Теория чувственных данных как концепция аналитической эпистемологии Фролов Константин Геннадьевич

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Теория чувственных данных в трудах классиков британской философской мысли 19

1.1 Дж. Э. Мур. Опровержение идеализма и философия здравого смысла 19

1.2 Теория сенсибилий Б. Рассела 31

1.3 Ч. Броуд и аргумент от иллюзии 44

1.4 Классическая формулировка теории чувственных данных Г. Прайса 58

1.5 Теория чувственных данных и неопозитивизм А. Айера 76

1.6 Итоги первой главы 85

Глава 2. Аргументы критиков теории чувственных данных 91

2.1 У. Барнс и проблема феноменальных соритов 92

2.2 Г. Райл. Теория чувственных данных и логический бихевиоризм 102

2.3 Теория чувственных данных и философия обыденного языка Дж. Остина 112

2.4 У. Селларс и критика неопозитивистского фундаментализма 121

2.5 У. Куайн и возрождение американского прагматизма 132

2.6 Б. Мэйтс и Р. Монтегю: чувственные данные как интенсиональные сущности 140

2.7 Итоги второй главы 152

Литература 161

• Теория сенсибилий Б. Рассела
• Теория чувственных данных и неопозитивизм А. Айера
• Г. Райл. Теория чувственных данных и логический бихевиоризм
• У. Куайн и возрождение американского прагматизма

Введение к работе

Актуальность темы исследования

Аналитическая философия восприятия, будучи одним из центральных разделов такой широко понимаемой области как «философия сознания» является на сегодняшний день одной из наиболее динамично развивающихся областей аналитической философии. Ежегодно по данной теме выходят в свет десятки монографий, сотни научных статей, проводится большое количество конференций различной направленности.

В то же время с определёнными оговорками можно утверждать, что теория чувственных данных является исторически первой целостной концепцией чувственного восприятия, созданной в рамках того направления, которое со временем получило название аналитической философии. Таким образом, характер нашего исследования является ориентированным на рецепцию сложившегося зарубежного дискурса с более чем столетней историей. Актуальность подобных исследований объясняется сочетанием двух факторов – явно недостаточного развития аналитического направления философии в нашей стране в целом и особой значимости исследований по философии восприятия в частности. У каждого из факторов есть свои особые причины.

Актуальность исследований в области аналитической философии чувственного восприятия тесно связана с актуальностью так называемой психофизической проблемы (mind-body problem) – одной из центральных философских проблем современности. На первый взгляд, между чувственным восприятием с одной стороны, и сознанием как высшей психической функцией с другой, имеет место огромный разрыв, в том числе и на эволюционной лестнице: первое в явном виде присутствует не только у всех млекопитающих, но и у рыб,

птиц, пресмыкающихся и, вероятно, многих насекомых. Сознанием же, как и речью обладают лишь представители homo sapiens.

Однако один из ведущих современных исследователей проблемы сознания, Д. Чалмерс, пишет по этому поводу следующее: «Термин «сознание» неоднозначен и отсылает к множеству феноменов. Иногда он используется для обозначения когнитивных способностей, таких как способность интроспекции или способность давать отчет о ментальных состояниях. Иногда он используется как синоним «бодрствования». Иногда он тесно увязывается с нашей способностью фокусировать внимание или произвольно контролировать наше поведение. Иногда «сознание чего-то» отождествляется с «знанием о чем-то». Всё это принятые способы употребления данного термина, но все они говорят о феноменах, отличных от того предмета, о котором я веду речь, и эти феномены гораздо менее трудны для объяснения. Позже я еще вернусь к этим альтернативным понятиям сознания, пока же, говоря о сознании, я имею в виду исключительно субъективное качество опыта.

Множество альтернативных терминов и выражений обозначает примерно тот

же класс феноменов, что и «сознание» в его главном смысле. Среди них «опыт»,

«квалиа», «феноменология», «феноменальный», «субъективный опыт» и «каково

это». Помимо грамматических отличий, различия между этими терминами

сводятся по большей части к смысловым оттенкам. «Осознавать» в этом смысле –

примерно то же самое, что и «обладать квалиа», «иметь субъективный опыт» и

т.д. Любые отличия в классе обозначаемых феноменов являются несущественными»¹.

«Ментальное состояние сознательно, если с ним связано квалитативное чувство, ассоциированное опытное качество. Эти квалитативные чувства известны также как феноменальные качества, или, кратко, квалиа. Проблема

¹ Чалмерс Д. Сознающий ум: в поисках фундаментальной теории. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013, с.22-23.

объяснения этих феноменальных качеств и есть проблема объяснения сознания. Это действительно трудная часть проблемы «сознание – тело»².

Таким образом, наиболее значимая часть проблемы сознания принадлежит сфере аналитической философии чувственного восприятия.

Что касается исследований, связанных с теорией чувственных данных, то их актуальность определяется тем фактом, что её происхождение тесно связано с возрождением традиции британского эмпиризма. В процессе этого возрождения эмпиризм, приняв на определённом этапе форму неопозитивизма, столкнулся с целым рядом серьёзных трудностей, что привело многих исследователей к переходу на неопрагматические позиции. Проблема же заключается в том, что будучи последовательно проведённым, прагматизм несёт в себе элементы скептицизма, а также возможного сближения с релятивизмом, что особо ярко проявилось в работах Р. Рорти, таких как «Философия и зеркало природы» и «Последствия прагматизма».

Таким образом, продолжающиеся в последние десятилетия исследования в области теории чувственных данных направлены на преодоление выявленных ранее затруднений с целью формирования целостного представления о природе чувственного восприятия и шире – познания в целом. Как справедливо отмечает отечественный философ Д. В. Винник, «в большом количестве философских концепций наличие чувственных данных признается необходимым признаком сознания, более того, в содержательном плане чувственные данные отождествляются с сущностным фундаментом нашего сознания, не поддающемуся полному теоретическому объяснению»³.

Там же, с. 20.

Винник Д.В. Сознание в физической реальности. Новосибирск: Издательство СО РАН, 2011, с. 71.

Что же касается причин первого из двух вышеупомянутых факторов (т.е. сравнительно слабого развития аналитической философии в России), то они, на наш взгляд, следующие:

1). Исторического порядка – этап формирования аналитической философской традиции пришёлся по времени на тот период в истории нашей страны, когда изучение работ зарубежных коллег на протяжении многих десятилетий могло носить лишь ограниченный и по преимуществу критический характер, что во многих случаях никак не могло способствовать адекватности интерпретаций. Ни в коей мере не принижая заслуг отдельных отечественных авторов (таких как А.С. Богомолов, В.С. Швырёв, А.Ф. Грязнов, В.В. Целищев, Д.И. Дубровский и целый ряд других), следует признать, что общая организация философии в нашей стране долгое время не способствовала полноценному включению отечественных философов в зарубежные аналитические дискуссии.

2). Генетический – традиционно, начиная еще с этапа собственного формирования, отечественная система образования и науки значительно более тесно связана с континентальной, преимущественно немецкой моделью организации, чем с англо-саксонской. Как следствие, при первой же возможности гуманитарные контакты между российскими и немецкими исследователями начали восстанавливаться наиболее интенсивно. Что же касается сотрудничества с научными центрами и организациями, представляющими англо-саксонский мир, то в области философии такого рода мероприятия до сих пор носят отдельный, частный, несистемный характер.

3). Языковой. Особенно следует отметить важность данного барьера не столько для восприятия зарубежных дискурсов (в рамках чтения соответствующей литературы), сколько для деятельного включения в них в форме написания статей и монографий, издаваемых за рубежом.

4). Тематический – многие из проблем, рассматриваемых в рамках аналитической философии, имели самостоятельную и по-своему оригинальную традицию изучения в отечественном дискурсе: проблема определения знания; ряд вопросов, связанных с методологией науки, философские аспекты эволюции, сознания, информации и др. Казалось бы, наличие собственных наработок должно вести к синтезу сходных по предмету концепций, обогащению теоретического аппарата и их дальнейшему развитию с выходом на международную аудиторию, однако этого, к сожалению, не происходит. Слишком различными оказываются исходные мировоззренческие посылки и представления о приемлемых формах аргументации. Любое призрачное сходство в подходах при более пристальном изучении оказывается иллюзией – отличия носят глобальный, фундаментальный характер.

В свете всего вышесказанного становится понятным, почему в последние десятилетия интерес российских исследователей был обращен к иным, не аналитическим философским дискурсам и течениям – феноменологии, герменевтике, фундаментальной онтологии, русской религиозной философии, различным версиям постмодернизма и др.

При этом общемировые тенденции свидетельствуют о прямо противоположных процессах – аналитическая философия начинает занимать всё более заметную роль не только в традиционных пределах англо-саксонского мира, но и по всей Скандинавии, в Нидерландах, Италии, Австрии и Германии.

Таким образом, исследования в области аналитической философии чувственного восприятия представляются весьма актуальными и востребованными для дальнейшего развития отечественного философского дискурса.

Степень разработанности проблемы

Подробное введение в историю философии восприятия представлено в книге Д. Хэмлина «Ощущение и восприятие: история философии восприятия»⁴. В ней содержится анализ соответствующих концепций большинства великих философов начиная с Платона и Аристотеля. Эта работа задала обширный историко-философский контекст для предпринятого в диссертационном исследовании анализа.

Среди отечественных исследований по истории аналитической философии восприятия в первую очередь следует назвать диссертацию А.Н. Краснощекова «Феноменалистическое направление в британской аналитической философии (критический анализ)», которая была им написана в 1984 году. В рамках современного этапа развития отечественной философской мысли в этой области среди наиболее значимых исследователей последнего времени назовём В.В. Васильева, С.Ф. Нагуманову, Д.В. Иванова, Н.С. Юлину, Д.В. Винника, М.А. Секацкую и Д.Н. Разеева.

Если же говорить об отечественных авторах, внесших заметный вклад в изучение истории аналитической философской традиции в целом, то в первую очередь следует указать на фундаментальные работы А.С. Богомолова⁵, С.В. Никоненко⁶, А.С. Колесникова и А.Ф. Грязнова. Среди других российских аналитиков, пишущих на близкие нам темы, упомянем В.А. Суровцева, Е.В. Борисова, М.А. Лебедева, В.А. Ладова, Л.Д. Ламберова, П.С. Куслия, Г.К. Ольховикова, С.М. Левина. Отдельно следует назвать крупного украинского специалиста по аналитической эпистемологии, немало пишущего на русском языке, – Я.В. Шрамко.

⁴ Hamlyn D.W. Sensation and Perception: A History of the Philosophy of Perception. London: Routledge and Kegan Paul
Ltd., 1961.

⁵ Богомолов А.С. Английская буржуазная философия XX века / Богомолов А.С. – М.: Мысль, 1973.

⁶ Никоненко С.В. Английская философия ХХ века / Никоненко С.В. – СПб: Наука, 2003.

Из зарубежных современных аналитиков, пишущих на темы философии восприятия, следует особо отметить М. Тая, Ф. Дретске, Дж. Кима, Т. Нагеля, У. Лайкана, Д. Столяра, Д. Деннета, Пола и Патрицию Черчлендов, Д. Чалмерса, Ф. Джексона, А. Ноэ, Т. Крэйна, У. Фиша, Г. Робинсона и Дж. Фостера.

Объектом исследования является структура чувственного познания как ментального процесса, обладающего особыми феноменальными качествами, непосредственно доступными агентам из перспективы первого лица.

Предметом исследования является теория чувственных данных как концепция аналитической эпистемологии, ориентированная на построение концептуальной структуры корректного анализа процессов чувственного восприятия.

Целью исследования является артикуляция и рецепция накопленного в зарубежном аналитическом дискурсе интеллектуального опыта по проблеме чувственного восприятия, а также последовательная теоретическая реконструкция ⁷ развития ключевых идей данной концепции и аргументов её критиков.

В соответствии с поставленной целью можно выделить ряд задач исследования:

- выявить специфику генезиса и развития теории чувственных данных как исторически первой эпистемологической концепции в рамках аналитической

⁷ В данном случае мы опираемся на то понятие теоретической реконструкции, которое предложено С.И. Бажовым (см. Бажов С.И. Проблемы методологии историко-философского исследования // Гуманитарные научные исследования, 2012, № 10, с. 16-48).

философии, понимаемой в качестве нового и особого этапа в развитии философской мысли;

- выявить особенности историко-философского контекста, в рамках которого
теория чувственных данных зародилась в Великобритании в начале ХХ века, а
затем после нескольких десятилетий динамичного развития была подвергнута
жесткой критике в конце сороковых и начале пятидесятых годов;

реконструировать эволюционное развитие аргументации сторон как с учетом фактора преемственности, позволяющего говорить о данной теории как о целостном историко-философском феномене, так и с учетом влияния на нее ряда смежных концепций и философских направлений ХХ века;

обосновать жизнеспособность теории чувственных данных перед лицом возражений, выдвинутых её оппонентами, при условии отказа от мировоззренческих установок физикализма.

Методологическую базу исследования составляют типичные для аналитической традиции приёмы философской работы, а именно, концептуальный и логический анализ теоретических построений, т.е. анализ оснований для принятия посылок в сопоставлении с приемлемостью их следствий. Множество факторов, согласованность с которыми определяет приемлемость как следствий, так и исходных допущений, включает в себя:

опыт;

«здравый смысл»;

базовые языковые интуиции;

ранее принятые положения;

законы классической логики;

- соображения удобства в коммуникативной и иной практике.

Помимо вышеупомянутых общих аналитических методов диссертантом также использовались метод мысленного эксперимента, метод семантического анализа и метод формализации.

Как отмечает В.П. Филатов, «Мысленные эксперименты практиковались в новоевропейской философии изначально – это и демон Декарта, и инверсия цветового спектра Локка, и статуя Кондильяка. Однако доминирующая трактатно-систематическая форма изложения не способствовала развитию этого метода. Ситуация изменилась в XX в. с появлением аналитической философии. В ней постепенно сформировался особый стиль философствования, в котором мысленные эксперименты стали играть все более значимую роль. Это связано с тем, что философы-аналитики при всем различии их взглядов разделяют некоторые основные нормы и методы философствования. Они считают, что задача философа состоит в тщательном анализе конкретных проблем, а не в разработке мировоззрения или построении больших систем; что ценность философской работы заключается прежде всего в убедительности аргументов, а не в достоинствах литературного стиля; что философствование не должно чураться эмпирии, фактов, которые поставляют нам и наш жизненный опыт, и различные науки»⁸.

Что касается метода формализации, то его важность основывается на следующем наблюдении Э.Ф. Караваева: «Поскольку форма знания зависит от его содержания, внимательное целенаправленное наблюдение над формой знания позволяет получать новое знание. Для возможности изучения формы знания требуется выявить и уточнить её элементы и связи между ними, тем самым

⁸ См. Филатов В.П. Мысленные эксперименты в науке и в философии // Эпистемология и философия науки. 2010. № 3. C. 12.

уточнив способ связи составных частей мыслимого содержания. Эту уточнённую

форму, форму – подчеркнём еще раз – уже имеющегося знания (а не форму

объекта или еще чего-нибудь!) мы и изучаем, когда используем метод формализации»⁹.

Применение метода формализации имеет ряд важных преимуществ, среди которых не только прозрачность и ясность аргументации, но и «более четкое выделение и представление тех предположений, которые мы делаем при изложении той или иной концепции или теории»¹⁰.

Научная новизна

В рамках данного исследования было реконструировано историческое развитие теории чувственных данных, прошедшей на этом пути через ряд стадий – экспликация интуиций здравого смысла Дж. Муром; нейтральный монизм Б. Рассела; каузальная теория восприятия Г. Прайса; неопозитивистский фундаментализм А. Айера.

Показано, что интенсиональная природа фрагмента естественного языка, описывающего чувственное познание, не исключает возможности построения для него моделей, элементами предметных областей которых могут выступать ментальные сущности.

В частности, применение интенсиональной семантики позволяет объяснить механизм генерации возможных нетранзитивных структур во множествах обоснованных убеждений агентов по поводу свойств чувственных данных.

См. История и философия науки под ред. А.С. Мамзина. СПб: Питер, 2008. С. 39. Там же, с. 43.

В ходе исследования был сделан ряд выводов, определивших характер положений, выносимых на защиту:

1. Теория чувственных данных, будучи исторически первой
эпистемологической концепцией аналитической философии, заложила основы
изучения проблематики, связанной с соотношением между ощущениями и
познанием окружающего мира в рамках аналитической философии сознания. Ряд
аргументов, сформулированных основоположниками теории чувственных данных
– Б. Расселом и Дж. Муром – такие как аргумент от иллюзии, аргумент
временного лага и аргумент знания, не только послужили стимулом для
интенсивной интеллектуальной работы и полемики между философами на
протяжении всего ХХ века, но и не утратили своей актуальности по сей день.

1. К 50-м годам ХХ века в отношении теории чувственных данных сформировалось устойчивое критическое отношение, в основе которого лежала фундаментальная критика менталистского дискурса. В рамках этой полемики можно выделить две стороны: сторону Л. Витгенштейна и У. Куайна, полагавших всякий разговор о ментальных, приватных сущностях принципиально невозможным и некорректным, и сторону Д. Дэвидсона и Р. Монтегю, прорабатывавших в конструктивном ключе возможные версии семантики менталистских высказываний.

2. Теоретическая позиция Р. Монтегю свидетельствуют о том, что менталистский дискурс, по меньшей мере, возможен. Вместе с тем, возможность менталистского дискурса не означает его обязательности. Более того, даже если мы его принимаем, перед нами открываются две принципиальные альтернативы: принимать ли его буквально (т.е. со всеми онтологическими обязательствами по поводу существования значений у используемых терминов) или фиктивно,

инструменталистски (т.е. как инструмент, эффективно упрощающий коммуникативные практики между агентами).

4. На протяжении ХХ века аналитическими философами был предложен
целый спектр философских концепций от плюрализма Дж. Остина до
элиминативного материализма П. и П. Черчландов, весьма по-разному
трактующих семантику менталистских терминов. В рамках этого спектра теория
чувственных данных, особенно в версии нейтрального монизма Б. Рассела,
занимает сравнительно умеренное положение: будучи ориентированной на
обоснование единства научного знания, она в равной степени удалена как от
веяний релятивизма, так и от крайностей редукционистских подходов.

5. Важным фактором в пользу сохранения менталистского дискурса и теорий, обосновывающих осмысленность его выражений, служит его глубокая укоренённость в опыте, практике. В то время как согласованность с опытом менталистского дискурса прошла проверку на прочность в течение тысячелетий развития человеческой цивилизации, искусственные языки описания в лучшем случае могут предложить лишь согласованность с текущими, далёкими от полноты и окончательности естественнонаучными представлениями о структуре познавательных процессов.

6. Таким образом, со стороны формальной семантики мы имеем возможность употребления менталистского дискурса, а со стороны повседневной практики – его желательность. В данных обстоятельствах представляется целесообразной и оправданной дальнейшая разработка целого ряда современных антифизикалистских подходов в рамках философии восприятия, опирающихся в том числе на идеи и аргументы, предложенные в рамках теории чувственных данных. Подобные усилия могут привести к формированию значительно более целостных и последовательных эпистемологических концепций.

Положения, выносимые на защиту:

1. Теория чувственных данных была не опровергнута, а лишь отвергнута большинством исследователей философии восприятия второй половины ХХ века, как несовместимая с основополагающими принципами редуктивного физикализма – мировоззрения, широко распространившегося в указанный период среди аналитических философов и ученых.

2. Вопрос о корректной концептуальной структуре описания процессов чувственного восприятия есть преимущественно семантический вопрос, т.е. вопрос о структуре модели интерпретации соответствующих высказываний и их логической форме.

3. Выявление интенсиональной природы фрагмента естественного языка, описывающего чувственное познание, даёт возможность построения для него моделей, элементами предметных областей которых могут быть чувственные данные, что свидетельствует о том, что теория чувственных данных является вполне жизнеспособной альтернативой иным теориям чувственного восприятия.

4. Предположение о том, что вопрос о корректной концептуальной структуре описания процессов чувственного восприятия может быть решен исключительно в свете успехов естественных наук в соответствующих областях следует признать не вполне обоснованным, поскольку расхождения между конкурирующими теориями относятся в том числе к сферам семантики и метафизики и не подлежат фальсификации на основании эмпирических фактов.

Апробация работы

Данная диссертация является результатом систематической научной работы автора на протяжении пяти лет (2011-2016 годы). В рамках этой деятельности диссертант выступил с докладами на двух всероссийских конференциях:

1. «Проблема сознания в междисциплинарной перспективе», секция
«Психофизическая проблема в перспективе аналитической философии». Москва,
ИФ РАН, 29-30 марта 2012 г.

2. «Аналитическая философия: проблемы и перспективы развития в России», секция «Философия сознания и эпистемология». Философский факультет СПбГУ, 29-31 мая 2012.

3. «Logical Aspects of Rational Agency», St. Petersburg State University, October 16-18, 2014.

4. «Logic Today: Developments and Perspectives», St. Petersburg State University, June 22–24, 2016.

За указанный период были написаны и опубликованы в ведущих рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК, 9 научных статей по тематике аналитической философии и её истории, 7 из которых – в специализированных журналах РАН. Имеются в виду такие издания как «Вопросы философии», «Эпистемология & философия науки» (выпускающая организация - Институт философии РАН, Москва) и «Философия науки» (Институт философии и права Сибирского отделения РАН, Новосибирск).

Научные работы автора были отмечены следующими наградами:

1. диплом III степени Всероссийского конкурса молодых ученых «Эпистемология и наука: теория, методология, история», ИФ РАН, 2012 год;

5. диплом лауреата конкурса на лучшую публикацию студентов СПбГУ по тематике культурологи, конфликтологии, музеологии, религиоведения, прикладной этики и философии, Институт философии СПбГУ, 2014 год;

6. стипендия имени академика А.А. Фурсенко (приказ проректора СПбГУ №14432/3 от 12.11.2014).

Исследования проводились при поддержке трёх грантовых научных проектов по философии науки:

1. «Идеализм, физикализм и психофизический дуализм как стратегии
философского анализа человека», МК-1969.2011.6, грант Президента Российской
Федерации для государственной поддержки молодых российских ученых;

2. НИР СПбГУ 23.38.177.2011, «Генезис концепции сознания в философской
научной традиции»;

3. НИР СПбГУ 23.38.299.2014, «Свобода воли: теоретико-философский
анализ проблемы в контексте исследований когнитивной нейронауки».

Теоретическое и практическое значение диссертации заключается в том, что она может послужить шагом в направлении рецепции основоположений сложившегося зарубежного дискурса по проблематике философии восприятия и сознания; в ней артикулирована аргументация как в поддержку теории чувственных данных, так и против неё, что позволяет оценить широкий спектр связей между философией сознания и другими областями аналитической философии (методологией эмпирических наук, философией обыденного языка, логической семантикой и т.д.). Материалы диссертации могут быть использованы при чтении широкого спектра курсов, таких как «Философия сознания», «Теория

познания», «История британской философии», «Аналитическая философия», «Логика и методология науки», «Философия языка».

Теория сенсибилий Б. Рассела

Здесь следует еще раз напомнить, что подобное изложение философии здравого смысла было, в свою очередь, началом традиции неореализма – попытки смотреть на мир трезво через призму ясных категорий и их взаимосвязей в противовес предыдущей спиритуалистически-идеалистичской позиции, предпочитавшей смотреть на мир в мистическом экстазе и пытавшейся «охватить» его во всм всеединстве при «иллюзорных», но неустранимых внутренних противоречиях рассудка с его дихотомиями. А для этого следовало пересмотреть взгляды на природу так называемого «органического единства» противоречащих друг другу тезисов и признать такое положение дел ничем иным как логической ошибкой, свидетельствующей о несостоятельности той или иной концепции. Таким образом, мы должны согласиться с тем, что откровенно дуалистическая позиция Мура, кажущаяся нам сегодня совершенно неприемлемой и бесперспективной с точки зрения единства и целостности научного знания, была в сво время весьма прогрессивной. Возможно, нам в какой-то степени трудно понять, как тезисы «Я думаю также, что у нас нет достаточного основания утверждать, что каждый физический факт находится в причинной зависимости от некоего ментального факта» ([122], с.147) и «Мое утверждение, несомненно, отличается от взглядов некоторых других философов. Например, я не согласен с Беркли, который считал, что…» ([122], с.146) могли в 1925-м году быть важными теоретическими заявлениями. Но вне учета обстоятельств контекста наш анализ рискует быть предвзятым и исторически неоправданным.

Разумеется, сам Мур прекрасно знал о существовании позиций, альтернативных его философии здравого смысла и кратко их охарактеризовал в своей лекции под общим названием «скептических» - то есть тех, которые утверждают, что далеко не вс, что полагает существующим здравый смысл действительно имеет место быть.

Первая версия скептицизма сомневается относительно существования материальных объектов: они, возможно, действительно существуют, а возможно и нет. Главное - мы этого не знаем и не можем знать наверняка. Вторая версия сомневается в существовании ментальных актов вне пределов нашего собственного сознания. И снова: ключевой момент – мы не можем что-либо знать по этому вопросу наверняка. Азначит, «единственныйсубстанциальныйвидвещей, осуществованиикоторых может знать всякий субъект – это его собственные акты сознания»7([57], с.19).

Что показательно, версия «скептицизма» по поводу субстанциальности собственных ментальных актов субъекта Муром среди допустимых не рассматривается вовсе.

Зато без критики различных версий абсолютного идеализма не обошлось и в этот раз. Имелась в виду позиция, согласно которой вообще ничто (ни материальные объекты, ни отдельные сознания, ни пространство, ни время) не являются существующими в том смысле, в каком это представляется Здравому Смыслу. Здравый Смысл – есть воплощение иллюзий, в которых пребывает всякий отдельный субъект, в то время как подлинная реальность имеет совсем иную природу и структуру. О том, что это может быть такое, имеется несколько различных спекулятивных теорий, которые Мур не считает необходимым разбирать в подробностях. Важнее то, что в конечном итоге он предпочитает остаться на позициях Здравого Смысла (подробнее см. «В защиту здравого смысла»[122]).

Итак, теперь на фоне описанной выше дуалистической картины Здравого смысла мы готовы впервые встретиться с понятием чувственных данных. Возникают они из следующего важнейшего вопроса философии: как мы можем что-либо знать? Каковы механизмы и, соответственно, виды знания. И первый способ познания – посредством ощущений. Это основополагающая форма познания внешних материальных объектов. Безусловно, не единственная, но базовая, без которой невозможны по сути были бы все другие.

Первое, что делает Мур в разговоре о природе ощущений – это пытается выделить и обосновать принципиально дуалистический анализ явления: да, при зрительных актах имеют место события в глазах, зрительных нервах и мозге. Но это не то, что его интересует. Его интересуют «акты сознания», ментальные акты зрения, которые являются либо следствием, либо «аккомпанементом» материальных процессов. Именно эти ментальные акты и известны нам как собственно зрение со всей своей прямотой и очевидностью в отличие от сложных нейрофизиологических теорий, о которых мы мало что знаем. Мы до некоторой степени вполне можем рефлексивно «созерцать» собственное зрение в его феноменальном аспекте, но никак, ни в коей мере не способны познать через простое самонаблюдение его нейронные механизмы.

Таким образом, у понятия зрения есть как бы два значения: строго научное, нейрофизиологическое и повседневное, обыденное. Но это вовсе не означает, что второе значение есть бессмыслица или иллюзия. Наоборот, оно указывает на хорошо знакомые каждому из нас типы событий.

В данном случае весьма полезно рассмотреть ситуацию на наглядном примере. Мур предлагает нам взглянуть на белый конверт в его руках. Затем он описывает собственную феноменологию происходящего: «Я вижу некое пятно белого цвета, имеющее определнный размер и форму, ограниченную довольно прямыми линиями. Я предлагаю называть эти вещи, цвет, размер и форму, чувственными данными, презентуемыми нам органами чувств, в данном случае органами зрения» ([57], с.30). Многие философы называли их просто ощущениями, но это, по мнению Мура, не совсем точно и может вести к некоторым недоразумениям.

Теория чувственных данных и неопозитивизм А. Айера

Альфред Джулс Айер (29.10.1910 – 27.06.1989) – человек, чь имя прочно связано с движением логического позитивизма, эпицентром развития которого стал Венский кружок. Примечательно, что именно он, а не коренные венцы Л. Витгенштейн и К. Поппер, эмигрировавшие впоследствии в Англию, взял на себя миссию донести и развить идеи этого кружка в британском интеллектуальном пространстве. Осуществлена же такая задача была им в чрезвычайно молодом возрасте – в 1932 году он только лишь получил степень бакалавра в Оксфорде и практически сразу отбыл на стажировку в Вену, где пробыл до апреля 1933. Инициатором той поездки выступил его научный руководитель, а являлся им не кто иной, как Гилберт Райл, о котором речь пойдт во второй главе, где мы будем анализировать аргументы противников теории чувственных данных. Результатом стажировки стала монография «Язык, истина и логика»[88], написанная Айером в 1935-м году в возрасте 24-х лет и опубликованная в 1936 – в том же году, когда он получил степень магистра и за 10 лет до его первой профессорской должности. Показательно, что его учитель, Г. Райл создал свой opusmagnum – «Понятие сознания» (1949)[133]- лишь через13 лет после выхода в свет работы наиболее широко известной работы своего ученика.

Множество сходств можно найти в биографиях А. Айера и Б. Рассела – это и впечатляющая плодовитость, и долгий жизненный путь, и бурная личная жизнь, и явный интерес к политике, и широкая известность, подкрепляемая регулярным появлением на телевидении (в том числе, на BBC в программе «The Brain s Trust»), и множество регалий от рыцарства (1970) и членства в Британской академии (1952) до звания кавалера французского ордена Почетного Легиона. Однако хоть Айер и занимал в Оксфорде пост Уикхэмского профессора логики с 1959 по 1978, но вс же логиком в современном понимании он в отличие от Рассела не был.

Пожалуй, его сложно назвать и методологом науки, каковыми были большинство членов Венского кружка. В отличие от них, базовое образование Айера было вполне гуманитарным – его обучение в Оксфорде началось с получения гранта на изучение классических языков в Крайст Чрч колледже. Для сравнения: Р. Карнап в 1910-1914 и 1917-1918 годах изучал физику в Йенском и Берлинском университетах; М. Шлик защитил по физике диссертацию в 1904 году в Берлине; Ф. Франк – в 1907 по той же специальности в Вене; там же позднее изучали физику и математику более молодые Ф. Вайсман и Г. Фейгл; а Ганс Ханн и Курт Гдель и вовсе внесли в развитие математики более весомый вклад, нежели в области философии.

Таким образом, Венский кружок был сообществом профессиональных ученых, озабоченных проблемами оснований научного знания. Если что и сближало Айера с ними, так это неприязнь к спекулятивной метафизике, стремление е дискредитировать и элиминировать из академического научного дискурса.

Показателен в данном случае и выбор Айером стороны в рамках дискуссий по поводу того, на каком языке должны формулироваться протокольные предложения – феноменалистском или физикалистском. Айер взялся отстаивать феноменалистский подход, и это показывает, что эпистемологическая сторона вопроса, ориентированная на поиск наджных оснований знания, была для него важнее проблем методологии науки, нацеленной на прояснение уже существующих и практикуемых исследовательских техник. В самом деле, дискуссия эта со временем выродилась в спор о приоритете нормативного (как должно быть?) или дескриптивного (как есть?) подходов в методологии науки. Победа, как известно, осталась за вторым подходом, по-разному, но весьма последовательно проведнным неопрагматиком У. Куайном[111] и эпистемологическим анархистом П. Фейерабендом[144]. Нормативный же подход потерпел сокрушительное поражение, оказавшись так и не в состоянии предложить единый и окончательный канон правил научного метода, способных отделить научные осмысленные высказывания от ненаучных.

Тем не менее, опыт такого рода усилий весьма значим и поучителен, а потому достоин хотя бы краткого рассмотрения. Предполагалось, что все осмысленные высказывания делятся на два типа – аналитические, истинность которых можно установить без обращения к каким-либо эмпирическим фактам исходя из значений входящих в них терминов, и верифицируемые высказывания, либо характеризующие непосредственные чувственный опыт, либо выведенные на его основании. В монографии 1936 года Айер придерживался весьма радикальной позиции – «только появлением определенного чувственного содержания может быть хотя бы в минимальной степени верифицировано существование любой материальной вещи» ([88], с.54). Однако вскоре ему пришлось существенно ограничить требования до ослабленной версии верификационного критерия, подразумевающей лишь принципиальную возможность непосредственного наблюдения (так, уже в те годы, утверждение о том, что на обратной стороне луны есть горы, было вполне осмысленным, поскольку допускало гипотетическую проверку чувственным опытом).

Г. Райл. Теория чувственных данных и логический бихевиоризм

Как уже было отмечено выше, то, что с точки зрения нашей интуиции (2.6.1) является истинным, говорит о том, что указанные условия истинности в нашем случае выполняются. На данном этапе условимся называть такой объект ментальной репрезентацией, не вдаваясь в детали по поводу природы и статуса подобных сущностей. Как мы только что показали, их введение в рассмотрение продиктовано вполне формальными соображениями. Тот факт, что согласно вс тем же формальным соображениям получается, что ментальные репрезентации могут быть коровами (или коровы могут быть ментальными репрезентациями), смущать не должен. В самом деле, коровами могут быть отнюдь не только живые существа. Когда мы видим на листе бумаги некий узнаваемый образ, мы вполне имеем основания произнести «Это корова», и такое суждение будет истинным, не смотря на то, что от рисунка едва ли можно ожидать, что он даст молока или телят, или что он имеет ДНК с соответствующей «коровьей» структурой.

Итак, коровы могут не только пастись на лугу, но и быть нарисованными на бумаге, отображенными на экранах компьютеров или воображаемыми людьми. Именно последний вид коров более всего интересует нас в данном случае21.

Следующим важным наблюдением является тот факт, что о корове, воображаемой Василием, можем говорить мы – внешние агенты. Хотя мы не можем е видеть или как-либо с ней физическивзаимодействовать (погладить е; поговорить с ней; напугать е; определить, является ли е цвет более тмным, чем цвет той синей коровы, которую вообразили мы), мы, тем не менее, можем на не указывать вербально путм некоторой определнной дескрипции

В рамках данного иллюстративного примера мы не только тематически, но и стилистически придерживаемся дискурса И.Б. Микиртумова [120], крупнейшего специалиста в области интенсиональных логик в нашей стране. произнесения имени собственного. Для того, чтобы последний случай был допустим, достаточно лишь договориться с Василием назвать воображаемую им синюю корову Бурнкой. Тогда произносимое нами суждение: «Бурнка, воображаемая Василием, является синей» будет истинным.

Однако совсем не сложно представить себе случай, когда нашсобеседник Василий вероломно нам солгал и никакую синюю корову воображать не стал. Следовательно, условия истинности суждения (2.6.1) не выполнены и оно ложно. Причем задача установления истинностного статуса высказанного нами суждения (его верификация) оказывается для нас методологически весьма затруднительной. Следовательно, даже в тех случаях, когда подобные суждения являются истинными, они являются таковыми контингентным образом (по совпадению).

Совершенно иным образом обстоит делом с другим суждением: (2.6.2) «Я полагаю, что корова, которую воображает Василий, является синей». Оно остается истинным даже в условиях, когда Василий солгал. Более того, его верификация не представляется для нас затруднительной. А что же с условиями истинности? Какие объекты должны существовать и находиться между собой в определнных отношениях, чтобы (2.6.2) было истинным?

На первый взгляд, нам требуется как минимум существование нас (внешнего наблюдателя) и Василия. Существование репрезентации синей коровы, как мы отметили выше, не требуется. Но в каких тогда случаях (2.6.2) будет ложным? Всегда ли, когда существуем мы и Василий? Очевидно, что нет. Оно будет ложным, когда мы не полагаем того, о чем говорится в исходном суждении. Это означает, что среди элементов нашей репрезентации действительности не существует такого объекта, который, будучи Василием (в нашем мире), представлял бы себе синюю корову. Как и в случае с коровами, Василиями могут быть также отнюдь не только люди, но и их репрезентации в сознаниях других людей. Более того, (2.6.2) может остаться истинным даже в том случае, если в действительном мире не существует никакого Василия; ведь он может быть плодом нашего воображения (заметим, что так именно ситуация и обстоит в рассматриваемом нами случае!), но при этом выполнять все требуемые условия.

Примечательным фактом является то, что все репрезентации представляемого нами Василия (вне зависимости от того, существует ли у него «прототип» в действительности) полностью нам доступны. Они доступны нам потому, что они находятся в пределах наших же собственных представлений о действительности. Так, попросив Василия вообразить синюю корову и проделав самостоятельно ту же операцию, мы можем сформировать следующее убеждение:

Хотя пропозициональное содержание убеждения (2.6.3) имеет довольно экзотический вид, ему едва ли можно отказать в том, что оно либо истинно, либо ложно. Можно согласиться с тем, что с эмпирической точки зрения установление его статуса представляется весьма проблематичным (впрочем, не исключено, что технологии будущего, а возможно и настоящего, вполне могут позволять отвечать на подобные вопросы). Однако нас в данном случае интересует семантическая сторона вопроса, и в частности тот факт, что истинность утверждения (2.6.3) зависит целиком и полностью от нас, от наших убеждений и никоим образом не зависит от убеждений или состояния Василия (который, даже если и существует, вполне может снова солгать и не воображать никакой коровы).

У. Куайн и возрождение американского прагматизма

Как пишет Барбара Парти, «Монтегю осознал, что Мэйтс рассматривал хорошее решение (nice solution) сформулированной им же проблемы, но отверг его, потому что оно требовало квантификации внутри косвенных контекстов, в отношении которой до работ Монтегю считалось, что она не может осуществляться вразумительным образом. Таким образом, Монтегю был мотивирован на развитие интенсиональной логики и на демонстрацию того, что она имеет полезные приложения в рамках таких проблем» ([63], p. 432).

Что может сказать на это типичный убежднный противник интенсиональных и прочих производных от них сущностей? Очевидно, прежде всего он скажет, что никакой синей коровы, воображаемой Василием, в пределах физической реальности не существует, а потому высказывание (2.6.1) является не истинным, а либо ложным, либо бессмысленным в зависимости от той стороны, которую занимает исследователь в рамках известной полемики Рассела и Стросона. А это, в свою очередь, обессмысливает весь проделанный в дальнейшем анализ.

В действительности за подобными возражениями скрываются вовсе не логические или семантические, а самые что ни на есть глубокие метафизические расхождения по поводу самого понятия существования. Наиболее четким и прямолинейным физикалистским критерием существования для всякой сущности выступает е пространственно-временная локализованность и как следствие возможность каузального с ней взаимодействия. Хорошо известно, что абстрактные объекты, такие как число е, не являются пространственно локализованными. В сущности, именно этот факт и является критерием принадлежности к абстрактным сущностям. Что ж, в таком случае, исходя из последовательных физикалистских взглядов, мы вынуждены признать такие объекты (в том числе и число е) несущесвующими в действительности, т.е. фиктивными. Это пустые имена и дескрипции, используемые нами в языке исключительно в инструментальных целях – в целях построения и применения некоторых успешных и эффективных теорий. Однако здесь же кроется и основное затруднение – нам следует найти какое-либо объяснение тому, что Юджин Вигнер назвал«непостижимой эффективностью» использования таких фиктивных понятий в практике. В рамках своего анализа он приходит к заключению, что «описанные выше обстоятельства показывают, что математический язык следует рассматривать как нечто большее, чем просто язык, на котором мы должны говорить; они показывают, что математика является правильным (подходящим) языком» ([96], с. 541).

Но ведь то же самое касается и сферы чувственного восприятия. Возьмм утверждение, фигурировавшее в докладе Б. Мэйтса и подвигнувшее Р. Монтегю на его разработки: (2.6.4) «Джон видит единорога примерно такого же роста, как и реальный стол перед ним» ([55], p.170). Посмотрим на него с позиции такого критика. Как он полагает, никаких единорогов, также как и воображаемых коров, в действительности не существует. Однако это вовсе не обязывает его отбрасывать (2.6.4) как бессмысленное. Ведь мы уже выше оговаривались, что его истинностный статус, по всей видимости, в будущем можно будет устанавливать эмпирически, на основании наблюдений за показаниями приборов, используемых нейроучеными. Условия истинности (2.6.4), вероятно, могут быть выражены (определены) в другом языке. Например, (2.6.4) истинно тогда и только тогда, когда показатель на приборе N приблизительно равен показателю M.

Параллельно с этим мы можем формализовать (2.6.4) по Р. Монтегю: 3x (Table [х] & Before [х, Jones] & Seems [Jones, Jones, Au3y (Unicorn [y] & Sees[u,y] & Hashe- same-height-as [y, x]])22

А затем сконструировать семантическую модель для интерпретации такой формализации, элементами которой будуттеперь абстрактные сущности, отождествляемые нами с единорогами, являющимися обитателями некоторых миров. Такая ситуация ничем по сути не отличается от конструирования модели вещественной прямой, среди элементов которой имеется и число е. Модели, на которой истинно утверждение (2.6.5) еы = -1, полностью состоящее из абстрактных (возможно, фиктивных) сущностей.

Повторимся, вопрос заключается лишь в том, почему теории, отвечающие таким «интеллигибельным» моделям, являются эффективными на практике. Применительно к языку, описывающему чувственное восприятие, ответ на него в существенной мере дал нам, как мы видели выше, У. Селларс. Он же по сути легитимизировал употребление интенсиональных терминов в естественнонауных теориях, таких как «мысли» и «ощущения» с оговоркой фикционалистского понимания природы этих понятий. И он же указал на тот факт, что последствием подобного фикционализма является невозможность обретения прочного фундамента эмпирического знания (на роль которого ощущения и отчеты о них как раз и претендовали). Желая укрепить наше целостное физикалистское мировоззрение и стремясь избавить наши теории от философских «псевдопроблем», мы в итоге подрываем самые основы позитивной эпистемологии. На фоне подобной картины конкурирующие концепции, не связывающие себя ограничениями строго физикалистских установок, такие как,например, построения Дж. Фостера [33]или Г. Робинсона[69], могут оказаться весьма и весьма перспективными.