Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Ремёсла и промыслы - основа сохранения изобразительного фольклора Приисетья 23-60
1.1. Особенности заселения Приисетья 23
1.2. Ремёсла и промыслы Приисетья в контексте краеведения 33
1.3. Комплекс ремёсел в Приисетье 47
Глава II. Уровни сопряжения мотивов изобразительного и вербального фольклора 61-135
2.1. Представление о сакральности нити - основа сопряжения «полотняного» и вербального фольклора 61
2.2. Универсальность связующей функции нити - грань сопряжения слова и изображения 78
2.2.1 Судьбоносно-брачная функция нити в изобразительном и вербальном фольклоре (предсвадебный период) 80
2.2.2. Сопряжение слова и изображения в свадебном обряде 102
Глава III. Космогонический миф - грань сопряжения вербального и изобразительного фольклора 136-165
3.1. Нижний ярус мироздания 13 8
3.2. Небесная сфера 148
Заключение 166-168
Библиография
- Особенности заселения Приисетья
- Ремёсла и промыслы Приисетья в контексте краеведения
- Представление о сакральности нити - основа сопряжения «полотняного» и вербального фольклора
- Нижний ярус мироздания
Введение к работе
Понятие «сопряжение» входит в современную науку о народной культуре. В частности, исследуя устные нарративы и высказывания жителей коми - пермяцких посёлков Ненецкого автономного округа, И.А. Разумова и М.Л. Лурье отметили неизбежность и органичность сопряжения «фольклористической и социологической проблематики», а также высказали мысль о том, что само исследование «структуры исторической памяти в устных нарративах и высказываниях местных жителей носит заведомо междисциплинарный характер»[218,95].
Сопряжение - это соединение, связывание. В.И. Даль внес в «Толковый словарь живого великорусского языка» глагол «сопрячь» в значении «соединять, связывать» [6,396].
Тема исследования требует необходимости выбора четкой позиции в определении содержания понятий «вербальный фольклор» и «изобразительный фольклор».
В настоящее время термин «фольклор» не имеет единого истолкования. Само определение содержит основу для самого широкого его понимания: folk - народ, lore - мудрость. Введённый в научный оборот английским учёным Вильямом Томсом в 1846г. термин стал международным, но с разными смысловыми оттенками, поэтому им начали оперировать этнографы, краеведы, исследователи музыкального и вербального творчества.
Тема диссертационного исследования обязывает выбрать свою позицию относительно содержания термина «фольклор». Считаем это необходимым в условиях разнообразия мнений.
В отечественной фольклористике в 30-е годы XX века начал утверждаться взгляд на фольклор как на устное народное творчество. Хрестоматия, составленная Н.П. Андреевым, пронизана мыслью о фольклоре как о словесных художественных произведениях, распространяющихся путём устной традиции[109].
Автор первого вузовского учебника «Русский фольклор» Ю.М. Соколов отмечал отсутствие точного понимания термина «фольклор»: «Но если постепенно термин «фольклор» стал господствующим в большинстве стран, то из этого не следует, что окончательно установилось единое понимание данного термина. В вопросе о содержании и объёме понятия «фольклор», а также о сущности фольклористики и о границах, отделяющих её от сходных дисциплин, в мировой науке царит большая разноголосица»[278,6]. Отметив «разноголосицу» мнений, Ю.М. Соколов предложил своё видение содержания понятия «фольклор»: «Под фольклором следует разуметь устное поэтическое творчество народных масс. Если термин «литература» употреблять не в буквальном смысле (письменность), а расширительно, т.е. под ним разуметь не только письменное художественное творчество, а словесное искусство вообще, то фольклор - особый отдел литературы, а фольклористика, таким образом, является частью литературоведения»[27&,6]. (Курсив Ю.С.)
Но ученики Ю.М. Соколова постарались обозначить грань между фольклором и литературой, а также между фольклористикой и литературоведением. Так, A.M. Новикова в своём учебнике провела водораздел между обозначениями устного поэтического и других форм народного творчества: «В широком смысле слова этот термин неоднозначен, даже применительно к народному творчеству, в котором слиты традиционные формы художественного слова, действия, музыки и танца. Но в русской науке термин «фольклор» употребляется только для обозначения народного поэтического искусства, а для обозначения, например, народной музыки или народной хореографии используются термины «музыкальный фольклор», «танцевальный фольклор» и т.д.»[271,4]. Изобразительный фольклор не назван.
Суженное значение термина «фольклор» предложил Н.И. Кравцов. Он определил его содержание в коллективном учебнике для филологических факультетов пединститутов следующим образом: «Термин «фольклор»
получил международное признание. Им пользуется наука многих стран. Нет оснований и советской науке отказываться от него. Однако надо отметить, что термину «фольклор» придаётся различное значение. Во многих странах и, прежде всего, в Англии и Соединённых Штатах Америки, он имеет слишком широкое содержание: обозначает все виды народного искусства -поэзию, музыку, танцы, игры, живопись, резьбу, а также верования и обычаи. Советская наука под фольклором понимает обычно не всё народное искусство, только словесное, устное поэтическое художественное творчество, для которого употребляют термин «фольклор» без определения «словесный». Для другого вида искусства - музыкального - используется термин «музыкальный фольклор»[272,5]. За пределами термина он оставил всё то, на что в других странах он распространялся. Выделен только музыкальный фольклор из всей системы народного творчества. Признание за термином «фольклор» самостоятельного вида народного творчества -«устного, поэтического» - характерно для В.И. Чичерова[329,60], В.Я. Проппа [260], П.Г. Богатырёва[141]. Вместе с тем, В.Я. Пропп, В.И. Чичеров, П.Г. Богатырев рассматривали вербальный фольклор и в его этнографических связях. В частности, показав образец филологического подхода к волшебной сказке, В.Я. Пропп выявил её исторические корни, обратившись к этнографическому материалу.
Давно и определённо позиционируется фольклор как искусство слова. Фольклору как искусству слова посвящено несколько выпусков сборника «Фольклор как искусство слова» под редакцией Н.И Кравцова[316].
В учебнике, демонстративно названном «Русское устное народное творчество», В.П. Аникин утверждает, что «фольклор - это совокупность устных произведений с осознанной и неосознанной художественной установкой, включённых в практическую жизнь народа и созданных в процессе совместного труда поколений, это творчество с устойчивым традиционным содержанием и традиционной формой»[111,14].
Для понимания позиции ученого необходимо учесть расшифровку предложенного им определения: «Названием «устное творчество народа» подчёркивают устный характер фольклора и тем самым отличают его от литературы. Одновременно фольклор как искусство слова отделяют от музыки, хореографии, вышивки, игрушки и других видов творчества. Название «народно-поэтическое творчество» указывает на художественность как признак, по которому отличают фольклорное произведение от верований, обычаев и обрядов»[111,15-16].
Характерно при этом замечание: «Такое обозначение одновременно ставит фольклор в один ряд с другими видами народного художественного творчества и художественной литературы[111,16].
В.П. Аникин подчеркнул необходимость установления терминологической ясности с учётом специфики предмета изучения. Согласимся с ним, что фольклор как устное словесное искусство изучается фольклористикой. «Смежными с фольклористикой науками являются история, этнография, история религий, лингвистика, литературоведение, искусствоведческие дисциплины: музыковедение, хореография, история разных изобразительных искусств, в том числе история народных ремёсел и пр.»[111,17].
Историк и теоретик фольклора В.Е. Гусев рассматривал фольклор как словесное, словесно-музыкально-драматическое и хореографическое традиционное творчество. При этом, как специфический вид традиционного искусства им выделено изобразительное, воплощённое в материале[166,35].
Для темы нашего исследования важно замечание В.Е. Гусева о единой системе фольклора и изобразительного искусства. Замечание имеет методологический характер. Бесспорно его утверждение о том, что «разграничение фольклора и изобразительного искусства как подсистем народного искусства отнюдь не игнорирует, а, напротив, предполагает сравнительное их изучение, установление общих закономерностей их
развития... и, в конечном счёте, выявление тех реальных связей, которые позволяют воспринимать народное искусство как систему! 166,35].
Своё суждение, близкое к предложенному Е.В. Гусевым о границах термина «фольклор», высказала Т.В. Зуева: «Чаще всего этим термином обозначается комплекс словесных, словесно-музыкальных, музыкально-хореографических, игровых и драматических видов народного творчества»[7,266].
Широкое понимание «фольклора» характерно для серии научных сборников «Фольклор и этнография», выход первых из них датируется семидесятыми годами XX века. Расширительное толкование термина, вошедшее в искусствоведческие работы[186,194-232], принимается сейчас рядом исследователей, ориентирующихся на рекомендации экспертов по сохранению фольклора при ЮНЕСКО. Это определение гласит: «Фольклор (в более широком смысле традиционная народная культура) - это коллективное и основанное на традициях творчество групп или индивидуумов, определяемое надеждами и чаяниями общества, являющееся адекватным выражением их культурной и социальной самобытности; фольклорные образцы и ценности передаются устно, путём имитации и другими способами. Его формы включают язык, устную литературу, музыку, танцы, игры, мифологию, обряды, обычаи, ремёсла, архитектуру и другие виды художественного творчества» [298,2обл.]. Это определение в качестве основополагающего принято Республиканским центром Русского фольклора Министерства Культуры Российской Федерации. Оно вынесено на титульный лист первого номера научного альманаха «Традиционная культура» за 2000 год. В последние десятилетия всё больше сторонников привлекает стремление выделить видовые формы фольклора, вместе с тем подчеркивается специфика различных видовых форм фольклора как искусства. Пример тому - толкование термина Т.В. Зуевой как искусства: «Художественное начало имеет для фольклора первостепенное значение, он вообще не может быть понят вне художественных свойств: именно эти
свойства изучают филологи, для которых фольклор важен как искусство слова» [7,266].
Как самостоятельные, основополагающие категории народной художественной культуры рассматривает фольклор, изобразительное искусство, художественную самодеятельность А.С. Каргин[ 190,8]. По его справедливому замечанию «народное изобразительное искусство и фольклор» не тождественны. Их структуры «не накладываются одна на другую». Однако «морфологический анализ народной художественной культуры возможен через сопоставление двух форм: народного творчества и прикладного искусства»[190,44]. Однако фольклор видится ему в широких границах. Подобное понимание фольклора вошло в фундаментальное учебное пособие А.С. Каргина «Народная художественная культура»: «Фольклор - сложный комплекс духовных и материальных, художественно-эстетических и нехудожественных явлений, текстов, изделий, бытующих по преимуществу в народной среде, и отображающих менталитет этой среды»[190,182].
Особую точку зрения высказал Е.А. Костюхин. Отметив широкое понимание термина «фольклор» во многих странах и наметившуюся аналогичную тенденцию в России, он считал необходимым выделить вербальные и невербальные компоненты народной культуры [198,5]. Правда, годом раньше, во «Введении» к книге Б.Н. Путилова «Фольклор и народная культура», он рассматривал фольклористику как науку смежную: «в неё входят на равных правах этнография и филология»[199,10]. Однако, Е.А. Костюхину свойственно понимание фольклора как искусства.
Классификацию многообразия концепций о границах фольклора предложил Б.Н. Путилов, сведя их в пять групп. К первой группе отнесены определения фольклора как совокупности народной культуры в её многообразии, включая материальные предметы. Во вторую группу, по его мнению, следует отнести понимание фольклора как всего комплекса традиционной духовной культуры. Третья представляет фольклор как вид
искусства, комплекс явлений духовной культуры. Четвёртая группа - это понимание фольклора как словесного искусства. И, наконец, в пятую группу внесено толкование фольклора как вербальной духовной культуры во всём её многообразии [264,20-28]. При этом подчёркнута важность контекста [264, 129]. В ходе своего исследования Б.Н. Путилов рассматривает фольклор в связях с другими формами народной культуры. В русле типологической теории как универсального способа разъяснения любого сходства фольклорных произведений построен второй отдел книги, представленный статьями известных учёных: СБ. Аданьевой, А.К. Байбурина, А.А. Горелова, И.И. Земцовского, Е.М. Мелетинского, И.А. Разумовои, А.Л. Топоркова и др. Продолжительная работа с непрофессиональными носителями традиционной культуры убеждает нас в том, что они воспринимают её как целостное и, вместе с тем, неоднородное по форме, материалу, исполнению явление. Одобрение у них вызывает любое творчество, одарённость, талант: «работает играючи», «сыграли песню», «играть свадьбу». Принимая во внимание народное видение его собственной культуры, мы принимаем более широкое значение термина, но с четко обозначенными границами: вербальный фольклор, музыкальный фольклор, изобразительный фольклор.
Второй основополагающий термин — «изобразительный фольклор». А.С. Каргин даёт ему следующее определение - «Овеществлённый, материализованный слой народной культуры, отражающий в образно-эстетической форме самосознание, менталитет этноса, имеющий как фольклорные, так и специализированные формы»[190,18]. На общефольклорные признаки традиционного изобразительного искусства указала Т.М. Разина. По её наблюдениям, многие предметы «воспринимаются как вариации на одну и ту же тему», подобно сказке и песне. Отметим этот подход Т.М. Разиной как методологически верный и плодотворный[26б].
Мы включаем в понятие «изобразительный фольклор» то, что недавно именовалось декоративно-прикладным искусством. У этого вида искусства
есть признаки фольклора: традиционность, безымянность, коллективность, вариативность. Коллективность мы понимаем как отражение идей, эстетики и поэтики не одного человека, а целого коллектива из нескольких поколений. В середине 80-х годов активизировалась идея комплексного изучения народного творчества.
К.В. Чистов отметил как перспективную тему взаимосвязи вербального и других типов фольклора, их специфики и внутренней связи. В 1986г. он писал: «Фольклор образовал специфическую подсистему, выполнявшую весьма важную роль в системе традиционной народной культуры. В фольклорной форме интегрировалась, закреплялась и аккумулировалась традиционная информация, выработанная этносом или его локальной группой. Мы имеем в виду этническое самосознание, этнические установки, легенды о происхождении народа и его контактах с другими народами, историческую память, отливавшуюся в предания и легенды, передачу мифологической традиции и реализацию мифов и верований, осмысление обрядов и традиций материальной культуры, интеграцию стереотипов соционормативной культуры и т.д., и т.д. И, наконец, фольклор - это специфический «язык» традиционной знаковой и символической информации, передававшийся вещами - предметами материальной культуры и т.п. Всё это обусловило семантическую насыщенность фольклора, его роль интегратора, мощного системообразующего фактора традиционной культуры.... Более того, можно без преувеличения сказать, что фольклор с наибольшей интенсивностью выражает этнические функции культуры...»[328,8-9].
Народное искусство веками подвергалось шлифовке, шло развитие традиции из поколения в поколение. Естественно, коллективное питает индивидуальное творчество, которое отмечено традиционностью, выработанной в веках. Каждый творец следует ей. Изобразительное искусство подвержено вариативности - одному из основных черт фольклора. Её подметил исследователь крестьянского искусства B.C. Воронов. В статье
1924 года он писал: «При малой подвижности основных иконографических мотивов и стойкости традиционных форм крестьянское искусство обладает исключительным обилием вариантов. Множественность вариантов одинаково характерна для всех видов и направлений бытового крестьянского искусства; с одинаковой щедростью они распространены в вышивке, резьбе, росписи, керамике, набойке и всех других видах и технических категориях рассматриваемого искусства. Всё его художественное богатство и разнообразие заключается именно в этих бесчисленных повторениях и перефразировках, близко сходных между собой по основной иконографической или декоративной теме, но весьма различных по стилистической обработке однородного тематического содержания.... Варианты в крестьянском искусстве - грани, отражающие содержание единого творческого коллектива»[154,48].
Исследователь культурного ландшафта Ю.А. Веденин пишет, что специалисты, изучающие народное искусство (фольклористы, этнографы, искусствоведы), выделяют «в качестве конституциональных следующие его признаки: внутриситуативность (т.е. невыделенность из быта); устность передачи традиции путём непосредственных, неформальных контактов; обслуживание потребностей замкнутых социальных и этнических сред»[149,32]. Эти компоненты сближают все виды народного искусства.
Разнообразие жанров изобразительного фольклора обязывает определить границы материала исследования. В качестве объекта изучения избран фольклор, связанный с нитью, как наиболее широко представленный в народной культуре - «полотняный» фольклор. В тендерном аспекте это по преимуществу женское искусство. Другой объект исследования -художественная обработка дерева, издавна разрабатываемая мужской частью населения. Выбор объектов исследования позволит более полно выявить некоторые закономерности сопряжения изобразительного и вербального фольклора. Изучение сопряжения разных форм фольклора важно для более глубокого понимания их развития, а также для более точного «прочтения»
через это сопряжение менталитета этноса. Грань сопряженности, «стык» разных явлений часто позволяют сделать неожиданные и, главное, объективные выводы.
В аспекте нашего исследования определяющее значение имеет задача, поставленная Н.А. Миненко. Исследуя традиционную культуру русского крестьянства Урала и частично Зауралья XVIII - XIX веков, она в коллективной монографии отметила как перспективную следующую методологию изучения традиционного крестьянского материального и духовного наследия: «К сожалению, не появилось пока работы, в которой важнейшие черты материальной и духовной культуры русских крестьян Урала были бы рассмотрены в комплексе» [299,23]. Это положение в качестве методологического может быть распространено на все региональные традиции.
Считаем необходимым определить географические рамки объекта исследования: Исетский край, Исетская провинция, Приисетье. На локальных территориях, отличающихся своими особенностями, идет отбор материала. Здесь складываются особые локальные взаимодействия традиций.
Теоретической базой по регионалистике являются труды В.П. Аникина, Т.И. Живкова, А.И. Лазарева, Т.Г. Леоновой, Б.Н. Путилова. В.П. Аникин характеризует локальный фольклор как «проявления местного характера, порожденные спецификой тех историко-бытовых условий, в которых существовал и развивался фольклор»[110,11-27]. В свою очередь А.И. Лазарев выделяет понятия «местный» и «областной» фольклор, отмечая их различия: «местный фольклор - это любое проявление народно-поэтической традиции в произвольно взятой среде. ...Областным фольклором мы должны называть типологически родственные ответвления русского народно-поэтического творчества, которые бытуют на исторически сложившихся территориях и характеризуются своеобразием устно-поэтического репертуара, наличием значительного количества произведений с местной тематикой,
стилистическими особенностями, придающими ему специфически местную окраску»[207,35-44]. Т.Г. Леонова ставит задачу «выявления в фольклоре региона не только общерусского начала..., но и региональных культурных зон, фольклорных гнезд, исполнительских школ»[214,21-28]. Эта проблема плодотворно разрабатывается болгарской фольклористикой. По мнению Т.И. Живкова: «Фольклор есть локальная художественная культура. Чтобы она функционировала и развивалась, нужно, чтобы она была составной частью коллектива, ограниченного в пространственном плане...». Чтобы понять фольклор этноса, по его мнению, «нужно иметь в виду, прежде всего, его региональную характеристику»[176,105]. Эту точку зрения разделяет Б.Н. Путилов, обобщая суждения отечественных ученых: «Фольклорная традиционная культура в своём конкретном наполнении всегда региональна и конкретна»[264,156]. Ученый подчеркнул связь специфики локальной традиции с разнообразными условиями жизни коллектива. Б.Н. Путилов считает, что фольклор в своих проявлениях может быть только региональным и локальным: «Фольклор в его конкретных материальных выражениях, в живой функциональной плоти, в реальных «единицах» текстов существует только как региональный/локальный»[265,156-165]. В общетеоретическом плане важны раздумья по этому поводу: «Может быть, трудность региональных исследований не в отыскании некоей доминанты, чего-то необычного, выпадающего из привычного набора признаков (хотя на эту сторону должно быть обращено самое пристальное внимание), а в анализе специфики «общеизвестного» и «широко распространённого» [264,163]. Отметив отсутствие широкомасштабного сбора материала живой региональной культуры, Б.Н. Путилов выдвинул задачу собирания «собственно вербальных текстов с фактами других форм традиционной культуры»[264,165].
Приисетье - территория, прилегающая к реке Исеть в её срединном пути (от впадения в неё р. Течи до Исетского). Река Исеть берёт своё начало возле Екатеринбурга в озере Исетском и пробегает до впадения в Тобол (в 22
км. выше Ялуторовска) 800 км. Берега Исети густо заселены. Из 150 сёл и городов, расположенных по её берегам к середине XIX в., большинство заселены в XVII в. Течение Исети разделяется на три части. В среднем её течении от впадения Синары до Далматова длина реки составляет около 134 км, ширина русла от 40 до 70 метров. В начале XIX в. русло на этом участке было запружено многочисленными мельницами. В нижнем течении реки от впадения в нее реки Течи до Исетского длина её составляет 380 км. В этой части Исети есть поймы, покрытые таким количеством протоков, рукавов и стариц, что бывает сложно отличить главное русло от других. Это хорошо видно после впадения в Исеть Миасса, где минимальная ширина поймы достигает 2,5-3 км. Эти места, богатые рыбой, лесом, плодородными землями, привлекали человека ещё в эпоху неолита. Именно тогда появились здесь первые поселения[185,197]. На песчаных надпойменных террасах росли сосновые леса, но в результате хозяйственной деятельности человека они почти все были вырублены.
Административно-территориальное деление этой территории также претерпевало изменения. 13 августа 1737 года была образована Исетская провинция, которая была разделена на три уезда или дистрикта: Шадринский, Исетский и Окунёвский. В связи со строительством новых укреплённых линий и присоединением больших территорий в 1756 году к этим уездам прибавились ещё два - Куртамышский и Увельский. Центром провинции стала с 1743 года Челябинская крепость, а крепости на линиях с этого же времени стали подчиняться Оренбургу. В 1781 году Шадринский уезд отошёл к Пермскому наместничеству.
В 1789 году было составлено описание Шадринского уезда Пермского наместничества. А.А. Кондрашенков в книге «Крестьяне Зауралья в XVII -XVIII вв.» приводит выдержки из этого документа: «Шадринский уезд граничит с территорией Пермского наместничества Далматовским и Камышловским уездами, Тобольского наместничества Ялуторовским и Тюменским уездами, Уфимского наместничества Челябинскими уездами и
простирается в длину на 145, а в ширину на 84 версты. Местоположение по большей части низкое и ровное». Документ также сообщает, что в уезде 31 приход, 258 селений, 7 помещичьих домов, 9 слобод, 19 сёл, 3 острога, 219 деревень и 5 татарских юрт. Население по четвёртой ревизии составляло 28926 д. м. п. и 29130 д. ж. п., из них церковнослужителей 346, крепостных крестьян 145 д.м.п., солдат 143, поселыциков 5, служивых татар 366. Во всем уезде имелся один Усть-Миасский винокуренный завод, одна пильная мельница и 274 мукомольных, из них 67 вододействугощих и 207 ветряных. Основным занятием населения является земледелие. Производимые в подсобных промыслах товары использовались для сельскохозяйственных нужд, а излишки сбывались на местных торгах. Крестьяне также занимались отходничеством в городах и селениях соседних наместничеств[196,142-148]. Исетская провинция, Исетский край - принятые определения огромной территории, примыкающей к реке Исети. Как официальная административная единица, Исетская провинция известна уже с начала XVIII века. Составители книги «Приходы и церкви Екатеринбургской епархии»[282] отмечали, что уже в первой половине XVII века «местность по течению р. Исети была известна как Приисетский край».
В 1737 - 1744 годах сформирована новая административная единица; её составной частью стала Исетская провинция[332,83]. При образовании Исетской провинции в её состав вошло 15 (из 42) башкирских волостей с 2971 двором[2б1,50].
Исетский край - значительный по территории регион северной части современной Курганской области, связанный рекой Исетью. Ею задан колонизационный поток и определена экономическая, социальная, культурная и бытовая жизнь осевшего здесь населения. Сохранению архаических пластов традиционной русской культуры в крае способствовало его заселение в пору устойчивого бытования традиции (конец XVI - XVII вв.), а также истоки переселенческого потока - Русский Север. На основании делопроизводительных документов историк А.А. Дмитриев выявил роль
Исети как связующей и главной жизненной артерии для края, в который устремились русские «из Верхотурского уезда, Перми Великой и других более отдалённых местностей. И желающие идти на плодородные берега Исети нашлись, конечно, скоро и в большом числе»[170,13].
Материалы по географии и статистике России, собранные офицерами Генерального Штаба в 1864 году[231,42-76], позволили авторам труда выделить юг Пермской губернии (территория по р. Исети) как регион, имеющий специфические условия жизни, особенный уклад быта и духовной культуры. Основой своеобразия региона названо хлебопашество: «Хлебопашество идет там очень успешно, с избытком вознаграждая крестьянина за самые небольшие труды»[231,64].
В качестве подтверждения высказанного положения о своеобразии приводится описание обычаев (родильных, похоронных, свадебных и других) Приисетского края, которые, по наблюдениям статистов, отличаются от обычаев севера Пермской губернии. Осознание краем своего единства отразилось в названиях местных периодических изданий «Исетский край», «Исетская провинция».
Роль Исети как центра хозяйственного освоения территории подчёркивал В.П. Бирюков. Составляя «Краевой словарь говоров Исетского Зауралья» (выходил в качестве приложения к «Журналу Шадринского Общества краеведения» в 1923 году), В.П. Бирюков отметил, что в XVII -XVIII вв. границы Исетского края считались более значительными. Так, историк А.А. Дмитриев к Исетскому краю относил часть Ялуторовского и Челябинского уезда[170,9-33].
Исследователи края обращали внимание на роль реки, организующую жизнь провинции: «Исеть, река Пермского наместничества в Исетской провинции, вышла из озера Исетского выше Екатеринбурга верст с 20, течёт на восток мимо Катайского, Шадринского, Исетского острогов и впадает в реку Тобол выше Ялуторовска за 7 верст под деревней того же острогу Свиньиной»[9,95]. На основании архивных данных зауральский краевед B.C.
Чернышев репрезентативно утверждает: «Река Исеть в XVII веке являлась водным путём передвижения лёгких с малым водоизмещением стругов, барж»[325,58].
Край был богатым в силу своего географического положения. Неслучайно в этих местах была организована Крестовская ярмарка, третья в России по объёму капитала после Нижегородской и Ирбитской. Здесь сходились торговые потоки «Восток- Запад». Этому краю «в прежнее время принадлежало исключительное положение в деле товарообмена между Сибирью, вырабатывавшею сырьё, и Европейской Россией, это сырьё потреблявшей и, взамен его, высылавшей за Урал продукты своей обрабатывающей промышленности»[88,104]. Богатство Приисетья создавалось также близостью городов Екатеринбурга, Челябинска, Шадринска.
Достаток давал возможность сохранять и развивать лучшие традиции всех форм крестьянской культуры. Итак, с одной стороны наличие земли, а с другой, - выгодное географическое положение создавали особый облик Исетского края. Не случайно эти места выбрал для строительства монастыря Далмат. Созданная его заботами обитель стала форпостом колонизации Сибири[248].
Традиционная культура Исетской провинции - это, по преимуществу, крестьянская культура. Она глубоко связана с историей и экономикой, социальными, климатическими и демографическими условиями. Главным переселенческим потоком был северный, направлявшийся по Верхотурскому тракту[196;197].
Репрезентативность и объём изучаемого материала позволяет видеть в нём надёжную основу для выявления сопряжения традиционного изобразительного и вербального фольклора значительного региона. Тема исследования представляется актуальной.
Наблюдается оживление интеграционных процессов, стремление выявить национальную и региональную идентичность наряду с напряженным
вниманием к региональной специфике. Исследование локальных традиций выходит на уровень общетеоретических наблюдений и выводов. Последние десятилетия отмечены конференциями по проблемам региональной культуры, выходом в свет целого ряда региональных сборников и монографий. Издаётся многотомный свод «Памятников фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». Приметой времени стала публикация сборников регионального фольклора и монографий о нём, что определено значимостью теоретических проблем типологии и взаимосвязи различных форм духовной народной культуры, а также теоретическими и практическими задачами современного регионоведения[38;95;96;169;232; 275].
Актуальность исследования обусловлена теоретической значимостью проблемы: общерусское - региональное/локальное. Не случайно она вынесена в качестве самостоятельных глав в теоретическом курсе В.П. Аникина[112] и в монографии Б.Н. Путилова[264]. Об этом было сказано выше.
Актуальность исследования определяется вниманием к проблемам региональной культуры, в том числе к традиционному крестьянскому фольклору. Региональный компонент истории, литературы и фольклора введён в вузы и школы, что требует осмысления специфики традиционной культуры, внутренней взаимосвязи и роли социальных, экономических, исторических факторов в её формировании и развитии. Реактуализация изобразительного крестьянского искусства и вербального фольклора (особенно в композиции праздников) обуславливают интерес к генезису не только видов народного творчества, но и отдельных сюжетов, их трансформации в изменившихся социокультурных ситуациях.
Тема и цели нашего исследования потребовали широкой полевой работы по сбору материала в своеобразном локусе, сохранившем старину.
Актуальность исследования связана также с проблемой сопряжения, взаимосвязи различных форм культуры, что позволяет выявить исторические корни, функции, семантику, символику как изобразительного, так и
вербального фольклора, показать единство и специфику различных видов фольклорной культуры Приисетья. Выводы имеют общетеоретический выход.
Первые попытки прочтения изобразительного ряда сквозь призму поэтического слова принадлежат Ф.И. Буслаеву. В разделе «Древнерусская народная литература и искусство» известного труда «Исторические очерки народной словесности и искусства» он обратил внимание на сказку «Пепелюга» как на пример сопряжения сказочного эпоса и прядения. Он первым указал на истоки единства слова и изобразительного искусства. Они, по его представлению, коренятся в верованиях «эпохи дохристианской», мифологии[146,17]. Вопрос о единстве, переплетении изображения и слова Ф.И. Буслаев рассматривает как один из важных при изучении древней русской культуры в её единстве и разнообразии видов[14б,31-33,56]. Ф.И. Буслаев увидел особенно тесные связи между орнаментом и лирической песней, которые представлялись ему «как наиболее эмоциональные виды русского народного творчества»[146,94]. Пророческим оказалось его предвидение: «Нет сомнения, что со временем в наших рукописных сокровищах найдется много произведений, свидетельствующих о связи русской народной поэзии с художественными интересами древнерусского искусства» [146,5 8]. Дальнейшие шагом по выявлению связей вербального и изобразительного фольклора предпринял А.Н. Афанасьев. В частности, выявление семантики изображённой на плоскости певчей птицы - петуха ведётся им на широком привлечении поэтического слова[116,260-267].
Об актуальности исследования свидетельствует постоянный, хотя и с временными пробелами, интерес к изучаемой нами теме: от В.В. Стасова и Н.К. Пиксанова[247,10] до современных ученых. Об этом же говорит обострившейся интерес к ней ученых, известных в разных областях науки: фольклористов В.В. Блажеса, В.Е. Гусева, В.И. Ерёминой, Б.Н. Путилова, В.П. Федоровой, А.В. Юдина; историков Т.А. Бернштам, М.М. Миненко, культурологов, искусствоведов, представителей педагогической науки: Т.Н.
Баклановой, А.С. Каргина, Л.Н. Лазаревой, Л.Д. Любимова, Ю.С. Степанова, Ю.В. Рождественского, Е.Ю. Стрельцовой; музыковедов Е.И. Жимулёвой, Н.А. Урсеговой, Т.И. Чупакиной.
Репрезентативность этого подхода становится убедительной, если учесть то обстоятельство, что во многих обрядах, где «заняты» оба исследуемых вида, мир перестаёт быть невидным и беззвучным. Процессы творения, материальная культура объединяют слово и изображение. Цвет и слово становятся формой сообщения, задача человека - услышать и увидеть их, правильно понять. В ритуалах, символизирующих творение, фольклорный текст принадлежит «сразу двум истокам: фольклору и ритуалу» [123,210].
Сопряжение изобразительного и вербального фольклора позволяет провести плодотворный анализ народной культуры в целостности, выявить характерные сюжеты, мотивы, своеобразие их бытования.
Объектом исследования является вербальный и изобразительный фольклор Исетской провинции, представленный материалами изобразительного фольклора и устного поэтического творчества XVIII-XX вв.
Предмет исследования - уровни сопряжения вербального и изобразительного фольклора Исетской провинции.
Цель диссертационного исследования - выявление сопряжения мотивов, сюжетов, сюжетостроения, а также символики вербального и изобразительного фольклора Приисетья.
Задачи, намеченные для реализации цели:
-определить географические границы исследования;
-выявить специфику ремесел и промыслов Приисетья как основы формирования и развития изобразительного искусства, подчеркнуть значение традиций народной культуры Русского Севера в становлении своеобразия фольклорного искусства в Исетской провинции;
-систематизировать изобразительный фольклор, собранный в течение последних 10 лет фольклорно-этнографическими экспедициями Курганского госуниверситета и Центра русской народной культуры «Лад» (г. Шадринск);
-исследовать мотив нити как основу сопряжения «полотняного» и вербального фольклора;
-показать универсальность связующей функции нити как грани сопряжения слова и изображения в игрищном обрядовом комплексе;
-установить своеобразие сопряжения изобразительного и вербального фольклора в свадебной обрядности;
-раскрыть семантику сюжета «Олень - Ящер»;
-обозначить характер трансформации архаических сюжетов и символов изобразительного и вербального фольклора.
Источниковедческой базой исследования является вербальный и изобразительный фольклор Исетской провинции, представленный материалами архивов муниципального учреждения «Центр русской народной культуры «Лад» г. Шадринска, кафедры древней литературы и фольклора Курганского государственного университета, Шадринского филиала государственного архива Курганской области, Государственного архива Свердловской области, материалами из личного архива автора диссертации, а также научные публикации по теме.
Методы исследования. Помимо общенаучных методов анализа, синтеза, обобщения и систематизации в работе использованы специальные методы: получение ретроспективной информации (теоретический анализ и обобщение первоисточников); сравнительно-сопоставительный (анализ и синтез, аналогия, систематизация); метод сравнительно-исторического анализа; общефилологический анализ вербального фольклора; наблюдение за бытованием мотивов и сюжетов произведений, жанров.
Методологической основой работы являются работы ведущих теоретиков различных областей народной культуры: А.К. Амброза, В.П. Аникина, А.К. Байбурина, Т.А. Бернштам, Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского,
B.C. Воронова, B.E. Гусєва, Д.К. Зеленина, А.С. Каргина, А.И. Лазарева, Г.С. Масловой, В.Я. Проппа, Б.Н. Путилова, Б.А. Рыбакова, В.В. Стасова.
Научная новизна исследования заключается в следующем:
-впервые введен в научный оборот значительный объём первичных материалов вербального и изобразительного фольклора одного из заметных регионов России — Исетской провинции;
-охарактеризованы ремёсла Исетской провинции как основа становления и развития изобразительного фольклорного искусства;
-на основе сопоставительного метода выявлены уровни сопряжения мотивного и сюжетного компонентов изобразительного и вербального фольклора в игрищном комплексе и свадебном обряде Исетского края, что позволило дать новую интерпретацию крестьянских представлений о должном положении женщины в доме мужа;
-дано новое прочтение семантики архаического сюжета «Олень-Ящер», в аспекте крестьянской аксиологии на основе сравнительно-исторического метода, обозначена трансформация архаических сюжетов и символов изобразительного и вербального фольклора Исетского края.
Теоретическое значение исследования состоит в выявлении глубинной связи и уровней сопряжения разных форм фольклорной традиции своеобразного региона. Данное исследование впервые выявило особенности взаимодействия изобразительного и вербального фольклора в обрядовых комплексах, что может иметь значение для теории и истории фольклора (календарный и свадебный обряды; генетические истоки песенных сюжетов). Исследование вносит вклад в изучение проблемы «общерусское/локальное» и репрезентирует «зауральский текст» народной культуры.
Практическая значимость работы определяется тем, что её материалы могут найти применение в практике преподавания в качестве регионального компонента в университетских курсах по теории фольклора, русскому фольклору, культурологии, в спецкурсах, спецсеминарах по
истории культуры Урала и Зауралья, составлению учебных пособий, ориентированных на тему данного исследования. На защиту выносятся следующие положения:
Изобразительный и вербальный фольклор Исетской провинции -своеобразное, локальное проявление народной культуры, сформировавшееся в специфических экономических, исторических, социальных, демографических условиях, истоками связанное с традициями Русского Севера. Под локальной спецификой мы понимаем не комплекс уникальных, необычных, редких форм, а характерную интерпретацию общерусской традиции.
Сопряжение изобразительного и вербального фольклора коренится в общей мировоззренческой основе. Специфика сопряжения обеих форм фольклора задана их функциями в определённых обрядовых комплексах, в том числе и сюжетообразующими, Характер сопряжения подвержен развитию в соответствии со спецификой ритуальной практики, основой которой является изменение половозрастного статуса основных исполнителей обрядов и идея репродукции.
Главные уровни сопряжения - архаические мотивы и сюжеты, а также архаические сюжетообразующие структуры.
Сопряжение изобразительного и вербального фольклора - ключ к прочтению известного сюжета «Олень-Ящер» как космогонического мифа о построении мироздания с центральным и связующим положением земли и человека.
Сопряжение вербального и изобразительного фольклора выявляет один из главных аксиологических мотивов свадьбы - высокое положение женщины как хозяйки дома, хранительницы очага, продолжательницы рода.
Особенности заселения Приисетья
Целостный процесс развития региональной / локальной культуры во всех её формах определен фактической историей, экономическими, географическими, демографическими условиями, опосредован ими и во многом реализован в них.
Вопросы заселения и экономического освоения Приисетья, а также Сибири.в целом, давно привлекали внимание историков. В работах Н.А. Словцова[276], П.Н. Буцинского[148], Г.Ф. Миллера и др. рассматриваются различные аспекты заселения русскими огромного края. Итоги изучения истории Сибири досоветского периода даны в обобщающем труде Г.Ф. Миллера «История Сибири»[226], в ряде статей В.И. Щункова[333], З.Я.Боярышниковой [143-145], В.А. Александрова[108], Н.А. Миненко[228-230], М.М. Громыко[162-164]. Вопросами заселения и экономического освоения Южного Зауралья, в том числе Приисетья, занимались А.А. Кондрашенков [195-197], А.А. Преображенский [255-257]; Г.Н. Чагин [323;324].
В основе исследования заселения Приисетья нами использованы следующие источники: 1. Первоисточники официальных документов по истории, экономике, культуре края. 2. Исторические сочинения путешественников XVIII в. 3. Опубликованные и архивные данные по крестьянской культуре края. 4. Обобщающие работы учёных - историков. 5. Исследования фольклористов, этнографов, культурологов.
Историю заселения и социально-экономического освоения Приисетья современные исследователи разделяют на три этапа. Первый этап охватывает период с первой половины XVII до начала XVIII века. Второй датируется 20-90-ми годами XVIII в. И третий - с конца XVIII до середины XIX в. Первый этап характеризуется созданием не только крестьянских поселений (сёл и деревень), острогов и городов, но и сложившейся системой земледелия и развития промыслов. Русские переселенцы «раскрывали производительные возможности края»[143,44]. Бассейн реки Исети, отличавшийся высоким плодородием почвы, привлекал к себе переселенцев. Заселение берегов Исети началось в первой половине XVII в., но заметно усилилось во второй половине этого века. На берегах Исети возникали всё новые остроги, слободы и заимки. Таблицу освоения земель Зауралья во второй половине XVII в. составили Курганские историки. (Приложение № 1. Таблица № 1 «Освоение земель Зауралья в XVII веке».)
Среди населённых пунктов, возникших на Исети, важную роль играли Катайский, Исетский остроги и Шадринская слобода. Одним из первых возник Исетский острог. Его основание относится к 1650 г. Управление и строительство острога было поручено казаку Давыду Андрееву. На строительство острога были посланы с лошадьми и со всеми необходимыми инструментами и оружием 20 верхотурских стрельцов, 15 ирбитских, 10 ницинских крестьян[75,253].
Так же строился Катайский острог, который первоначально был в подчинении Верхотурского воеводы, а затем передан в ведение Тобольска. Первоначально в Катайский острог было послано «на житьё с жёнами и детьми» 30 беломестных казаков из Верхотурского уезда[76,290об.]. Из челобитной катайского приказчика Перхурова известно, что с 1658 года по 1661 год ему удалось прибрать «на денежный оброк 5 семей русских людей, 36 семей татар и черемис»[ 167,224].
В XVII - первой четверти XVIII вв. крестьянские поселения создавались и на монастырских землях. Одним из первых в Зауралье возник Долматов монастырь (1644)1 Во владение монастыря были взяты земли общей площадью 160 тыс. десятин. После основания Далматова монастыря в низовьях реки Исети были основаны Рафаилов монастырь, Кондинская и Архангельские заимки, митрополичье село Вознесенское. Среди осевших на монастырских землях крестьян по данным переписи 1669 г. более 40% составляли выходцы из Поморья[195,16-17].
В 1661 - начале 1662 г. на левом крутом берегу Исети, где к реке вплотную подступал густой сосновый бор, на месте промысловой заимки тобольчанина Ефима Шадрина слободчанин Юрий Никифоров, сын Малечкин-Соловей, основал Шадринскую слободу[227,20-21].
Одна из первых переписей в Приисетье датируется 1668 - 1669 гг. Ею были обследованы монастырские вотчины - Далматовский и Рафаилов монастыри, заимка Кондинского монастыря [77,274-3 60об.]. Среди новоприходцев в эти вотчины оказалась весьма значительная часть бывших жителей Поморья. А.А. Кондрашенков приводит следующие данные: Далматовский монастырь - 49% из Поморья, 34,7% из Кунгура, 4,1% из Казани, 6,1% с Урала, 6,1% из Туринска, Тюмени, Тобольска; Кондинская заимка - 47,8% из Поморья, 13,1% из Казанского уезда, 21,7% из Зауралья и Урала; Рафаилов монастырь - 31,8% из Поморья, 13,6 % из Казани и Вятки, 54% с Урала и Зауралья[196,76-77].
В исследованиях А.А. Кондрашенкова[195-197], А.А. Преображенского[255-257] делается вывод о том, что основная масса переселенцев во второй половине XVII века в Зауралье приходила из районов Поморья и Предуралья, где северный поток оседал ещё раньше. И.М. Гаев, председатель Шадринского Общества краеведов, нашёл архивные сведения о местности, которая дала Приисетью поселыциков. Здесь осели: Баталов Дмитрий -подъячий, 1641 г., Новгород; Бехтеевы Дмитрий и Григорий, 1603 г., Новгород; Батурин, 1545 г. Новгород; Бушмановы Никита и Порфений, 1603 г., Устюг; Дериглазовы Андрей и Михаил - новгородские бояре; Клюкин Прокофий, таможенный человек, 1632 г., Устюг; Колчин Ивашка, стрелец, Псков, 1650 г.[156,105].
Ремёсла и промыслы Приисетья в контексте краеведения
Ремесло, по определению В.И, Даля, - это «рукодельное мастерство, ручной труд, работа и уменье, коим добывают хлеб; само занятие, коим человек живет, промысел его, требующий более телесного, чем умственного труда». В.И. Даль привёл пословицы о роли «рукомесла» в жизни человека: «Ремесла за собой (за спиной) не носишь, а с ним добро. И то ремесло, коли кто умеет сделать весло. С ремеслом не пропадешь. Без ремесла - без рук. Не у ремесла, так у промысла», - говорил он про звероловов, рыбаков. «У них ремесло под мостом», грабят проезжих. Наше ремесло быльем поросло, или было ремесло, да быльем поросло, то же, что было ремесло, да вином залило. Соха кормит, ремесло поит, промыслы одевают, обувают. Всякое ремесло честно, кроме воровства. Худое ремесло лучше хорошего воровства. И воровство ремесло (прибавляли, «да не хлебное»). Ремеслу везде почет. Ремесло за плечами не висит (не тяготит). Ремесло вотчина. Ремесло кормилец. Знай одно ремесло, да блюди, чтоб хмелем не поросло! Было ремесло, да хмелем поросло. Ремесло пить-есть не просит, а с ним добро (а само кормит). Ремесло не коромысло, плеч не оттянет. Ремесло к собакам занесло. Такое ремесло, что к черту занесло (хмель). Вот то ремесло, что весь дом растрясло! У кого воровство, у того и ремесло. Не с ремеслом вор - и не без промысла. Человек сыт одним хлебом, да не одним ремеслом. Больше ремесла, больше и злыдней (т.е. дела, хлопот). За ремеслом ходить - землю сиротить»[5,1675].
По наблюдениям знатока русского языка и быта В.И. Даля, особенно широкое распространение получили ремесла в крестьянской среде, что отразилось в языке: «ремесловый, ремесленный люд, ремесленник, -ница, и стар, ремественник, кормящийся ремеслом, и прочее сапожным, скорняжным, кузнечным, столярным и прочими, вообще мастеровой. Ремесленничать, заниматься ремеслами, особенно в крестьянстве»[5,1675].
СИ. Ожегов в «Словаре русского языка» даёт следующее определение «ремесла»: «Ремесло - профессиональное занятие - изготовление изделий ручным, кустарным способом»[10,623].
Своё определение «ремесла» даёт и Советский энциклопедический словарь: «Ремесло - мелкое ручное производство промышленных изделий, господствующее до появления крупной машинной индустрии (а затем частично сохранившееся наряду с ней). Для ремесла характерны: применение простых орудий труда, решающее значение личного мастерства ремесленника, индивидуальный характер производства (ремесленник работает один, или с ограниченным числом помощников)»[15,1129].
С ремёслами связан «промысел», который определяется В.И. Далем как «свой способ добычи, уменье и средство для жизни, заработок»[5,1300].
Одно из определений СИ. Ожегова звучит так: «Промысел: 3. Мелкое ремесленное производство, обычно как подсобное при основном, сельскохозяйственном. Кустарный промысел. Художественные промыслы» [10,566].
В народном представлении ремесло и промысел связаны. Ремесло - путь к промыслу, его основа: «Всякое ремесло - промысел, только воровство не промысел. По ремеслу и промысел»[5,1300].
Ремёсла и промыслы значительной по площади и экономическому состоянию Исетской провинции - это основа сохранения и своеобразия изобразительного искусства региона. Без ауры творческого начала ремёсел и промыслов не может быть высокоразвитого и оригинального изобразительного искусства. Ещё СВ. Воронов поставил задачу широкого собирания народных промыслов, произведений изобразительного традиционного искусства с тем, чтобы выявить специфику народной традиции: «Не собрав ещё множества колосьев этого веками вызревавшего искусства и не связав их в снопы, нельзя характеризовать крестьянский художественный стиль с полной и глубокой обоснованностью»[155,37]. Он также отметил связь изобразительного искусства с ремёслами, экономическими условиями и бытовым укладом: «Для того чтобы получить верное представление о крестьянском искусстве, необходимо широко ознакомиться с кругом разнообразных бытовых изделий, составлявших жизненный уклад крестьянства. Большие и главные, яркие и малозаметные предметы этого быта являются исключительными объектами рассматриваемого художественного творчества»[155,37]. При этом он говорил о «счастливой связи с практическим мастерством», которая «возвела крестьянское искусство на значительную высоту строго формального понимания художественных задач и сделала его очень чутким к восприятию стилистических законов»[155,44]. СВ. Воронов неоднократно отмечал: «Круг вещей обусловлен основными потребностями климата, пола, хозяйства, ремесла, труда; это не праздные и нарочито надуманные предметы болезненно-эстетического характера, но продукты сурового и трезвого бытового порядка»[155,37].
Изучение сибирских традиций крестьянской культуры к аналогичному выводу привело Л.М. Русакову: «Изобразительное искусство теснейшим образом всегда было связано с изготовлением утилитарных предметов: оно, будучи космогоническим по своей сути, придавало и форме изделий и их «декору» соразмерность, красоту, в основе которых лежал ритм, соответствующий ритмам жизни природы, общества, биологическим ритмам самого человека, а также пространственным параметрам Вселенной»[269,5].
На формирование культурных устоев и эстетических представлений крестьян Приисетья оказали влияние традиции различных областей России. Однако самым значимым фактором явилось народное искусство «старожилов» - русских крестьян, переселявшихся на новые земли в XVI -первой половине XVIII веков, в основном из северорусских территорий -бассейнов рек Северной Двины, Сухони, Вычегды, Пинеги и Мезени
Представление о сакральности нити - основа сопряжения «полотняного» и вербального фольклора
В данной главе рассматривается вопрос о сопряжении двух исследуемых видов фольклора на уровне мотивов. Мотив мы рассматриваем широко - в русле теоретических разработок О.М. Фрейденберг[318]. Обращение к сопоставительному анализу вербального и изобразительного фольклора обнаруживает в основном сопряжение на уровне мотивов. Особенно это характерно для мотива нити. Нам представляется, что именно мотив нити, широко вошедший в изображение и слово, проявляется наиболее многогранно как каркас их единства. Такое проникновение в сферу народного искусства объясняется, в первую очередь, архаическим представлением о сакральности процесса превращения естественного продукта в культурный: лён, конопля, крапива преобразуются человеком в жизненно необходимый культурный элемент - нить. Мифологический тип мышления, мифологичность самого творения задают основу сопряжения разных видов ранних форм искусства. Нам представляется необходимым рассмотреть мотив нити в его архаической семантике, исходя из того, что весь «полотняный» фольклор создан из нити: сам предмет и орнамент, нанесённый на него. Нить является главнейшим материалом и элементом творчества.
В исследовании единой мировоззренческой основы отдельных мотивов, связывающих разные виды непрофессионального творчества, методологической опорой для нас являются работы С.А. Токарева [290; 291] и В.Я. Проппа[258;259]. Они ориентировали движение науки на поиск конкретных «исторических корней» художественных явлений, отмеченных в разнообразных формах искусства. Разработанные ими сравнительно-исторический и структурно-типологический методы позволили нам наметить пути изучения сопряжения вербального фольклора с изобразительным древним искусством. Сопряжение вербального и изобразительного фольклора на уровне мотива нити представляется плодотворным в силу широкого объёма материала.
Изучение мотива нити на основе вербального и изобразительного фольклора, а также применение этой системы начато А.Н. Афанасьевым [116-119]. Им сделаны основательные шаги по выявлению семантики и функций нити. Во второй половине XX века вышли работы А.А. Лебедевой [209-212], М.А. Некрасовой[233-235], А.Ф. Журавлё вой[178], Г.И. Трубицыной[302], в которых изучается вопрос о сакральном статусе нити. Для большинства этих исследований характерна опора главным образом на изобразительный ряд. Фольклор, если и вводится, то лишь как иллюстрация. Однако методику А.Н. Афанасьева по комплексному исследованию разнообразных форм народной культуры использовали СВ. Воронов[155], Б.А. Рыбаков[273;274], Г.С. Маслова[220;221], СВ. Жарникова[174;175].
Широкое вхождение нити в художественную народную культуру неизбежно ставит вопрос о природе этого явления. Почему именно нить в её разных формах так заметна в изобразительном и вербальном фольклоре? Почему нить в народной духовной культуре приравнивалась к хлебу? Сошлёмся на священника Тихона Успенского, служившего в большом селе Верхне-Ключевском современного Катайского района. Он отметил высокий семиотический статус льна: «Принять на ночлег нищего, накормить его, дать на дорогу зернового и печёного хлеба, яиц, холста, даже кудели (льна) считается святым делом»[304,13]. О восприятии нити как сакрального предмета свидетельствует уравнивание её с хлебом и сыром в самых значимых обрядах. В XVI веке и в великокняжеской свадьбе и свадьбе, принятой в целом у русских, обряд «чесания волос у жениха и невесты» предварялся разрезанием караваев и сыров. Части этих продуктов вместе с платком преподносились на блюде всем главным чинам свадьбы. Действия эти производил дружка. Всё это передавалось от невесты. Дружка пояснял: «Новобрачная вам челом бьет»[46,190]. Видимо, в данных действиях сказывались отголоски контагиозной магии. Магические способности невесты сообщать плодородие и другие добрые начала должны перейти с хлебом, сыром, платком на окружающих людей.
В расшифровке этого явления обратимся к монографии Б.А. Рыбакова «Язычество древних славян». Широкая историческая источниковедческая база позволила ему сделать вывод о том, что взгляд на нить как на явление ритуальное определён древностью и жизненной важностью самого прядения: «Человечество научилось прясть волокнистые растения уже в неолите. Рыболовы каменного века ловили рыбу сетями, сделанными из нитей; охотники «тенётами-перевесами» ловили птиц, зайцев и серн. Прялка и веретено уже тогда стали необходимыми орудиями труда; женщины-пряхи не только подготавливали одежду, но и участвовали в важнейшем деле добывания пропитания. Вероятно, именно тогда длинные-длинные нити стали иносказательным обозначением человеческой жизни - «нить жизни» [274,240].
Таким образом, выдвинут тезис о материальных истоках сакрализации нити, её исключительной важности в жизни человека. Действительно, нить помогала человеку выжить, давала ему всё необходимое. Нить - необходимый предмет в ловле рыбы, птиц, животных. Из неё делались одежда, обувь, головные уборы. Изделия из нити служили для собирания и хранения злаков. С её помощью изготавливались многие орудия труда. Эта необходимость создавала вокруг нити священный ореол. Хотя Б.А. Рыбаков и ссылается на мифы с мотивом нити-судьбы, не говорит при этом о роли мировоззренческого аспекта в сакрализации нити. Однако ещё А.Н. Афанасьев выдвинул идею мировоззренческих истоков сакрализации нити, приведя в качестве доказательств сюжеты и мотивы из культурных традиций различных народов. Сакрализация нити, по его суждениям, связана с отождествлением её и падающих с неба струй-нитей воды, дающих жизнь[117,173-174]. Он же рассмотрел миф о единстве облачных нимф/дев и судьбы[116,174-180].
Нижний ярус мироздания
Обратимся к игрищной песне «Сидел наш Яшенька на золотом стуле» и попытаемся выявить грани сопряжения её с деревянной резьбой. В зону анализа вовлечен и ряд сказочных сюжетов. Песня была широко известна в Исетском регионе: в современных Шатровском, Каргапольском, Белозерском, Катайском, Шадринском районах[20,135-136;23,№52;24,103;25,1-№3;26,126,150;31;38,26].
В старообрядческом селе Неонилине песня разыгрывалась следом за «Еленем»[29,57]. Песни исполнителями относятся к игрищным (святочным). Они не только пелись, но и разыгрывались. Игровые песни отличаются от других песенных жанровых и поджанровых групп тем, что в них переплетаются любовно-эротические и брачные мотивы с мотивами аграрной практики.
Сюжет исследуемой песни устойчив. Разночтения, появление вариантов связано с главным образом. В Приисетье он называется Яшей (Яутла), Яшенькой - в других указанных селах. Сидел наш Яшенька на золотом стуле, Ладу, ладу, ладу на золотом стуле. На золотом стуле, в ореховом кусте, Ладу, ладу, ладу в ореховом кусте. Щелкал наш Яшенька калены орешки, Ладу, ладу, ладу калёны орешки. Калёны, калёны, девушкам дарёны, Ладу, ладу, ладу, девушкам дарёны. Соскочил наш Яшенька на резвые ножки, Ладу, ладу, ладу, на резвые ножки. На резвые ножки в лаковых сапожках, Ладу, ладу, ладу в лаковых сапожках. Гляди-ка, Яшенька, гляди по народу, Ладу, ладу, ладу гляди по народу. Бери-ка, Яшенька, кого тебе надо, Ладу, ладу, ладу, кого тебе надо. Сади-ка, Яшенька, себе на колени, Ладу, ладу, ладу себе на колени. Целуй-ка, Яшенька, сколь тебе угодно, Ладу, ладу, ладу сколь тебе угодно[20,135-136].
В Иркутской губернии в конце XIX века был записан вариант, в котором главный герой назван Ящером: Сиди, сиди, ящер, ладу, ладу! На золотом стуле, ладу, ладу! Грызи, грызи, ящер, ладу, ладу! Орехову скорлупу, ладу, ладу! Мало, недостало, ладу, ладу! Да сорок кадушек, ладу, ладу! Солёных лягушек, ладу, ладу! Да сорок амбаров, ладу, ладу! Сухих тараканов, ладу, ладу! Пойми, пойми, ящер, ладу, ладу! Красну девицу, ладу, ладу! Из лучших-то, лучшу, ладу, ладу![99,№2].
Заметим, что в других сибирских вариантах на стуле сидит обыкновенный земной Яшенька[99,№3,4].
Любовный сюжет песни, мотив выбора пары требуют идеализации героев и пространства. Архаичный образ золотого стула стал восприниматься как метафора и средство величания Яшеньки, выбирающего девушку, сажающего её к себе на колени и целующего её. Аура идеализации вовлекла в свою орбиту другие элементы структуры песни, в частности, имени -«Яшенька».
Б.А. Рыбаков видел в Ящере и Яшеньке одного героя, но представленного в текстах, отразивших разные ступени развития человеческого общества и воззрений на мир. Сопоставив Яшу и Ящера, ученый пришел к следующему заключению: «На месте непонятного Яши оказался архаический Ящер, хозяин подземного мира» [274,403]. На наш взгляд, уменьшительно-ласкательная форма имени вызвана логикой произведения на поздней стадии его бытования. Образ золотого стула, на котором сидит главный персонаж, является средством идеализации последнего. Идеализация героя распространена на всё, с ним связанное. Гипотеза Б.А. Рыбакова о песенном доисторическом Ящере вызвала серьёзную критику[238; 191,47-52].
Отражение в песне следов женской инициации, а также космогонического мифа, «основным содержанием которого была смерть-жизнь тотема», увидела Л.М. Русакова[269,120]. Ею предпринята попытка установить хронологические рамки формирования образа Ящера-Яшеньки: «Рассматриваемая игровая песня стадиально относится к земледельческому периоду, так как в ней фигурируют тканые предметы, а также образ Ящера, появившегося в мифологических представлениях развитого земледельческого общества и связывавшегося с водным началом преисподней»[269,120]. По её мнению, песня отразила самые значительные грани славянской мифологии. Во-первых, песня расшифровывается как молитва, обращенная к определённому тотему: «Как представляется, песенный рефрен «ладу, ладу!» и есть имя тотема, который, судя по содержанию рассматриваемой строфы песни, умирает и вновь рождается, оживает. Наглядным воплощением возрожденного тотема всей природы и человеческого коллектива было восходящее солнце» [269,121]. Итак, исследователь как будто склоняется к тому, что в песне инвокируется солнце. Но, отметив «множественность аспектов» тотема, автор приходит к заключению, что тотем, имя которого выкликается, «должен был первоначально означать лад как гармонию»[269,122]. В чем же видится главная забота коллектива, восклицающего: «Ладу, ладу!»? Ответ сводится к мысли о ладе как установлении «мира, согласия, порядка при породнении двух, считавшихся враждебными, родовых коллективов, воссоздание гармонии в мире. ..»[269,123].
Сопоставление песни с песней «Олень» (о том, что песни разыгрывались одна за другой, упоминают Н.С. Щукин[105,№1], СИ. Гуляев[165,№№3,1718], А.Н. Станиловский [283, 137-138]) привело Л.М. Русакову к мысли и о том, что в них «фактически воспроизводится обряд сватовства, представляющий собой начальный этап вступления в брак и создания новой семьи, главные действующие персонажи - жених и невеста -выступают в качестве мифологических героев, как бы повторяя деяния божеств или первопредков»[2б9,125]. Эта мысль строится на двух мотивах: вручение девушкой венка жениху и женихом «полкарабличка» девушке. Это, по мнению автора, и есть свидетельство прохождения обряда инициации, «в результате которого они становятся социально зрелыми членами коллектива, способными вступить в брак»[269,125].