Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мифологическая система эрзян и мокшан в представлении П.И.Мельникова-Печерского 15
1.1. П.И. Мельников-Печерский как исследователь истории, культуры и фольклора эрзян и мокшан 15
1.2. Мифы о сотворении мира и человека 26
1.3. Мордовский пантеон 54
1.4. Богиня Анге-патяй 74
Глава 2. Обрядовая и эпическая поэзия мордвы в «Очерках мордвы» и других работах П. И. Мельникова Печерского 85
2.1. Керемети 85
2.2. Общественные и семейные моления 92
2.3. Эрзянская и мокшанская свадьба 125
2.4. Эпические песни, легенды, сказания 153
Заключение 171
Библиографический список
- Мифы о сотворении мира и человека
- Богиня Анге-патяй
- Общественные и семейные моления
- Эпические песни, легенды, сказания
Введение к работе
Актуальность исследования. Павел Иванович Мельников-Печерский один из первых собирателей и интерпретаторов эрзянского и мокшанского фольклора, инициировавший во второй половине XIX века научный и общественный интерес к финно-угорским народам, проживавшим в Нижегородской и других губерниях России. Сегодня, когда российские финно-угры вообще и эрзя и мокша в частности переживают безусловный этнический ренессанс, пребывают в поисках собственной идентичности, работы П. И. Мельникова-Печерского, рассмотренные в обозначенном проблемном ключе, дают ответы на многие вопросы современности. Благодаря его книгам организуется столь важный для российской ментальности диалог между прошлым и настоящим. На рубеже XX - XXI веков в эпоху тотальной глобализации и унификации у эрзи и мокши сработал инстинкт самосохранения, сподвигший их на реанимацию внимания к национальному языку, культуре, литературе и к пониманию своей роли в истории России. В этой связи обостренный интерес вызвали исследования П. И. Мельникова-Печерского, в которых эрзяне и мокшане не противопоставляются другим народам, в первую очередь русскому, а представляются как равные среди равных.
Этнообраз эрзи и мокши, сформировавшийся у П. И. Мельникова-Печерского, и его конститутивные взгляды на эти народы, прежде всего нашли отражение в работе «Очерки мордвы» , впервые опубликованной в 1867 году в журнале «Русский вестник» (№ 6, 9, 10), созданной на основе материалов, собранных из разных (устных, рукописных и книжных) источников. Значимыми в аспекте настоящего исследования представляются и другие фольклорно-этнографические работы ученого .
Вклад П. И. Мельникова-Печерского в фольклористику в качестве собирателя и экспликатора устно-поэтического творчества Нижегородской мордвы, несмотря на его важность и значимость, до настоящего времени объективно не оценен, поскольку литературоведы основное внимание, как правило, сосредоточивают на его романном наследии, а историки толкуют
Мельников-Печерский П.И. Очерки мордвы // Русский вестник. 1867. №6. -С.488-521; № 9. - С.217-258; № 10. - С.397-430.
Мельников-Печерский П.И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь // Отечественные записки. 1839. (тома VI и VII), 1840 (тома IX, XI, XII и XIII); Предания в Нижегородской губернии // Нижегородские губернские ведомости. 1840. Исторические известия о Нижнем Новгороде // Отечественные записки. 1840. - С. 1-30; Нижегородская мордва // Симбирские губернские ведомости. 1851. №№ 25,26; Общественные моления эрзян // Симбирские губернские ведомости. 1851; Эрзянская свадьба //Неофициальная часть Симбирских губернских ведомостей. 1851. № 25. - С.1-9.Мокшанская свадьба // Неофициальная часть Симбирских губернских ведомостей. 1851. №26. -С.3-5.
зафиксированный им материал в историческом контексте. Специфика фольклористического подхода к «Очеркам мордвы» заключается в универсальной презентации текста, выявляющей в нем словесные, этнографические, мировоззренческие, психологические, этнокультурные пласты.
Степень изученности проблемы. Внимание научного мира к «Очеркам мордвы» было постоянным в XIX - XX вв. и сохраняется в XXI столетии. Заметим, что на протяжении этого времени качество восприятия произведения П. И. Мельникова-Печерского менялось от полного его неприятия и обвинения автора в недостоверности представленного материала до придания ему статуса хрестоматийного текста. «Очерки мордвы», безусловно, выступили в роли навигатора для фольклористов, историков, литературоведов, культурологов, исследующих эрзяно-мокшанскую проблематику и шире - финно-угорскую. По следам «Очерков...» появились специальные работы К. Митропольского, А. Примерова, М. Иллюстрова и др. о религиозных воззрениях и обрядовых праздниках эрзи и мокши.
В. Н. Майнов в «Les restes de la muthologie Mordwinen» («Остатки мордовской мифологии», 1889) создает модель научного диалога со своим предшественником. Он существенно расширяет и углубляет контекст разысканий П. И. Мельникова-Печерского, получив в ходе полевых исследований новые данные об эрзяно-мокшанском пантеоне, обычаях и обрядах.
В конце XIX века И. Н. Смирнов выступает с критикой мифологической системы, представленной в «Очерках мордвы» П. И. Мельникова-Печерского: «При всем интересе, который возбуждает схема Мельникова-Майнова, мы не можем не отнестись к ней с известной долей осторожности. Она слишком отдает классическими теогониями, мало вяжется с мордовскими воззрениями на богов и финской теогонией вообще». По И. Н. Смирнову, в эрзянской мифологии патриархальной иерархии нет, языческие эрзянские божества выступают как автономные антропоморфные персонажи, так как каждый двор, колодец, озеро, роща имеют своих, не зависимых друг от друга, покровительниц. Он полагает, что автор «Очерков мордвы» ошибался, представляя эрзянский Олимп в виде рода, происшедшего от богини Анге-Патяй. Сомнительным ему представляется имя Анге-Патяй, которое он не встречал в эрзянской и мокшанской лексике. В этот сложный вопрос внес ясность А. И. Маскаев: «Наше личное знакомство с архивными фольклорными материалами, на основе которых Мельников-Печерский делал заключение о системе мордовской мифологии, дает нам право на защиту писателя. Эта система не выдумана автором «Очерков мордвы», а взята, как и имя богини Анге-Патяй, из фольклорных материалов, записанных в мордовском селе Сиухи Нижегородского уезда Нижегородской губернии» .
Смирнов И.Н. Мордва: ист.- этногр. очерк. - Саранск, 2002. - С.267. 4 Маскаев А. И. Мордовская народная эпическая песня. - Саранск, 1964. - С. 130.
Точки зрения И. Н. Смирнова и П. И. Мельникова-Печерского пытается примирить Б. А. Латынин: «Мельников и Майнов констатировали у мордвы присутствие развитого пантеона божеств явлений природы, объединенных сложной системой кровного родства. Смирнов видит лишь отдельных духов-покровителей, а схему Мельникова - Майнова считает сочиненной по шаблону классической мифологии. Если же обратиться непосредственно к самому подлинному материалу, то нетрудно заметить, что правы обе стороны: у мордвы налично и то и другое» . Вывод Б. А. Латынина уточняет А. И. Маскаев: «Различные мифологические системы существовали одновременно не у одних и тех же групп, а у разных; общемордовского единства в мифологии нет; она различна у эрзи и мокши, у этнографических групп терюхан, каратаев, шокшан. Эрзяне Теньгушевского района Мордовской АССР знают Шки паза или Шким паза, которому подчиняются все отраслевые богини-покровительницы, держательницы стихии. Соседняя Темниковская мокша этого бога не знает и главного своего бога называет Шкаем» .
М. Е. Евсевьев считал, что исследователь искаженно записал некоторые названия богов .
Свое сомнение в верности представленного П.И.Мельниковым мифа о Чам-Пасе, Шайтане и сотворении мира выразил известный финский этнограф середины XX века У. Харва, которого поддерживают современные мордовские фольклористы и этнографы. Так, Н. Ф. Мокшин полагает, что П. И. Мельников-Печерский «сочинил миф о некоем Чам-пасе, Шайтане и сотворении мира, который с его легкой руки стал затем кочевать по страницам многих работ как отечественных, так и зарубежных
авторов» . По К. Т. Самородову, система мордовской мифологии П. И. Мельникова-Печерского «более чем сомнительна: она не совсем соответствует подлинной мордовской мифологии» .
Исследователь истории Поволжья А. А. Гераклитов в статье «Раздача мордвы «по жеребью» боярам «для крещенья»» говорит об «искажении исторического факта», который, якобы, преднамеренно допустил П. И. Мельников-Печерский. Речь идет о политике Ивана Грозного по отношению к мордве: «Искажая содержание документа, знаменитый «этнограф-беллетрист» хотел показать кому следует пример того, как в старину власть, ни перед чем не останавливаясь, шла к великой цели насаждения православия и народности. Политика Грозного выставляется
Латынин Б. А. Архаический эквивалент мифа о Тристане и Исольде в мордовском фольклоре. - Л., 1932. - С.217.
6 Маскаев А. И. Мордовская народная эпическая песня. - Саранск, 1964. - С. 130-131.
Евсевьев М.Е. Историко-этнографические исследования Избранные труды в 5 т. - Саранск, 1966. - С. 477-478.
Мокшин Н. Ф. Мордва глазами зарубежных и российских путешественников. -Саранск, 1993.-С.99.
9 Самородов К.Т. Мордовская обрядовая поэзия. - Саранск, 1980. - С.8.
здесь как образец для подражания» . Историк упрекает П. И. Мельникова-Печерского в исследовательском легкомыслии: «Автор знаменитых романов из старообрядческого быта хвастался своей необыкновенной памятью... При спешной работе из-за куска хлеба писатель, быть может, рискнул и свои «Очерки мордвы» написать по памяти и в этом случае, как бы ни была она надежна, невольно сделал промах» . А. А. Гераклитов допускает, что П. И. Мельников-Печерский мог стать жертвой досадного недоразумения.
XIX столетие корреспондировало интерес к П. И. Мельникову-Печерскому XX веку. Сегодня подлинность фольклорно-мифологических материалов, зафиксированных в «Очерках мордвы», не вызывает сомнений. Она подтверждается текстами, вошедшими в «Mordwinische
Volksdichtung» X. Паасонена , очевидными параллелями в сюжетах о сотворении мира и человека коми, марийской, удмуртской мифологии, более поздними (середина XX в.) записями соответствующих мифов в Арзамасском районе Горьковской области и в Республике Мордовия.
Г. С. Виноградов, 3. И. Власова, Л. М. Лотман, В. Ф. Соколова преимущественно анализировали литературное творчество П. И. Мельникова-Печерского, но в контексте его фольклорной ориентации. Последнее позволило В. П. Боченкову высказаться следующим образом: «Один из критиков в начале XX века называл П. И. Мельникова "русским Гомером". Сравнение может показаться довольно смелым, но, как нам кажется, оно в какой-то степени отражает масштаб писателя и предполагает, что П. И. Мельников не может быть зачислен в ряды «второстепенных писателей-этнографов», к каковым его относили когда-то. Значение этого писателя, его место в литературе нам еще предстоит открывать, осознавать.
и ~ 14
Не писатель «второго ряда», а скорее мало изучаемый писатель» .
Одним из первых оценил своеобразие авторского стиля П. И. Мельникова-Печерского М. Горький, назвав его «одним из богатейших лексикаторов наших» , на опыте которого следует учиться искусству
Гераклитов А. А. Раздача мордвы «по жеребью» боярам «для крещенья» // Гераклитов А. А. Избранное. В 2 частях. - Ч. 1. - Саранск, 2011, - С. 103.
11 Там же.-С. 102.
12 Mordwinische Volksdichtung. Gesammelt von H. Paasonen. I-VIII Band. - Helsinki,
1938-1987.
1 о
Виноградов Г.С. Фольклорные источники романа П.И.Мельникова-Печерского «В лесах». - М., 1936. - 247с; Власова З.И. П.И. Мельников-Печерский // Русская литература и фольклор (Вторая половина XIX века). - Л., 1982. - С. 94-130.; Лотман, Л.М. История русской литературы. - М., - Л., 1956. - 328 с; Соколова В.Ф. П.ИМельников-Печерский как исследователь народных религиозных исканий. // Религия и общество: актуальные проблемы современного религиоведения: сборник научных трудов / Под общей редакцией В.В.Старостенко. - Могилев, 2006. - С.249-252.
14 Боченков В. П. И. Мельников (Андрей Печерский): Мирровоззрение, творчество, старообрядчество. ТГУ, Научно-исследовательский центр церковной истории и православной культуры им. В.В. Болотова. - Ржев, Маргарит, 2008. - С.285.
Русские писатели. Библиографический словарь. В 2 ч. - 4.2. / Под. ред. П.А.Николаева. - М., 1990. - С. 30.
использовать неиссякаемые богатства народного языка. К числу выдающихся русских литераторов середины XIX века причислял П. И. Мельникова-Печерского П. Усов , автор очерка о жизни и творчестве писателя.
Н. М. Фортунатов замечает, что «Мельников пытался проследить историю мордвы в ее отношении к русской истории, начиная с древних летописных сводов, делая акцент на том, что его больше всего интересовало как писателя. Помимо свидетельств летописей, Мельников особое внимание уделял народным преданиям, как русским, так и мордовским, которые нередко переходят из исторических штудий в его литературные произведения. В прославленной дилогии («В лесах» и «На горах») он широко использовал русские и мордовские народные легенды. Особенное внимание Мельников уделял обычаям и верованиям русского и мордовского народов и находил, что некоторые древние мордовские сказания поразительно совпадают с русскими, в первую очередь религиозной тематики, например, о смерти Спасителя, Николае
Чудотворце» .
Известный специалист по П. И. Мельникову-Печерскому Н. В. Морохин настаивает на том, что он стал первым на нижегородской земле фольклористом и историком: «Это один из крупнейших отечественных финно-угроведов XIX в., его работы заложили основу этой науки в Поволжье, начали формирование русского научного взгляда на финно-угорские народы» .
Положительно оценивает вклад ученого в изучение эрзи и мокши В. И. Рогачев, отмечая, что П. И. Мельников-Печерский «сделал немало ценных наблюдений за жизнью мордовского народа, описал его религиозные верования, свадебные обряды и традиции, дал объективную картину жизни эрзи и мокши, в числе первых ввел в литературу и науку материалы, рассказывающие о его духовной жизни, позволяющие понять национальную психологию и философию, морально-нравственные нормы, по которым живет наш народ» .
Преимущественное внимание «Очеркам мордвы» П. И. Мельникова-Печерского уделено в монографиях А. М. Шаронова и Н. Г. Юрченковой .
Усов П.С. Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский), его жизнь и литературная деятельность / Полное собрание сочинений П.И.Мельникова (Андрея Печерского). Т.1. - СПб. -М., 1897. - С.1-316.
Фортунатов Н.М. Проблемы комплексного исследования этноса и литературы (из опыта П.И.Мельникова) //Традиционное и новое в культуре народов России: тезисы докладов и выступлений на Всероссийской конференции. - Саранск, 1992. - С.23.
18 Незнакомый Павел Мельников (Андрей Печерский) / сост. Н.В. Морохин, Д.Г. Павлов. - Нижний Новгород, 2011. - С. 5-6.
Рогачёв В.И. Вопросы изучения мордовской национальной культуры: этнология, фольклор, литература (вторая половина XIX - первая четверть XX вв.). - Саранск, 1998. -С. 14.
Шаронов A.M. Мордовский героический эпос. - Саранск, 2001. -207 с. Юрченкова Н.Г.Мифология в культурном сознании мордовского этноса. -Саранск, 2002.-156 с.
В названных работах анализируются мифы о сотворении мира и человека, пантеон, обрядовая поэзия, отмечается вклад русского писателя в исследование мифологии и фольклора эрзи и мокши.
Ю. А. Мишанин сосредоточивается на рассмотрении литературно-публицистического творчества П. И. Мельникова-Печерского, которое видит
в эстетическом и в историко-познавательном ракурсе .
Л. Н. Сарбаш касается литературной деятельности П. И. Мельникова-Печерского в контексте проблемы инонационального в русской литературе и публицистике XIX века .
Авторы кандидатских диссертаций также стремятся расширить проблемное поле творческого наследия П. И. Мельникова-Печерского.
A. Н. Посадский , размышляя о точках соприкосновения писателя с
мордовским краем, касается «Очерков мордвы», не совсем правомерно, на
наш взгляд, относя их к историко-документальному жанру.
B. И. Рученькин , актуализируя подходы исторической науки к работам
П. И. Мельникова-Печерского, замечает, что он не ограничивался изучением
эрзяно-мокшанского бытового и обрядового материала, но перерабатывал его
в своей поэтической созерцательности и художественно постигал самую
природу этого быта.
Универсальность работ П. И. Мельникова-Печерского открывается и через вклад в музыкальную фольклористику. Как отмечает, Л. Б. Бояркина , он привел развернутые свидетельства о многовековых традициях мордовского ансамблевого пения и игры на ритуальных музыкальных инструментах (озкс пувама - обрядовая волынка), дал их описания, рассказал о манере игры на них, о характере бытования древних форм вокальной и инструментальной музыки. В «Очерках мордвы» содержатся ценные сведения о хоровом пении - пазморот. Изыскания П. И. Мельникова-Печерского вдохновили мордовского композитора Г. И. Сураева-Королева на создание первого струнного квартета, имеющего программное название -«По мотивам «Очерков мордвы» П. И. Мельникова-Печерского». Материалы «Очерков мордвы» нашли литературно-художественное воплощение в эпосе А. М. Шаронова «Масторава» (мифы о сотворении мира, человека, Анге-патяй, грехопадении) и в иллюстрациях к нему народного художника Республики Мордовия Н. С. Макушкина.
Мишанин Ю.А. Этнокультура мордвы в журналистике России XIX - нач. XX века.- Саранск, 2001.- С.152.
Сарбаш Л.Н. Изображение жизни и верований народов Поволжья в русской литературе и публицистике XIX века. -Чебоксары, 2012. - 155 с.
Посадский А. П. П. И. Мельников (Андрей Печерский) и мордовский край: дис. канд. филолог, наук. - Саранск, 1988. - 96 с.
Рученькин В.И. Жизнь и быт мордовского народа в творчестве П. И. Мельникова (Андрея Печерского): автореф. дис. канд. ист. наук. - Л., 1977. -28 с.
26 Бояркина Л. Б. Хоровая культура Мордовии. - Саранск, 2006. - С.99.
27 Шаронов A.M. Масторава. - Саранск, 1994. - 496 с.
Объект исследования - обобщающий труд П. И. Мельникова-Печерского «Очерки мордвы» и другие его публикации об эрзе и мокше.
Предмет исследования - эрзяно-мокшанская космогония, теогония и обрядовая поэзия, представленные в «Очерках мордвы» П. И. Мельникова-Печерского.
Цель исследования - раскрыть вклад П. И. Мельникова-Печерского в собирание и изучение эрзяно-мокшанской мифологии и фольклора в совокупности достижений современной гуманитарной науки (фольклористики, истории, этнографии, литературоведения).
Реализация поставленной цели осуществляется путем решения следующих основных задач:
выявить вклад П. И. Мельникова-Печерского в изучение истории, культуры и фольклора эрзи и мокши;
осуществить анализ эрзяно-мокшанской мифологии, отраженной в литературно-этнографических работах П.И.Мельникова-Печерского;
показать на основе анализа «Очерков мордвы» фольклорность сюжетов о сотворении мира и человека;
обосновать истинность представленного пантеона и его структуры;
выявить сходство и общность представленной П.И. Мельниковым-Печерским мифологии эрзи и мокши с мифологией коми, мари, удмуртов и русских;
проанализировать обрядовую поэзию в контексте русско-эрзяно-мокшанских фольклорных отношений;
рассмотреть мокшанскую и эрзянскую свадьбы, описанные П. И. Мельниковым-Печерским, в контексте национальной свадебной культуры вообще.
Научная новизна исследования состоит в том, что в нем исследуются фольклорно-этнографические работы П. И. Мельникова-Печерского как определенная концептуально оформленная система, в которой дается культурно-духовный, художественно-эстетический и социально-исторический образ народов эрзя и мокша, обосновывается подлинность представленного им материала, оценивается его непреходящее научное значение, показывается несостоятельность критики так называемой «мифологической системы П. И. Мельникова».
Источниковедческую базу исследования составили: 8-томное собрание «Mordvinische Volksdichtung» X. Паасонена, книга И.Н.Смирнова «Мордва», исследование У. Харвы «Die Religiosen Vorstellungen der Mordwinen», монографии - А. И. Маскаева «Мордовская народная эпическая песня», К. Т. Самородова «Мордовская обрядовая поэзия», Н. Ф. Мокшина «Религиозные верования мордвы», А. М. Шаронова «Мордовский героический эпос: Сюжеты и герои», Н. Г. Юрченковой «Мифология мордовского этноса: генезис и трансформации», работы
других фольклористов и этнографов.
Методологическую основу исследования составили общенаучные методологические принципы и методы, применяемые в фольклористике: принципы историзма, развития, всеобщей связи, конкретности истины; сравнительно-сопоставительный, культурно-исторический, историко-типологический, историко-генетический методы. Научно-теоретической основой диссертации послужили труды выдающихся российских фольклористов А. Н. Веселовского, Д. С. Лихачева, Н. И. Кравцова, В. Я. Проппа, Е. М. Мелетинского, Б. Н. Путилова, В. П. Аникина, В. К. Соколовой, Э. В. Померанцевой, Ф. М. Селиванова, Ю. Г. Круглова, Ф.И.Урманчеева, М. X. Бакирова, Д. В. Абашевой, А. М. Шаронова, Т. П. Девяткиной, В. И. Рогачева и др.
Материалы исследования: работы П. И. Мельникова-Печерского: «Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь», «Исторические известия о Нижнем Новгороде», «Нижегородская мордва», «Общественные моления эрзян», «Эрзянская свадьба», «Мокшанская свадьба», «Очерки мордвы».
Хронологические границы исследования охватывают вторую половину XIX века, когда П. И. Мельников-Печерский собирал исторические, фольклорные и этнографические материалы об эрзе и мокше и публиковал их, и XX - начало XXI века - время изучения и научного освоения фольклорно-мифологических произведений, записанных нижегородским писателем и ученым.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в нем впервые на основе современного научного знания показывается концептуальность «Очерков мордвы», в основе которых глубокие познания П. И. Мельникова-Печерского в области мордовской истории, мифологии и фольклора, снимаются сомнения относительно верности понимания им природы высших богов Чам-Паса, Анге-Патяй и Шайтана, отношений их с низшими божествами, доказывается теоретическая состоятельность воззрений писателя и фольклориста, что позволяет обосновать их подлинный научный статус.
Практическая значимость работы. Материалы диссертации, полученные выводы закрепляют тезис о подлинности фольклорных произведений, использованных П. И. Мельниковым-Печерским в своих работах; результаты проведенного исследования могут быть использованы в практике вузовского и школьного преподавания при раскрытии региональных аспектов фольклорно-этнографической культуры мордовского народа; возможно их использование при написании диссертационных, дипломных и курсовых сочинений.
Положения, выносимые на защиту.
1. П. И. Мельников-Печерский первый исследователь, написавший обобщающую историко-этнографическую и фольклористическую работу об эрзя и мокша народах с представлением важнейших сфер их жизнедеятельности, отразившихся в обычаях, традициях, обрядах, в
целостном виде изложил эрзяно-мокшанскую мифологию, в которой центральное место занимают мифы о сотворении земли и человека.
2. П. И. Мельников-Печерский показал сходство эрзянских и
мокшанских мифов о сотворении мира и человека с аналогичными мифами
русских, чувашей, марийцев, коми, удмуртов, положил начало
концептуальному изучению мифологии и фольклора мордовского народа не
как «инородческого», а как равноправного субъекта российской истории.
3. П. И. Мельников-Печерский опубликовал материалы об эрзяно-
мокшанском пантеоне, устроенном в виде патриархальной семьи, где
имеет место определенная иерархия божеств, подразделяющихся на
высших и низших, небесных и земных, осуществил комментированное
описание эрзянской и мокшанской свадьбы.
4. Подлинность фольклорных материалов «Очерков мордвы»
подтверждается текстами собрания Х.Паасонена «Mordwinische
Volksdichtung», параллелями в русском, марийском, удмуртском, чувашском
и коми фольклоре.
5. П. И. Мельников - один из основоположников мордовской
фольклористики и этнографии, работы которого не потеряли своей
источниковедческой значимости до настоящего времени.
Апробация результатов исследования. Диссертация обсуждена в
Отделе литературы и фольклора государственного казенного учреждения
Республики Мордовия «Научно-исследовательский институт
гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия». Основные положения, содержание и выводы диссертации отражены в двенадцати публикациях, в том числе в четырех статьях, опубликованных в изданиях, входящих в перечень ВАК. Результаты работы излагались в форме докладов на научно-практических конференциях различного уровня, в том числе всероссийском VII конгрессе этнографов и антропологов России (9-14 июля 2007 г., Саранск), на международной заочной научно-практической конференции «Актуальные проблемы семьи у финно-угорских народов» (10 декабря 2012 г., Москва-Саранск).
Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка.
Мифы о сотворении мира и человека
Свое сомнение в верности представленного П.И.Мельниковым мифа о Чам-Пасе, Шайтане и сотворении мира выразил известный финский этнограф середины XX века У. Харва, которого поддерживают современные мордовские фольклористы и этнографы. Так, Н. Ф. Мокшин полагает, что П. И. Мельников-Печерский «сочинил миф о некоем Чам-пасе, Шайтане и сотворении мира, который с его легкой руки стал затем кочевать по страницам многих работ как отечественных, так и зарубежных авторов» [128; с.99]. По К. Т. Самородову, система мордовской мифологии П. И. Мельникова-Печерского «более чем сомнительна: она не совсем соответствует подлинной мордовской мифологии» [180; с.8].
Исследователь истории Поволжья А. А. Гераклитов в статье «Раздача мордвы «по жеребью» боярам «для крещенья»» говорит об «искажении исторического факта», который, якобы, преднамеренно допустил П. И. Мельников-Печерский. Речь идет о политике Ивана Грозного по отношению к мордве: «Искажая содержание документа, знаменитый «этнограф-беллетрист» хотел показать кому следует пример того, как в старину власть, ни перед чем не останавливаясь, шла к великой цели насаждения православия и народности. Политика Грозного выставляется здесь как образец для подражания» [37; с. 103]. Историк упрекает П. И. Мельникова-Печерского в исследовательском легкомыслии: «Автор знаменитых романов из старообрядческого быта хвастался своей необыкновенной памятью... При спешной работе из-за куска хлеба писатель, быть может, рискнул и свои «Очерки мордвы» написать по памяти и в этом случае, как бы ни была она надежна, невольно сделал промах» [37; с.102]. Впрочем, А.А.Гераклитов допускает, что сам П. И. Мельников-Печерский мог стать жертвой досадного недоразумения.
XIX столетие корреспондировало интерес к П. И. Мельникову-Печерскому XX веку. Сегодня подлинность фольклорно-мифологических материалов, зафиксированных в «Очерках мордвы», не вызывает сомнений. Она подтверждается текстами, вошедшими в «Mordwinische Volksdichtung» X. Паасонена [228-235], очевидными параллелями в сюжетах о сотворении мира и человека коми, марийской, удмуртской мифологии, более поздними (середина XX в.) записями соответствующих мифов в Арзамасском районе Горьковской области и в Республике Мордовия.
Г. С. Виноградов, 3. И. Власова, Л. М. Лотман, В. Ф. Соколова [31, 34, 84, 193] преимущественно анализировали литературное творчество П. И. Мельникова-Печерского, но в контексте его фольклорной ориентации. Последнее позволило В. П. Боченкову высказаться следующим образом: «Один из критиков в начале XX века называл П. И. Мельникова «русским Гомером». Сравнение может показаться довольно смелым, но, как нам кажется, оно в какой-то степени отражает масштаб писателя и предполагает, что П. И. Мельников не может быть зачислен в ряды «второстепенных писателей-этнографов», к каковым его относили когда-то. Значение этого писателя, его место в литературе нам ещё предстоит открывать, осознавать. Не писатель «второго ряда», а скорее мало изучаемый писатель» [21; с. 285].
Одним из первых оценил своеобразие авторского стиля П. И. Мельникова-Печерского М. Горький, назвав его «одним из богатейших лексикаторов наших» [174; с. 30], на опыте которого следует учиться искусству использовать неиссякаемые богатства народного языка. К числу выдающихся русских литераторов середины XIX века причислял П. И. Мельникова-Печерского П. Усов [196], автор очерка о жизни и творчестве писателя.
Н. М. Фортунатов замечает, что «Мельников пытался проследить историю мордвы в её отношении к русской истории, начиная с древних летописных сводов, делая акцент на том, что его больше всего интересовало как писателя. Помимо свидетельств летописей, Мельников особое внимание уделял народным преданиям, как русским, так и мордовским, которые нередко переходят из исторических штудий в его литературные произведения. В прославленной дилогии («В лесах» и «На горах») он широко использовал русские и мордовские народные легенды. Особенное внимание Мельников уделял обычаям и верованиям русского и мордовского народов и находил, что некоторые древние мордовские сказания поразительно совпадают с русскими, в первую очередь религиозной тематики, например, о смерти Спасителя, Николае Чудотворце» [212; с.23].
Известный специалист по П. И. Мельникову-Печерскому Н. В. Морохин настаивает на том, что он стал первым на нижегородской земле фольклористом и историком: «Это один из крупнейших отечественных финно-угроведов XIX в., его работы заложили основу этой науки в Поволжье, начали формирование русского научного взгляда на финно-угорские народы» [139; с. 5-6].
Положительно оценивает вклад ученого в изучение эрзи и мокши В. И. Рогачёв, отмечая, что П. И. Мельников-Печерский «сделал немало ценных наблюдений за жизнью мордовского народа, описал его религиозные верования, свадебные обряды и традиции, дал объективную картину жизни эрзи и мокши, в числе первых ввел в литературу и науку материалы, рассказывающие о его духовной жизни, позволяющие понять национальную психологию и философию, морально-нравственные нормы, по которым живёт наш народ» [165; с. 14].
Богиня Анге-патяй
Согласно другому мокшанскому мифу, сотворив мир и человека, Верьдя Шкай заключил со злым духом условие, по которому живые люди должны были принадлежать ему, Богу, а мёртвые - Дьяволу. Но так как в результате действий злого духа люди стали быстро умирать, Верьдя Шкай вынужден был принять меры для спасения человеческого рода. Он повелел одному из своих слуг притворно покориться Дьяволу, войти к нему в доверие и похитить у него условие, заключённое с Верьдя Шкаем, которое хранилось на дне моря в камне [47; с.124].
Оригинальный миф о творении человека находим у В. Н. Майнова. Записан был он в Нижегородчине в селе Ревезень Княгининского уезда. По нему, Инешкепазу достаётся пчела и «плохенький, голенький, слабенький человек». После того, как другие боги разобрали себе всякую тварь, в углу остался лежать кто-то; все-то его подталкивают, все-то его от корыта и корысти отгоняют... «Ну, видно, и тебя беднягу мне взять надо», - проговорил Инешкепаз, а то тебя без меня заторкают! А чтобы тебя не заторкали, дам я тебе такую отметину, что всех ты выше и сильнее станешь». Подошел он к человеку, а тот как чижик рот раскрывает, сам-то пищи промыслить не может; дунул ему в рот Инешкепаз, а человек вдруг к нему потянулся и сказал «аляй» (отец) [86; с.219].
У Симбирской и Пензенской мордвы существовал эпилог к легенде о противодействии Шайтана Всевышнему. В ней говорится, что Высший бог сослал Шайтана в темную крепость «brmok kev» («ярмак кев» - «денежный мешок»). И тот человек, который отдаёт душу Шайтану, получает целую гору денег [227; с.92]. Здесь выражается представление древнего человека о дуалистичности мира, которая объясняется вечным противоборством Бога и Дьявола во имя обладания Человеком. Перед Богом стоит более сложная задача, т.к. ему приходится сподвигать человека на преодоление себя, поднимать из пропасти, уготованной ему Дьяволом. Последнему гораздо легче, т.к. заставить падать человека, поманив его блеском золота, нетрудно. Неслучайно поэтому в человеке борются два чувства - желание владеть золотом и страх перед ним, поскольку оно от Дьявола. В народе существует убеждение, что честным трудом богатства не наживешь. И если кому-то оно дается, то дается темными силами взамен душевного спокойствия, любви и счастья.
Аналогичные мифы о сотворении человека существуют и у других народов. В «Лачплесисе» Черт портит человека тогда, когда Бог уходит на ночь отдыхать. Бог сделал человека одноглазым, одноухим и с одной ноздрей, чтобы он видел и слышал только доброе. Черт сделал второй глаз, второе ухо и вторую ноздрю, молвив: «Зло да увидишь, зло да услышишь, да будешь делать и зло, и добро!» [80; с.114]. В мифологии коми первочеловека сделало верховное божество Ён из земли или глины, а Омоль (Черт) лишь пытался осквернить его [122; с.43]. В марийской мифологии происходит то же самое: верховный бог Куго-Юмо создает человека, а Керемет (Черт) оплевывает его [124; с.20]. Аналогичная картина порчи человека Чертом рисуется в русском апокрифическом предании о сотворении богом Адама и Евы. По мнению Ф. И. Буслаева, оно своим источником имеет Палею и лицевую Библию [24; с.226]. Разделение человека между Богом и Сатаной зафиксировано и в «Повести временных лет» в рассказе двух волхвов из Ростовской области о сотворении человека: «Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил Сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил Дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу» [158;с.191].
П. И. Мельников-Печерский отмечает, что в дохристианских верованиях мордвы и славян много общего. Сказания о сотворении мира Богом и о противодействии ему злого духа известны не только у некоторых финских племен, но сохраняются и у русского народа, переходя из поколения в поколение. «Кто от кого заимствовал эти верования, славяне ли от финнов, или финны от славян, - решить трудно, но, кажется, вернее предположить, что верования эти были общи обоим соседним племенам, славянскому и финскому, или чудскому...» [ПО; с.55].
В эрзянских и мокшанских мифах человек создается из глины, земли, песка, что встречается в антропогонических мифах многих народов (египетских, шумеро-аккадских, греческих, финно-угорских и т.д.). «Миф о создании человека из земли в индоевропейской мифологии (как и в семитской) сказался и в эпитете человека - «земной» (существует связь между латинскими словами homo - человек и humus - земля») [152; с.41]. В эрзянском языке название человека Ionian также созвучно латинскому homo.
В Зубово-Полянском районе современной Мордовии бытует миф о сотворении человека из деревянного болвана. В нем рассказывается, что был вроде бы такой болван, похожий на человека, - идол без рук, без ног, без глаз, не видел он, не слышал, не ел, не пил. Таким он, может быть, навсегда и остался бы. Но шел мимо него как-то Бог и захотел пить. Увидел он его, подошел к нему и спросил: «Кто ты?» - «Я!» - ответил болван. Он заговорил, потому что спрашивал-то Бог. Бог попросил воды, а болван ответил, что не может ходить. «А ты старайся! - сказал ему Бог. - И получится». И верно, ноги появились, руки, глаза - все стало как у настоящих людей, когда он сделал так, как велел Бог [222; с. 13].
Общественные и семейные моления
Керемети. Кереметь - место моления и само моление древних эрзян и мокшан. Керемети располагались в лесу, в поле, на кладбище. Керемети были сельские и волостные, они посвящались отдельным божествам. О существовании кереметей писали многие исследователи, изучавшие жизнь эрзи и мокши. П. И. Мельников-Печерский отмечал, что в каждой мордовской волости бывало по нескольку больших мольбищ, или кереметей, и каждое из них было посвящено особому божеству, которому и совершалось жертвоприношение. Например, у терюхан Терюшевской волости было пять мольбищ, в которых проводились общественные моляны целою волостью. В одном месте было мольбище Нишке-пазу, в другом -Свет-Вирь-нешке-Велень-пазу; в третьем месте были приносимы волостные жертвоприношения Анге-патяй и ее сестреницам, четвёртое мольбище Волцы-пазу и пятое - Назаром-пазу [ПО; с.60]. Все мольбища находились рядом с ручьями или речками. Им придавали особое значение как природным объектам, способствующим появлению дождя. Кроме того, при каждой деревне было свое мольбище. Здесь также совершались молитвы и жертвоприношения. Это - деревенские мольбища, пециона-кереметь.
Слово «кереметь», как предполагает П. И. Мельников-Печерский, скорее всего, заимствовано мордвой от чувашей. У. Харва, считает, что оно заимствовано у булгар [226; с.8]. По мнению Р. Г. Ахметьянова слово это общетюркское. Здесь «кыр» имеет разнообразные смысловые оттенки. В одном случае это пространство вне населенных пунктов, в другом - поле, в третьем - край, окраина [12; с.34]. В «Мордовском словаре» X. Паасонена «karamad - божество, праздник жертвоприношения, праздник жертвоприношения в честь Керемета (в понедельник сырной недели), бог Керемет» [229; с.723-724]. В. Н. Майнов утверждает, что слово «керемет» мордовское, обозначающее место, где «керян» - вырубленный лес (глагол kerian - вырубать, валить лес), хотя вторая половина слова остаётся непонятной» [227;с.7]. Н. Ф. Мокшин отмечает, что под кереметем в религиозных верованиях разных народов Поволжья подразумевалось разное. [129; с. 137]. У марийцев кереметь - нечистая сила, у чувашей означает злой дух, а в удмуртской мифологии Керемет - творец зла, противостоящий своему доброму брату Инмару [9; с.216-217], [93; с.185], [178; с.44-45].
М.Х Бакиров, рассматривая феномен параллелизма древнейших мифологических теонимов, предполагает, что у народов Средиземноморского и Иранского регионов, в частности у эламитов и касситов, раскрывается суть теонимов кири / кури / киур - божество, владыка, у луллубеев киурум - бог, у этрусков каерим - священный. В кавказском же регионе, в сванском и грузинском языках из той же основы произошли теонимы керб / кереб - бог, идол. Как установил языковед Н.Я.Марр, за корнем керм / керум скрывается древнее название змеи и дракона. Такое значение, связанное с культом змеи, сохранилось в древнеиндийском языке в форме крими и персидском - в форме керм. Нам кажется, от этих основ можно протянуть нить и к языческому названию кереметь, культ которого совместно с древнейшим культом змеи был характерен для угро-финских и отчасти тюркоязычных народов[15; с.16].
Устройство кереметей достаточно подробно описано в «Очерках мордвы». По описанию П. И. Мельникова-Печерского волостные, а местами и деревенские керемети огораживались плетнем. В лесу или роще избиралась небольшая четырехугольная ровная площадка, саженей в 20-30 длины и столько же ширины; ее огораживали плетнем, а иногда высоким тыном. Загороженный таким образом кереметь имел трое ворот, обращенных на восток, юг и север. Люди входили через южные ворота; назначенный для жертвоприношения скот вводился в восточные, а в северные ворота носили воду для варения жертвенного мяса. Внутри кереметя, у восточных ворот, обыкновенно ставили три столба: один предназначался для привязывания приносимых в жертву лошадей, другой — быков, третий - овец. Столбы назывались - тер-жигать. С западной стороны также ставили три столба «юба». Здесь закалывали приносимый в жертву скот. Между столбами «юба» выкапывалась небольшая яма, закрывавшаяся каменною плитой, в неё спускали кровь закалываемого животного и закрывали плитой. Неподалеку от ямы ставился небольшой сарайчик или навес - «хорай-жигать». Посредине его врывали небольшие столбики с поперечно положенным на них брусом, на брус навешивались котлы, в которых варили мясо жертвенных животных. У южных дверей ставилась «хума» - стол, устроенный вроде банного полка; на нем разрезали сваренное жертвенное мясо на столько кусков, сколько человек участвовало при богомолье. На восточных столбах - «тер-жигать» - развешивались кожи, снятые с приносимых в жертву животных [ПО; с.61]. Деревенские керемети от волостных отличались только размерами.
Для моления эрзя и мокша выбирали места у ручья или реки, которые служили для религиозных омовений и символизировали плодородие. Здесь должен был находиться лес обязательно с почитаемыми деревьями (дуб, липа, береза) [227; с.24-25]. Было большим грехом строить новый «кереметь», так как место, которое выбрали для него, должно быть абсолютно святым [227; с.5].
Для совершения молений в кереметях каждый раз избиралось несколько уважаемых миром стариков, которых возглавлял прявт. П. И. Мельников-Печерский приводит рассказ старика-эрзянина из деревни Сарадон Нижегородского уезда о том, что в стародавние времена на общественных молениях первое место занимали панки (князьки), а когда они перевелись и мордва вошла в состав Московского государства, их заместили выборные прявты. Прявт («голова») не был жрецом. Он не приносил жертв, не возглашал молитв, но был старшим из предстоявших на молитве. Ему первому подавали кусок жертвенного мяса, ковш жертвенного пива, он собирал людей на молитву и распускал по домам молящихся. У него в доме хранились священные ковши, рычаги, парки (кадки), жертвенные ножи и другая утварь, нужная для молебствий. Он же назначал день молебствия [ПО; с.61]. Прявт занимал свою должность пожизненно, но всегда мог отказаться от нее по старости, по слепоте и пр., мог быть лишен своего звания по общему согласию всех домохозяев деревни или волости, если бывал замечаем в каких-либо несообразных с должностью поступках.
Эпические песни, легенды, сказания
Мокшане верили в разного рода приметы. П. И. Мельников-Печерский дал описание обряда, когда мать жениха (или в случае ее смерти ближайшая родственница) при встрече невесты в дверях своего дома ставила ей на правую ногу сковороду с зажженным хмелем, невеста три раза сбрасывала с ноги эту сковороду. Если сковорода скатывалась тихо, считали, что сноха будет послушная, если с шумом — сварливая; если же сковорода падала дном вверх, то ожидали несчастной жизни молодых, а если наоборот и хмель не высыпался -счастливой. В доме Имбаба совершала жертвоприношения Юрхтаве и предкам, а потом гасила штатол в стакане вина или пива, чтобы новобрачные жили весело. Как при зажигании штатола, так и при его гашении призывали Солтана, прося его избавить молодую от всякого зла, от Шайтана и от злых людей -колдунов. Свеча хранилась у невесты до самой смерти - ее клали с ней в гроб [103; с.5]. Родовая свеча у мокшан имела особое значение, которую почитали как святыню. О старинной восковой свече языческого бога «Тюштянь» у мокши Краснослободского уезда писал Н. П. Орлов [147; с.9; с.3-5].
Мокшане более чем эрзяне оберегали жениха и невесту от колдунов. Колдуном считается человек, обладающий сверхъестественными способностями и нередко использующий их против других. По представлениям нижегородской мордвы, главная способность колдунов -оборотничество, умение принимать образ другого человека или животного. Колдуны могли перемещать вещи в пространстве. Характерны мотивы превращения колдуна в барана, поросенка, собаку, волка, кошку обычно темной масти. Животные, в которых он «обернулся», в состоянии наводить порчу, например, перебежав доргу в момент свадьбы, являющейся ситуацией открытого выбора дальнейшего пути жениха и невесты [139; с.417]. О колдунах вспоминают мокша-переселенцы Западной Сибири: «Во время сватовства к нам пришла одна женщина. В селе она считалась колдуньей, и она хотела поднять стол, но ее остановил отец жениха» [142; с.48]. Даже в XIX-XX вв. мокша особое внимание уделяла обереговым обрядам от колдунов на свадьбе. Повсеместно от сглаза в одежду молодых втыкали иголки, булавки, «отгоняли» колдунов и ведунов с помощью кнута [144; с.215].
Мокшане совершали обряд имянаречения. Данный обряд был распространен повсеместно. Он был покрыт магическим таинством. Имбаба подводила новобрачную к печи, где свекровь укладывала ей на голову каравай хлеба, а Имбаба поддерживала его, чтобы он не упал. Свекровь, взяв другой каравай, ударяла им по караваю на голове новобрачной и громко говорила: «Мазайкс лемецень пуцан» («Нарекаю тебя Мазай (красивой. - СП.)»). Это имя и носила новобрачная после свадьбы, нередко она называлась девичьим именем с прибавлением слова ава («женщина»). Например, Васинь становилась Васинавой, Ламака - Ламакавой [103; с.4]. Аналогичный обряд описывается и в других изысканиях о мокше. В. Ауновский отмечал, что имянаречение совершал дружка. Введя невесту в избу, он ставил её под кожух (пыльник), слегка ударял её по голове венчальным хлебом и произносил которое-нибудь из следующих слов: парай (добрый), вяжай (злой), люкай (дикий), мазай (хороший) и т.п. Качество, данное дружкой, служило неким нравственным аттестатом для невесты на всю её замужнюю жизнь [10; с.24]. У саратовской мордвы невесте давали новое имя, смотря по тому, за кого она вышла замуж: за старшего, среднего или младшего сына в семье. «Аша-ава» («белая баба») - в первом случае, «пара-ава» («хорошая баба») - во втором, «вежа-авай» («меньшая баба») - в третьем. Давая новое имя, брали каравай хлеба, прикладывали молодой ко лбу и стучали обухом топора по хлебу, приговаривая: «Пара-ава, вежа-ава, эряк лямьс аша-ава» («Хорошая-баба, меньшая баба, будешь носить имя белая баба») [93; с.209]. Подобный обряд известен и у русских, которые табуировали настоящее имя выдаваемой замуж, называя ее невестой («не весть чья»).
У мокшан, как и у эрзян, существовал обряд прикармливания. Но у мокшан во время этого ритуала рядом со свекровью находилась Имбаба. Она держала ей руки, а невестка, наклонившись, ела с рук свекрови говядину, хлеб, соль и яйца. Соль, по мнению мокшан, символизирует блгополучие семьи: «Будет соль на хлебе, будет и стол всегда полный» [143; с.65].
Каждая свекровь желала принять в дом послушную невестку. «Рьвянясь кучеви-азови - авозень седи казеви» [181; с.46] («Невестушка послушна - и свекровушка добродушна») - говорит мокшанская пословица.
П. И. Мельников-Печерский, как и впоследствии другие исследователи, отмечал, что новобрачная во всю жизнь не должна была показывать голых необутых ног свёкру и свекрови, а также «урведею» (дружке). Причем, это табу должна была строго соблюдать как мокшанка, так и эрзянка. Дружке не показывал необутых ног и муж. В некоторых местах, если дружка увидит молодушку босой, то она должна сделать ему подарок - рубаху или полотенце [93;с.192].
Мокшанская языческая свадьба, описанная П. И. Мельниковым-Печерским, имеет как сходства, так и различия с эрзянской. Девушку в обоих случаях «берут» без ее на то согласия. Эрзянин жену просто похищал, причем, «ехал за женой» не обязательно с родственниками, с ним могли быть и чужие люди - товарищи. Мокшане соблюдали обычай: они молились и приносили жертвы тем богам, которые помогали в семейных делах, обращались к предкам, просили у них благословления. За женой для молодого шел его отец - хозяин дома. И в эрзянском, и в мокшанском сватовстве случалась погоня. В обоих случаях родственники невесты могли её отбить. Анализируя эрзянскую свадьбу, уже с православными обрядами, можно проследить почти все элементы, которые есть в языческой мокшанской свадьбе. Во время семейного обряда и эрзяне, и мокшане проводили домашние моляны и жертвоприношения богам-покровителям (особенно почитались божества воды, дома, печки) и предкам. У эрзян, как и у мокшан, существовал обряд имянаречения. Ни эрзянка, ни мокшанка после свадьбы не могли показать необутых ног. Отличительной чертой мокшанской свадьбы является особая роль жрецов - Имбабы и Иняти. Также мокшане строго соблюдали обряды оберегового характера.
