Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Россиеведение как идеология.русскои эмиграции 18
1. Идейные течения эмигрантского россиеведения 18
2. Метафизика русской революции 34
3. Россия и инородцы 56
Глава вторая. Образ и самосознание России 79
1. П. Б. Струве и П. II. Милюков в спорах о России 79
2. Судьба России и монархическая идея 113
3. Русский как социально-психологический и духовный тип 137
Глава третья. Украина в контексте пореволюционного россиеведения 183
1. Россия и украинский вопрос 183
2. Украина: pro et contra (анализ работ П. Голубенко и II. Ульянова) 245
3. Идеология нациократии в украинском диаспорном национализме 315
Заключение 345
Библиография
- Идейные течения эмигрантского россиеведения
- Метафизика русской революции
- П. Б. Струве и П. II. Милюков в спорах о России
- Россия и украинский вопрос
Введение к работе
Актуальность исследования. Несмотря на универсальность и метафизическую направленность, философия раскрывает свою сущность в национальной форме, преломляя в себе не только специфику этносознания, но и особенный подход к мировым философским проблемам, особенный способ их переживания и обсуждения. Как заметил Б. П. Вышеславцев, "разные нации замечают и ценят различные мысли и чувства в том богатстве содержания, которое дается каждым великим философом"1.
Наряду с этим существует еще один важный аспект формирования национального своеобразия философии, а именно страноведческий уклон, или то, что получило в литературе название философского родиноведения. Подобная тенденция прослеживается прежде всего в интеллектуальной традиции тех народов, которые либо позднее других вступают на арену всемирной истории, либо подвергаются коррозирующему воздействию духовно-идеологических кризисов и потрясений. Примером первого рода может служить философская мысль Китая, второго - Германии и Франции.
Но, пожалуй, наиболее ярко страноведческий аспект проявился в русской философии, для которой тема России, "русскости" всегда была доминантной философской проблемой. Более того, в своем главном русле она вообще представляет собой "своеобразное культурологическое, философско-историческое, историко- и религиозно-философское россиеведение, образующееся на стыке истории, философии, социологии и богословия" . Русские мыслители стремятся вписать Россию в историческую, нравственную и метафизическую перспективу. Как пишет Исайя Берлин, для них первостепенное значение имеет вопрос о том, "суждено ли России жить
по собственным законам... или, напротив, все беды России проистекают от
обособленности и беспечности, от пренебрежительного отношения к тем универсальным законам, которые управляют всяким обществом"1. И в том и в другом смысле решение вопроса имело своих адептов, составивших в разное время партии славянофилов и западников, народников и марксистов, почвенников и неолибералов. Наибольшей остроты обсуждение проблем философского россиеведения достигло в идейной полемике пореволюционной эмиграции.
Этому во многом способствовало то, что тема России сопряжена с чрезвычайно сложной и запутанной константой инородчества. Русское государство с самого начала своего существования складывалось как государство многонациональное. Уже в древнекиевскую эпоху в его состав входили финно-угорские племена. В период монголо-татарского господства на русских землях селились татары, а с покорением Казани (1550) они по количеству стали занимать едва ли не второе место после русских. Затем, с середины XVII в., начался мощный приток украинского населения в Россию. Одновременно идет процесс переселения на неосвоенные территории империи иностранных выходцев-колонистов, прежде всего немцев, молдаван, греков, армян, болгар и др. Тогда же в России начинает складываться еврейская диаспора, доля которой с конца XVIII в. до 1897 г. достигает 3,95 % от общего числа населения. В итоге, по данным ревизских списков, нерусские народности к концу XIX в. составили более 50 % подданных "белого царя" . Причем россияне-инородцы, как правило, находились под прессом оправославления или русификации, либо того и другого вместе, что серьезно препятствовало их сближению с россиянами-русскими, а следовательно, и формированию единой российской нации.
Различие интересов россиян-русских и россиян-инородцев обусловило возникновение всевозможных "национально-самобытнических" движений,
особенно сильных в среде украинства. Виднейший идеолог последнего
М. П. Драгоманов, рассуждая о начавшейся "эмансипации народов Европы", прямо заявлял: "Украинский народ, с его национальностью, не может составлять исключение, - вот почему и для него должен был настать час не возрождения, не сохранения, а развития, - и для этой потребности должна была, среди него, родиться та партия, которую называют украинофилами"1. Движение украинофильства способствовало росту национального самосознания российского общества, пробудив в нем стремление к федерализму и свободе. Это не могло не сказаться на характере политических трансформаций России в начале XX в., завершившихся Февральской революцией 1917 г. Однако все переменилось с приходом к власти большевиков, взявших курс на возрождение имперской системы. Их лозунгом стало "уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций" . В самом названии созданного ими государства "диктатуры пролетариата" - СССР - устранялся всякий "национальный момент" . Фактически это означало наступление на идеалы "нацменьшинства" (выражение В. И. Ленина) и выдвижение на первый план "великорусских" тенденций.
Именно так воспринимает национальную политику большевиков российская пореволюционная эмиграция, разбросанная на огромных пространствах от Харбина до Парижа. В ее рядах с новой силой вспыхивают идейные споры о России, ее реалиях и перспективе. Во главе конфронтирующих группировок оказываются все те же украинофильствующие и русофильствующие националисты, которых отличает твердая уверенность в том, что большевизм - лишь временный этап в истории России и что главная развязка российского узла еще в будущем. Разрабатывавшиеся ими новые нациократические и культурологические
теории во многом составили философско-идеологический базис постсоветской суверенизации двух крупнейших восточнославянских держав - России и Украины. Этим обусловливается актуальность диссертационного исследования.
Степень разработанности темы. Идейно-философское и культурно-политическое наследие российской эмиграции всегда находилось и находится в поле зрения исследователей. Однако оно трактуется, как правило, в узко-национальном контексте: либо "русской идеи", либо украинофильства. Таковыми являются, прежде всего, работы эмигрантских авторов - Г. В. Адамовича1, Н. А. Бердяева2, А. И. Бочковского3, Н. М. Зернова4, П. Е. Ковалевского5, Ю. Охримовича6, М. И. Раева7, М. Саркисянца8, Г. П. Струве9, О. Субтельного10, и др.
Эмигрантское россиеведение наложило свою печать и на постсоветскую русскую и украинскую историографию, предопределив ее идейно-теоретические подходы и решения. Особенного упоминания в этой связи заслуживают труды А. В. Антощенко11, В. X. Болотокова12, О. Д. Волкогоновой13, А. Забу-жко14, В. Иванишина15, В. Кулика16, А. М. Кумыкова, И. В. и В. В. Огородни
ков1, В. А. Потульницкого2, А. М. Сергеева3, Е. Г. Хилтухиной4,
раскрывающие различные аспекты философского россиеведения в пореволюционной этно-диаспорной мысли. В первую очередь это касается толкования идеи нации и "нациотворчества", проблем исторической геополитологии и т. д. Особую ценность представляет содержащийся в работах типологический анализ националистических концепций российского зарубежья, свидетельствующий о том, что не только русофилы, но и украинофилы не имели общих объединительных принципов, даже более того - нередко противостояли друг другу. Г. В. Касьянов, к примеру, пишет: «Центральной идеей украинского национализма (если рассматривать его как целостное явление) была державность нации. Однако существовал ли единый, так сказать, универсальный "проект" украинской нации и державности? Можно выделить по крайній мере четыре модели нации, созданные украинской интеллигенцией: народническую (М. Грушевский), консервативно-элитаристскую (В. Липинский), тоталитарно-элитаристскую (Д. Донцов, теоретики Организации Украинских Националистов), классово-социалистическую (украинские социалисты и национал-коммунисты). Каждой из этих концепций соответствовала модель государственного устройства украинской нации. Возникает вопрос: как рассматривать соответствующие идеологии: как варианты украинского национализма или как разные украинские национализмы?»5.
Схожие мысли рождаются и у исследователей русского эмигрантского национализма (О. Д. Волкогоновой , А. И. Доронченкова , М. В. Назарова). Д. М. Панин вообще склонен считать, что эмиграция - это "ящик Пандоры",
и перенесение ее идейного наследия на постсоветскую почву чревато
"страшными вещами"1.
Таким образом, приходится констатировать, что изучение темы россиеведения в философии пореволюционной эмиграции находится еще в начальной степени развития. По существу незатронутой остается проблема "Украины-России", которую украинские и русский националисты возводили на уровень более общей проблемы "России-Европы". Это упрощало систему аргументации с той и другой стороны, но от этого проблема не делалась менее болезненной и острой в плане воздействия на сознание многонациональной послеоктябрьской диаспоры. Таким образом, можно констатировать, что выбор темы диссертационного исследования соответствует критериям научной новизны и историко-философской актуальности.
Цели и задачи исследования. Изучение философского россиеведения в идейной полемике пореволюционной эмиграции имеет принципиальное значение для осмысления и разработки национального контекста русской и украинской философии, утверждения их самобытных принципов и тенденций. В то же время это позволяет выявить и представить на суд разума весь круг тех негативных идеологем, которые наслоились на них в ходе националистических конфронтации, мешая осознанию духовно-исторической общности русского и украинского народов. Такова исходная цель представленной диссертации; ее достижение включает в себя решение следующих задач:
• рассмотрение философского россиеведения как идеологии пореволюционной эмиграции;
• обоснование целесообразности разграничения россиян-русских и россиян-инородцев в контексте их исторической и этно-психологической самоидентификации и культуротворчества;
• уяснение специфики украинофильства как разновидности
этнизированного западничества;
• выявление общего объема источников и их проблемная и тематическая систематизация;
• показ обусловленности эмигрантского россиеведения реалиями большевистской революции и социалистического строительства в СССР;
• разбор нациократических теорий зарубежного украинофильства в их соотношении с веховскими и поствеховскими схемами "русской идеи";
• анализ "болевых точек" в общекультурном наследии восточного славянства и их истолкований в украинской и русской философской историографии.
Теоретико-методологические основы диссертационного исследования.
Базовым для автора является историко-сравнительный метод, предполагающий двоякого рода подход к предмету изучения -аналитический и синтетический, или, говоря словами Гегеля, "пассивное" и "активное" философствование7. В первом случае акцент делается на текстологической реконструкции и аутентичном освещении сути философских воззрений отдельных мыслителей или идейных течений. Сложность такого рода аналитического философствования в рамках избранной темы обусловливается прежде всего полемичностью, конфронтационной разорванностью исходного материала, его перегруженностью политизированным субъективизмом и идеологизмом. Обстановка эмиграции не самым благоприятным образом влияла на сознание и нравы противоборствующих партий. Поэтому требовалось по возможности четко и целостно выявить тот круг теоретических принципов и философем, которые лежат в фундаменте русского и украинского диаспорного национализма. Лишь после этого могло начаться синтетическое
философствование, т. е., собственно, историко-сравнительное осмысление
различных философских обобщений относительно будущности России, их критическое сопоставление и культурологическая аксиологизация. Историко-сравнительный метод позволяет раскрыть диалектический характер философского россиеведения, определить его преемственные связи и перспективы развития.
Существенное значение имеет и то обстоятельство, что синтетическое философствование основывается на методологическом принципе конкретности, который выступает критерием объективности историко-философского исследования, следуя этому принципу, диссертант стремился к полноте воспроизведения фактов и их тесной увязке с соответствующими идейно-мировоззренческими теориями и концептуализациями. Это тем более важно, что философское россиеведение, вобравшее весь полемический пафос пореволюционной эмиграции, легко подвергается многоаспектной интерпретации. Принцип конкретности как раз и способствует преодолению неоправданной историко-философской релятивизации духовного наследия российского зарубежья.
В плане реализации научной программы всесторонне учитываются достижения как отечественной (А. А. Галактионов, И. Н. Евлампиев, А. А. Ермичев, В. В. Сербиненко, Л. Н. Столович и др.), так и диаспорной историографии (В. В. Вейдле, С. П. Жаба, В. В. Зеньковский, В. В. Койре, С. А. Левицкий, Н. О. Лосский, Г. П. Струве). Большим подспорьем в ходе подготовки диссертационного исследования послужили также труды сотрудников кафедры истории русской философии СПбГУ (А. И. Бродский, А. Ф. Замалеев, А. В. Малинов, В. С. Никоненко, И. Д. Осипов). Разработанный в них методологический и теоретический инструментарий значительно облегчил понимание целей и задач настоящего исследования.
Положения, выносимые на защиту:
• россиеведение составляет раздел философии русской истории, предметная очерченность которого обусловливается сознанием метафизической исключительности бытия России, ее общечеловеческого предназначения;
• в развитии философского россиеведения выделяются три этапа: православно-эсхатологический (теория «Москва - третий Рим»), просветительско-западнический (теории русского радикализма и либерализма) и эмигрантско-антикоммунистический; последний этап развития философского россиеведения сопряжен с резким обострением этно-национальных противоречий в пореволюционной эмиграции;
• эмигрантское россиеведение достигло предельной поляризации в идеологиях украинского "самостийничества" и русского национализма; выражением этой идейно-философской поляризации становятся, с одной стороны, украинофильские теории нациократии, а с другой -монархические доктрины диаспорного русофильства;
• антикоммунистическая направленность националистических группировок российской эмиграции в значительной мере способствовала фашизации их идеологии, принятию ими тезиса о "биологическом инстинкте народа" как решающем факторе образования нации и государства;
• важным моментом эмигрантского россиеведения стал вопрос о "дележе" общедуховного достояния украинцев и русских, прежде всего -культурных ценностей имперской России XVIII-XIX вв.; в этом контексте проблема "Россия-Европа", выдвинутая славянофилами и западниками, трансформируется в более острую проблему "Украина-Россия", обретающую свои особые метафизические, политико-идеологические и культурологические константы;
• невыработанность идейно-духовных и философских механизмов самоидентификации России послужила причиной активизации инородческих идеологов в создании образа России, во многом определившего специфику русского национального самосознания; этот
процесс находит свое завершение в пореволюционном философском
россиеведении;
• в становлении отношений постсоветской Украины и России заметно сходство с аналогичными процессами в исторических взаимоотношениях России и Польши, что дает основание для вывода о дальнейшей идеологизации проблем россиеведения в украинской и русской философской мысли.
Научная новизна работы. В диссертации предпринята одна из первых попыток историко-философской концептуализации метафизических проблем россиеведения, таких как вопрос о смысле бытия России, ее месте и роли в общемировом процессе, в судьбах человечества и т. д. Тем самым россиеведение органично входит в предметное пространство русской философии, одновременно пронизывая философское сознание российского инородчества. Ввиду сказанного философское россиеведение можно рассматривать в качестве интегративнои системы, сочетающей в единстве многовекторные тенденции развития отечественной и интернациональной истории. Осознание этого составляет важнейший момент новизны диссертационного исследования.
Более конкретно новизна работы находит свое выражение в следующих пунктах:
• дано обоснованное разъяснение причин актуализации проблем философского россиеведения в идеологии российского зарубежья;
• выявлены ключевые философско-социологические подходы к решению "загадки русской революции", раскрыто их отражение в политической публицистике М. А. Алданова, Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, А. А. Салтыкова, П. Б. Струве, Н. И. Тимашева, С. Л. Франка, идеологов украинского национализма;
• прослежено формирование темы инородчества в русской дореволюционной и эмигрантской литературе, показаны предпосылки
зарождения идейной конфронтации между украинским
"самостийничеством" и русским национализмом;
• отмечена трансформация эмигрантского монархизма в сторону идеологии русского фашизма и определено сходство этого процесса с аналогичными тенденциями в украинском национализме;
• определен категориальный и понятийный механизм типологизации концептов "русскости" и "украинства" в контексте разработки различных версий теории нациократии (Д, Донцов, Н. О. Лосский, И. Л. Солоневич, М. Сциборский и др.);
• прослежено формирование методологии культурологического антиномизма в украино-россиеведческих штудиях П. Голубенко и Н. И. Ульянова;
• охарактеризованы состояние и перспективы постсоветской эволюции философского россиеведения.
Научно-практическая значимость исследования. Материалы диссертации, разработанные в ней методологические подходы и полученные результаты позволяют лучше понять специфику и проблематику философского россиеведения послеоктябрьской эмиграции, а также прояснить идеологические и межнациональные столкновения в современной России. Анализ генезиса националистических движений и систематизация их учений необходимы для правильного решения актуальных практических и политических вопросов, связанных с образованием и развитием демократического государства в постсоветской России. Очень важной является попытка определения механизмов национальной самоидентификации и нахождения общезначимых философских и духовных констант, необходимых для создания действенной государственной идеологии.
Основные положения диссертационного исследования могут быть использованы при чтении общих и специальных курсов по истории русской
философии, общественной и политической мысли, русской историографии,
истории российской социологии и истории национальных движений; при составлении и написании учебных пособий, программ и методических разработок по соответствующим разделам.
Апробация исследования. Основные положения диссертации были представлены в докладах на научных конференциях и отражены в ряде публикаций. Материалы диссертации использовались при проведении лекций и семинарских занятий в ходе педагогической деятельности диссертанта.
Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории русской философии философского факультета СПбГУ 4 октября 2005 года.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав (девяти параграфов), заключения и библиографии.
Публикации по теме диссертации:
а) монографии:
1. Все в имени твоем, Россия. Парадигмы общественной мысли русского зарубежья. - СПб.: Издательско-торговый дом «Летний сад», 2003. - 5,75 печ. л.
2. Философское россиеведение в идейной полемике пореволюционной эмиграции (первая половина XX в.) - СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 2005. - 18,4 печ. л.
3. Украинский вопрос в идейной полемике российской пореволюционной эмиграции // Вече. Альманах русской философии и культуры. Вып. 17. -СПб., 2006.-4,5 печ. л.
б) статьи:
4. Финская буржуазная историография внешней политики страны конца 50-х - начала 60-х годов// Советская и зарубежная историография новой и новейшей истории. - Л., 1981. - 0,4 печ. л.
5. Финская историофафия о роли политических партий Финляндии в формировании основных направлений внешней политики страны в 1955— 1962 гг. // Буржуазная историофафия Западной Европы и США проблем новой и новейшей истории (ХІХ-ХХ вв.): Межвузовский сборник научных трудов. - Сыктывкар, 1986. - 0,65 печ. л.
6. Первое советско-финляндское пятилетнее торговое соглашение и общественное мнение Финляндии // Классовая борьба и общественная мысль в истории стран Европы и Америки (ХІХ-ХХ вв.): Межвузовский сборник научных трудов. - Сыктывкар, 1988. - 1 печ. л.
7. К истории дипломатической борьбы Советского Союза за выход Финляндии из войны (июнь-июль 1941 г.) // Вопросы истории и историофафии Великой отечественной войны: Межвузовский сборник. -Л., 1989.-0,7 печ. л.
8. Духовные искания в России конца XIX - начала XX веков // Россия: вчера, сегодня, завтра: Материалы всероссийской научно-практической конференции. 16-19 декабря 1996 г. - СПб., 1996. - 0,4 печ. л.
9. Пределы кризиса: Питирим Сорокин о духовной ситуации начала XX века// Вече. Альманах русской философии и культуры. Вып. 12. - СПб., 1998.-0,3 печ. л.
10. Проблемы национальной психологии в общественно-политической мысли русского зарубежья // Формула России: экономика, политика, национальная идея. - СПб., 2000. - 0,6 печ. л.
11. Нациократическая утопия М. Сциборского // Вече. Альманах русской философии и культуры. Вып. 16. - СПб., 2004. - 0,5 печ. л.
12. Философский факультет в 60-е годы // Философский факультет. 1940—
2005. Кафедры. Доктора наук, профессора. Воспоминания. - СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2005. - 0,4 печ. л.
13. Образ П.Я.Чаадаева в философии русского зарубежья // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6, 2005, вып. 2. - 0,4 печ. л.
14. Идейные течения эмигрантского россиеведения // Философские науки.
2006. № 1.-0,5 печ. л.
в) предисловия к научным изданиям:
15. Советско-финляндский симпозиум «Императорская Санкт-Петербургская Академия наук и Финляндия». Санкт-Петербург, 24-26 сентября 1991 года. Тезисы докладов советских участников. - СПб., 1992. - 0,2 печ. л.
16. Ежегодные российско-финляндские гуманитарные чтения «Падение империй и новая организация Европы после Первой мировой войны». Санкт-Петербург, 5-7 октября 1992 года. Тезисы докладов. - СПб., 1993. -0,2 печ. л.
17. Шегрен - академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук. - СПб., 1993. - 0,25 печ. л.
18. Ежегодные российско-финляндские гуманитарные чтения «Приозерск - Кексгольм - Кякисалми в истории России и Финляндии. К 700-летию основания города». Приозерск, 15-17 сентября 1994 г. Тезисы докладов. -СПб., 1994.-0,25 печ. л.
19. Ежегодные (5-е) российско-финляндские гуманитарные чтения «Санкт-Петербург - Финляндия: проблемы коммуникаций». Санкт-Петербург, 13-14 октября 1995 г. Тезисы докладов. - СПб., 1995. - 0,2 печ. л.
20. Готлиб Зигфрид Байер - академик Петербургской Академии наук: Из истории Петербургской Академии наук. - СПб., 1996. - 0,4 печ. л.
21. Россия и Финляндия в XIX-XX вв.: Историко-культурный контекст и личность. - СПб., 1996; СПб., 1998. - 0,3 печ. л.
22. Россия и Финляндия в XX веке: К 80-летию независимости
Финляндской Республики. - СПб.; Vaduz - Liechtenstein, 1997. - 0,4 печ. л.
23. Россия и Финляндия в XVIII-XXBB.: Специфика границы. - СПб., 1999.-0,2 печ. л.
Идейные течения эмигрантского россиеведения
Русская эмиграция начинается едва ли не с XV в. Первыми "угеклецами" за границу были еретики - стригольники и жидовствующие, спасавшиеся от преследований церкви. При Иване Грозном появляется политическая оппозиция, состоявшая в основном из бояр и крупного духовенства. Большинство их легло от жестокостей царя, но кое-кому удалось бежать "в Литву" - на Украину и в Польшу. Среди них был князь-воевода А. М. Курбский, создавший в эмиграции первый россиеведческий трактат «История о великом князе Московском», запечатлевший влияние западных идей. В XVII в. его пример повторил думный дьяк Г. К. Котошихин, который скрылся от преследования властей в Швеции и там издал труд «О России в царствование Алексея Михайловича». Как и его предшественник, он все беды своего Отечества - административный произвол, невежество высших сословий, грубость семейных отношений- объясняет отчужденностью России от Европы.
Эта западническая доминанта превалирует и в эмигрантском россиеведении XIX в., когда появляется в собственном смысле русское зарубежье. Оно было представлено главным образом разночинной интеллигенцией, входившей в различные народнические партии. Отличительная особенность их россиеведческих воззрений состояла в том, что они видели только один путь "освобождения" России - через революцию. Ярким показателем этой настроенности можно считать книгу А. И. Герцена «О развитии революционных идей в России» (1851), обосновывавшую правомерность и необходимость дворянского радикализма. Старый строй должен быть разрушен, никакого примирения с царизмом быть не может. "Каждый час, каждая минута, отделяющая нас от революции, стоит народу тысячи жертв"1, - убежденно заявлял неуемный апологет разрушения П. Н. Ткачев. Задача революции, как ее понимали идеологи тогдашней эмиграции, - окончательное разложение российской государственности и создание "свободной федерации" самоуправляющихся общин. Они верили в безусловное торжество русского социализма,
В эмигрантской среде вызрел и русский марксизм с его большевистским ответвлением. Большевизм быстро возвысился в обстановке двух неудачных для России войн начала XX в. - русско-японской 1904-1905 гг. и русско-германской 1914-1917 гг. Ленин и его партия свершили то, о чем мечтали многие поколения русских революционеров, - захватили власть и принялись за построение социализма. И тогда явственной стала трагедия России, о которой предупреждал Достоевский, предупреждали веховцы. Начался беспримерный исход русских за границу. Русские диаспоры появляются в Харбине, Константинополе, в столицах западных славян - Софии, Праге, затем в Германии и Франции, а после и в далекой Америке. Число беженцев составило примерно полтора или два миллиона человек. После войны 1941— 1945 гг. к ним прибавилось еще около миллиона. Это были так называемые "перемещенные лица" - бывшие военнопленные, угнанные на работу в Германию, и т. д. В большинстве своем они также считали себя жертвами "болыиевизанства" и активно адаптировались к образу жизни и идеологии эмигрантов первой волны2.
Вся эта масса людей отнюдь не была однородной ни в социальном, ни в этно-конфессиональном отношении. За границей оказались не только представители свергнутой правящей элиты - правительственной и придворной, но и представители творческой интеллигенции, мелкой буржуазии, ремесленников, рабочих, служащих и даже крестьян, преимущественно из казаков. Их национальный состав также был неоднороден: кроме русских, представлявших большинство, среди них было немало армян, грузин, евреев, цыган и т. д. Многочисленностью отличались диаспоры украинцев и тюрков. Российские эмигранты-инородцы, помимо общего с русскими православия, исповедовали буддизм, протестантизм, ислам, иудаизм. Это обусловливало различие подходов к пониманию России, порождало идейные споры и конфронтации в эмигрантском россиеведении1.
Рассмотрим сначала философию россиеведения русской эмиграции. Несмотря на социальную разобщенность, русские изгнанники воспринимали себя как нечто единое и целое по отношению к "совдепии", "большевизанству". Их безрадостное существование окрашивалось сознанием, что они являются "спасителями" России - не столько в смысле политического реванша, сколько в смысле сохранения и развития русской духовности, "русскости" вообще. "Русское беженство" ставилось на один уровень с такими явлениями мировой истории, как исход евреев из Египта, "перемещение греческой образованности в Италию после падения Византийской империи и перемещение тех культурных элементов, которые должны были покинуть католические страны в силу религиозных преследований". «И если эти, только что упомянутые явления, - отмечал П. Б. Струве, - для всего мира представляют, быть может, большее значение, чем русская антибольшевистская эмиграция, то для самой России это явление имеет гораздо большее, чем для какой бы то ни было европейской страны имели какие-либо "исходы" из нее» . Естественно, что русская эмиграция быстро усвоила мессианский взгляд на собственное призвание, превратив россиеведение в основу своих духовных и идеологических переживаний.
Метафизика русской революции
Тема революции, большевистского переворота всегда была едва ли не самым болезненным вопросом эмигрантского россиеведения. Трудно было примириться с тем, что правящий класс, наделенный всей полнотой государственной власти, оказался не в состоянии не только защитить себя, свои социальные устои, но и вообще был выброшен за рубежи отечества взбунтовавшимся народом, казавшимся столь мирным и незлобивым после освобождения его от двухвекового крепостного рабства. Революция представлялась некой национальной странностью, загадкой русской истории, которую надлежало разъяснить, разгадать ее метафизические и религиозно-духовные доминанты.
Весьма интересна с этой точки зрения переписка С. Л. Франка и П. Б. Струве, относящаяся к 1922-1925 гг.
Уже в одном из своих первых писем, написанных сразу после высылки из Советской России, Франк подвергает решительному сомнению большевистский характер русской революции. «...Все мы поняли, - уверяет он Струве, имея в виду "проживших эти годы в России", т. е. попавших в эмиграцию после пятилетнего проживания в "Совдепии", - что большевистская власть есть лишь накипь и пена революции, а не ее существо, лишь симптом заболевания (в свою очередь, конечно, усложняющий болезнь и тормозящий ее излечение), а не причины»1.
По мнению Франка, она явилась следствием "исконного русского свинства, т. е. духовного недуга", который существует в народе "независимо от политической формы". Он называет этот духовный недуг "черным большевизмом" и предрекает: если с ним не совладать вовремя, то может случиться так, что "после падения нынешней власти" он "будет свинством не лучшим, чем нынешний его красный облик"2.
На этом основании Франк возражал Струве, отстаивавшему идею нагнетания контрреволюционных, антибольшевистских настроений в эмигрантской среде. От имени "своих" он отвергал всякие "механические меры" в борьбе с большевизмом, рассчитывая лишь на "внутреннее перевоспитание" масс "в процессе самой революции". «Обывательская мечта, - писал он, - о возвращении, на следующий день после "переворота", потерянного рая кажется нам наивной и ложной; для нас она совершенно тождественна с обнаружившимся уже как гибельное заблуждение старым убеждением, что с падением "самодержавия" добрый русский народ установит рай земной»1.
Главную опасность всех революций и контрреволюций Франк видел в том, что они, не улучшая общего положения дел, приводят к нарастанию деспотизма и насилия в обществе1.
Струве в своем ответе довольно откровенно намекал Франку, что он и его единомышленники забывают принципы благородного идеализма, который невозможен "вне героического миросозерцания". К большевизму надо относиться как к явлению антихриста. А с ним может быть только борьба, решительная и бескомпромиссная. "Вне идеализма и героизма, - утверждал Струве, - Россия не может спастись - таково основное убеждение мое, и все, что подрывает идеализм и героизм, мне отвратно"2.
Расходились они и в понимании сути "русского заболевания", т. е. революции. Если Франк упор делал на духовном моменте, то, согласно Струве, ее "органичность" обусловливали два фактора: с одной стороны, "несопротивляемость народной массы", а с другой - «"перверзность" интеллигенции, ее социалистический lues». Как можно ждать духовного перерождения русского народа, когда он в ходе революции все более и более заражается этим lues? Единственное, что может быть поддержано в России, -это НЭП, который как раз способствует разрушению социализма. Стало быть, заключает Струве, необходимо не выжидать, ориентируясь на некую "реальную политику", учитывающую факт разрастания "внутренней оппозиции" в СССР, а всячески разжигать в эмиграции "реакцию", усиливать пафос контрреволюции. Может быть, пишет он Франку, «"русское свинство" есть детская болезнь, но рядом с ней в организм вошел и lues», который просто так ни при каких обстоятельствах не рассосется. «Сейчас, - признает Струве, - нужно внедрить в русскую душу героическое сознание, ибо в конце концов даже самые лучшие русские люди повинны в душевной слабости и дряблости. И поскольку "реальная политика" внушает пути, удобные для этой слабости и дряблости, она есть зло и неправда»1.
Полемика Струве и Франка сыграла роль идейного катализатора в эмигрантском россиеведении. В литературе и публицистике, до сих пор занятых преимущественно "физикой" русской революции, ее "грехами" и "окаянством", зазвучала нота метафизического смыслоискания, мысль устремилась в сторону философского осмысления характера и сущности революции. Выявились два концептуальных подхода: согласно одному из них, большевистский переворот был следствием исторической случайности, неожиданного стечения и комбинации трагических обстоятельств; согласно другому, напротив, все было предопределено теми внутренними процессами, которые совершались в России в течение всего XIX в., несло на себе печать закономерности и необходимости.
Весьма последовательно первую позицию отстаивал Н. И. Тимашев, социолог и экономист, эмигрировавший на Запад в 1921 г. Среди огромного количества его трудов, посвященных проблемам пореволюционной России, заметно выделяется монографическое исследование «Великое отступление», вышедшее в свет в 1946 г. Рассматривая динамику развития русского общества в послепетровский период, ученый опровергает "распространенное мнение", будто царская Россия была "отсталой и стагнирующей нацией". Конечно, признает он, дореволюционная Россия во многих отношениях действительно представляла собой отсталое общество, особенно если сравнить ее с Англией, Францией, Скандинавией или Америкой. Эти страны, вне всякого сомнения, были лидерами прогресса.
П. Б. Струве и П. II. Милюков в спорах о России
То, что в эмиграции "преобладали русские"1, во многом предопределило остроту проблемы русскости в россиеведческих штудиях идеологов русского зарубежья. Эта проблема включала множество аспектов: от обсуждения перспектив развития постсоветской (а эмигранты верили в неминуемый крах "совдепии") России до уяснения своеобразия русского народа как в культурно-историческом, так и в духовно-психологическом плане. Различные позиции по первому аспекту проблемы нашли отражение прежде всего в публикациях П. Б. Струве и П. Н. Милюкова, которые они помещали в редактируемых ими влиятельных газетах «Возрождение» и «Последние новости», а также в других изданиях.
Как было сказано, русская эмиграция отличалась значительной пестротой своих политических убеждений. Большая часть оказавшихся за рубежом политических партий утратила часть своих членов и лишь немногие смогли сохранить свою партийную структуру, состоявшую в основном из руководящего звена. Партия кадетов, например, в 1922 г. раскололась на правых (И. И. Петрункевич, Ф. И. Родичев, С. В. Панин, Н. И. Астров) и левых (П. Н. Милюков, М. М. Винавер, П. П. Гронский, И. П. Демидов, А. И. Коновалов, В. А. Харламов). На основе левого крыла кадетов, объединившихся в 1924 г. с правыми эсерами и правыми меньшевиками, было создано Республиканско-демократическое объединение (РДО), возглавляемое Милюковым и претендовавшее на объединение политических сил эмиграции. Свое место в раскладе политических сил русской эмиграции оно видело следующим образом. Справа от него находились сторонники конституционной монархии, печатными органами которых были газеты «Новое время» (Белград, 1921-1930), «Вечернее время» (Париж, 1924-1925), «Русь» (София, 1922, 1923-1928), «Русское время» (Париж, 1925-1929) и газеты, редактируемые Струве: «Возрождение», «Россия» (1927-1928), «Россия и славянство» (Париж, 1928-1934). Слева располагались партии социалистического направления, идеологию которых выражали газеты «Социалистически вестник» (впоследствии журнал: Берлин, Париж, Нью-Иорк, 1921-1961), «Воля народа» (впоследствии журнал: Прага, 1920-1932).
К объединению антибольшевистских сил эмиграции стремились и издания Струве. В отличие от Милюкова, Струве отказывался от сотрудничества с социалистическими группировками. Зато сторонники Струве допускали взаимные действия с правым крылом кадетов, с одной стороны, и со всеми, кто готов был вести борьбу с большевиками за восстановление России образца 1906-1914 гг., с другой, т. е. с монархистами, воинскими и казачьими организациями. Издания последних: «Казачьи думы» (София, 1923-1924), «Казачий сполох» (Прага, 1924-1931), «Вестник казачьего круга» (Париж, 1926-1928), «Вольное казачество» (Прага, 1927-1939) и др. Редактируемая Струве газета «Возрождение» выступала с позиций "активизма", т. е. убеждения, что необходимо делать все возможное для подрыва большевистского режима в России. Этому была посвящена не только издательская деятельность Струве, но и стремление сплотить эмиграцию на единой политической платформе "либерального консерватизма". С этой же целью Струве вел подготовку созыва в 1926 г. "Зарубежного съезда" всех деятельных антибольшевистских сил русской эмиграции.
Съезд проходил с 4 по 11 апреля 1926 г. в парижском отеле «Мажестик». В съезде приняло участие 420 делегатов от "организованной эмиграции" из 26 стран. По настоянию П. Н. Врангеля не было официальных представителей от военных организаций (военные могли принимать участие только как частные лица), а также сторонников великого князя Кирилла Владимировича. Струве был избран председателем съезда, хотя крайне правые делегаты относились к его личности очень враждебно. С. Л. Франк приводит высказывание одного из вождей правых: "Чего можно ожидать от съезда, на котором председательствует такое... (далее следовало нецензурное бранное слово), как Струве»1. Российский Зарубежный съезд стал, без сомнения, самой значительной попыткой объединения политических сил эмиграции правого и правоцентристского толка.
В выступлениях, прозвучавших на съезде, неоднократно заявлялось, что после возвращения в Россию следует стать "выше всяких сословных, партийных, классовых и частных интересов", а потому "не будет мести и кар"2. Однако существенные разногласия возникли при обсуждении вопроса о "земельном устроении" будущей России. Депутаты говорили о том, что "интересы владельцев земли" должны быть защищены, так же как "необходимо защитить и тех, у кого земля захвачена иностранцами и иудеями", и т. д.3 Трепов предлагал "не решать земельного вопроса" ввиду явного расхождения мнений, а соблюдать "известную осторожность даже в тех обещаниях, которые мы дадим"4. В этой ситуации Струве настаивал на том, что надо вести "реальную политику", т. е. отказаться от притязаний прежних владельцев на восстановление прав собственности5. В итоге, было единогласно принято предложение великого князя Николая Николаевича не отнимать у крестьян собственность, захваченную ими в годы революции. Нравственной заслугой съезда Струве считал признание того, что "России нужно возрождение, а не реставрация. Возрождение всеобъемлющее, проникнутое идеями нации и отечества, свободы и совести и в то же время свободное от духов корысти и мести"1.
Россия и украинский вопрос
В исследовательской литературе, посвященной выяснению обстоятельств появления идеологии "самостийничества", существует весьма аргументированная точка зрения, согласно которой "украинский вопрос" является искусственно созданной проблемой и не имеет своего исторического оправдания1. Термины "Украина", "украинец" - в том смысле, в котором они используются в самостииническои литературе, а также как обозначения государства и национальности - оказываются довольно позднего происхождения: они появились лишь в первой половине XIX в. и вошли в обиход только в преддверии революции 1905 г. Будучи скорее революционными лозунгами и идеологемами, чем понятиями, указывающими на определенное этническое и культурное содержание, слова "Украина" и "украинцы" служили маркерами соответствующей политической программы и обозначали партийную принадлежность, не распространяясь на всех без исключения жителей "украинской земли".
В этой связи интересно истолкование этих понятий, данное небезызвестным историком "Украины-Руси" и "первым Президентом Украины" М.С.Грушевским. В брошюре, выпущенной в 1917 г. и называвшейся «Хто такі Українці і чого вони хочуть», он настаивал на принципиальном различии понятий "малоросе" и "украинец". Дело в том, что "малороссами называли всяких людей украинского роду с Украины - и таких, которые были равнодушны и к Украине, и к украинской жизни. А украинцами были названы такие люди, которые благо украинского народа
ставили целью своей жизни и хотели за него бороться"1. Принадлежность к украинской нации, согласно Грушевскому, определялась отнюдь не происхождением и даже не родным украинским языком или причастностью к украинской культуре, а желанием исповедовать догматы "украинства" и прилагать свои силы для их повсеместного признания и утверждения. Таким образом, все расовые и культурные критерии отступали на второй план по сравнению с критериями идеологическими, на основании которых "украинцами" могли быгь признаны не только поляки, белорусы или сербы, но даже великороссы и евреи. Действительно, апелляция к "чистоте украинской расы" не только оказалась бы неспособной привести к желаемым результатам, но и выглядела бы просто нелепой, так как достаточно "посмотреть на вид украинцев - сразу можно заметить, что это люди не одной породы: одни чернявые, другие белокурые, у одних голова круглая, у других продолговатая, одни телом худы и костлявы, другие полные и в теле. Видно, что это потомки людей разных пород и племен, которые перемешались и слились в один народ, объединены одним языком, но главное - одним сознанием народным или национальным"2. В такой ситуации, делает вывод Грушевский, единственно правильным решением будет теоретически обосновывать идею украинства, подчеркивая исключительность исторической судьбы народа, его актуальных задач, решение которых может - и должно - сплотить разрозненные массы, сделать их способными влиять на ход мировой истории. Украинство - это идеал, которого еще нужно достичь, а не исходная посылка в националистических умозаключениях. Очевидно, что от партии "сознательных" украинцев требуется не пассивное ожидание национального единения украинского народа и его самоидентификации в процессе саморазвития языка или культуры, а активное участие в создании этого народа, а также его языка и культуры.
Однако украинский вопрос получил широкий общественный резонанс не только благодаря стараниям неистовых активистов украинства, хотя без их содействия он не стал бы одним из факторов украинизации малороссов. Другой и более весомой причиной была прямая заинтересованность Польши и Австрии в расшатывании Российской империи посредством раздробления единого культурного и языкового пространства, к которому принадлежали как великорусский, так и малорусский народы. Лишившись независимости и став подданными российского государства, поляки представляли собой наиболее активную и опасную для России силу, которая находила поддержку и в среде революционно или же либерально настроенных россиян. Националистическое движение в Малороссии, не имевшее заметного распространения и не вызывавшее никаких симпатий у большинства местного населения, стимулировалось мощным национально-освободительным движением в Польше. В определенном смысле можно даже утверждать, что именно поляки по праву могут считаться отцами украинской доктрины.
Первые попытки воздействовать на формирование националистических стереотипов общественного сознания русинов, находящихся под властью Речи Посполитой, связаны со стремлением идеологически обосновать право Польши владеть южнорусскими землями и относятся уже ко времени гетманщины. "Самостийнисть" Украины первоначально трактовалась исключительно как независимость от Российского государства и ею культуры, т. е. в отрицательном смысле: ни о каком самостоятельном существовании украинского государства и ни о какой самобытной украинской культуре речи не шло, так как само собой подразумевалось, что Украина не может не быть частью Польши, ее окраиной1, полностью находящейся во власти польских установлений и традиций. Известно, что самое употребление слов "Украина" и "украинцы" впервые встречается и затем утверждается именно в польской литературе, в то время как собственно "украинцы" предпочитали именовать себя малороссами или русинами1. Польским идеологам принадлежит и вариант расового обоснования украинского сепаратизма2, не получивший, однако, признания в силу очевидного противоречия всем известным историческим фактам.