Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Турецкая городская повесть и литературная традиция 13
Книжное бытование турецкой городской повести 39
Роман Шемседдина Сами «Любовь Талата и Фитнат» и турецкая городская повесть 49
Глава 2. Устная традиция и турецкая городская повесть 53
Турецкая городская повесть и сказка 53
Турецкая городская повесть и народный театр 68
Бытование пословиц и поговорок в турецкой городской повести 87
Глава 3. Поэтическая составляющая текста турецкой городской повести 94
Заключение 122
Библиография
- Книжное бытование турецкой городской повести
- Роман Шемседдина Сами «Любовь Талата и Фитнат» и турецкая городская повесть
- Турецкая городская повесть и сказка
- Поэтическая составляющая текста турецкой городской повести
Введение к работе
Турецкая народная повесть (halk hikdyesi, далее хикяйе, халк хикяйеси) представляет собой крайне интересное явление турецкого фольклора и турецкой словесности в целом. Традиционным ареалом зарождения и распространения халк хикяйеси принято считать северо-восток Турции и районы, граничащие с Ираном. Народная/городская повесть представляет собой некогда бытовавший исключительно в устной форме, а впоследствии записанный прозаический текст новеллистического или фантастического содержания с поэтическими фрагментами. Данные повествования в устном или письменном виде являлись неотъемлемой частью городской культуры, потому хикяйе может быть названа также городской повестью.
Характерной чертой повести является ее существование одновременно в устном и письменном виде на границе между литературной традицией и фольклором: зачастую ее тексты представляют собой фольклоризованные версии известных на Ближнем Востоке литературных сюжетов. Документально подтвержденные свидетельства устного исполнения городской повести относятся к периоду приблизительно с XVIII в. по середину XX в., хотя сами истоки городской повести как жанра турецкого фольклора исследователи склонны возводить к более раннему времени. В целом рассматриваемый нами период следует за временем, которое исследователи называют переходным в турецкой литературе (конец XVII - начало XIX вв.), когда произошло изменение функций традиционных жанров турецкой литературы и их обогащение. Изменения коснулись и поэзии, и — еще в большей степени — прозы (Маштакова, 1984, с. 95). Известно, что «турецкая словесность всегда располагала двумя взаимодополняющими жанровыми системами, между которыми происходили взаимопроникновения» (Маштакова, 1984, с. 77); речь идет о книжной и устной традициях: «На стыке письменных и фольклорных жанров иногда возникали новые» (Маштакова,
1984, с. 77). Примером такого взаимопроникновения и является жанр турецкой городской повести.
Данное исследование в одинаковой степени затрагивает проблемы, связанные с историей литературы и фольклора Турции, а также смежных культурных ареалов, и более общие проблемы взаимовлияния устного и книжного текстов, имеющие отношение к теории фольклора.
Объектом данного диссертационного исследования являются тексты турецких городских повестей (хикяйе), изданные в разное время в Турции в период приблизительно с первой половины XIX в. (литографии) до второй половины XX в. Это время в истории сначала Османской империи и затем Турции является одним из самых интересных с точки зрения истории культуры, в том числе традиционной. Именно с ним исследователи связывают возрастающее влияние Запада во многих областях культурной и общественной жизни империи, именно это время стало эпохой масштабных реформ и перемен во всех сферах жизни турецкого государства.
Научная новизна данной работы состоит в том, что турецкая городская повесть рассматривается как особый жанр турецкого фольклора, имеющий связи и с народным театром, и со сказкой, но существующий независимо от них. Мы рассматриваем хикяйе в обоих аспектах ее бытования, устном и книжном, используя различные источники (как записи, полученные от сказителей в XX в. и популярные издания прошлого века, так и литографии XIX в.) и сравнительный материал (тюркский), который позволяет проводить типологические параллели. В круг источников наряду с литографиями и рукописью («Повесть о багдадском кадии и плуте») мы включаем популярные издания турецкой городской повести, опубликованные массовыми тиражами в Турции и в Болгарии в 1940-1970-е годы, поскольку это позволяет проследить изменения, которые турецкая городская повесть претерпевала на протяжении достаточно долгого времени, и определить ее наиболее характерные черты (см. раздел «Библиография»).
Цель нашего исследования — определить место и роль городской повести в системе жанров турецкого и — шире — тюркского фольклора и тюркских литератур.
Тем самым главной задачей исследования является выделение основных характеристик турецкой городской повести как жанра турецкого фольклора (стилистические особенности повествования прозаического текста и поэтических фрагментов городской повести, особенности ее композиционного построения и сюжетно-мотивной структуры), а также выявление закономерностей взаимовлияния между турецкой городской повестью и турецкой литературой.
Методологическую основу работы составляет сравнительно-исторический подход к исследуемому явлению: для решения поставленных задач в нашей работе были сопоставлены различные варианты текстов городской повести, изданные или полученные от сказителей в разное время.
Для выделения жанровых особенностей хикяйе ряд текстов повести был сопоставлен с произведениями, содержащими аналогичные сюжеты, но принадлежащими к другим жанрам турецкого фольклора (например, тексты театра карагёз). В проведении типологических параллелей между турецкой городской повестью и сходными явлениями в различных литературных традициях мы основываемся на положении Е.М. Мелетинского («Проблемы сравнительного изучения средневековой литературы») о необходимости опыта сопоставления пред- и околороманных полуфольклорных форм, каковыми являются турецкие городские повести, арабские героические жизнеописания (сират), малайские приключенческие повести, китайская повесть (пинхуа): «Весьма красноречивые результаты дает опыт сопоставления западного... романа с ближнє- и средневосточным романическим эпосом... а также сопоставление различных пред- и околороманных полуфольклорных форм типа европейских народных книг, арабских романизованных героических жизнеописаний («сират»), дастан-
ного эпоса Средней Азии, малайских приключенческих повестей» (Мелетин-ский, 1998, с. 414).
В нашем исследовании мы исходим из того, что турецкая городская повесть представляет собой крайне неоднородный в жанровом, стилистическом и хронологическом отношении текст, на стилистику и сюжетную структуру которого оказали влияние различные жанры тюркского фольклора и литератур Ближнего Востока. Мы предполагаем, что на бытование турецкой городской повести оказывали существенное влияние исторические и культурные процессы, происходившие в Османской империи, а затем и в Турецкой республике (например, реформы эпохи Танзимата) и что стилистические особенности прозаического текста городской повести, как правило, связаны с литературной традицией, тогда как поэтические фрагменты текста хикяйе тесно связаны с древнейшей тюркской поэтической традицией.
Книжное бытование турецкой городской повести
Особенностью данного жанра хикяйе (как и вообще жанра мусульманской народной книги) является его бытование одновременно в виде книги и в устном исполнении.
Говоря о книжном бытовании городской повести, мы подразумеваем во-первых, записи различных версий сюжетов хикаие, поначалу рукописные (например: Арзу ее Канбар: 1779 г., Исмаил-шах: кон. XVIII-XIX вв., Тахир ее Зухра, датированная 1266 г.х., Фархад ее Ширин: 1757-1758 гг. (Дмитриева, 2002, с. 454-479)), во-вторых, издания текстов турецкой городской повести, осуществленные в XIX в., в виде литографий и типографским способом, рассчитанные на широкий круг читателей, прежде всего в городах; учитывая также влияние собственно книжной традиции на этот жанр турецкого фольклора. Что же касается ее параллельного устного бытования, то исполнение хикаие было обычным еще, например, для Стамбула самого начала XX в. и 1910-1920-х годов (Гордлевский, 1961а, с. 332-338; Гордлевский, 19616, с. 300-313), а в 1950-е годы, по сведениям В. Эберхарда, исполнение турецкой городской повести на юго-востоке Турции все еще могло конкурировать с печатной литературой и кинематографом (Eberhard, 1955); в маленьких городках Анатолии, по данным И. Башгёза, искусство лЫдаха-сказителя (то есть исполнителя повестей) сохранилось вплоть до 60-70-х гг. XX века (Bagoz, 1998а, р. 76-77).
О связи данного фольклорного жанра с литературной традицией Ближнего Востока свидетельствуют прежде всего литературные источники турецкой городской повести, обнаруживающиеся в заимствованиях как целых сюжетов, так и стилистических клише.
Одной из характерных особенностей турецкой городской повести является определенная разница в типах ее сюжетов, обусловленная различным происхождением повестей. Исследователи турецкого фольклора (П.Н. Боратав, Ф. Тюркмен, В. Эберхард) выделяют два их основных типа: так называемые «героические» (kahramanhk) и повести «любовного» содержания (sevgi) . К первому типу, как правило, относят цикл рассказов (так называемых кол, см.: Каррыев, 1968, с. 80) прозаической версии известного на Кавказе, Ближнем Востоке и Средней Азии огузского эпического сказания о Кёр-оглу, получив-шей широкое распространение в Малой Азии , а также ряд других сюжетов, как, например, «Ильбейлиоглу» («ilbeylioglu»), повесть о Шах-Исмаиле («ah-Ismail»), «Бей Бё йрек» («Bey Вбугек»), «Джелали-бей и Мехмед-бей» («Celali Bey ile Mehmet Веу»), «Кирманшах» («Kirrnanah»). Большинство этих повестей генетически связано с устной эпической традицией. Так, «Джелали-бей и Мехмед-бей» и «Кирманшах» продолжают сюжетные линии турецкого цикла «Кёр-оглу», при этом не входя в сам цикл повестей о Кёр-оглу, насчитывающий 24 рассказа (Boratav, 1973, S. 55); а повесть «Бей Бёйрек», также довольно широко известная в Турции, в сюжетном плане связана со сказаниями, составляющими огузский книжный эпос «Книга моего деда Коркута» («Китаб-и де-дем Коркут»).
Ко второму, «романтическому», типу городских повестей принято относить те повести, в основе которых лежит сюжет, повествующий либо о жизни ашика-поэта, его любви и обретении им поэтического дара, либо о любви трагической (в основном). Если повести героического типа восходят, как правило, к устному эпосу, иногда — к рассказам о реальных событиях (так, П.Н. Боратав пишет о том, что герой народной повести «Ильбейлиоглу», согласно некоторым историческим сведениям был беем известного в свое время племени; см. Boratav, 1946, S. 33), то «романтический» тип народных повестей интересен в первую очередь тем, что опирается не столько на ранее бытовавший устный фольклор, сколько на книжные источники и на литературную средневековую персидскую или арабскую традицию. В качестве примера можно привести бытовавшие в Турции повести «Лейла и Меджнун», «Ферхад и Ширин». Эти сюжеты пришли в турецкий фольклор из произведений Низами Гянджеви («Хусрау и Ширин»), Амира Хосрова Дехлеви (поэмы «Ширин и Хусрау», датированные 1299 г., «Маджун и Лайли», являющиеся откликами на соответствующие произведения Низами), Абдеррахмана Джами («Лайли и Маджун»), «Сейфильмулюк» (этот сюжет перешел в турецкий фольклор из «Тысяча и одной ночи»). Существует предположение, что грамотные сказители заимствовали данные сюжеты из классической литературы, а потом они прошли этап «фольклоризации» на родном языке рассказчика. К повестям второго типа относятся, например, «Эмрах и Сельви», «Тахир и Зухра», которые выделяются ярким местным колоритом и не имеют первичного источника в виде литературного произведения.
Разделение турецкой городской повести на героический и романтический тип в отношении на наш взгляд носит условный характер и главным его признаком является исключительно разница в сюжетном типе: так, некоторые части эпического цикла сказаний о Кёр-оглу издавались в Стамбуле в качестве отдельных повестей (Mehur Koroglu, 1923; Mehur Koroglu, 1201 г.х. (1888); Koroglu ile Selma, 1959 и т.д.), в центре которых был любовный сюжет. В то же время героический тип городской повести помимо сюжета отличает ряд косвенных признаков, о которых речь пойдет ниже.
Помимо несомненного культурного влияния арабской и персидской литератур, выразившегося прежде всего в заимствованиях сюжета, городская повесть скорее всего испытала и влияние собственно турецкой литературы (точнее, надо прежде всего говорить об опосредованном арабо-персидском влиянии на нее через образцы турецкой литературы). В этом контексте необходимо упомянуть «Мухаййелят» Али Азиза эфенди — «единственное в своем роде произведение турецкой литературы XVIII в.» (Маштакова, 1984, с. 141), которое несомненно подражает таким произведениям фольклора и литературы, как, например, «Тысяча и одна ночь», «Радость после горя» («Фередж баад аш-шидде»), «Книга попугая», «Редкости» Сухейли (последние два сочинения в свою очередь также связаны между собой) и обнаруживает сходство с народной повестью (или, как их называет Е.И. Маштакова, дестаном). «Мухаййелят» состоит из трех частей-«фантазий», каждая из которых близка к различным литературно-фольклорным повествовательным жанрам: обрамленной прозе («Первая фантазия»), волшебной сказке, бытовой новелле. Это произведение, в котором очевидна циклизация новелл — один из способов образования жанра народного романа, также рассматривается исследователями как находящееся на стыке устной и письменной литератур (Маштакова, 1984, с. 156). Родство этого произведения с городской повестью выражается прежде всего в отмечаемой исследователями сложности его жанрового определения: «обрамленное повествование "Мухаййелят" можно рассматривать как предроманную форму, созданную автором на основе уже прошедших письменную фиксацию новеллистических циклов и народных рассказов, еще сохранявших устную форму бытования» (Там же).
Роман Шемседдина Сами «Любовь Талата и Фитнат» и турецкая городская повесть
В турецкой литературе уже были произведения, по своему сюжету близкие не только к турецкой народной повести, но и ко всему ближневосточному фольклору, как например, написанный в форме месневи роман XVIII в. «Мир кабаков» («Хайрабат»), чей сюжет восходит к арабской литературе и, вероятно, заимствован у Шейха Аттари (Алькаева, 1966). Однако в эпоху вестернизации главные изменения сказались на сюжете и языке произведений: авторы обращаются не к вымышленным героям, а к настоящим, реальным, живым людям. Основной темой романов Танзимата считается столкновение Востока и Запада (см. Алькаева, 1966; History of the Ottoman Empire). Между 1872 г. и 1875 г. появился «Рассказ о вечеринке» («Мюсамерет-наме») Эмин Нихад-бея, о жизни которого сохранилось мало сведений. Книга состоит из историй, которые по очереди рассказывают собирающиеся каждый вечер друзья. Из семи рассказов книги один является переводным, а четыре напоминают сюжеты городских повестей.
Турецкий роман, несомненно, возник под сильным влиянием Запада, и «турецкие писатели... добавляли в свои творения местные классические элементы» (History of the Ottoman Empire). Ахмед Мидхат (1844-1912) был автором семнадцати рассказов/романов, различных по объему; в большой серии, которую он назвал «Веселые рассказы» («Летаиф-и Риваят», 1870-1893) вышло 25 карманных изданий, а также 28 книг рассказов/романов, объемом от 36 до 228 страниц; 12 из своих рассказов он опубликовал: Су-и Зан («Подозрение»), Эсарет («Рабство»), Генчлик («Молодость»), Теехюлъ («Женитьба»), Фелсефе-и Зенан («Женская философия»), Гёнюль («Сердце»), Михнет-кешан («Терпящий бедствие»), Фиркат («Разлука»), Иеничелилер («Янычары»), Ёлюм Аллахын Эмри («Смерть по велению Аллаха»), Бир Герчек Хикяйе («Правдивый рас сказ»), Фитнекяр («Подстрекатель»). Уже сами названия этих рассказов раскрывают тематику романов Танзимата: романтические любовные похождения, женщины, женитьба, пребывание в плену, обучение и другие (Там же).
Роман Шемседдина Сами (1850-1904) Таашшук-и Тал аш ее Фитнаш («Любовь Талата и Фитнат», 1872), как и романы Намыка Кемаля Интибах («Пробуждение», 1876) иДжезми, считается одним из первых образцов турецкого романа. Тем не менее, исследователями многократно отмечается, что оба этих романа чрезвычайно близки к традиции городской повести. «Интибах» Намыка Кемаля выдержал четыре издания подряд; первые две главы романа по теме несколько перекликаются с образцами турецкого фольклора Ханчерли Ха-ным («Женщина с кинжалом») и Джеври Челеби. Шемседдин (Шемсеттин) Сами, албанец по происхождению, более известен как автор словаря «Камус-и турки» (1901), первого французско-османского словаря; кроме того, Шемседдин Сами является автором пьесы «Беса, или верность слову», трактата публицистического характера «Женщины» о женском вопросе и роли мусульманки в общественной жизни (см. у В.А. Гордлевского: Гордлевский, 1961в, с. 386). Кроме того, по сведениям X. Калеши (Hasan Kaleshi), ему приписывается авторство еще двух романов — hkat-i Cenin yahud Ikisi de olmus («Аборт, или Смерть обоих») и Rekabet («Ревность»). Однако откуда эти сведения почерпнуты X. Калеши, неизвестно (см. также: Levend, 1969)
Роман Шемседдина Сами «Любовь Талата и Фитнат» был издан всего лишь раз (если не считать переиздания в латинской графике под редакцией С. Юксель в 1964 г.33): он выходил по частям в газете «Басирет»34. С турецкой городской повестью и некоторыми образцами городского турецкого фольклора «Любовь Талата и Фитнат» сближается по своему сюжету и некоторым моти- вам, а также по манере повествования и некоторым особенностям композиционного построения.
Прежде всего обращает на себя внимание трагическая развязка романа, сильно напоминающая развязки романтических городских повестей — таких, как «Керем и Аслы» или «Арзу и Камбер»: в финале влюбленные Талат и Фит-нат гибнут, не вынеся вынужденной разлуки, невозможности быть вместе. История любви Рифата и Салихи также сближается с сюжетами хикяйе: молодые люди влюбляются друг в друга в школе (раздел, повествующий об этом так и озаглавлен — Ak-i etfal, то есть «любовь детей»). Данный мотив также широко распространен в ряде сюжетов турецкой городской повести (см., например, повести «Тахир и Зухра», «Лейла и Меджнун»).
Помимо общей сюжетной линии (история молодых людей), роман содержит истории других героев, связанные с общей сюжетной линией лишь формально и вводящиеся в текст романа как рассказ того или иного персонажа (например, история Рифата и Салихи), — это сближает роман скорее не с турецкой городской повестью, а с общей повествовательной ближневосточной традицией городского фольклора, берущей начало в сказках «Тысяча и одной ночи», «Ка-лилы и Димны», «Панчатантры». Подобный принцип композиционного построения обуславливает и способ повествования: здесь словно бы присутствует фигура рассказчика, который, как и в городской повести (см. выше), отмечает смену эпизодов: Gelelim Таї at Bey є («Вернемся к Талат-бею») Gelelim Етіпе ye («Перейдем к Эмине») Таким образом, турецкая городская повесть не только испытала влияние литературной традиции Ближнего Востока, а также исторических и культурных процессов, происходивших в Османской империи (например, реформы эпохи Танзимата), но и сама оказала влияние на зарождающуюся литературную традицию турецкого романа.
Турецкая городская повесть и сказка
Вопрос о соотношении турецкой сказки и повести-хмкяие является одним из важнейших в изучении турецкого фольклора и литературы. В первой части исследования этот вопрос был затронут, когда речь шла о связи формульных словосочетаний в городской повести и ее композиционного построения. Однако до сих пор не вполне ясно, в какой степени можно говорить о родстве этих жанров и можно ли говорить о существовании преемственности между ними.
Так, О. Шпис полагает, что турецкая городская повесть соотносится со сказкой напрямую, и рассматривает ее лишь как разновидность сказки. Согласно О. Шпису, большая часть текста городской повести представляет собой «сказку, повествующую о приключениях, которые происходят с героем (героиней), когда они добиваются своих возлюбленных» (Boratav, 1946, S.72, со ссылкой на Spies, 1929). И действительно, в городской повести обнаруживается ряд сказочных черт (как, например, сказочная география); имена, присущие персонажам турецкой сказки (Ситемкяр, Гюль, Гюлюзар); герой является центром происходящих в повествовании событий, и эти события часто имеют волшебный, сверхъестественный характер; герой (или героиня) часто обладает всеми чертами сказочного героя и т.д.), — все это, как полагает О. Шпис, позволяет причислить турецкую городскую повесть к сказке.
Кроме того, некоторые хикяйе включают в себя различные эпизоды, обнаруживающие явное сюжетное родство со сказкой (такие повести выделяются в особую категорию «обрамленных» повестей — так называемых черчевели хи кяйелер ). Известная турецкая повесть «Шахмеран», например, содержит повествование о пещере пророка Сулеймана, рассказ о стране обезьян и стране муравьев — то есть сюжетов, широко распространенных в сказочном фольклоре Ближнего Востока. Таким образом, достаточно часто можно встретить включение сказочных эпизодов в текст городской турецкой повести. Впрочем, у исследователей нет единого мнения на этот счет. Зачастую источниками сюжетов некоторых повестей являются известные сказочные циклы: в таком случае повесть представляет собой как бы отдельный эпизод из этого цикла37.
П.Н. Боратав считает целесообразным подробный анализ мотивов народной повести и сопоставление их с мотивами турецкой волшебной сказки, о чем упоминает еще Отто Шпис в своем труде «Турецкие народные книги» («Turkische Volksbucher»); по ряду текстов подобный анализ уже был предпринят: в повестях «Асюман и Зейджан» и «Мелекшах и Гюллю-ханым» (Отто Шпис), «Шах Исмаил и Гюлюзар» (Fischer, 1929), сказания, составляющие цикл о Кёроглу (П.Н. Боратав), «Разинихан и Махифируз» (В. Рубен). Стоит также отметить подробный анализ мотивов сюжета о Лейле и Меджнуне, осуществленный Агях Сырры Левендом (Levend, 1959), «Хуршит и Махмихри» — Саи-мом Сакаоглу (Sakaoglu, 1996).
Как уже упоминалось в первой части исследования, главным отличием турецкой городской повести от сказки служит начальная формула, одинаковая для всех сюжетных типов хикяйе: cerceveli hikayeler 37 В качестве примера можно привести упомянутую в первой части исследования рукопись повести о приключениях кадия и разбойника (Harami ile Baghdad kadisinin sergiizeti-dir), относящуюся предположительно к нач. ХГХ в. Данная повесть представляет собой рассказ, входящий в состав «Тысяча и одной ночи». «Те, кто передает известия и старые легенды, рассказывают, что в прежние времена...» Paeijam ахбар ей накіїані асар ва мукаддісані рузігар, шдіїа pieajam адарлар-кі заман-і сабыкта,... Или (неритмизованный, нерифмованный вариант): Ріваїар шдіїа pieajam адарлар-кі Ацамда бір niah варды... (ШаЫсма И) «[рассказчики] рассказывают [так], что в Персии жил шах...» Иногда эта формула употребляется не только в начале, но и при смене эпизодов, как в газиантепской версии «Кёр-оглу» (Koroglu, Antep rivayeti, S. 233). Начальная формула является, как правило, одинаковой для литографий одного и того же сюжета городской повести и для записей, полученных от сказителей позднего периода. В то же время можно отметить, что в изданиях турецкой народной повести позднейшего времени (в латинской графике), этот зачин имеет тенденцию к исчезновению (см., например, издание повести о Фар-хаде и Ширин: Ferhat ile irin, 1959). Данный тип формулы, в отличие от традиционного зачина турецких сказок (bir \агтц Ыг уоктщ «то ли было, то ли не было»), дает установку на истинность событий, о которых идет речь в повествовании (даже если эти события происходили в незапамятные времена). В этом отношении важное отличие турецкой городской повести от волшебной сказки состоит в том, что некоторые повести так называемого героического типа (такие, как, например, «Ильбейлиоглу») являются смутным отражением реальных событий, и потому можно скорее говорить об их родстве с эпосом, нежели со сказкой.
Географические названия, упоминаемые в турецкой городской повести, в большей степени могут свидетельствовать о ее родстве с волшебной сказкой. Особенностью хикяйе является то, что в ее тексте упоминаются сказочные страны: Хинд, Чин / Чин-Мачин, Йемен, Кандагар, Хиндустан, Чин-Мачин, го-род Бадахшан, Карадаг . Как правило, в хикяйе эти географические названия употребляются точно также, как и в турецкой волшебной сказке — это могут быть места проживания главных героев или места, по которым странствует главный герой: «[Рассказывают, что] В давние времена в стране Кандагар был правитель по имени Шевкетнюма» (Hikaye-i Raz-i Nihan ile Mah-i-Firuza Sultan, 1900) Сын правителя по имени Рази-Нихан влюбляется в «дочь правителя Хин-дустана» ( jl fc&AUSij JA ) Махи-Фируз (там же), «дочь государя Йемена Гюллю-хан» (3 JA IJ сій ) (Malik-ah ile Kiilli hanimin hikayesi, 1900) Характерно то, что в отличие от сказки эти сказочные топонимы в тексте городской повести используются наряду с реально существующими географическими названиями Центральной и Восточной Анатолии и соседнего Ирана. Так, в повести о Сюммани и Гюльпери, ашик Сюммани преодолевает на пути к возлюбленной, которая живет «в стране Чин-Мачин, в городе Бадахшан во дворце Аббас-хана», Ирак, Иран и Мазандеран, Индию и Афганистан, но вместе с тем на его пути встречаются такие реальные города Северо-Восточной Анатолии, как Каре, Эрзурум, Нариман и деревни Самикале (родная деревня ашика Сюммани39), Пыткар, Посхор, Чылдыр и многие другие. Действие известной повести об Ашике Гарибе разворачивается в Тифлисе и Тебризе. В городской повести о Тахире и Зухре упоминается Мардин как место заключения Тахира в темнице; в повести о Кереме и Аслы — город Кайсери.
Было бы закономерно предположить, что местные реалии в основном распространены в известных турецких по происхождению хикяйе (таких, как уже упомянутая повесть о Сюммани и Гюльпери, «Ашик Гарип», повесть об Эмрахе и Сельви, «Асюман и Зейджан»). Однако и в тех повестях, чьи сюжеты заимствованы из персидской или арабской литературы, они встречаются также, скажем, в повести о Фархаде и Ширин в качестве одного из мест действия выступает город Амасья (см. далее) и Эрзен (Эрзинджан, также см. в «Асюман и Зейджан») — как и в имеющих явное мотивное родство со сказкой городских повестях, например, «Шахмеран», где вместе с Египтом, горой Каф, Китаем, то есть объектами традиционной сказочной ближневосточной космологии, упоминаются вполне реальные для слушателя или читателя хикяйе Адана, Урпоп, Бейрут и Дамаск.
Поэтическая составляющая текста турецкой городской повести
Особенность хикяие, которая неоднократно нами подчеркивалась ранее, состоит в соединении прозаического нарратива и стихотворных фрагментов. Если текст прозаический является собственно повествованием (имеющим свои стилистические особенности, о которых шла речь в предыдущих частях диссертационного исследования), то поэтические фрагменты текста хикяие представляют собой, как правило, речи героев повести, обращенные друг к другу; стихи, произносимые тем или иным персонажем; наконец, в стихотворной форме может представать также вступление сказятеля-меддаха непосредственно перед изложением повести (естественно, данная часть присутствует только в записях хикяие, полученных от исполнителей). Все эти фрагменты имеют различную метрическую и ритмическую организацию. Кроме того, собственно поэтическая тематика играет особую роль в сюжете турецкой городской повести: ведь часто главным героем ее оказывается ашик-поэт (об этом см. далее). Мы предполагаем, что турецкая городская повесть сохраняет в своих поэтических фрагментах определенное родство с различными формами народной, в том числе ашикской, поэзии.
Из предыдущих частей работы следует, что стихотворные фрагменты являются наиболее устойчивым элементом текста турецкой городской повести: при сопоставлении текстов городских повестей, посвященных одному сюжету (например, «Керем и Аслы» или «Фархад и Ширин»), но различного времени издания (от конца XIX в. до середины XX в.), вне зависимости от жанра произведения можно обнаружить постепенное исчезновение формульных словосочетаний, тогда как наличие стихотворных фрагментов остается неизменным. Так, и в пьесе на сюжет повести о Кереме и Аслы, изданной в Стамбуле в конце XIX в. (Kerem ile Ash, 1888), где, естественно (в силу жанровой специфики), отсутствуют формулы, отсылающие к устному нарративу, присутствуют как стихи-«бейты», так и форма стихотворного диалога главных героев, что и в прозаических вариантах этой же повести, изданных в разное время; та же закономерность прослеживается при трансформации сюжетов турецкой городской повести в фасль народного театра карагёз (см. главу 2).
Основным элементом, указывающим на устную традицию в турецкой городской повести, являются именно эти метризованные отрывки, которые, по нашему предположению, восходят к общетюркской устной фольклорной традиции.
Поэтические фрагменты турецкой народной повести, как правило, именуются бейт, beyt ( чї), реже - тюркю, tiirku (4 ); в основном они имеют силлабическую ритмическую организацию, основанную на традиционной для тюркской народной поэзии силлабической системе стихосложения, обусловленной спецификой строя тюркских языков. Известно, что с X в. многие тюркские литературы находились под сильным влиянием квантитативной системы стихосложения (аруз), заимствованной у арабов и мало приспособленной к строю тюркских языков, однако в тюркской и, в частности, турецкой народной поэзии сохраняется силлабический размер (хедже), бывший в повсеместном использовании в доисламское время. Тюркизация Анатолии началась приблизительно в X веке, когда огузские племена начали свое продвижение на Запад через Закавказье, Иран и Малую Азию в первой половине XI в., став этнической основой современных турок и азербайджанцев (в то время как другая часть огузских племен осталась в Средней Азии (Приаралье) и в дальнейшем послужила этническим субстратом туркмен и в какой-то мере узбеков). Таким образом, уже начиная с XIII в. можно говорить уже о существовании литературной турецкой традиции, более того — традиции поэтической: «Когда говорят о литературе, созданной на турецком языке в Малой Азии в период с XIII по XVIII в., то в сущности подразумевают поэзию».
Неотъемлемой частью этой тюркской огузской поэтической традиции, развивавшейся уже на территории Малой Азии, является так называемая ашик-ская поэзия. Как видно из множества исследований (см., например, классические труды М. Фуада Кёпрюлю: Koprulti, 1962), ашикская литература как особый жанр турецкой литературы и фольклора зачастую рассматривается собственно как часть турецкого фольклора (см. например, у Boratav, 1939а, S. 10). По всей видимости, разновидность ашикской поэзии представляла собой народная городская поэзия (Boratav, 1939а) — ее исполняли в особых кофейнях (так называемые кофейни семаи, или сilgih kahveleri, «музыкальные кофейни»)74 и на улицах, с ней издавна сосуществовала и турецкая городская повесть, потому между этими жанрами не могло не быть взаимодействия. В эпоху Танзимата традиция народной городской поэзии ослабела, но известно, что еще на момент 1919-1920 гг. она продолжала существовать (Kaygih, 1937). Основными жанрами народной поэзии, исполнявшимися в кофейнях, были кошма и мани — традиционные жанры турецкого фольклора, связанные с силлабической метрической организацией (о них будет сказано позднее); турецкая городская повесть неразрывно связана с ними, и эту связь демонстрируют эти ее различные стихотворные фрагменты.
