Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Интеграция: модели бытия-в-мире и машинного бессознательного 21
1. Институционализация, экспансия и «коктейль Молотова » 21
2. Режим экзистенциальной негативности: проект бытия-в- мире 28
3. Режим машинного бессознательного: машины желания 32
4. Организм/тело: индетерминация органов и абсолютная негативность 37
5. Тело для-себя, тело без органов и бытие(-в-себе): функция «нулевого предела» 44
6. Режим экзистенциальной негативности: пространственность и инструментальность 51
7. Режим машинного бессознательного: частичные объекты, тотальность и пространственность 56
8. Инструментальный комплекс/машина желания: перманентная трансформация 60
9. Инструментальный комплекс/социальное производство: молекулярная структура и радикальная негативность 67
10. Множество/тотальность, различие/без-различие: вторжение извне и чистая сингулярность 72
11. Проект бытия-в-мире/машинное устройство: обновление, возможность разрыва, отсутствие первоначала 88
12. Ничтожение/производство, свобода/желание: конституирование ситуации и производство реальности 91
Глава 2. Экспансия: «адская машина» философии 95
1. Режим машинного бесссознательного-2: шизофрения/паранойя 99
2. Режим экзистенциальной негативности-2: свобода/детерминизм, тревога/нечистая совесть 104
3. Выбор/инвестиция; действие/производство: чистая имманентность 108
4. Молекулярная сексуальность/фактичность существования: изолированная зона 112
5. Репрессивная позиция: аппарат вытеснения сексуальности и трансцендентный порядок 122
6. Концептуальное взрывное устройство: провода и детонаторы 126
7. Концептуальное взрывное устройство: инструкция по изготовлению и применению 139
8. Ничто, молекулярные формации и небоскребы 141
Заключение 144
Библиография 147
- Институционализация, экспансия и «коктейль Молотова
- Режим экзистенциальной негативности: проект бытия-в- мире
- Режим машинного бесссознательного-2: шизофрения/паранойя
- Режим экзистенциальной негативности-2: свобода/детерминизм, тревога/нечистая совесть
Введение к работе
Актуальность темы исследования. На протяжении 20-ого века, в отдельных зонах философско-теоретического спектра, в рамках различных исследовательских парадигм, формировался особый тип знания или мышления: знание-стратегия, включенное и интегрированное в совокупность социально-исторических, властных и политических отношений. Его возникновение не связано напрямую с теориями или школами, оно проявляется то здесь, то там, используя ту или иную доктрину в качестве инструмента политической радикализации, утверждения социальной активности. Эта установка проистекает из мысли об изначальной обусловленности самого процесса (теоретического) мышления, и следуя ей, работа мысли состоит в том, чтобы определить границы собственной зависимости, скованности и попытаться их раздвинуть, поставить под сомнение собственную идентичность, выйти на рубежи становления иным. Мысль, сама пробивающая себе путь, способная улавливать собственную инаковость, движущаяся в векторе противоборства и неповиновения, иными словами - мысль об освобождении. Постоянно делались попытки преодолеть разрыв между субъектом познания и субъектом, интегрированным в комплекс социальных отношений: эксплицировалась тема власти, репрессии и подавления, а также велся поиск аутентичных социальных и/ли эпистемологических-аналитических практик, способных как-то повлиять, ослабить, локализовать, разрушить, то есть так или иначе противодействовать репрессивной действительности, структурам эксплуатации, угнетения и господства (понимаемым максимально широко - на уровне политики, идеологии, знания, мышления, культуры). Все эти попытки так или иначе «центрировались» вокруг интеллектуальной традиции западноевропейского марксизма, связывались с задачей социального (тотального) освобождения: на повестке дня стояла задача
переработки, переосмысления этой традиции, ее модернизации для выражения социалистической альтернативы, которая противопоставлялась капиталистическим системам Запада, и одновременно позволяла дистанцироваться от догматического «официального» марксизма (и «авторитарного социализма») бюрократических государств Востока. Для выполнения этой задачи пытались привлечь разнообразные методологические подходы и теоретические базисы: Л.Альтюссер (структурализм), Ж.-П.Сартр, М.Мерло-Понти (экзистенциально-феноменологическая аналитика), К.Касториадис (анализ социального воображаемого), Г.Маркузе (фрейдо-марксизм), Ж.Делез, Ф.Гваттари (шизоанализ), М.Фуко (микрофизика власти), Ю.Кристева (семанализ), А.Негри, М.Хардт (теория множеств), А.Бадью (онтология события), и т. д. Обращаясь к этой тематической сфере сегодня, мы тем самым пытаемся подвести черту, выработать отношение к этой «левой интеллектуальной культуре», и вместе с тем продолжить эту линию исследования и вывести ее на качественно иной уровень (уточним, не более «высокий», претендующий на более широкий охват или разработку материала, но просто рассмотрение тех же проблем в ином ракурсе).
Кроме того, если обратиться к общественно-политическим реалиям современного мира, тема репрессивного подавления, функционирования механизмов контроля и власти остается актуальна не в меньшей степени, чем в 20-ом веке. В виртуальную эру технологии подавления и господства становятся все изощреннее и дифференцированней, обладают способностью к мимикрии и маскировке, действуют под постоянным «информационным прикрытием» масс-медиа, сопровождаются манипуляциями массового сознания, при том, что общество неизменно сталкивается с волной катаклизмов, войн, кризисов, национальных этнических конфликтов, расистских погромов, террористических актов, техногенных катастроф, возрастающей социальной поляризацией, монополизацией и концентрацией экономических ресурсов и тд.
6 В этой связи мы полагаем, что необходимо вывести специализированный дискурс о репрессивной практике и освобождении, поставить вопрос об экспликации понятий «репрессивного» и «свободного» на системном уровне, уровне организации процессов - на уровне формирования стратегий и технологий, а не теорий, доктрин, парадигм, которые всегда уже находятся «в заложниках» у универсальных мета-исторических моделей и ограничены в выборе используемых средств. Чтобы говорить о свободе, мы обращаемся к техническим параметрам концептуальных систем, их понятийным аппаратам, микроустройствам, осуществляющим распределение концептов относительно друг друга, «картографируем» понятийные территории, сознательно дистанцируясь от этических, онтологических, психологических, социологических и проч. факторов. Для выполнения этой задачи необходимо выбрать несколько концепций из множества вписывающихся в означенную нами традицию, и мы, в силу ряда причин, преимущественно, субъективных, остановили свой выбор на экзистенциальной аналитике Сартра (модель бытия-в-мире) и постструктуралистской концепции микрофизики шизо-потоков (модель машин желания) Делеза и Гваттари.
Предмет, задача и цели исследования. Предмет нашего исследования - это комплекс проблем, связанный с свободой, освобождением, противодействием репрессивной действительности (субъективным, идеологическим и социально-политическим) механизмам угнетения и господства. Однако эти термины «свобода», «освобождение», «подавление», «репрессия» - обладают множеством коннотаций, эмпирических контекстов, большой «теоретической нагрузкой», - это связано с тем, что философская традиция предполагает определенные внешние условия и гарантии, при которых свобода может проявиться, а также ее носителей или агентов («откровение», «благодать», «следование природе», «единство с абсолютом», «постулат практического разума» и
тд.). Мы бы хотели «редуцировать» все эти понятия, и говорить о свободе как о стратегии, системно вырабатываемой логике, совокупности производшшх эффектов, которые можно вызвать, но не о некой идеальной области, где-то скрытой, подавленной внешними обстоятельствами, к которой можно получить доступ, преодолев самообольщение, соблазн, нечистую совесть и тд. (подобный образ свободы, диктуемый философской традицией, оставался бы с нашей точки зрения чисто нормативным). Нас не интересует аутентичность понятия свободы той или иной картине мира или морально-этической модели, не интересует вопрос о ее носителе или агенте, о ее метафизических, психологических или онтологических корнях, но свобода как постоянная анти-репрессивная практика, работа освобождения, совокупность операций, которые производятся здесь и сейчас и меняют любую систему моделирования, позволяют непосредственно утверждать свободу, а не взывать к ней через посредничество каких-то внешних универсальных структур.
Так процесс освобождения обретает для нас контуры некоего аналитического устройства, которое как дополнительная приставка, спецпрограмма или «микрочип», вставляемый в любую систему, вычисляет репрессивные инстанции и путь к их отключению, позволяя тем самым заработать на полную мощность всем ресурсам рассматриваемой системы.
Итак, в нашей работе задача формулируется следующим образом: понять, можно ли эксплицировать понятие освобождения на концептуальном уровне, уровне понятийных технологий! Есть ли у этого понятия самостоятельное - (транс-)концептуальное, чисто технологическое - измерение, независимое от отдельных моделей, которое можно впоследствии универсализировать?
Как уже было сказано, для решения этой задачи мы выбираем концепции - экзистенциальной онтологии Сартра и микрофизики шизо-потоков Делеза/Гваттари, - которые обладают соответствующей
социально-политической проекцией (французские левые интеллектуалы, так или иначе вовлеченные в проект социальной эмансипации, переосмысление марксистской традиции, европейских революций начала века, негативного опыта построения «бюрократического социализма» в СССР и тд.) и при этом относятся к различным парадигмам (экзистенциальной и пост-структуралистской), - мы полагаем, что путем сравнения различных элементов этих концепций, можно получить единое понятийное поле или карту, где переходы и границы между пунктами на этой карте как бы сконцентрируют в себе освободительные эффекты, заложенные в этих концепциях. Итак, если резюмировать:
Главная и основная цель работы, - создать на основании двух разноплановых философских концепций - онтологии действия Сартра и машин желания Делеза-Гваттари - некое (транс-)концептуальное устройство, которое не будет являться новой теорией или фундаментальной системой, но своего рода «вспомогательной программой», объединяющей свободу для-себя и производство желания как движущие силы, способные взломать иерархическое репрессивное устройство мышления, знания, социума. Нам необходимо выделить между ними непреодолимые радикальные различия и распределить их в рамках единого теоретического устройства в качестве различных функций, чтобы свобода автономного субъекта и работа бессознательного желания могли функционировать в общем режиме, и тем самым увеличили свой «освобождающий потенциал».
По нашему замыслу, эту программу или (транс-)концептуальное устройство можно применять к любой понятийной, теоретической или социальной, материальной системе с тем, чтобы вычислять и отключать существующие в пей репрессивные imcmamfuu.
3) Помимо всего прочего, выполнение предыдущих пунктов позволит нам
установить устойчивую дискурсивную взаимосвязь между пост-
структуралистской философией, направленной на анализ бесструктурных сил желания, и экзистенциальной парадигмой, где центральное место занимает автономный субъект, совершающий свободный выбор в мире отчуждения (хотя, как мы уже отмечали, историко-философский аспект нашей работы имеет второстепенное значение).
Степень разработанности проблемы. Тема работы - освобождение как стратегия и программа, сформированная на основе анализа концептуального аппарата «Бытия и Ничто» (Ж.-П.Сартр) и «Анти-Эдипа» (Ж.Делез, Ф.Гваттари), - имеет довольно много аспектов, поэтому чтобы оценить степень разработанность проблемы, следует обозначить в ней, как минимум, три смысловых уровня. Во-первых, разработка понятий свобода, освобождение, господство- репрессия, во-вторых, анализ используемых нами источников - «Бытия и Ничто» и «Анти-Эдипа», а также общих тем необусловленности экзистенциального выбора у Сартра и продуктивности желания у Делеза-Гваттари, в-третьих, техника анализа концептуальных аппаратов, понятийных структур различных систем, направленная на высвобождение скрытых в них смысловых ресурсов-потенциалов. 1) В рамках рассматриваемого нами поля - работы западноевропейских мыслителей ХХ-ого века - «левых интеллектуалов», - так или иначе связанных с марксистской традицией, левой политикой и установкой на социальную активность, - мы можем выделить два основных проекта или стратегии освобождения.
а) Проект автономии или субъективная тотализация (источники -Гегель, Гуссерль, Хайдеггер). Классическая рационалистическая традиция Нового времени полагает, что за субъективностью располагаются материальные или психические субстраты, логические или трансцендентальные инстанции, в рамках которых любая ее активность регулируется режимом природных, логических, психологических или каких-либо иных операций. Проект единичной субъективности (в других терминах, экзистенциальный тип мышления) возникает как
«секуляризация» пространства классических систем, в детерминистских и функционалистских моделях учреждается автономная инстанция, которая являет собой неуправляемый элемент на законосообразно функционирующей территории, выбившийся из режима всеобщего незыблемого порядка (темы отчаяния, заброшенности, случайности существования и тд.). Примечательно, что для подобного типа мышления «исходным материалом» может служить довольно разнообразный спектр источников, - от протестантской или католической доктрины (Кьеркегор, Марсель) до феноменологии, диалектики, марксизма (Сартр, Мерло-Понти) и тд. Интересующее нас (атеистическое, политически ангажированное) направление опирается на феноменологию Гуссерля и фундаментальную онтологию раннего Хайдеггера (в основном, «Бытие и время»): заимствуется структура мира как функциональный круг подручных средств и «заботы» как способа экзистирования: бытие-к-смерти, наиболее собственная возможность экзистенции, размыкание бытия-в-мире, пребывание в открытости бытия становится «прототипом» понятия свободы во французском экзистенциализме. Так возникает экзистенциальная аналитика, ориентированная на социальную активность (Сартр, Мерло-Понти, Касториадис...): свобода бытия-в-мире по ту сторону детерминизма и функционализма (может принимать различные формы: ничтожение, интенциональность, воображаемое) - неизменная трансцендентность сознания по отношению к миру, что предполагает описание условий автономного выбора, активности субъекта (например, сартровский экзистенциальный психоанализ). Свобода конституируется как тип ответственности, способный утвердить субъективность в ее абсолютной единичности, которая покидает универсальное «нечеловеческое» измерение и прокладывает себе путь к становлению тотальностью, полноте собственной реализации в коллективном опыте освобождения, б) Имперсоналъный проект или структурная дестабилизация (источники
11 - Ницше, Бахтин). Пост-структуралистская перспектива представляет собой попытку реанимации, «через голову» структурализма, проблематики освобождения, вытеснив при этом господство «универсальных кодов культуры», «структурных инвариантов бессознательного»: если структурализм полагал, что любые социальные и культурные практики можно описать с помощью семиотических методов как символические репрезентации структур бессознательного, тем самым провозгласить неизменную упорядоченность социального мира, то авторы постструктуралистского плана, сохранив установку на семиотический анализ социальных практик, выявление их без-личных и бес-сознательных кодировок, конституировали принципиальную расщепленность дискурса, многоголосие различных дискурсивных инстанций, неупорядоченное взаимодействие микро-элементов, связанных отношениями преобладания, взаимного влияния, доминации. Таким образом формируется дискретное поле неустойчивых силовых или энергетических колебаний, где невозможны фиксированные иерархические структуры, где любой порядок является продуктом столкновения, случайной конфигурацией временного альянса дифференцированных сил: при таком раскладе технология освобождения предстает в облике перманентной дестабилизации структур, формирования виртуальных полей, очагов альтернативных возможностей, неопределенностей, точек бифуркации, которые образуют полиморфные отношения внутри «социально-символических» практик. С известной долей условности можно сказать, что структурализм по отношению к имперсональному проекту дестабилизации выполняет ту же роль, что и философская рационалистическая традиция по отношению проекту субъективной тотализации: в той мере, в какой структурализм выдвигает усовершенствованную альтернативу картезианско-кантовской модели рационализма, пост-структуралисты имеют некоторый приоритет в отношении философов экзистенциальной субъективности: они реализуют ту же установку, но в противостоянии как бы более сильному противнику.
Свобода как поток желания, анонимная воля, имперсональная стихия, «игра инстинктов, импульсов, желания, страха, воли к обладанию», представленная в рамках либидальной экономии, фрейдо-марксизма, аналитики власти, молекулярного бессознательного и тд. 2) Проблема свободы у Сартра. Отечественные исследователи посвятили достаточно много работ онтологии свободы Сартра - пожалуй, ни один концепт не получил столь подробного освещения, при том, что порой интерпретации и оценки, сделанные разными авторами, дублируют друг друга: от устаревших ввиду своей «идеологической тенденциозности» произведений советской эпохи до вполне современных, относящихся к ситуации «стихийного плюрализма». Сюда можно отнести, например, работы: Киссель М.А. «Философская эволюция Ж.-П.Сартра», Кузнецов В.Н. «Жан-Сартр и экзистенциализм», Тузова Т.М. «Ответственность личности за свое бытие в мире: критика концепций французского экзистенциализма», Филиппов Л.И. «Философская антропология Ж.П.Сартра» и тд.
Во Франции и западной Европе онтологии Сартра и ее моральным и социально-историческим перспективам также посвящены многочисленные статьи и монографии, перечислим некоторые из них: Ф.Жансон «Проблема морали и мысль Сартра» («Le probleme moral et la pensee de Sartre»), А.Ниель «Жан-Поль Сартр. Герой и жертва "несчастного сознания"» («Jean-Paul Sartre : heros et victime de la conscience malheureuse»), Э.Мунье «Надежда отчаявшихся: Мальро, Камю, Сартр, Бернанос» («Malraux, Camus, Sartre, Bernanos : l'espoir des desesperes»), Г.Зеель «Мораль Сартра: реконструкция» («La morale de Sartre . Une reconstruction»), «Диалектика Сартра» («La dialectique de Sartre»), Р.Д.Лэн, Д.Купер «Разум и насилие: десятилетие из философии Сартра» («Raison et violence : dix ans de la philosophie de Sartre»), А.Флажолье «Онтология, мораль, история» («Ontologie, morale, histoire»), А.Мюнстер «Сартр и праксис: онтология свободы и праксис в мышлении Жана-Поля Сартра» («Sartre et la praxis :
ontologie de la liberte et praxis dans la pensee de Jean-Paul Sartre»), Р.Арон «История и диалектика насилия» и др.
Производство желания у Делеза и Гваттари. В отечественной философской литературе о машинной теории желания Делеза и Гваттари вообще и об «Анти-Эдипе» в частности, по крайней мере, в интересующем нас тематическом срезе, написано крайне мало, поэтому у нас есть возможность остановиться чуть более подробно на имеющемся материале.
Интересную, но не бесспорную попытку предприняли С.Корнев («Трансгрессоры против симулякров») и Е.Худобин («Трансгрессивный шизоанализ, или сервис-пак для программы Делеза») - интерпретировать проект Делеза-Гваттари в терминах бодрийяровского дискурса: определить шизо-потоки желания как информационные потоки означающих, которые «избыточны» по отношению к означаемым-референтам и, следовательно, носят симулятивный характер, образуя фантазматическую гиперреальность: шизоанализ, согласно этой логике, будет способом абсолютной раскодировки всех информационных потоков, которая однако недостаточна ввиду недооценки механизмов симуляции, заманивающих шизо-потоки на вновь создаваемые виртуальные территории, -соответственно, требуется дополнить шизоанализ трансгрессивной практикой, связанной с созданием объектов-трансгрессоров, которые призваны разоблачить ложную гипер-реальность мира симулякров.
В монографии Дьякова А.В. о творчестве Феликса Гваттари «Шизоанализ и производство субъективности» «Анти-Эдипу» посвящена отдельная глава: «Анти-Эдип»: желающее производство» - один из немногих источников, где полнота раскрытия предмета не вызывает сомнений: описан механизм трансформации психоанализа в новую аналитическую методологию, где бессознательные силы не претерпевают социальную блокировку, а квалифицируются в качестве креативной творческой инстанции, освещаются основные режимы машинных синтезов, терминология, функции шизоанализа. Статья В.Мазина «Пять
парадоксов» поднимает тот стратегический пласт «Анти-Эдипа», который позволяет понять как концепция производства желания генерируется из психоанализа и структурализма. В некоторых работах рассмотрение шизо-молекулярного проекта производится в определенном культурно-философском контексте и ограничивается более-менее общими сведениями, которые призваны подчеркнуть его своеобразие, определить место в представленном смысловом ряду: отдельные главы из произведений Ильина И.П. «Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм» (глава «Жиль Делез и проблематика бесструктурности желания») и Уварова М.С. «Бинарный архетип» («"Атактический синдром" в культуре - от шизоанализа к грамматологии и обратно»).
За рубежом творчество Делеза и Гваттари, напротив, является объектом пристального внимания. Причем, в его развитии просматривается определенная стратегия и перспектива: помимо того, что формируются исследовательские группы, проводятся семинары, выходят печатные издания, создаются интернет-ресурсы, также существуют и социально-политические направления (феминистские организации, итальянские автономисты), в той или иной мере усвоившие творческое наследие авторов «Анти-Эдипа».
Из исследований, посвященных Делезу и Гваттари, можно выделить: Ю.Холланд «"Анти-Эдип" Делеза и Гваттари: введение в шизоанализ» («Deleuze and Guattari's Anti-Oedipus: Introduction to Schizoanalysis»), M. ди Ланда «Геология моралей» («The Geology of Morals»), Б.Массами «Путеводитель по "Капитализм и шизофрения"» («A user's guide to Capitalism and Schizophrenia»), Я.Сьюннессон «Власть и желание в политической онтологии Спинозы и Делеза-Гваттари» («Power and desire in the political ontology of Spinoza and Deleuze/Guattari»), А.Негри «О Делезе и Гваттари, "Тысяча поверхностей"» («On Gilles Deleuze & Felix Guattari, A Thousand Plateaus») и др.
3) Пост-структуралистский проект породил достаточное количество
аналитических практик, выполняющих функции, подобные тем, которые присущи и разрабатываемому нами устройству: если, например, экзистенциальная аналитика исследовала условия активности субъекта и в каждом процессе моделирования видела прежде всего эффект нередуцируемого индивидуального, но целостного проекта субъективности, то семиотический базис, заложенный в основании постструктурализма, заставил их обратить самое пристальное внимание на концептуальные устройства (философских, культурных, социальных...) систем (при этом заключив в скобки субъекта, конституировав его как системную функцию), на ту «подавленную энергию», которую можно из них извлечь посредством определенных процедур, высвободить скрытые смысловые ресурсы моделей-текстов. Грамматология Деррида, разработанная как альтернатива фоно-лого-центризму европейского мышления, призванная заменить полноту присутствия (которой соответствует непрерывный поток устной речи) проблематикой следа, -графического знака или прото-писъма, которое разрушает бинарную оппозицию означающего/означаемого и позволяет конституировать мир как бесконечную знаковую игру, мир-текст. К этой же деконструктивистской стратегии примыкают «революционный лингвопсихоанализ» Кристевой и «текстовый анализ» Барта. Или фукианский анализ дискурса, нацеленный на вскрытие «контактирующей поверхности слов и вещей», описание условий производимых высказываний, которые определяют господство определенного способа мышления/знания в ту или иную эпоху, непосредственно соотносимое с практиками и технологиями власти.
Особого внимания заслуживает шизоанализ, поскольку это наиболее близкая нашему проекту аналитическая процедура, фактически неотличимый «брат-близнец». Также как и наша «адская машина» философии, он претендует на то, чтобы быть «системой чтения/дешифровки других способов моделирования», точно также
16 отказывается от предварительной формулировки базовых аналитических принципов и извлекает их только из контекстуальных резонансов рассматриваемых систем («правило отсутствия правил»), также как и мы, предполагает поиск точек пересечения, бифуркаций, резонансов различных устройств высказывания, систем моделирования (формирование ризоматической сети, уровень мета-моделирования), которые составляют машинный план семиотического и субъективного производства. Однако нас интересовала не способность систем к беспрерывной коммуникации, конституированию машинного плана и производству новых экзистециальных территорий и конфигураций субъективности, но целенаправленное воздействие (опосредованное формой дешифрующего устройства) некой группы систем-текстов (принадлежащих обозначенному нами социально-политическому и морально-этическому спектру, - из которого это устройство извлекает соответствующие «агрессивные эффекты», как бы концентрируя его «энергию») на любую другую возможную систему-текст. Можно сказать, что мы выбираем определенный срез шизоаналитической практики -используем сходный метод, чтобы организовать многочисленные концептуальные поля с точки зрения фрагмента этого поля или сгущения на каком-то его участке, преобразованного в форму аналитического устройства. Это «шизоаналитичекая экспансия», не противоречащая и не подражающая исходной версии - просто некоторые фазы ее движения совпадают с шизоанализом. Делез и Гваттари полагали, что с помощью шизоанализа можно выявить не-программируемые потенциальности, неиспользуемые поля возможностей любых моделей, выйти на уровень мета-моделирования, мы же предполагаем, что необходим выбор некой части анализируемого поля систем-текстов (каковой для нас являются произведения «левых интеллектуалов») и создание ситуации неравновесия-ассиметрии, доминации одной части, при которой произойдет «перепрограммирование» всех остальных его частей. Поэтому
мы и не пытаемся предстать адептами или последователями шизоанализа (что в какой-то степени облегчило бы решение нашей задачи), а используем его некоторые конститутивные элементы («Анти-Эдип» как теоретическое обеспечение шизоанализа, еще не ставшее практикой), чтобы с их помощью наметить план вторжения, экспансии в нейтральное концептуальное пространство.
Научная новизна. 1) Насколько нам известно, в философской литературе не делалось попыток ввести тему свободного и репрессивного функционирования понятийных систем в рамках специального дискурса, составить программу, которая может извлечь из научных работ, обладающих определенным социально-политическим вектором, импульс освобождения и кодифицировать его в форме аналитического устройства. В основном этой теме предпосылались онтологические, гносеологические, социологические, морально-этические и проч. научно-теоретические конструкции, которые задавали условия моделирования феноменов, относящихся к сфере активности эмпирического индивида (акта выбора, принимаемых решений, психических состояний, социальных процессов и тд.), - не предполагалось, что свобода может быть описана не как феномен той или иной теоретической системы, а как «инфра-феноменалъная» совокупность системных эффектов. 2) Насколько нам известно, в философской литературе не делалось попыток рассмотреть пост-структуралистские и экзистенциально-феноменологические модели в качестве концептуальных структур, обладающих общей фундаментальной интенцией и сопоставимыми техническими параметрами. 3) Радикальное отличие анти-репрессивного устройства от какой-либо аналитической методологии, призванной вычленить скрытые потенциальности систем-текстов (грамматологии, семанализа, шизоанализа, фукианской аналитики дискурса) заключается в том, что оно не просто претендует на полноту раскрытия смысловых ресурсов той или иной системы, но организует ассиметричное функционирование всего поля, которому эта система
принадлежит. Поэтому мы настаиваем на том, что имеем дело скорее с программой (в кибернетическом смысле этого слова, даже, точнее, с «программой-вирусом»), чем с особой аналитической методологией, гарантирующей наиболее полное раскрытие возможностей системы. Искомое устройство, концептуальная «адская машина» будет как бы поперечна, «трансверсальна» по отношению к различным аналитическим практикам, выполняющим схожие функции «дешифровки»: оно словно «накладывается» на них, решая параллельную задачу, возлагая дешифрующие функции на часть анализируемого поля, провоцируя в нем коллапс, системный разлад, взрыв...
Методология исследования и основные источники. Методология исследования определяется поставленной задачей - формирование антирепрессивного аналитического устройства на основании двух разноплановых концепций: необходимо картографировать расположение их понятийных элементов относительно друг друга, создать для них общую «систему координат», что предполагает методологический базис, который мы довольно условно называем «понятийное программирование» или «концептуальный монтаж». В принципе, заданные условия исследования - выявление точек перехода между элементами различных концептуальных систем - предполагают конкретную работу с текстами, что определяет очень небольшой круг непосредственных источников, а именно всего два - «Бытие и Ничто» Сартра и «Анти-Эдип» Делеза и Гваттари (плюс источники, призванные скорее проиллюстрировать, подчеркнуть мысль, чем предоставить дополнительную информацию к размышлению, - такие, как художественные или литературно-критические произведения Сартра). Это количество резко контрастирует с количеством реальных источников: это работы представителей деконструктивизма (Кристева, Деррида, Барт), генеалогия власти (Фуко), теории постмодерна (Бодрийяр), либидальный материализм (Лиотар), онтология события (Бадью) и тд. - они являются той источниковедческой базой, которая
определяет пусть не ход, конкретные маршруты и повороты исследования, но характерные приемы и самым непосредственным образом связаны с формированием методологии исследования и понятийных инструментов. Апробация работы. Основные результаты исследования были изложены на конференции «Философская традиция как понятие и предмет историко-философской науки», на заседании кафедры истории зарубежной философии РГГУ, а также получили свое отражение в публикациях диссертанта.
Тезисы, выносимые на защиту. Выводы исследования, выносимые на защиту, сводятся к следующему:
Мы полагаем, что «свобода» может быть представлена как постоянная анти-репрессивная практика, стратегия или программа, совокупность операций, для выполнения которых не требуется специальных условий (теологических, психологических, онтологических, метафизических и тд., которые обеспечивают доступ к свободе через посредничество неких универсальных структур и связанных с ними практик — например, божественное откровение, моральная дисциплина, преодоление соблазна, философская рефлексия, психотерапевтические процедуры и тд. и тп.) и которые могут производиться непосредственно «здесь и сейчас» в любой — информационной или материальной, теоретической или социальной — системе.
С помощью двух философских моделей, так или иначе включенных в проект освобождения на социально-политическом уровне (экзистенциальная онтология Сартра и концепция машинного бессознательного Делеза и Гваттари, на основе которых их авторы представляют различные версии марксистского проекта), можно создать специальное анти-репрессивное аналитическое устройство, которое фиксирует, сохраняет, кодифицирует освобождающие импульсы этих моделей и впоследствии может их инвестировать в любые другие системы.
Между отдельными элементами моделей Сартра и Делеза-Гваттари
располагаются концептуальные пороги, пограничные феномены, которые являются самостоятельными смысловыми инстанциями, объединяющими функции этих элементов.
Модели Сартра и Делеза-Гваттари при сопоставлении представляют единую конфигурацию соотношения свободного и репрессивного, подавления и освобождения, иначе говоря, позволяют сформулировать общие условия для формирования репрессивной позиции как таковой.
Анти-репрессивное аналитическое устройство, созданное на основе моделей Сартра и Делеза-Гваттари, позволяет отследить существующие в произвольно выбранной системе репрессивные инстанции и разработать конкретную стратегию по их уничтожению.
Структура диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка по теме диссертации.
Институционализация, экспансия и «коктейль Молотова
Наша ставка - это социально-политический проект. Проект освобождения. В какой бы теоретической перспективе он не формулировался - онтологической (как у Сартра) или клинико-психиатрической и политэкономической (как у Делеза и Гваттари). Однако мы вовсе не собираемся заниматься политической философией и связанным с нею комплексом проблем, но просто выбираем в его качестве ориентира. В «Анти-Эдипе» и «Бытии и Ничто» нам надлежит исследовать сами системы моделирования, концептуальные технологии: мы не ставим себе целью вычленить структуру, взаимосвязь между элементами, которая была бы идентичной при тематическом различии, но тематика, онтологическая или социально-психиатрическая, - это один из параметров того, что нам предстоит выяснить, - их следует привести к общему «тематическому знаменателю»: показать, как формируется интегральная сеть, где включаются, пересекаются, сталкиваются, расходятся, накладываются друг на друга сегменты этих моделей.
Мы полагаем, что социально-политический вектор рассматриваемых нами концепций, гарантирует их «коммуникабельность», «сопоставимость», «генетическую совместимость»: в качестве такого «вектора» выступает марксизм как дискурс о революционном изменении мира, проект коллективного освобождения как преодоления социального отчуждения и эксплуатации. Поскольку в свое время были произведены интерпретации марксизма как с точки зрения экзистенциальных структур и ангажированной субъективности (Сартр), так и с точки зрения машинерии желания (Делез и Гваттари), то это дает нам основание рассчитывать, что на уровне способов моделирования мы обнаружим возможность распределить элементы этих концепций в рамках единого механизма.
Мы говорим «программа», потому что то, что мы планируем создать, не относится ни к какой теории или доктрине, а служит дополнительной установкой, специальной «приставкой» для любого комплекса знания. Она как бы повисает в воздухе, у нее нет собственного «теоретического базиса», оно не соответствует той или иной картине мира, универсальной модели, но может быть системой чтения/расшифровки любой существующей модели.
Наша цель — фиксировать освобождающие импульсы, создать аналитическое устройство, которое могло бы их сохранять, вырабатывать и инвестировать в любые материальные, теоретические системы и тематические регионы. Оно не будет ни онтологией, ни психиатрией, ни политической экономией. Это все переменные. Даже ни «ничтожающее» сознание, ни молекулярное бессознательное, ни экзистенциальная негативность, ни машины желания. Но дополнительное устройство, «служебная программа» для чтения и «перевербовки» других аналитических устройств и систем моделирования, встраиваемый «микрочип», заставляющий работать любые системы в нужном нам режиме: отслеживание, идентификация и отключение репрессивных инстанций. А экзистенциализм или микрофизика бессознательного - не более чем ингредиенты для нашего философского «коктейля Молотова». Таким образом, перед нами стоит двойная задача: во-первых, создать общую концептуальную сеть для рассматриваемых моделей, чтобы можно было беспрепятственно совершать переходы между ними, перестановки, переформулировать положения одной модели в терминах другой -интеграция (этим мы займемся в первой части,), во-вторых, обнаружить способы, с помощью которых можно преобразовать эту концептуальную сеть в герменевтическое устройство, дешифратор - экспансия (этому будет посвящена вторая часть).
Надо сразу заметить, что речь не идет о каком-то общем основании для экзистенциальной и либидально-молекулярной гипотез (подобный поиск был бы чистой профанацией или шарлатанством), но об их параллельной экспертизе, специфическом использовании, которое не предполагается исходными структурами и производится в соответствии со своеобразной «аналитической комбинаторикой», «концептуальным монтажом», «понятийным программированием». То есть для нас совершенно не имеет значения, каковы предпосылки этих концепций, социально-исторический контекст, что имели ввиду их авторы, в какой из концепций содержится больший «процент истины» и тд. (для нас вообще большой вопрос обладает ли та или иная концепция некой идентичностью, которую можно описать, зафиксировать, передать и тд. и которая будет независима от выполняемых над нею операций - описания, фиксации, трансляции). Наш интерес довольно утилитарен: не «есть ли связь между этими концепциями?», но скорее «а что будет, если конституировать подобную связь?!». Не понять, что они «означают» в своей «сущности», какие «глубинные» связи между ними возможны, но использовать эти концепции для производства новых (или, по-крайней мере, иных) аналитических устройств.
Желательно также не расценивать это исследование как попытку связать пост-структуралистский анализ бессознательного и бесструктурных сил с экзистенциальной «философией субъекта», сознательного действия (хотя оно должно дать такой эффект), но скорее перестроить критерии классификации и каталогизации знания, исходить не из «направлений» (антропологический «экзистенциализм» и ризоматический мета-психиатрический «пост-стуктурализм»), а из концептуальных технологий, которые заключают в себе определенный способ моделирования, организации понятийного поля. Имеет значение только организация, технология, поскольку начиная именно с этого уровня мы можем ставить вопросы о «направлениях», «школах», «дисциплинах».
Режим экзистенциальной негативности: проект бытия-в- мире
По Сартру, бытие - это бытие «в-себе», непорождаемое, самодостаточное, бесформенная масса, которое не нуждается ни в чем, чтобы себя обосновывать. Оно просто есть. Оно есть в себе. Оно есть то, что оно есть. Однако состояние вопрошания открывает перманентную возможность небытия (отрицательного ответа), которая отсылает к Ничто как к онтологическому источнику всех частных отрицаний и к бытию, которое является бытием, обладающим в бытии собственное ничто.
Бытие может порождать только бытие и, следовательно, необходимо, чтобы существовало бытие, которое имело бы в бытии свое собственное ничто. «В конечном счете, реальная причина порождает реальное следствие, и порожденное бытие целиком погружено через эту причину в позитивность: в той мере, в какой оно зависит в своем бытии от причины, оно не может обладать хотя бы малейшим зародышем ничто, и поскольку вопрошающий должен иметь возможность совершать по отношению к вопрошаемому что-то наподобие ничтожающего отступления, он избегает каузального порядка мира, выскальзывает из Бытия» . Бытие, благодаря которому ничто приходит в мир, бытие, которое обладает в бытии своим собственным ничто, это человек или бытие-для-себя. «Для-себя» отличает способность порождать ничто между собой и существующим, производить дистанции и расстояния, вступать в отношение с каким-либо бытием, то есть выводить, выключать себя из круга бытия, и эту возможность Сартр, ссылаясь на Декарта, именует свободой, которая выступает не как отдельная характеристика сознания, но фундаментальное состояние бытия-для-себя: «То, что мы называем свободой, невозможно отличить от бытия «человеческой реальности». Дело ни в коем случае не обстоит таким образом, что человек сначала существует, а затем является свободным, но нет различия между бытием человека и его «бытием-свободным»...» . Свобода непосредственно предстает перед нами в переживании тревоги4 (I angoisse), которая по сути является французским переводом хайдеггеровского «Angst» - «То, перед чем ужасается ужас (Angst), есть ничто из внутримирно подручного. (...) Ничто подручности коренится в исходнейшем «нечто», в мире. Последний однако принадлежит онтологически по сути к бытию присутствия как бытию-в-мире. Если соответственно в качестве от-чего ужаса выступает ничто, то есть мир как таковой, то этим сказано: перед чем ужасается ужас, есть само бытие-в-мире»5, и отделенного от «Furcht» как реакции на угрожающее озаботившемуся присутствию внутримирное сущее, который Сартр «переводит» «la pew» - в нашей терминологии, страх, - с той поправкой, что тревога квалифицируется не как непосредственная реакция на бытие-в-мире, но рефлексивное осознание того факта, что я являюсь единственным основанием собственных возможностей, что они существуют лишь постольку, поскольку я обеспечиваю их бытие, и ничто не заставляет меня его поддерживать. Используя этот принцип для определения сущности психического, можно описать сознание как имманентное присутствие для-себя в себе. Бытие любого психического феномена обеспечено только его сознанием, и в то же время в бытии сознания мы не встречаем ничего, кроме того же самого феномена, и это позволяет определить для-себя как распадающуюся тотальность, как в-себе, ставшее собственным основанием, беспрерывную игру отражений (reflete-refletani). Это бытие, которое есть то, что оно не есть, и не есть то, что оно есть. «В-себе» позитивно и самодостаточно, оно не нуждается ни в каких дополнительных структурах, чтобы существовать, в то время как «для-себя» является чистым отношением к в-себе, а потому оно обладает недостаточностью (le manque) и стремится ее ликвидировать, обрести сплошную позитивность, сохранив при этом характер бытия, ответственного за собственное бытие, то есть учреждает идеальный синтез в-себе и для-себя - ценность (la valeur), онтологический мираж, который моментально рассеивается, стоит лишь к нему приблизиться.
Для-себя - это в-себе, принявшее функции ничтожения, а значит и недостаточность, самораспад, бесконечное растворение в себе, и оно стремится себя основать, поскольку не обладает никаким основанием, и то в-себе, которое ничтожится в процессе основания для-себя, автоматически обретает статус случайного, необоснованного. В-себе само по себе не случайно, оно полностью идентично, нерастворимо, случайность привносится в него только через для-себя, стремящееся обрести основание. Это структура, получившая название фактичности (la facticite) для-себя. Для-себя ассимилирует эту случайность, которую не в силах ни устранить, ни реализовать, но которой она может придавать любой смысл, формировать исходя из нее любые мотивации: я выбираю способ бытия в любой ситуации, но я не выбираю саму ситуацию.
Итак, для-себя, определенное как ничтожение в-себе, в той мере, в какой оно может квалифицировать себя через внутреннее отрицание - "я не есть то-то и то-то и ничего кроме этого" - является недостаточностью {1е manque) как онтологическим источником любой недостаточности, незавершенности, которую можно обнаружить в мире. Недостаточность, возникающая в бытии через для-себя, предполагает три элемента, из которых складывается его организация: недостающее, существующее и единство, распавшееся из-за недостаточности и воссоздаваемое их синтезом. Существующее - это в-себе, трансцендированное в перспективе другого состояния в-себе, или для-себя как таковое, поскольку это единственное бытие, которое является своей собственной недостаточностью и, таким образом, может выступать условием трансценденции (жажда), недостающее - это в-себе, но не как трансцендируемая фактичность, а как идентичность и тождество в-себе (отсутствие жажды), их единство - недостижимый синтез для-себя и в-себе (утоление жажды) или ценность (la valeur). Ценность сама по себе является условием присутствия, с того момента, как я существую, я уже включен в реализацию той или ценности, конкретная форма которой зависит от моей фактичности.
Режим машинного бесссознательного-2: шизофрения/паранойя
Разделение между паранойей и шизофренией происходит на теле без органов, которое располагается на стыке между молярным и молекулярным: феномены толпы, массы, статистических формаций, молярных ансамблей, и волны, частицы, потоки, частичные объекты, субмикроскопические интеракции, поперечные коммуникации, чистые различия. Макро- и микро- бессознательное. Шизоидные и параноидальные инвестиции молекулярного бессознательного изливаются в социус как на сплошное тело (тело земли, тело деспота, тело капитала-денег): они действуют во всех социальных формациях, начиная с первобытного общества, однако в определенных условиях капитализма, когда репрессивный аппарат становится имманентным, они формируются непосредственно в социальном поле, - вместе с производством тела без органов как «остатка де-территориализованного социуса»). Но в то же самое время они ре-территориализуются как клинические единицы, причем, паранойя содействует работе ре-территориализирующих механизмов сначала относящихся к семейной инстанции, а затем и к клинической изоляции. «Социус: земля, тело деспота, капитал-деньги являются укрытыми сплошными телами, так как тело без органов представляет собой обнаженное сплошное тело; но оно всегда на границе, в самом конце, но не в источнике. И, по всей видимости, тело без органов населяет все формы социуса. Но в том же самом смысле, если
социальные инвестиции могут быть названы параноидальными или шизофреническими, то в той мере, в какой паранойя и шизофрения являются конечными продуктами в определенных условиях капитализма.»1, . Шизофреник как клиническая единица означает поражение производства желания - это тот, кто не смог превратить шизофренический процесс в революционную страсть, и подвергся ре-территориализации на фиктивной, искусственной территории: подобно тому как невротик интегрируется в семейный ансамбль, замыкается в эдиповых структурах, воображаемом инцесте, так и шизофреник обретает пристанище, подвергается изоляции в клинических учреждениях. То есть противопоставление паранойи и шизофрении как двух полюсов бессознательного носит универсально-исторический характер, охватывает все общественные формации и функционирует в виде социальных инвестиций, которые могут быть параноидальными и шизофреническими.
Реакционные параноидальные инвестиции бессознательного привязывают производство желания к иррациональному, трансцендентному сплошному телу социуса, подчиняют молекулярное множество грандиозным молярным ансамблям, (пере-)кодируют и (ре-)территориализуют шизо-потоки; революционные инвестиции бессознательного, напротив, де-кодируют и де-территориализуют шизо-потоки, опрокидывают отношения господства, подчинения и иерархии. Параноидальный фашистский и шизоидный революционный типы инвестиций образуют два полюса бессознательного, две поверхности тела без органов: репрессивный аппарат заключает желание в молярные ансамбли, изолирует его, ставит «рациональные цели», отсылает к «предсознательным интересам или потребностям» (расы, нации, класса и тд.) и социальному производству, в то время как производство желания как само-производство бессознательного не полагает никаких «целей», оно заставляет течь шизо-потоки, формировать молекулярные синтезы, а любая попытка выразить желание на уровне молярных ансамблей, социального тела, логики «предсознательных интересов» производит новую репрессивную формацию. Революция, совершенная под руководством авангарда сознания или партии, всего лишь создает техно-бюрократический режим социального производства на основании новых пред-сознательных интересов, в то время как «молекулярная революция» отсылает к социуму в режиме производства желания как свергнутой власти на теле без органов, к краху деспотического означающего, уничтожению фашистской или бюрократической иерархии.
Паранойя - это полюс бессознательного, который подчиняет производительные силы детерминированным извне условиям, устанавливает трансцендентный режим бессознательных синтезов, и, соответственно, молярные ансамбли, статистические детерминации принадлежат параноидальному измерению. Таким образом, ключевое различие между паранойей и шизофренией пролегает именно в соотношении молярного и молекулярного, социального производства и производства желания: паранойя ставит производство желания в зависимость от молярных формаций, формирует социальный аппарат вытеснения-репрессии, который ограничивает вторжение бессознательных сил. Если машины желания образуют единство формации и функционирования, использования и монтировки, то социальные машины не функционируют тем же способом, каким производятся. В режиме параноидальных инвестиций социальные машины, грандиозные молярные ансамбли обречены представлять {representer) машины желания: последние отныне могут быть квалифицированы только как воображаемое (Vimaginaire), греза (la reve), символическое (le simbolique), но не как реальные элементы общественного производства. Соответственно,
необходим механизм, который изолирует социальное производство от первичных молекулярных производительных элементов: им будет являться представление (representation), ставшее таким образом основой социального аппарата вытеснения-репрессии.
Режим экзистенциальной негативности-2: свобода/детерминизм, тревога/нечистая совесть
В «БиН» имеет место противопоставление проекта, направленного к свободно поставленной цели, необусловленного выбора, совершаемого в состоянии тревоги, и бегства от тревоги, нечистой совести. Для восстановления «онтологической аутентичности», которая теряется в этом бегстве, в сокрытии человеком от себя собственной свободы, требуется особая аналитическая процедура - экзистенциальный психоанализ. Сама по себе эта аналитическая техника нас не слишком интересует, однако его учреждение (как и написанные впоследствии в этом жанре монографии о Бодлере, Малларме, Жене и Флобере) выявляет направление исследования, согласно которому бытие человеческой реальности определяется первоначальным выбором, раскрывающим полноту личности во всех ее конкретных проявлениях, и непосредственно выражающим свободу.
В силу каких причин Сартр начинает говорить о свободе? И как возникает отчуждение свободы от себя самой?
Свобода не есть ни данность, ни свойство, она обладает бытием постольку, поскольку постоянно выбирает себя, то есть существует только в действии. Свобода не отличается от сделанного ею выбора: она всегда конкретна, реализуется в единичных ситуациях и принимаемых решениях, а не предшествует совершаемому выбору в качестве неопределенной силы. Как мы уже говорили, имеется первоначальный выбор, фундаментальный проект, однако, во-первых, он является абсолютной конкретностью, всегда единичен и не редуцируется ни к каким «психобиологическим субстратам», наподобие либидо или воли к власти; во-вторых, он хотя и не сводится к отдельной эмпирической ситуации, частному желанию или решению, но не представляет собой некую абстрактную целостность и раскрывается только посредством своих конкретных проявлений; и в-третьих, любой вторичный частный проект не будет подчиненным первоначальному, они не образуют никакой иерархии, но каждое конкретное решение будет само по себе свободным, относящимся к первичному выбору, непосредственно его выражающим, подтверждающим его или опровергающим: свобода должна постоянно обновляться, для-себя может существовать только постоянно выбирая себя, иначе оно бы было в-себе.
В этом отношении существует уже проделанный путь, связанный с процедурами утраты и достижения «онтологической аутентичности», описанный Хайдеггером. Сартр, несмотря на близость своей терминологии к понятийному аппарату «Бытия и времени», отвергает хайдеггеровское разделение на «подлинный» и «неподлинный» проекты бытия, связанные с наиболее собственной возможностью присутствия (Daseiri) как бытием-к смерти и «модусом падения», «растворенностью в подручном»: по его мнению, наше отношение к смерти представляет собой частный случай бытия-в-мире и может быть понято только в свете фундаментального проекта бытия человеческой реальности - тем самым утверждается бесконечность проектов бытия-в-мире, не редуцируемых ни к каким категориям (в том числе, и к бытию-к-смерти), а соответствующих каждому единичному случаю в отдельности. Нет абстрактных желаний, присущих всем без исключения людям, но есть нередуцируемое желание, единичная данность, которая должна быть исследована в своей конкретной реальности, с собственными основаниями, законами и символикой. Каждое частное эмпирическое желание, каждое незначительное действие отсылает к фундаментальному проекту человеческой реальности: все проявления «психической жизни» выражают первоначальный выбор, скрытый за историческими наслоениями, случайностями, конкретными обстоятельствами и тд. Таким образом, в центре экзистенциального психоанализа оказывается процедура вскрытия этого первоначального проекта, который, формируя основания для всех мотивов и целей, тем самым сталкивает человека с его собственной свободой, ничем не обусловленной, утверждаемой в своей абсолютной единичности: свободой предписывающего мотивы и полагающего все основания, а потому и абсурдного выбора. Человек, живущий в состоянии нечистой совести, «затемняет» этот выбор, стремится убежать, переложить ответственность, и тем самым скрывает от себя собственную свободу.
Свобода непосредственно является себе в состоянии тревоги (/ angoisse). Я не испытываю тревогу постоянно, поскольку с момента своего появления в мире я уже включен в совершаемые действия, выполнение тех или иных задач, выступающих как требования со стороны мира, совокупность указаний и предписаний, и необходима рефлексивная дистанция по отношению к ним, чтобы проникнуться сознанием того, что исполнение «требования мира» является моей возможностью, а не возможностью инертного центра психического Я или материальных объектов. Тревога, таким образом, выступает как рефлексивное постижение свободы ею самой. Она подтачивает изнутри бытие банальных повседневных ценностей, поскольку это именно я его поддерживаю, являюсь его единственной опорой, и она сталкивает нас с нашим первичным и единственным выбором себя в мире, сделанным «в одиночестве, без оправданий и извинений». Постоянное ничтожение всех ценностей, барьеров, ориентиров, точек опоры. Однако дело не в рефлексии как таковой, не в способности возвышения над данными неотрефлектированного сознания, поскольку тот же психологический детерминизм является рефлексивным усилием.
«Она (тревога - прим. А.С.) противопоставляется духу серьезности, который постигает ценности на основании мира и коренится в успокаивающей и овегцествляющей субстантификации ценностей. В серьезности я определяю себя на основании объекта, a priori оставляя в стороне как невозможные все предприятия, в которые я не вовлечен, и постигая смысл, как исходящий от мира и определяющий мои обязанности и мое бытие, смысл, который на самом деле придает миру моя свобода»39. «Психологический детерминизм, прежде чем стать теоретической концепцией, с самого начала является состоянием оправдания или, если хотите, основанием всех оправданий. Он является рефлексивным состоянием перед лицом тревоги, он утверждает, что в нас присутствуют антагонистические силы, чей тип существования сравним с типом существования вещей (...) снабжает нас природой, производящей наши действия, а сами эти действия он делает трансцендентными, он их наделяет инерцией и экстериорностыо, которые сообщают им основание в чем-то ином, чем они сами, оказывают в высшей степени успокаивающее воздействие, потому что они образуют перманентную игру оправданий, он отрицает эту трансценденцию человеческой реальности, которая заставляет ее проявляться в тревоге по ту сторону собственной сущности; сводя нас к тому, чтобы быть всегда тем, что мы есть, он снова вводит в нас абсолютную позитивность бытия-в-себе и тем самым снова нас помещает в лоно бытия» .