле аксиомой для всех последующих поколений отечественных и зарубежных исследователей. Гра-довский раскритиковал проекты А. Д. Балашева и М. М. Сперанского, пытавшихся соотнести и «примирить» должности генерал-губернаторов и губернаторов, министров и генерал-губернаторов. Как «государственник» Градовский выступил категорически против теории "местных особенностей", позволявшей сохранять, руководствуясь высочайше утвержденным 4 мая 1827 г. мнением «Комитета 6 декабря 1826 г.», институт генерал-губернаторов "в губерниях пограничных", исключенных "из числа общего права". Он ратовал за "единообразие" в управлении регионами, которое он считал лучшим средством для "обрусения" национальных окраин37. В силу такой позиции, представляется, А. Д. Градовский дал излишне негативную оценку института генерал-губернаторов, которая стала клишироваться в последующих исследованиях38.
С А. Д. Градовским не согласились профессора А. В. Романович-Славатинский и В. В. Ивановский. Они, напротив, полагали, что бороться с набирающим силу с 1880-х гг. сепаратизмом национальных окраин необходимо путем укрепления власти генерал-губернаторов39. Они напомнили в своих «беглых» очерках, что главным предназначением екатерининских генерал-губернаторов было стать связующим звеном между разнородными частями империи и императрицей, иметь «общее наблюдение» над администрацией, «над социально-культурными отношениями края, над сословиями», давать «общее направление» местному управлению, «сообразно видам самодержавной власти», т. е. «осуществлять политический надзор и государственное руководство». Оба автора акцентировали внимание именно на чрезвычайном характере генерал-губернаторской власти, которая, по их мнению, была необходима именно сейчас и именно на нерусских окраинах, а «не в коренных русских губерниях», где отсутствовали децентрализатор-ские устремления40. Таким образом, научная дискуссия о природе института генерал-губернатора стала приобретать политизированный характер.
С руководителями местных учреждений Министерства финансов — вице-губернаторами
Из 14 служивших во время существования Архангельского генерал-губернаторства в трех губерниях вице-губернаторов, как можно понять из журналов исходящих бумаг и других документов, ни один не был их креатурой. Мы смогли зафиксировать лишь несколько эпизодов их столкновений с генерал-губернатором Миницким и во всех случаях к ним так или иначе были причастны губернаторы.
Первый конфликт возник в Олонецкой губернии между олонецким генерал-губернатором Т.Е. Фан-дер-Флитом и вице-губернатором А. И. Нейдгардтом. Оба имели сильных покровителей: первый — в лице друга своего детства и юности генерал-губернатора Миницкого; второй — в лице своих братьев688. Конфликт разгорелся вокруг дела о скоропостижной смерти советника Олонецкой казенной палаты Сапожкова, которая произошла во время исполнения им служебного поручения в одной из волостей. Из-за жаркой погоды, не дождавшись проведения официальной процедуры осмотра тела вызванным из Вытегры уездным лекарем, его поспешили захоронить.
Но неожиданно, спустя 3 месяца (!) вице-губернатор Нейдгардт, предполагаем, не без подсказки губернского прокурора Желябужского689, вдруг усомнился в правильности всех произведенных после смерти Сапожкова действий690. 3 октября он потребовал от Олонецкого губернского правления произвести в присутствии своего представителя дополнительное следствие, усомнившись в ненасильственной смерти Сапожкова. Для определения причин его смерти он настаивал на проведении эксгумации тела.
Олонецкое губернское правление, подробно аргументировав в заседании 18 октября 1826 г. правильность своих действий, постановило не проводить дополнительное следствие и тем более эксгумацию, и представило это решение «на усмотрение» генерал-губернатора Миниц-кого. 29 октября от него последовал ответ: так как дело о смерти советника Сапожкова уже решено и утверждено губернатором, то его следует привести в исполнение, поэтому удовлетворить требование Казенной палаты нельзя, тем более что «никто в насильственной смерти его и не подозревается и не видно из законов, чтобы подобные дела производились при членах казенных палат»691.
Тогда 4 ноября 1826 г. вице-губернатор подал министру финансов рапорт, в котором изложил свои «сомнения» по поводу ненасильственной смерти своего советника и правильности постановления Губернского правления от 18 октября692. Министр финансов довел этот рапорт до сведения Николая I, который повелел произвести особое расследование. 21 ноября 1826 г. следствие было поручено флигель-адъютанту А. П. Лазареву.
29 ноября губернатор вошел к генерал-губернатору с официальным представлением по письму вдовы Сапожковой, в котором она просила выхлопотать ей и ее 9 детям за более чем 40-летнюю службу ее мужа пенсию. В письме она подтверждала, что ее муж действительно тяжко болел последние 2 года693. В ходе расследования, проведенного Лазаревым, открылись неблаговидные поступки вице-губернатора. Так, например, он посылал в Каргополь и Тихманскую волость своих людей, которые должны были «посеять сомнение в смерти Сапожкова», а также принудить крестьян делать более доносов о незаконных сборах и писать больше жалоб. А инспектор Губернской врачебной управы Кермик, приятель Нейдгардта, заставил каргопольского лекаря Клименталя показать, что свидетельство о смерти он написал уже после погребения. Из партикулярного письма Фан-дер-Флита Миницкому можно заключить, что при отъезде Лазарев ему обещал все честно изложить царю в рапорте, полагая, что дело сие возникло «от личности на губер-натора»694.
14 февраля 1827 г. Фан-дер-Флит сообщил Миницкому о полученном им от министра финансов Канкрина предписании от 7 февраля, в котором тот сообщал: «Государь император по донесению флигель-адъютанта Лазарева по предмету расследованного им по донесению Нейдгардта о сомнениях насчет смерти Сапожкова Высочайше повелел сделать Нейдгардту от Высочайшего имени строжайшее замечание с присовокуплением, что Его Императорское Величество вообще с неудовольствием приметить изволили беспрестанные распри при Олонецкой губернии и повелевает оставить всякие личности, о чем сообщить и Вашему Превосходительству для соблюдения и с Вашей стороны»695. В ответ на это 12 марта 1827 г. генерал-губернатор возбудил ходатайство о награждении Фан-дер-Флита орденом Владимира 2-й степени, написав министру внутренних дел, что «ныне он (губернатор – В.Е.) при расстроенном здоровье, неусыпно радея о пользе службы, весьма скучает там (в Петрозаводске – В.Е.), что со стороны вице-губернатора, кроме новых себе огорчений, ничего предвидеть не может. Действительно, чего уж можно ожидать от вице-губернатора Нейдгардта, наносившего уже явное оскорбление губернатору, как не мщения и вящих несогласий к вреду самой службы Его Императорского Величества». Далее Миницкий просил: «ежели нельзя перевести вице-губернатора в другую губернию, то исходатайствовать перевод губернатору», иначе, если все останется как есть, это «усугубит его здоровье»696. Это ходатайство было удовлетворено — указом Сената от 6 мая 1827 г. вице-губернатор Нейдгардт был причислен к Герольдии Сената, а на его место назначен коллежский советник Б. И. Пестель697.
Второй конфликт возник в Архангельской губернии в 1828 г. между генерал-губернатором С. И. Миницким и только что определенным к должности архангельским вице-губернатором А. Е. Измайловым698. Последний, ссылаясь в своем представлении от 3 октября к генерал-губернатору на большую занятость по устройству лесной части, не хотел ехать в уездные города Шенкурск и Мезень возглавлять рекрутское присутствие. Но генерал-губернатор в своем предложении от 12 октября посчитал «данное домогательство» «противным существующим узаконениям и не изъявил» своего согласия на это699. Тогда Измайлов, как писал царю С. И. Миницкий в своей записке от 26 февраля 1829 г., позволил себе прислать ему ночью «запечатанную бумагу с надписью ”самонужнейшее”». Бумага эта оказалась «наполненной к лицу» его — генерал-губернатора — «неприличными и дерзкими выражениями». Одно из них состояло в следующем: «что выражения», заключавшиеся в предписании генерал-губернатора от 12 октября 1828 г., «слились с пера Правителя его Канцелярии Шамарина и что сему последнему не подобало бы в изготовляемых к подписанию Генерал-Губернатору бумагах забывать должное приличие»700. В ответ генерал-губернатор 30 октября запретил вице-губернатору докладывать о делах Казенной палаты «от лица своего», а также являться к себе. Архангельский губернатор И. Я. Бухарин, представляя 11 ноября 1828 г. графу А. Х. Бенкендорфу для доклада императору «объяснения» и всю случившуюся по этому поводу между ним, генерал-губернатором, и вице-губернатором переписку, замечал: «По сущей правде сказать при сем должно, Ваше Превосходительство, что самая сия переписка возникла единственно по личным неудовольствиям Правителя канцелярии Генерал-Губернатора Шамарина и Вице-Губернатора Измайлова». В результате Измайлов заработал строжайшее замечание от министра финансов Е. Ф. Канкрина, которому А. А. Закревский сообщил «о такой неприличной переписке»701.
Однако генерал-губернатор Миницкий остался недовольным таким исходом дела и представил царю вместе с запиской о губернаторе Бухарине 26 февраля 1829 г. и вышеупомянутую записку. В ней он, описав все случившееся, заключал: «Хотя министр финансов не одобряет поступка вице-губернатора Измайлова, за который ему сделано замечание, но несовместно уже ему далее оставаться на службе в Архангельске, где он сделал столь гласный поступок, заключающий неуважение к лицу Генерал-губернатора». Миницкий просил царя переменить Измайлова другим чиновником, «знающим службу и репорт к старшему». 14 марта 1829 г. Николай I наложил резолюцию: «Сообщить М[инистру] ф[инансов] копию с записки ко мне в ице а дмирала Миниц-кого на счет г. Измайлова»702. В результате 22 марта 1829 г. Измайлов был уволен от должности. Новый вице-губернатор П. Ф. Чуфаров, как доносил по начальству 24 декабря 1829 г. жандармский подполковник, «проезжая мимо Вологды, когда его определили в сие звание, говорил мне, что надо будет как-нибудь ладить с Шамариным, иначе невозможно будет держаться на ме-сте»703. Но, на его счастье, вскоре на своем месте не удержался Шамарин.
Участие генерал-губернаторов в разрешение конфликта между олонецкой губернской администрацией и петрозаводским общественным управлением
История многолетнего конфликта представителей петрозаводского городского общественного управления с олонецкой губернской администрацией выбрана нами в качестве примера по многим причинам. Она является прекрасной иллюстрацией: 1) степени зависимости городского общественного управления от губернской администрации и их обоих от генерал-губернатора в отношении выборов, формирования бюджета и расходовании городских средств; 2) степени зависимости всех вышеперечисленных инстанций от центрального правительства; 3) тяжелого финансового положения даже губернского города; 4) сопротивления, которое могли оказать административному прессингу городское общество и их представители — городские должностные лица.
Началась эта история во время первого посещения в июне 1820 г. Петрозаводска генерал-губернатором А. Ф. Клокачевым, на которого тогда обрушился поток жалоб от купцов и мещан на неуплату им Петрозаводской городской думой прежних долгов1401. Генерал-губернатор приказал все прошения немедленно удовлетворить, в силу чего гласные были вынуждены приступить к погашению этих долгов. Однако на конец 1820 г. долгов еще оставалось 34 619 рубля, в т. ч. 9486 руб. накопилось с 1803 по 1817 г.; 16 925 руб. — с 1817 по 26 февраля 1820 г. (при городском голове С. Т. Жданове) и 8206 руб. — в 1820 г. (при городском голове М. И. Пухко-еве)1402.
Откуда же у города могли появиться такие долги? Во многом, как мы уже писали выше, они были запрограммированы самим законодателем. Так, например, при Александре I правительство обязало с 1808 г. лечить в устроенных на средства городов госпиталях или больницах воен-нослужителей (если таковые не были устроены там от Военного ведомства), а в 1815 г. — выделять квартиры под постой не только нижним воинским чинам, но и изувеченным на последней войне штаб- и обер-офицерам до определения их на службу1403. Выполнение этих распоряжений заставило Петрозаводское городское самоуправление накопить свои самые крупные долги. Во-первых, город не получил от государства 17 104 рублей, положенные ему за содержание «воен-нослужителей» в своей больнице в 1811-1816 гг. Во-вторых, из-за ветхости больницы город был вынужден искать для нее новое помещение, в связи с чем в 1819 г. губернатор В. Ф. Мертенс предложил городскому голове купцу Пухкоеву приобрести дом у купца Истомина, который он продавал за 3 тыс. рублей. Пухкоев при заключении договора с Истоминым сумел понизить стоимость покупки до 2 тысяч рублей и уплатил задаток 166 рублей, а остальную сумму обязался внести в мае 1820 г., но не сделал этого, хотя и имел такую возможность1404.
Не лучше обстояло дело с военным постоем. Еще в 1818 г. городской голова Жданов жаловался губернатору Мертенсу об «ощутительной тягости в несении квартирной повинности, воинскими чинами внутренней стражи тамошнего Батальона занимаемых»1405. Олонецкая губернская администрация эту проблему понимала, но собственными средствами разрешить не могла. Поэтому 26 апреля 1820 г. губернатор Мертенс представил генерал-губернатору Клокачеву доклад о необходимости «облегчения петрозаводским гражданам в содержании воинского постоя». 17 июня 1820 г. Клокачев во время своего личного пребывания в Петрозаводске предложил Мер-тенсу подумать на заседании Комитета о земских повинностях о возможности выстроить в городе за счет сбора со всех жителей губернии казармы для губернского гарнизонного батальона (по примеру Архангельска), а 24 декабря одобрил предположение Олонецкого губернского правления (далее – ОГП) о возложении постойной повинности помимо городских обывателей1406 на живущих в особой части города — Голиках — заводских мастеровых и вышел с соответствующим представлением в правительство1407.
Другим не менее тяжким расходом для Петрозаводска была полицейская повинность, которая еще в 1797–1798 гг. была возложена Павлом I на плечи городских обществ1408. Генерал-губернатор Клокачев удостоверился в этом, когда получил в конце 1820 г. от ОГП общие сведения о состоянии полиции и пожарной части в городах Олонецкой губернии. Помимо этого, Кло-качев усмотрел, что губернская администрация даже не приступала к каким-либо распоряжениям по сделанному министром полиции еще 28 марта 1818 г. предложению о составлении в каждом городе «нового Положения о полиции и способах умножения городских доходов». Поэтому 30 декабря 1820 г. он предписал губернатору «приступить немедленно» к его исполнению, но прежде представления этого Положения министру «сообщить ему»1409.
В конце декабря 1820 г. в Петрозаводске состоялись очередные выборы на 1821–1823 гг. Новая Дума стала состоять из гласных Г. Амозова, Ф. Мартынова, Т. Иванова и городского головы купца 3-й гильдии С. Северикова, который был утвержден 20 декабря генерал-губернатором в этой должности как старший кандидат после отказа по болезни купца Костина1410. 20 же декабря состоялось собрание городского общества, которое было посвящено разрешению ситуации с долгами. В результате было принято решение: «заведенное дело об учетах (с городским головой Ждановым и служившими вместе с ним гласными) оставить без всякого на то отыскания» и просить генерал-губернатора это дело «остановить». Генерал-губернатор препроводил этот приговор ОГП с предписанием «рассмотреть и поступить по законам». Последнее на своем заседании 29 декабря утвердило приговор, но, представляя его генерал-губернатору, обратило его внимание на произошедший раскол внутри городского общества по поводу того, на кого должна падать ответственность по уплате долгов, т. к. приговор подписало только 67 человек1411. В начале января 1821 г. А. Ф. Клокачев предложил прекратить «несогласие» в обществе1412.
Для исполнения данных А. Ф. Клокачевым в 1820 г. в отношении города предписаний Олонецкая губернская администрация и Петрозаводское городское самоуправление приняло следующие меры. В октябре 1820 г. Комитетом о земских повинностях был представлен генерал-губернатору проект «Положения о земских повинностях по Олонецкой губернии на 1821– 1823 гг., включавший в себя и сбор на строительство казарм в Петрозаводске. Положение было передано им министру финансов и утверждено императором 5 мая 1821 года1413. В мае-июне 1821 г. Петрозаводская дума представила прямо генерал-губернатору рапорты, в которых предлагала в целях «улучшения» городских доходов: 1) ввести в пользу городской казны сбор за камень с Александровского завода, 2) перенести Шуньгскую ярмарку в Петрозаводск, 3) включить разночинцев, имеющих дома в Петрозаводске, наравне с гражданами в осуществление полицейской повинности, 4) возбудить ходатайство о возврате городу неполученных в 1811–1816 гг. за лечение нижних воинских чинов в городском лазарете 17 140 рублей1414. Все эти представления Думы генерал-губернатор опять предложил рассмотреть ОГП на предмет их законности и целесообразности. В результате представленных от Правления сведений А. Ф. Клокачев: 1) отказался войти в правительство с новым представлением о переносе ярмарки, т. к. еще в 1818 и 1819 гг. городской голова Жданов обращался с подобным ходатайством в правительство, которое его отклонило1415; 2) предложил ОГП войти в переписку с надлежащей правительственной инстанцией о возврате городу 17 140 рублей; 3) внес министру внутренних дел ходатайство о разрешении взимать в пользу городской казны сбор за камень.
30 августа 1821 г. губернатор Мертенс представил генерал-губернатору составленное 31 июля совместно с городским головой Севериковым и депутатами от города «Положение об устройстве полиции в г. Петрозаводске». Из приложенных к Положению ведомостей о городских доходах и расходах было видно, что все собственные доходы г. Петрозаводска в 1821 г. составляли 7528 рублей и формировались за счет отдачи в аренду городских выгонных земель, общественных амбаров, пристани, важни и лавок. Однако все эти деньги, как указывали депутаты, тратятся на починку общественных зданий и другие расходы, обозначенные в ст. 152 Городового положения1416. В свою очередь, все расходы думы составляли 27 850 рублей (в т. ч. только воинская повинность составляла около 20 тыс. рублей). Дефицит покрывался так называемыми «добровольными складками», допускаемыми на основании ст. 42 Городового положения. В силу этого городские депутаты справедливо полагали, что из-за крайней бедности жителей нет реальных возможностей увеличить доходную часть городского бюджета, а значит и улучшить устройство полиции (прежде всего обсуждалась возможность открытия в Петрозаводске второй полицейской части). Все доходы, получаемые от постоя, объясняли депутаты, шли на содержание батальонных помещений и городского лазарета. Нельзя было увеличить и доходность городских земель «из-за несогласия желающих брать их в аренду по контрактам с залогами за неимением что заложить по собственной несостоятельности». Вопрос же о возможности взимать в пользу города сбор за камень с Александровского завода находился на разрешении Сената, а «с обывателей его ожидать не приходилось», которые в таком случае, считали депутаты, просто откажутся брать камень под фундамент для своих домов. И все же в заключении, несмотря на недостаток доходов, депутатами было предложено, «но не для устройства полиции, а для улучшения пожарной части», ввести поземельный и трубочистный сбор, а саму полицию оставить «как прежде». Вторую полицейскую часть не представлялось целесообразным иметь еще и потому, что за порядок в той части города, где жили заводские служители и рабочие, отвечала особая горная полиция. Однако 30 сентября 1821 г. Клокачев вернул это Положение обратно, предложив только что назначенному на должность олонецкого губернатора А. И. Рыхлевскому «войти в новое соображение». Однако и он, обдумав 14 апреля 1822 г. ситуацию с тем же составом городских представителей, написал 17 апреля генерал-губернатору, что не нашел «никакой возможности… и других средств к улучшению кроме казенных». Новым в представленном Положении было только то, что предлагались дополнительные расходы по полицейской части, а именно: устройство нового дома для помещения в нем полиции и пожарных инструментов, а также замена исполняющих в порядке личной повинности граждан должностей частного пристава, трех квартальных надзирателей и десятских военнослужащими внутренней стражи. Необходимость такой замены объяснялась так: граждане уклоняются от служения на этих должностях, предпочитая нанимать вместо себя других лиц, как правило, из бедных «не совсем надежного поведения… и даже с телесными недостатками». 26 апреля 1822 г. А. Ф. Клокачев передал это Положение на усмотрение министра внутренних дел1417.
Из всех возбужденных перед правительством ходатайств, направленных на улучшение финансового положения города, быстро было удовлетворено в декабре 1821 г. министром внутренних дел лишь представление А. Ф. Клокачева о привлечении заводской части города к участию в несении постойной повинности1418. Но пока все остальные ходатайства ждали своего разрешения в высших инстанциях1419, у нового губернатора А. И. Рыхлевского и городского головы С. П. Северикова разладились отношения. По-видимому, не последнюю роль в этом сыграл, как будет видно ниже, весьма независимый характер Северикова. Не вызывало доверия у губернатора и то, что он был из семьи староверов1420.
Ответственность генерал-губернаторов (на примере отрешения от должности С. И. Миницкого)
В «Учреждениях для губерний» 1775 г. о надзоре за генерал-губернаторами ничего не было сказано. Однако согласно более ранним узаконениям, а именно: п. 8 «Наказа губернаторам» 1728 г. и п. 1. «Наставления губернаторам» 1764 г. генерал-губернаторы и губернаторы находились под личным ведением государя и Сената. Безусловно, генерал-губернаторам могли делаться замечания и выговоры, но лишь с высочайшего соизволения. В нашем архивном портфеле есть несколько таких примеров2102. Все они связаны с генерал-губернатором Миницким и дают возможность увидеть, как работал в рассматриваемый период механизм наложения таких взысканий.
Первый случай примечателен тем, что инициатива исходила в 1827 г. от I Департамента Сената, который предложил за согласие генерал-губернатора перенести дело по подозрению обвиняемого на всех членов Олонецкой уголовной палаты в Олонецкую гражданскую палату вынести ему замечание. Однако выйти к государю с таким предположением должен был министр юстиции, который посчитал более целесообразным не делать замечания генерал-губернатору, а лишь подтвердить ему, чтоб впредь «не отступал» от узаконенного порядка, с чем и согласился в 1828 г. император2103.
Второй случай примечателен тем, что инициатива исходила уже от самого императора, а сам выговор генерал-губернатору было поручено сделать министру внутренних дел. Кратко суть дела состояла в следующем: в 1828 г. священник Камеников донес обер-прокурору Синода князю Мещерскому об участии архангельского епископа Аэрона в закладке англиканской церкви в г. Архангельске. Донос был усилен тем, что якобы жители города, присутствовавшие при этом событии, расходясь «негодовали в слух; архиерей еретик, предал нашу святую веру, до чего мы дожили». Обер-прокурор передал донос на рассмотрение Синода, который постановил объявить епископу строжайший выговор. Мещерский передал это решение на высочайшее утверждение. В своей резолюции 18 ноября 1828 г. Николай I, согласившись с выговором епископу, повелел сделать такой же выговор и генерал-губернатору Миницкому за то, что «не только не принял благоразумных мер отклонить Епископа от подобного действия, но и сам званием своим в том с ним участвовал»2104. Заметим только, что в обоих случаях, прежде чем наложить взыскание, у генерал-губернатора запрашивались «объяснения».
Теперь зададимся вопросом, за какие деяния могли судить генерал-губернаторов? Принципиально важным в этом смысле, по нашему мнению, был указ от 26 сентября 1780 г, запрещавший генерал-губернаторам «или правящим ту должность, и другим начальникам… делать от себя собственно» какие-либо «установления». От них требовалось «всю власть звания своего» ограничить «в охранении Наших установлений и в тех пунктах», которые «по точному и словесному смыслу Учреждений» им были предписаны»2105. Более никаких законодательных актов подобного рода я не нашла.
В практике Российской империи после вступления в силу «Учреждений для губерний» 1775 г. и до Николая I не бывало случаев отрешения от должностей генерал-губернаторов. Даже печально известный сибирский генерал-губернатор И. Б. Пестель был формально отставлен от службы в 1819 г. без возложения на него какого-либо административного взыскания. В вину ему было вменено только отсутствие в Сибири2106. Неслучайно декабрист Г. С. Батеньков, один из разработчиков реформы управления в Сибири, сделал по поводу александровских генерал-губернаторов в 1826 г. любопытное замечание: «Определение генерал-губернаторов довершило ис-провержение губернских мест, все дела стеклись к сим сатрапам; само высшее правительство смотрело на вещи не иначе как их токмо глазами и не смело ни в чем им противоречить. Легче было отрешить генерал-губернатора, нежели указать ему почтительно законный путь, от коего он уклонился…»2107.
Отрешение от должности и предание суду должностного лица, принадлежавшего к высшему эшелону власти, а к таковым следует прежде всего относить чиновников, имевших по Табели о рангах I–III классы, явление в Российской империи весьма необычное и поэтому всегда привлекало внимание исследователей. Но даже К. Г. Боленко, который последним из исследователей специально занимался историей Верховного уголовного суда2108, существенно не продвинулся в своих изысканиях по сравнению с проведенными ранее, так как в своей диссертации привел в качестве примера все тот же пример с управляющим Военным министерством А. И. Горчаковым, который полагает «едва ли не единственным в истории России уголовным делом подобного рода, закончившимся не в пользу обвиняемого»2109. Однако считаем, что вторым и, по-видимому, последним в этом ряду дел в 1-й половине XIX в. стало «дело» генерал-губернатора С. И. Миницкого, который в 1830 г. сначала был отрешен Николаем I от должности, а через год навсегда уволен от службы со «строжайшим выговором». Безусловно, что еще в дореволюционных трудах можно встретить некоторые упоминания об этом деле2110, но подробно данное дело никто не рассматривал. Представляется, что реконструкция хода этого дела даст возможность ответить сразу на несколько вопросов: 1) за что можно было лишиться столь высокого поста, 2) в чем состояли особенности судопроизводства по должностным преступлениям данной категории лиц, 3) в чем и почему Николай I посчитал возможным не следовать законам 1811 и 1822 гг. (в последнем была установлена процедура привлечения к ответственности сибирских генерал-губернаторов).
Для начала выясним, в чем же, собственно, состояла эта процедура. Как известно, чины I– III класса на статской службе присваивались в первой половине XIX в. членам Государственного совета, министрам, сенаторам и генерал-губернаторам. В 1829 г. С. И. Миницкий, став вице-адмиралом, вошел в высший эшелон российской бюрократической элиты2111. В случае совершения должностных преступлений сенаторы согласно п. 12 указа «О правах и обязанностях Сената» 1802 г. судились в Общем собрании Сената2112. В 287–296 «Общего учреждения министерств» 1811 г. был впервые определён порядок привлечения к ответственности министров (они же члены Государственного совета по должности)2113. Об ответственности других членов Государственного совета и чиновников I класса (не министров по должности) в этих узаконениях прямо не говорилось, но следует предположить, что отныне и они должны были подпадать под порядок, установленный в 1811 г. Точно так же в этом законе не упоминались генерал-губернаторы. Однако нам известны намерения Александра I в их отношении. Так, например, в 49 3-й главы «Степень и пределы власти наместника и его ответственность» проекта «Учреждения наместни-честв», составленного неизвестным автором в 1816 г. по личным указаниям царя, было прописано: «По мере важности вины Наместник призывается к ответу по Высочайшему повелению и подвергается суду на основании правил о подсудности Министров постановленных»2114. М. М. Сперанский, по приказу царя дорабатывавший этот проект в 1821 г. и назвавший его «Проект учреждения областного управления», в 167–173 также предполагал обратить порядок привлечения к ответственности министров на повсеместно вводимых генерал-губернаторов2115. То же повторено и в 56 «Проекта Наказа Генерал-Губернаторам»2116. В этой связи мы не можем согласиться с мнением К. Г. Боленко, который пишет, что Сперанский чуть ли не самовольно распространил процедуру привлечения к ответственности министров на сибирских генерал-губернаторов2117. Как видно из вышесказанного, это было намерение самого императора, который постоянно выказывал свое отношение к генерал-губернаторам как равным министрам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в июне 1822 г. царь утвердил «Учреждение для Управления Сибирских Губерний», в 589–595 которого указывалось, что сибирские генерал-губернаторы подлежали ответственности на правилах, установленных для министров2118. В этой связи возникает вопрос: а готов ли был Александр I сделать следующий формальный шаг, т. е. обратить механизм предания суду сибирских генерал-губернаторов на других их коллег? Ведь сделал же он нечто подобное в 1823 г., когда в ответ на просьбу архангельского генерал-губернатора С. И. Ми-ницкого распространил и на него предоставленное в 1820 г. его предшественнику — А. Ф. Кло-качеву — право утверждать не все, а лишь наиболее важные уголовные приговоры2119. Уверены, что император вполне мог сделать это посредством утверждения проекта М. М. Сперанского, но внезапная смерть в 1825 г. помешала ему ввести в действие этот проект.