Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Ценностно-смысловой потенциал национально-культурных прецедентных явлений в диалоге культур 13
1.1. Теория прецедентности и теория интертекстуальности 13
1.2. Проблема определения прецедентных феноменов: разграничение прецедентных явлений и смежных понятий 20
1.3. Критерии идентификации прецедентных феноменов 30
1.4. Обзор классификаций прецедентных феноменов 33
1.5. Прагматический аспект прецедентных феноменов в масс- 43
медийной коммуникации 43
1.6. Ценностность прецедентных феноменов в дихотомии «свой» – «чужой»47
Выводы по главе I 51
Глава II. Теоретические основания исследования суггестии и манипуляции в медийной коммуникации 53
2.1. Речевое воздействие как стратегическая цель в медийной коммуникации
2.1.1. Особенности дискурса СМИ 53
2.1.2. К понятию речевого воздействия 60
2.1.3 Массовое сознание как объект речевого воздействия 64
2.1.4. Симптомы и признаки манипуляции 68
2.1.5. Приемы манипулирования сознанием и их эффективность 75
2.2. Суггестия как форма манипуляции массовым сознанием 78
2.2.1. Понятие суггестии в масс-медийной коммуникации 78
2.2.2. Обзор классификаций видов внушения 82
2.2.3. Современные психотехнологии в ситуациях воздействия на рацио и эмоцио человека. 85
Выводы по главе II 90
Глава III. Суггестивно-манипулятивное воздействие прецедентных феноменов ванглоязычных СМИ, используемых при описании российских реалий 93
3.1. Сферы-источники национально-культурных прецедентных феноменов в англоязычной медиакоммуникации при описании российской действительности в рамках дихотомии «свой» – «чужой» 93
3.2. Моделирование контекстов реализации разных испостасей «чужого» при описании объектов ксенокультуры с использованием прецедентных явлений 110
3.3. Модели содержательно-дискурсивного развёртывания национально культурной прецедентной информации, участвующей в создании ценностного поля медиатекста 114
3.4. Стратегии и тактики суггестивно-манипулятивного использования прецедентных феноменов при описании российских реалий в англоязычной медиакоммуникации 129
3.4.1. Суггестивно-манипулятивная стратегия, направленная 129
на конфронтацию 129
3.4.1.1. Тактика, связанная с созданием образа врага 132
3.4.1.2. Тактика дискредитации политических деятелей 138
3.4.1.3. Тактика, связанная с эксплуатацией суггестивного воздействия сложившихся стереотипов 140
3.4.1.4 Тактика, связанная с навязыванием ложных пресуппозиций 142
3.4.2. Cуггестивно-манипулятивная стратегия, направленная на создание новых мифов 146
3.4.2.1. Тактика, направленная на мифотворчество, связанное с имиджем политических структур 147
3.4.2.2. Тактика апелляции к авторитетам как авторам мифов
3.5. Роль авторского комментария как инструмента смыслового насыщения национально-культурных прецедентных феноменов, используемых при описании российских реалий в англоязычном медиадискурсе 150
3.6. Анализ единиц невербального уровня суггестивно-манипулятивного использования прецедентных феноменов. 154
3.6.1. Средства визуального и звукового кода 154
3.6.2.Средства визуального изобразительного кода 159
Выводы по главе III 161
Заключение 163
Список литературы 166
- Обзор классификаций прецедентных феноменов
- Массовое сознание как объект речевого воздействия
- Моделирование контекстов реализации разных испостасей «чужого» при описании объектов ксенокультуры с использованием прецедентных явлений
- Тактика, направленная на мифотворчество, связанное с имиджем политических структур
Обзор классификаций прецедентных феноменов
Практически с момента появления термина прецедентность осознавалась исследователями как частный случай проявления интертекстуальности. Это означает, с одной стороны, возможность переноса признаков интертекстуальности на прецедентность, но одновременно, с другой стороны, необходимость установления специфики прецедентных явлений в ряду других речевых форм, разделяющих свойство интертекстуальности. Поэтому считаем необходимым предварить проблему идентификации ПФ изложением базовых характеристик интертекстуальности.
В последнее время данное понятие стало предметом изучения в рамках многих научных парадигм и направлений в области гуманитарных наук: литературоведении, когнитивной лингвистике, лингвистике текста и дискурсологии, семиологии, лингвокультурологии, философии [Гудков 2003, Илюшкина 2004; Красных 2003; Нахимова 2006; Немирова 2003; Михайлова 1999; Сметанина 2002; Слышкин 2000]. Принято считать, что термин «интертекстуальность» был введён в научный оборот французским исследователем в области лингвистики и семиологии Ю. Кристевой в 1967 году, которая рассматривала интертекстуальность как «общее свойство текстов, выражающееся в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга» [Кристева 1995: 102]. Вместе с тем нельзя не признать, что аналогичный смысл имел в виду крупный отечественный философ и культуролог М.М. Бахтин, обсуждая проблемы многоголосия и диалогичности в художественном тексте и подчёркивая, что действительность, описываемая автором, находится в постоянном «диалоге» с предшествующей литературой [Бахтин 1975 : 35–36].
С лингвокультурологической точки зрения различают «узкое» и «широкое» понимание термина интертекстуальность. В широком смысле интертекстуальность соотносится с «открытостью» и «незамкнутостью» отдельного корпуса текстов по отношению к уже существующему корпусу текстов [Сандалова 1998: 4-5].
Известный исследователь дискурса В.Е. Чернявская при изучении интертекстуальности в широкой, радикальной, концепции приходит к выводу, что в рамках данного подхода рассматриваются не столько тексты, сколько отношения между ними [Чернявская 2009: 193]. Схожей точки зрения придерживается академик Ю.С. Степанов, который определяет понятие интертекстуальности как «явление скрещения, контаминации текстов двух или более авторов (а также не имеющих личного автора)» [Степанов 2001: 3].
В узком смысле интертекстуальность рассматривается c позиции «текст в тексте»: «созданный автором текст оказывается включённым в сложную систему внетекстовых связей, которые своей иерархией нехудожественных и художественных норм разных уровней, обобщённых опытом предшествующего художественного творчества, создают сложный код, позволяющий дешифровать информацию, заключённую в тексте» [Лотман 1970: 357].
В работе Г. В. Денисовой развиваемый подход к интертекстуальности представляет собой попытку «рассмотрения интертекстов как составляющих элементов семантической памяти носителей русского языка / культуры и их проявления в разных областях речевой деятельности» [Денисова 2003: 261]. Обсуждая данное явление с позиций лингвокультурологии, автор акцентирует свойство интертекстов воздействовать на языковую личность в рамках лингвокультурного пространства.
В рамках дискурсологии термин «интертекстуальность» коррелирует также с термином «интердискурсивность». При таком понимании на уровне интертекстуальности действуют сигналы, указывающие на межтекстовые связи, что обеспечивает смену дискурсов в пределах данного текста. По мнению В.Е. Чернявской, только изучая тексты, можно переходить к изучению дискурсов, то есть «интердискурсивность как смена дискурсов становится видимой только в текстовой ткани, то есть через разного рода интертекстуальные сигналы» [Чернявская 2009: 220].
Следует отметить, что помимо художественных текстов теория интертекстуальности также обсуждается на материалах, которые относятся к политике, психологии, философии, рекламе. В связи с этим сегодня даже принято говорить о так называемом «интертекстуальном синдроме» [Heinemann 1997: 35].
Видный психолог А.А. Леонтьев приравнивает интертекстуальность к архетипу и считает, что это коллективное бессознательное, которое существует «вне личностной воли автора и которое является скорее проводником архетипических образов из бессознательного уровня объективно-психологического бытия в сферу художественной реальности» [Леонтьев 1999: 95].
Таким образом, интертекстуальность способствует зарождению новых текстов, несущих следы прошлых текстов. Автор текстов, как отмечает французский философ и семиотик Р. Барт, являясь «вечным переписчиком», «может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые; в его власти только смешивать разные виды письма, сталкивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из них» [Барт 1989: 387]. К вышеизложенному близка позиция Т. Е. Литвиненко, который признаёт «интертекстуальными все тексты» и считает, что межтекстовые связи являются непременным условием коммуникации [Литвиненко 2008: 36].
Не менее важным свойством интертекстуальности является то, что данное понятие следует обсуждать не только в связи с создаваемым текстом, отображающим действительность автора, соотнося его с предшествующими ему текстами. На самом деле, интертекстуальность в обязательном порядке предполагает адресата, так как имеет место процесс взаимодействия автора, закладывающего в смысловое пространство создаваемого произведения межтекстуальные связи и работающего в границах интертекста, и читателя, способного раскодировать в процессе восприятия текста его глубинные смыслы без существенных потерь. Неслучайно появились концепции интертекстуальности, учитывающие эти факторы. Так, например, по мнению Н.А. Фатеевой, принципиально важно разграничивать авторскую и читательскую интертекстуальность, поскольку задействованы разные механизмы в процессе создания текста и его восприятия. С позиции читателя интертекстуальность понимается как «установка на более углубленное понимание текста или разрешение непонимания текста (текстовых аномалий) за счет установления многомерных связей с другими текстами, связанными с данными референциальной, синтагматико-комбинаторной, звуковой и ритмико-синтаксической памятью слова» [Фатеева 2006: 25]. С позиции автора интертекстуальность представляет собой «способ генезиса собственного текста и постулирования собственного поэтического «Я» через сложную систему отношений оппозиций, идентификаций и маскировки с текстами других авторов» [там же: 20].
Помимо термина интертекстуальность в научный обиход были введены такие понятия, как автотекстуальность, гипертекстуальность и другие. Гипертекстуальность – отношения между текстом и предшествующим ему «гипотекстом» – текстом или жанром, который изменяется, модифицируется, усложняется или расширяется (включая пародию, продолжение, перевод) [Ильин 1996: 227]. Автотекстуальность определяется как «разрешение непониманий в тексте за счет установления многомерных связей, порождаемых циркуляцией интертекстуальных элементов внутри одного и того же текста» [Фатеева 2006: 28].
Из вышесказанного следует, что интертекстуальность является многогранным явлением, что объясняет известный разброс в её толковании. Подытоживая попытки лингвистов трактовать понятие интертекстуальности, можно сослаться на ряд типологий классификаций, основанных на разных критериях. Так, в типологии Н.А. Кузьминой выделены пять основных классификационных подходов к пониманию природы и определению интертекстуальности:
Массовое сознание как объект речевого воздействия
Французский психолог Серж Московичи пишет, что индивиды следуют общим желаниям массы, так как человек лишен «способности принимать правильное решение» [Московичи 1996: 79]. Г. Блуммер подчеркивает, что поведение массы не определяется никаким предустановленным правилом и является спонтанным. Отсюда и возникает проблема манипуляции массовым сознанием и массовым поведением [Блуммер 1994: 32]. Как верно подмечает отечественный философ, социолог Б.А. Грушин, «массовое сознание обнаруживает безусловную способность к «самопорождению», к спонтанному возникновению и изменению в процессе и результате непосредственно-практического освоения массами их «ближайшего» общественного бытия» [Грушин 1987: 234 – 235].
Я.В. Любивый под «массовым сознанием» понимает «реальное сознание общества в процессе его повседневного функционирования», а также «весьма сложное, многоуровневое образование», так как массовое сознание определяется общим уровнем развития способа производства, характером общественных отношений и уровнем всей культуры социума [Любивый 1993: 8].
Т.Н. Лившиц в своей работе по специфике рекламы в прагматическом и лингвистическом аспектах выделяет элементы функционирования массового сознания, к которым относит: 1) получение информации (отражение действительности); 2) оценку информации (соотнесение ее с потребностями); 3) целеполагание (формирование цели и выбор средств ее осуществления); 4) духовную регуляцию деятельности [Лившиц 1999: 157]. В массовом сознании запечатлены знания, представления, нормы, ценности, разделяемые той или иной совокупностью индивидов, выработанные в процессе их общения между собой и совместного восприятия социальной информации. Массовое сознание отличается 1) социальной типичностью всех образующих его компонентов; 2) социальным признанием, санкционированием той или иной массовой общностью [Дмитриев 1997: 35].
Следует отметить, что немаловажное значение в формировании массового сознания играет массовая коммуникация, в которой неизменным атрибутом является речевое воздействие. Именно массовая коммуникация охватывает весь спектр приёмов психологического воздействия на аудиторию. Она может варьироваться от простого информирования до убеждения и внушения. Эффективность массовой коммуникации определяется не только целями и задачами воздействия на читателей, слушателей, зрителей передаваемых сообщений, но и соответствием их содержания и формы постоянным и текущим информационным нуждам людей.
Российский психолог С.А. Зелинский пишет, что сознание любого индивида, находящегося в социуме, неразрывно связано как с законами управления массами, так и с правилами поведения в обществе. Поэтому можно говорить о том, что подобного рода воздействию подвержены все жители страны. Огромное влияние на массовое сознание оказывают средства массовой коммуникации [Зелинский 2008: 80].
В современном обществе, когда массовое преобладает над личным, речевое воздействие ориентировано на сдвиг в системе ценностей и установок в массовом сознании. Как отмечает С.А. Зелинский, «информация, поступающая из средств массовой коммуникации, непременно целиком оседает в психике индивида…такая информация навсегда отложилась в его памяти, в его подсознании» [там же: 56].
Как справедливо подчёркивают отечественный исследователь Ю.А. Воронцова и французский основатель «политической семиологии» Р.Барт, язык, являясь мощным средством воздействия на массовое сознание, способен определенным способом подчинить реципиента [Воронцова 2007: 35; Барт 1994: 474]. Поэтому чтобы успешно управлять «массами», необходимо прибегать к эффективным приёмам речевого воздействия, которое связано с использованием средств вербального и невербального уровней. В практической главе диссертации показано, как прецедентные феномены при желании можно превращать в средства манипулирования массовым сознанием, используя их как доступные и лёгкие для восприятия знаки внушения нужной информации.
Поскольку в данной работе смысловые преобразования прецедентной информации, рассмотренные с привлечением категории «чужого», используются с целью манипулирования массовым сознанием через способ внушения целевой аудитории англоязычных СМИ нужной информации (т.е. прибегая к суггестии), обратимся к проблеме определения этих явлений, начав с термина манипуляция. На данный момент этот термин в научных трудах по психологии, лингвистике, медиакоммуникации и других сферах получил широкое распространение. Манипуляция в СМИ проявляется в том, что адресату внушается реальность той картины обстоятельств и событий, которая нарисована адресантом (например, в рекламе информация о благоприятных днях для путешествий и т.д.)» [Парасуцкая 2011: 154]. Известный отечественный исследователь политического дискурса В.З. Демьянков прибегает к яркому сравнению манипулирования сознанием с приёмом легкоперевариваемой пищи: «…дискурс СМИ, в частности и политический, – нечто вроде закусочной МакДоналдса: такой дискурс должен легко перевариваться и быстро производить свой эффект («усваиваться», как и любая fast food), позволяя по возможности незаметно манипулировать сознанием аудитории» [Демьянков 2008: 374].
Понятие «манипуляция» происходит от латинского слова “manipulare”, которое изначально не несло отрицательной коннотации и обладало такими значениями, как «управлять, оказывать помощь» и т.д. С течением времени данный термин приобрел иное значение. В зарубежных словарях он трактуется как способ искусного обращения с вещами, инструментами. Словарь Meriam-Webster Dictionary предлагает следующую интерпретацию понятия «манипуляция»: Manipulation – skillful handling of objects, the action of touching with the hands (or the skillful use of the hands) or by the use of mechanical means, the act, process, or an instance of manipulating especially a body part by manual examination and treatment [Meriam-Webster Dictionary: URL]. Е.Л. Доценко и А.Н. Лебедев-Любивый вкладывают в манипуляцию особый смысл, подразумевая под данным термином «проделки, махинации», употребляя его с отрицательной коннотацией. Так, например, Е.Л. Доценко проводит аналогию между манипуляцией и демонстрацией фокусов и карточных игр, «в которых ценится искусность не только в проведении ложных отвлекающих приёмов, но и в сокрытии истинных действий или намерений, создании обманчивого впечатления или иллюзии»
Моделирование контекстов реализации разных испостасей «чужого» при описании объектов ксенокультуры с использованием прецедентных явлений
Лидирующими сферами-источниками являются политика и явления культурной жизни. В области политики частотность функционирования прецедентных явлений объяснима тем, что в медийной коммуникации в последние годы наблюдается резкое обострение политического и идеологического противостояния конфликтующих сторон, в которое вовлекаются прежде всего политические лидеры, влиятельные партии, общественные движения. Частая апелляция к явлениям культурной жизни объясняется неослабевающим интересом на Западе к культурному наследию России, представленному персоналиями, событиями, реалиями из мира литературы, музыки, театра.
Количественное сопоставление ПФ, отобранных для анализа из разных лингвокультур, использованных для характеризации объектов российской действительности, показывает преобладание подобных явлений из российского 109 ксенокультурного пространства (55,5%), в то время как удельный вес британских и американских прецедентных явлений установлен примерно в равной пропорции (21% и 23,5% соответственно). Оценка приведённых данных с позиции реализации «чужого» в медиатекстах о России свидетельствует о том, что зарубежные издания охотно описывают ксенокультуру, используя для этой цели прецедентные ксеноявления, то есть для характеризации объектов чужой культуры прибегают к чужим прецедентам, тем самым вторгаясь в пространство чужих ценностно-культурных смыслов. Прецедентные явления из британской и американской лингвокультур при описании объектов, персоналий и событий России также достаточно популярны, составляя в совокупности 44,5%, что позволяет авторам легко переносить при описании ксенокультуры сложившиеся в их сообществах стереотипы, обладающие негативными идеологическими, эмоциональными и оценочными коннотациями.
Дихотомия «свой» – «чужой» в отношении ПФ и их прототипов в культуре может быть реализована в четырех моделях: 1) «свое» (ПФ) в «чужом» (ксенокультура, под которой понимается внешняя по отношению к автору создаваемого текста культура); 2) «чужое» (прецедентный ксенотекст) в «чужом» (ксенокультура) (автор создаваемого текста включает ксеноэлементы внешней культуры, выполняющие функцию прецедентных ксенотекстов, для описания событий, относящихся к внутренней культуре); 3) «чужое» (прецедентный ксенотекст) в «чужом» (ксенокультура), в которой внешнюю по отношению к автору лингвокультуру представляют ксенотексты некоторой третьей культуры (разновидность прецедентного текста, заимствованного из внешней культуры и используемого в тексте, создаваемом для представителей внутренней культуры); 4) «чужое» (прецедентный ксенотекст) в «своем» (внутренняя культура) [Иванова, Чанышева 2014: 47]).
Так как настоящее исследование посвящено прецедентным феноменам в англоязычной медиакоммуникации, используемым при описании российских реалий, далее будут рассмотрены только 3 модели, реализующие ПФ по линии дихотомии «свой»/«чужой»: (1) ПФ собственной культуры использован для характеризации объекта /события ксенокультуры; (2) ксенопрецедент применён для характеристики объекта/события ксенокультуры; (3) ксенопрецедент использован при описании объекта / ситуации «чужой» культуры, третьей по отношению к собственной и ксенокультуре как объекту описания. . «Свое» (ПФ) в «чужом» (ксенокультура). В данном случае автор создаваемого текста использует ПФ из собственной национально культурной когнитивной базы, описываемые ксеноэлементы относятся к чужой культуре.
В примере используется прием совмещения прецедента-прототипа из внутренней культуры и лица, описываемого политической персоналией из внешней культуры. Гарри Поттер, известный персонаж одноименной книги Дж. Роулинг, обладал волшебной палочкой. Как отмечают британские журналисты газеты The Guardian, Д.А. Медведев не является Гарри Поттером и не смог изменить ситуацию в России, навязывая мнение о якобы его политическом бессилии во властных структурах (his programme to revive Russia s infrastructure so far hadn t worked). . «чужое» (прецедентный ксенотекст) в «чужом» (ксенокультура). Автор создаваемого текста при описании событий из внешней культуры вкрапляет ксеноэлементы третьей культуры, которые приобретают форму прецедентных ксенотекстов. Пример 27. We have no sway over Russia. We need its money. But we should be ashamed by the direction in which this pulls us. We might hope for change – for Red Square to become Tahrir Square – but that chance, if it existed after the collapse of the Soviet Union, was missed. Pushkin s stage direction, at the end of Boris Godunov, still applies: "The people are silent." That is their prerogative. Ours is to remain obstinately on the side of progress, treading carefully the awkward line between passivity and provocation [The Guardian 2011: britain-russia-narrow-path-putin].
Журналист, обвиняя население России в безынициативности, приводит пример, связанный с прецедентным именем, входящим в когнитивную базу арабского ЛКС (Tahrir square). В тексте проведена параллель между Красной Площадью и площадью Тахрир в Египте. Обратимся к информации, связанной с данным прецедентным именем, представленной в словаре.
Wordnik: Noting that the word Tahrir - the name of the square in Cairo that was the epicenter of the protests - means liberation, the president said it would from now on remind the world of what the Egyptian people did to change their country and the world [Wordnik: URL].
По мнению автора, площадь Тахрир ассоциируется со свободой и переменами к лучшему, в то время как Красная площадь якобы олицетворяет «застой», а не символ и мощь России. Автор выхватывает лишь одну составляющую смысла, актуализируемого именем площади в Египте, и обходит вниманием другой важный смысл, который заключается в том, что вследствие волнений в 2011 году на площади Тахрир, которые привели страну к экономическому кризису, погибли миллионы жителей. С помощью апелляции к прецедентному тексту Boris Godunov (название знаменитого произведения А.С.Пушкина), актуализирующему одноименное прецедентное имя, и вырванной цитаты из данного текста "The people are silent", внушается информация о пассивности и бездействии населения (that is their prerogative).
Таким образом, в приведенном примере наблюдается конвергенция прецедентного явления из одной лингвокультуры и прецедентного ксеноэлемента из другой культуры. «чужое» (прецедентный ксенотекст) в «чужом» (ксенокультура). Автор создаваемого текста включает прецедентный ксенотекст, сформировавшийся во внешней культуре, при описании объектов и событий из внешней культуры.
Тактика, направленная на мифотворчество, связанное с имиджем политических структур
Данное диссертационное исследование посвящено актуальной теме, связанной с изучением одной из важнейших лингвистических характеристик медийной коммуникации, которая в последние годы все более приобретает в формате межкультурного взаимодействия черты конфронтационного общения между сторонами, вовлеченными в конфликт. На материале прецедентных явлений доказано, что язык англоязычных средств массовой коммуникации усиливает свою агрессивность, используя для цели выбора и описания образа врага широкий репертуар дискурсивных практик. Противостояние сторон принимает в современных условиях форму так называемой информационной войны, в которой более наглядно, чем когда-либо раньше, обнаруживается идеологическая сила слова, которое оказывается гораздо более эффективным средством воздействия на массовое сознание по сравнению с любым грозным оружием. В данной диссертации на репрезентативном материале, отобранном из популярных американских и британских медийных источников, освещающих объекты и события российской действительности, продемонстрированы механизмы использования прецедентных явлений, которые по природе своей позволяют гибко пользоваться ими для цели субъективного толкования присущих им ценностно-культурных смыслов.
В рамках диссертационного исследования рассмотрено суггестивно-манипулятивное использование национально-культурных ПФ при описании явлений ксенокультуры в англоязычных СМИ.
Массовая коммуникация охватывает весь спектр приемов психологического воздействия на аудиторию.Она может варьироваться от простого информирования до убеждения и внушения нужной информации. Англоязычная медийная коммуникация все чаще прибегает к целенаправленному и сознательному использованию суггестии и манипуляции. В настоящем исследовании суггестия представляет собой канал эмоционального внушения, в результате чего достигается манипулирование сознанием человека.
Суггестивно-манипулятивной функцией наделены различные знаки лингвокультуры, в частности прецедентные явления.
В данной работе ПФ в медийной коммуникации обсуждались сквозь призму категории «чужой» в разных его проявлениях. «Чужое» в отношении ПФ и их прототипов в культуре может быть реализовано по-разному в зависимости от того, где оно локализовано, принимая форму ксеноэлемента. «Чужое» может быть отнесено к прецедентному ксеноявлению, к которому прибегают англоязычные СМИ для характеристики объекта российской культуры. Категория «чужого» в англоязычных статьях о России всегда обнаруживает себя в объектах ксенокультуры, описываемой в зарубежных изданиях с позиций иной культуры и в силу этого позволяющей предлагать по причине объективного незнания или субъективной авторской установки неверное или намеренно ложное толкование ксеноэлементов. Наконец, можно усмотреть проявление «чужого» с позиций автора и его целевой аудитории, представляющих другую культуру, в пространстве тех ценностных смыслов, которые актуализируются национально-культурными прецедентными явлениями в сознании представителей культуры их порождения. Вторгаясь в ксеносмысловое пространство прецедентных явлений, автор нередко допускает целенаправленные преобразования прецедентной информации при описании объектов российской ксенокультуры. Таким образом, в исследовании были рассмотрены 3 модели, реализующие категорию «свой»/«чужой»: (1) ПФ собственной культуры использован для характеризации объекта /события ксенокультуры; (2) ксенопрецедент применён для характеристики объекта/события ксенокультуры; (3) ксенопрецедент использован при описании объекта / ситуации «чужой» культуры, третьей по отношению к собственной и ксенокультуре как объекту описания.
При контактировании культур в рамках дихотомии «свой»/«чужой» могут наблюдаться смысловые трансформации прецедентной информации. Поскольку ассоциации, связанные с объектами чужой культуры и ксенопрецедентными явлениями, не могут возникать у читателя другой культуры автоматически, автор англоязычной статьи вынужден создавать культурологический контекст, используя, как правило, собственный комментарий в роли главного инструмента смыслопорождения. Авторский комментарий в зарубежных статьях при описании реалий российской действительности нередко искажает фактуальную информацию, создает ложный образ политических и иных персонажей, изменяет смысловую нагрузку ПФ.
В ходе анализа выделены 3 ситуации содержательно-дискурсивного развертывания ПФ: 1)совпадение ценностных смыслов, которыми наделены ПФ в культуре их порождения, и коннотаций, актуализируемых в сознании читателя в процессе восприятия медиатекста; 2) расхождения между ценностно культурными смыслами, которыми наделены ПФ в культуре их порождения, и контекстуальными коннотациями, актуализируемыми в сознании читателя в результате авторской интерпретации прецедентной информации; 3) преобразование ценностно-культурных смыслов, приписываемых прецедентным явлениям в культуре порождения, с целью создания контекстуальных ассоциаций данных единиц в результате авторской субъективизации прецедентной информации, находящей выражение в её семантических трансформациях, замене оценочных знаков коннотаций и иных видах смысловых искажений.
В текстах масс-медиа национально-культурное прецедентное явление может быть использовано в качестве мощного инструмента смыслопорождения, в котором значительную роль приобретают субъективные толкования прецедентной информации, превращающие инвариант содержания в бесконечное множество смысловых вариаций. Данные механизмы включают в себя различные дискурсивные технологии, стратегии и приемы, обеспечивающие использование национально-культурных ПФ, используемых для характеристики объектов «чужой» культуры, в качестве эффективных знаков суггестивно-манипулятивного воздействия на массового читателя.