Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Актуализация границ детского фольклора и контекстуальная обусловленность приуроченных к обрядам и играм жанров 13
1.1. История изучения детского фольклора 13
1.2. Жанровая классификация адыгского детского фольклора 34
Глава II. Адыгский детский приуроченный (обрядовый) фольклор: система жанров и мотивный фонд 58
2.1. Жанровая специфика и мотивный фонд материнского (приуроченного) фольклора адыгов 58
2.2. Объективация идеального героя в колыбельных песнях адыгов 82
Глава III. Жанровая структура неприуроченного детского фольклора адыгов 98
3.1. Функциональная специфика адыгского детского игрового фольклора 98
3.2. Неигровой детский фольклор адыгов 129
Заключение 156
Список литературы 164
- История изучения детского фольклора
- Жанровая специфика и мотивный фонд материнского (приуроченного) фольклора адыгов
- Функциональная специфика адыгского детского игрового фольклора
- Неигровой детский фольклор адыгов
Введение к работе
Актуальность темы диссертации определяется необходимостью
комплексного исследования адыгского детского фольклора во взаимосвязи с
обрядовым (историко-культурным), ситуативным (игровым), жанровым уровнями
контекста. Выбор темы связан с решением актуальных задач современной
фольклористики – малоизученностью явлений адыгской устной традиции в
синкретической связи с контекстом бытования. Отсутствие научных
исследований, которые легли бы в основу практических разработок функционирования адыгского детского фольклора, также отвечает актуальности избранной темы.
Степень изученности темы. В отечественной фольклористике изучение детского фольклора как самостоятельного явления устной традиции имеет давнюю историю. Она связана с именами известных представителей старшего и молодого поколения ученых, которые со 2-й половины XIX века и по нынешнее время комплексно исследуют русский / славянский детский фольклор. Первые публикации текстов детского фольклора осуществлены В.И. Далем (1861, 1869), П.А. Бессоновым (1868). Первые научные классификации жанров сделаны в трудах А.В. Ветухова (1892), Г.С. Виноградова (1926) и О.И. Капицы (1928). На их основе современные фольклористы предложили ряд классификационных схем. Так, группа А.Ф. Белоусова и В.В. Головина, несколько модифицируя классификацию Г.С. Виноградова, выделяет следующие области детского фольклора:
детский календарный фольклор (по мнению исследователей, этот раздел по сей день остается малоизученным. Данная проблема рассматривается лишь в работах Г.С. Виноградова и О.И. Капицы);
детский магический фольклор: заклички, приговорки, загадывания;
детский игровой фольклор:
а) фольклор игры: считалка, ролевые тексты (всех играющих, группы или
водящего, диалоги), тексты игрового права, игровой магии и наказаний;
б) фольклор словесных игр: словесные игры (сечки, молчанки и пр.); «игры
ума», речи (небылицы-перевертыши, шутливые приговоры, дразнилки,
заманки, поддевки и пр.);
детский бытовой фольклор (этикетный фольклор, фольклор детского права:
мирилки, формулы фиксации собственности) [Белоусов, Головин 2005:
224-225].
В игровом фольклоре вышеназванные исследователи выделяют три
малоизученных жанра: тексты игрового права, игровой магии и игровых
наказаний. Также в данную область они включают единичные варианты текстов
игрового этикета и игровых «сочинений».
Согласно алгоритму исследования, принятому в настоящей диссертации, основополагающим является принцип рассмотрения детского фольклора во взаимосвязи с контекстом. Теоретическим основанием для понимания контекста является его определение, сформулированное Б.Н. Путиловым применительно к фольклору: «Контекст – это одновременно категория коммуникативная, сигнификативная и генеративная, поскольку с контекстом связаны акт исполнения, глубинные значения текста и его происхождение» [Путилов 1994: 117].
Выводы Т.Б. Диановой относительно «моноконтекстности» обрядовых песен и «поликонтекстности» внеобрядовых в основном подтверждаются и нашими наблюдениями. «Тексты детского материнского фольклора могут быть интерпретированы в нескольких контекстах, наряду с бытованием в обряде они могут полноценно функционировать и вне его» [Дианова 2010: 51]. Предложенные Т.Б. Диановой для народной лирики уровни контекстных связей вполне соотносимы с нашей работой: контекст ситуации исполнения, фольклорно-текстовый континуум, в который исследуемый текст включен, и культурно-этнографический фон, на котором бытует текст. Исполнительский контекст может зависеть еще от ряда факторов: быта и обряда, времени и места исполнения, связи содержания текста с исполнителем и др. [Дианова 2010: 50-66].
Первый уровень контекста (контекст ситуации исполнения) сам по себе интересен, но он нами широко не рассматривается. Лишь в связи с некоторыми текстами мы констатируем наличие исполнительского контекста. Интерес для нас представляют два других уровня: культурно-этнографический, в том числе мифо-ритуальная, обрядовая приуроченность текстов детского фольклора и фольклорно-текстовый континуум.
О.Ю. Брицына также предлагает рассматривать другие уровни контекста:
культурный, социальный, вербальный, ситуативный, коммуникативный. Для
обозначения качественных характеристик контекста предлагаются такие термины,
как натуральный, искусственный, индуцированный. Контекст исполнения
определяется исследователем как контекст ситуации. О.Ю. Брицына обращает внимание на взаимозависимость контекста и проблемы аутентичности записей [Брицына 2010: 75].
В диссертационной работе особо обращается внимание на игровой контекст детского фольклора в его ситуативном, этнокультурном и вербальном проявлениях.
Следует сказать, что изучение детских жанров велось параллельно с исследованием всего адыгского фольклора. Начало этому процессу положили писатели-просветители XIX века. Так, С. Хан-Гирей выделил колыбельные песни в отдельный жанр, обозначив их народным термином кушъэкъо орэд (досл.: ‘песня, исполняемая над колыбелью’ / колыбельная песня). Он также описал особый статус заказных колыбельных песен: «Воспитатель сына знатного человека поручает певцам сложить песню его воспитаннику, за что делает им подарки. В песнях этого разряда упоминают о знатности и подвигах предков и родственников воспитанника и предрекают будущую его славу…» [Султан Хан-Гирей 2009: 377]. Подразделяя адыгские песни «по месту, где они произносятся, и поводу, их вызвавшему» А.-Г. Кешев выделяет колыбельные песни в одну группу. Он также отмечает, что песни данного жанра «сочиняются и исполняются преимущественно кормилицами» [Кешев 1987: 234].
Выделенные С. Хан-Гиреем и А.-Г. Кешевым колыбельные составляют особую историческую жанровую разновидность, привязанную к обычаю аталычества и соответствующую элитарной традиции сочинительства.
В трудах современных адыгских исследователей, таких как
А.М. Агержанокова, Ф.М. Гучетль, М.А. Джандар, М.А. Меретуков,
М.И. Мижаев, З.М. Налоев, М.М. Паштова, Р.Б. Унарокова, Н.М. Чуякова, мы находим примечательные наблюдения относительно содержания, функции некоторых жанров, в особенности колыбельных песен, контекстуальной обусловленности жанров, приуроченных к детским обрядам.
Обрядовый контекст адыгского детского фольклора подробно описан М.А. Меретуковым (1976), С.Х. Мафедзевым (1979), М.А. Джандар (1991), характер приуроченности рассматривается в работах М.И. Мижаева (1973), З.М. Налоева (2009).
В исследованиях М.А. Кумахова и З.Ю. Кумаховой анализируется специфика художественного языка [Кумахов, Кумахова 1985].
Адыгскими фольклористами отмечается гендерная особенность
сочинительства и исполнительства приуроченных к детским обрядам песен. Так, если у всех народов основными сочинителями и носителями колыбельных песен являлись женщины, у адыгов они «создавались и исполнялись также и мужчинами-певцами, что было связано с древним обычаем аталычества» [Мижаев 1973: 112]. Воспитатель (аталыкъ), как мы уже обозначили выше, заказывал сочинителям (джэгокIо-усакIу) особую колыбельную песню воспитанника (пIур кушъэ орэд).
В разные годы тексты детского фольклора публиковались исследователями в сводных сборниках и отдельными изданиями. Сказки – Т.М. Керашевым (1940, 1946, 1952), М.К. Хуажевым (1963), Ш.Х. Хутом (1987, 1993, 2003); колыбельные песни – З.М. Налоевым (1980); игры, потешки, скороговорки, загадки – Ш.Х. Хутом (1986, 1987), М.И. Мижаевым, Л.А. Бекизовой (1965, 1969), С.М. Мафедзевым (1994), З.М. Налоевым (1960, 1966, 1971), Р.Б. Унароковой (1988, 2007) и др.
Выбор темы, таким образом, определен неполнотой и недостаточностью исследования адыгского детского фольклора в его контекстных связях.
Объект исследования – коллекция адыгского детского фольклора (далее – КАДФ), состоящая из 1001 единицы аутентичных аудио- и рукописных материалов, хранящихся в Центре адыговедения Адыгейского государственного университета, а также материалы, записанные автором в аулах Республики Адыгея.
Предметом исследования являются жанровые, контекстуальные и
художественные особенности детских игр, сказок, песен, стихов,
благопожеланий, приговоров, составляющих указанную коллекцию.
Цель исследования – анализ специфики и уровней контекстуальной обусловленности, описание жанрово-поэтических признаков и границ адыгской детской поэзии, ее структуры, стадиальных и локальных особенностей функционирования.
Реализация данной цели предполагает решение ряда задач:
- систематизировать результаты фольклористических исследований по
изучаемому блоку вопросов и проблем;
- определить уровни контекстуальной обусловленности адыгского детского
фольклора;
- обозначить жанрово-коммуникативные границы детского фольклора и
специфику историко-культурного, ситуативного контекстов изучаемого
феномена;
- выявить критерии дифференциации жанров детского фольклора,
произвести их иерархическую классификацию;
- определить условия трансформации жанров детского фольклора: случаи
«перехода» текста из иной жанровой области или обряда в детское
коммуникативное поле;
- обозначить мотивный фонд материнского фольклора;
- исследовать механизмы объективации образа идеального героя в
колыбельных песнях;
- проанализировать характерные признаки, особенности стиля жанров
игрового и неигрового (не приуроченного к детским обрядам) фольклора.
Методологической и теоретической основой исследования являются
принципы и методы, разработанные в трудах отечественных ученых, классиков
русской фольклористики и современных исследователей: В.П. Аникина,
Г.А. Барташевича, А.Ф. Белоусова, О.В. Бережновой, В.А. Василенко,
А.Н. Веселовского, Г.С. Виноградова, Л.С. Выготского, М.В. Гавриловой, В.В. Головина, Н.В. Городничевой, В.И. Ереминой, Т.В. Зуевой, О.И. Капицы, Б.П. Кирдана, В.А. Коршункова, Е.В. Кулешова, Л.А. Кучегуры, М.Л. Лурье, А.Н. Мартыновой, М.Н. Мельникова, А.С. Мутиной, М.Ю. Новицкой, С.Л. Новоселовой, М.В. Осориной, Г.С. Петкевича, А.Н. Петуховой, В.Я. Проппа, Б.Н. Путилова, И.Н. Райковой, Е.А. Самоделовой, Ю.М. Соколова, М.П. Чередниковой, В.И. Чичерова, Д.Б. Эльконина, Р.Ф. Ягафарова.
При определении характера контекстуальной обусловленности детского фольклора мы опирались на положения, разработанные Б.Н. Путиловым, Т.Б. Диановой, О.Ю. Брицыной относительно уровней контекста.
Привлекались также работы кавказских ученых, в том числе адыговедов:
Ф.З. Абакаровой, Т.Г. Басанговой (Борджановой), М.А. Джандар,
Ф.М. Ибрагимовой, Р.А. Исхаковой-Вамба, М.А. Кумахова, З.Ю. Кумаховой, С.Х. Мафедзева, М.А. Меретукова, М.И. Мижаева, З.М. Налоева, М.М. Паштовой, Р.Б. Унароковой, Р.А. Хашба, Ш.Х. Хута, Л.Х. Цеевой, Н.М. Чуяковой.
Методы исследования. Диссертационная работа строится по принципу
комплексного историко-типологического изучения материала. Применены также
сравнительный и статистический методы. Особенности функционирования
поэтических жанров детского фольклора прослеживаются в сравнении с
различными национальными версиями. Уделяется большое внимание
текстологическому анализу, на основе которого решается каждая из поставленных задач.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые осуществляется
комплексный анализ всех жанровых форм адыгского детского фольклора во
взаимосвязи с историко-культурным и ситуативным уровнями контекста. В
научный оборот вводятся десятки ранее неопубликованных текстов детского
фольклора. В работе также впервые выработаны принципы классификации
адыгского детского фольклора и на основе изученного материала составлены
классификационные схемы.
На защиту выносятся следующие основные положения:
-
Специфика адыгского детского фольклора (жанрово-коммуникативные границы, поэтика, мотивный фонд) обусловлена обрядовым (историко-культурным), ситуативным (игровым) и жанровым контекстами.
-
Материнский фольклор хранит и транслирует общественно значимую этническую информацию, составляет особый мотивный фонд, основным из которого является прогнозирование удачи на всех этапах предстоящей жизни ребенка.
-
Модель будущей жизни ребенка актуализирована на двух уровнях: непосредственно через благопожелания старших, предрекающих счастливую судьбу, и опосредованно – через жизнеописание идеального героя, который предстает в колыбельных песнях как доблестный воин.
-
Функциональность адыгского детского фольклора обусловлена как обрядовым контекстом, так и бытовой прагматикой. Дидактическая функция является общей для всех жанровых образований. Предрекательные, охранительные, благопожелательные, познавательные функции закреплены за определенными текстами в соответствующих контекстах.
-
Мифо-ритуальные тексты (обрядовые, трудовые, лирико-героические и др.) могут терять свое первичное функциональное назначение и в силу определенных характерных свойств (мелодика, ритмика, образная система, герой-адресат) могут выступать в роли колыбельных, имянарекательных песен, пестушек, игровых прелюдий, считалок и др.
Теоретическая значимость работы связана:
- во-первых, с комплексным анализом обрядово-поэтической системы
детского фольклора, позволившим выявить внутренние связи и проявления,
устойчивые мотивы, оригинальный художественный язык;
- во-вторых, с введением в научный обиход ранее неизвестных
фольклорных текстов и этнографических описаний;
- результаты диссертации могут быть использованы в качестве теоретико-методологической основы при изучении адыгской фольклорной культуры.
Практическая значимость результатов диссертационного исследования определяется возможностью их применения при изучении истории фольклора, разработке учебников и учебных пособий для средней общеобразовательной и высшей школы. Материал, объективированный в работе, может быть также использован в системе дополнительного образования при организации детских студий, массовых действ, направленных на сохранение в коллективном сознании культурно значимых элементов фольклорной традиции.
Апробация работы. Основные положения и научные результаты исследования обсуждались на заседании кафедры истории и культуры адыгов Адыгейского государственного университета, представлялись на региональных, российских и международных научных форумах: Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива – 2013» (Нальчик, 2013), Международная научно-практическая конференция «Адыги: взаимодействие и взаимообусловленность традиционной и профессиональной культуры» (Майкоп, 2014), IX Международная научная конференция «Проблемы общей и региональной ономастики» (Майкоп, 2014), Международная научно-практическая конференция памяти М.И. Мижаева «Проблемы сохранения черкесского фольклора, культуры и языка» (Нижний Архыз, 2014), Республиканская научно-практическая конференция «Адыгейский язык в современном лингвокультурном пространстве: теория и практика изучения» (Майкоп, 2015), Международная научная конференция, посвященная 80-летию со дня рождения доктора филологических наук, академика АМАН Ш.Х. Хута (Майкоп, 2016), Международная научная конференция «Кросс-культурное пространство литературной и массовой коммуникации – 5» (Майкоп, 2016), II Международная научная конференция памяти М.И. Мижаева «Регионально-локальные традиции и формы идентичности черкесов Кавказа и диаспоры»
(Майкоп, 2017).
По теме исследования опубликовано 15 научных работ, в том числе 5 статей в научных журналах и изданиях, включенных в Перечень, рекомендованный ВАК Министерства образования и науки РФ.
Результаты диссертационного исследования внедрены в учебный процесс факультета адыгейской филологии и культуры АГУ и фольклорного отделения Адыгейской республиканской школы искусств имени К.Х. Тлецерука в качестве материалов дисциплин «Адыгский детский фольклор» и «Адыгская детская устно-речевая традиция».
Структура и объем работы. Диссертационная работа объемом 190 страниц состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 257 источников.
История изучения детского фольклора
В отечественной фольклористике изучение детского фольклора как самостоятельного явления устной традиции началось со второй половины XIX в. и связывается с известными именами. Так, В.И. Даль в книгах «Пословицы русского народа» (1861), «Картины из быта русских детей» (1869), «Новые картинки из русского быта» (1875) выделил в качестве самостоятельных жанров небылички, скороговорки, загадки, игровые приговоры, сечки, считалки, прибаутки, детские песни и др.
В опубликованном сборнике П.А. Бессонова «Детские песни» (1868) впервые тексты распределяются по жанрам: колыбельные песни, потешки, прибаутки, песни о животных, колядки, сказки, игры и загадки [Белоусов, Головин 2005, 215].
В колыбельных песнях А.В. Ветухов выделил две функции – успокоительную и воспитательную и исследовал значительный репертуар колыбельной песни разных традиций, описал образы жанра, связал текст и контекст [Ветухов 1892].
Первым научным изданием детского фольклора является сборник П.В. Шейна «Русские народные песни» (1870), где детский фольклор со 122 текстами представлен отдельным разделом. Он предложил свою классификацию жанров детского фольклора, где песни разделил на две группы: песни детей периода младенчества, к которым причислил и колыбельные, и песенки-прибаутки; вторую группу составили, по его выражению, песни, «которыми дети, вышедшие из младенческого возраста, уже начинают сами себя забавлять и тешить» [Шейн 1923: 221]. К этой группе он также отнес песни, связанные с явлениями природы, прибаутки, грибные песенки, игры с рифмованными приговорами, конанье (считалки). В ряду известных ученых, изучавших детский фольклор, также следует назвать имена О.И. Капицы, Ю.М. Соколова, В.И. Чичерова, которые рассматривают его в узком значении. Материнский фольклор, куда относятся колыбельные песни, они выносят за пределы границы детского фольклора. Но при этом считают, что «носителями и творцами детского фольклора являются взрослые и дети» [Капица 1928].
Г.С. Виноградов называл детский фольклор «особым явлением обособленного детского быта и обособленной детской жизни». Исследователь впервые отметил, что детский быт необходимо изучать в целостности: «Детский быт в целом, детские игры, забавы, развлечения, песни и труд, отношения к миру взрослых, к миру животных и растений и пр. не могут изучаться без знания общих условий детской жизни; их следует изучать не вырванными, а в условиях реальной обстановки реальной жизни во всех ее проявлениях. Детская жизнь – не соединение разрозненных частей, а живое единство. … Нужно целостное изучение детского быта» [Виноградов 1978: 168-169]. Г.С. Виноградов широко раздвинул границы детского фольклора, определив его следующим образом: «…вся совокупность разных видов словесных произведений, известных детям и не входящих в репертуар взрослых». Кроме того, ученый, акцентируя внимание на колыбельных песнях, пестушках и потешках, относил их «в особый отдел фольклора, устную литературу для детей» [Виноградов 1990: 66].
К понятию «детский фольклор» В.А. Василенко относит «все виды устных произведений, созданные взрослыми специально для детей. Сюда же относятся и те произведения, которые создавались для взрослых, но с течением времени выпали из репертуара взрослых и целиком перешли в детскую среду» [Василенко 1978: 132].
Мнение, что детский фольклор следует изучать в рамках культурной традиции, поддерживает и М.В. Осорина, которая определяет детский фольклор как «способ объективации детской традиции, как язык детской субкультуры» [Осорина 1983: 39]. Традиционно в российской фольклористике детский фольклор подразделяется на две группы: материнский и собственно детский. Однако И.Н. Райкова уточняет: «Различие между этими группами не столько в том, взрослые или дети являются носителями традиции, сколько в возрасте детей, так или иначе включенных в нее. Да и возраст этот нельзя определить однозначно для всех. … Точно можно сказать лишь одно: вначале ребенок включен в традицию пестования, затем – в собственно детскую» [Райкова 2011: 44]. Данное обстоятельство объясняется тем, что до периода вхождения в коллектив сверстников ребенок «общается с матерью (бабушкой, няней), играет, забавляется с ней, а не она играет в него, как в игрушку» [там же: 43]. Как видим, «граница между поэзией пестования и собственно детским творчеством «размыта», существует некая «зона пересечения», причем она немалая по объему. Взрослые создают этот фольклор для детей и исполняют им, дети перенимают его и повторяют. В детской традиции тексты трансформируются, появляются детские варианты, передающиеся уже от одного детского поколения другому без посредства взрослых. Это прибаутки, бытующие одновременно как детские песенки и приговоры, докучные сказки и песенки, скороговорки, поддевки и остроты, а также предназначенные детям отдельные сюжеты жанра сказки» [там же: 44-45]. И.Н. Райкова, анализируя границы, переходы, влияния, совпадения материнского, детского и «взрослого» фольклора приходит к основополагающему (в том числе и для нашей диссертационной работы) выводу о том, что «детский фольклор как система не обладает замкнутостью, … , он открыт, имеет многочисленные и многообразные выходы в широкий контекст народной и профессиональной культуры, а точнее, плавные переходы, пересечения и совпадения» [Райкова 2011: 49]. Продолжая мысль о многообразных выходах детского фольклора в контекст народной культуры, В.А. Коршунков ищет мифоритуальные основы в детских потешках типа «Ладушки». Он подчеркивает, что для изучения архаичной духовной культуры народа, для реконструкции восточнославянских обрядов (главным образом, «календарных») значение детского фольклора сложно переоценить [Коршунков 2010: 144]. Он предполагает, что «сравнительно поздние записи застали народную обрядовую традицию на стадии размывания древних верований, ритуалов и обрядовых текстов, а потешки отражают и запечатлевают более раннее состояние традиции» [там же: 154]. Здесь следует заметить, что последний тезис вполне соотносим с результатами исследования адыгских детских потешек. Так, ряд потешек, типа «Бзыу, бзыу, гуаго…» (Птичка, птичка-летунья…), «О джорэ, джора», «Тыгъэ, тыгъэ, къепс, къепс» (Солнце, солнце, свети, свети), восходят к календарным обрядам встречи весны, птиц, солнца.
Относительно классификации детского фольклора следует сказать, что первые попытки сделаны в начале XX века в трудах Г.С. Виноградова и О.И. Капицы.
В частности, О.И. Капица строит свою классификацию, в основном, на возрастном принципе и выделяет две группы носителей текстов: взрослых, воспитывающих детей с рождения до 5-6 лет, и вторую составляют дети от 5 до 15 лет, которые являются носителями собственно детского фольклора. Другим критерием классификации она считает назначение детского фольклора и выделяет отдельной группой такие жанровые формы, как поэзия пестования, календарный фольклор, игровой фольклор (потешки, прибаутки, дразнилки, загадки, звуковые игры), считалки, заговоры, сказки, приговоры и др.
Г.С. Виноградову принадлежит более основательная классификация детского фольклора, в котором учитывается как поэтический текст, так и этнографический контекст. В частности, он выделил две области: игровой фольклор и неигровой. К игровому фольклору Г.С. Виноградов относит детские ролевые игры и «игровые прелюдии». В качестве «игровых прелюдий» выделяет считалки, жеребьевые стихи, приговоры. К отдельной группе он относит потешный фольклор, куда причисляет «забавы, не связанные с драматическим действием», каковыми являются сечки, голосянки, перевертыши, скороговорки, молчанки, поддевки. Как отмечает Г.С. Виноградов, «игровые песни различаются между собою в зависимости от целевого назначения: одни полагают начин игре, другие служат для связи ее частей, третьи несут службу концовок; иные вводятся для замедления действия игры или в целях отвлечения внимания некоторых участников от ответственного момента игры и т.д.» [Виноградов 1990]. К данной группе причислены стихотворения, относящиеся к играм-импровизациям, и наиболее часто – забавам. Сюда же относится и сказка, переработанная в игру (сказка, творимая в детской среде, традиционная сказка в детской редакции).
К неигровому фольклору Г.С. Виноградов относит сатирическую лирику (дразнилки, поддевки), календарный (детские обрядовые песни, заклички и приговоры) и бытовой фольклор (детские сказки, песни, загадки, страшилки).
Жанровая специфика и мотивный фонд материнского (приуроченного) фольклора адыгов
Рассмотрим жанровую специфику приуроченного к детским обрядам адыгского фольклора, который обозначен в нашей работе как материнский фольклор. Первый блок музыкально интонированных жанров составляют величальные песни в честь рождения ребенка (сабый гъэшIо орэдхэр).
Одной из величальных песен, приуроченных к празднику рождения первенца, является песня «Колокольчик» («Уэзджэн»). Она представлена тремя вариантами, два из которых зафиксированы в Хабезском районе Карачаево-Черкесии, третий функционирует в Причерноморской Шапсугии («Дэнаор шъыхьыкъу» – «Дэнау – олений сын»). В песне величают дом, в котором рожден мальчик, будущий воин – защитник Отечества
Эта же песня зафиксирована в Причерноморской Шапсугии, а. Куйбышевка (Агой) с голоса Ильяса Нагучева в 1972 году. Которая из функций песни первична, сложно сказать, но то, что текст с одним и тем же названием функционирует и как колыбельная, и как трудовая, указывает на трансформационные процессы, происходящие в раннем фольклоре. Еще одной иллюстрацией процесса межжанровых перемещений может быть вышеназванная песня «Уэзджэн», опубликованная в этом же сборнике (НПИНА), одновременно функционирующая и как врачевальная (кIэпщэ орэд), и как песня, исполняемая в честь рождения ребенка (хьантхъупсафэ уэрэд), позже – как собственно колыбельная, окказионально – как песня-потешка первого года жизни ребенка.
Подавляющая часть величальных песен, функционировавших и на празднике рождения ребенка, и во врачевальном обряде, и в качестве трудовых, со временем перешли в разряд самостоятельных жанров, составивших собственно детские неприуроченные величальные песни.
Обряд привязывания красного сыра (къоекIэрышI) проводился в дни празднования рождения ребенка. К нему была приурочена специальная смеховая песня, так называемая «КъоекIэрышIэ орэд» – «Песня о привязанном красном сыре». С призывом всем участвовать в состязании бабушка новорожденного (или кто-то из старших женщин рода от имени бабушки) пела ее
З.М. Налоев отмечает, что подобные заклинательные песни защищают ребенка от дурного глаза [Налоев 1985: 80]. Песни укладывания ребенка в колыбель (кушъэхэпхэ орэдхэр) – так называются песни, являющиеся самыми многочисленными в цикле величальных песен, приуроченных к празднику рождения ребенка. У адыгов обряд укладывания ребенка в колыбель начинался с пожелания ребенку спокойного, крепкого сна и долголетия. Вместе с благопожеланиями – Чэтыужъым фэдэу орэчъый! – «Пусть спит, как кот!», КIэнкIэм фэдэу фыжьы охъуфэ щыIэнэу – «Пусть доживет до тех дней, пока не побелеет [голова] как яйцо!» в люльку первым клали кота, затем яйцо [Джандар 1991: 78]. Следует заметить, что «у русских тоже наблюдался обряд укладывания кота в колыбель, который сопровождался песней: У кота – кота Колыбель хороша, А у нашего дитяти Еще лучше того. Кольцы, пробойцы серебряные, Крюк золотой, ремни шелковые [Русские народные песни 1972: 7]. Обычай укладывания кота в колыбель наблюдается и в этнографии детства балкарцев и карачаевцев. Так, Х.Х. Малкондуев приводит пример песни, записанный от информатора И.А. Акбаева:
Пусть будет сонливым, как ты, Пусть твой сон перейдет к нему. Пусть будет зорким, как ты, Пусть жизнь этого ребенка будет долгой [Малкондуев 1990, 100]. Этот обычай в разных вариантах известен многим народам. Универсальной для всех типов являлась функция оберега: «обмануть якобы злого духа, который охотился за малышом» [Джандар 1991: 78].
По традиции песню исполняла женщина, которой поручалось уложить ребенка в колыбель. Один из вариантов этой песни так и называется Кушъэм чэтыур щычъыягъ… – «В люльке кот поспал»
Данная песня так же, как и песня пеленания, по завершению обряда переходила в разряд собственно колыбельных. В конце подобных песен часто прибавлялись слова угроз, проклятий в адрес недобрых людей, которые могли причинить малышу зло: ШIу узымылъэгъурэр хым ерэтхьал – «Не любящий тебя пусть утонет в море!».
Подобное внутритекстовое соединение величания и брани характерно и для другого фольклорного жанра – хохов-здравиц. Как отмечает Б.Х. Бгажноков, «единство здравицы и брани конституирует важные свойства архитектонической формы адыгских тостов. Они являются произведениями, в которых органически соединяются позитивные пожелания здравицы и ритуальные, комического свойства проклятия в адрес воображаемых, предполагаемых противников здравицы… достижение блага и утверждение добра нуждается в отрицании, ниспровержении зла с использованием самого действенного и сильного оружия, каким является смех» [Бгажноков 2011: 412]. Таким образом, колыбельные песни, как и здравицы, утверждая благо, отрицают зло.
Имянарекательные песни (цIэус орэдхэр) также являются одним из основных жанров материнского фольклора. Они приурочены к обряду имянаречения. В адыгской современной фольклористике они почти не исследованы. Сам термин впервые был предложен Р.Б. Унароковой. Ею зафиксировано несколько текстов имянарекательных песен. Исследователь отмечает, что «наречение традиционно сопровождалось исполнением специально для этого случая сочиненной песни «цIэус орэд» – «имянарекательная песня». Она являлась своеобразным народным именником. В ней перечислялись два противоположных типа имен: прославившие себя и свой род подвигами и добрыми делами и унизившие себя, свой род недостойными поступками. Песня, таким образом, предоставляла возможность выбора, подсказывая, с одной стороны, имена, ассоциирующиеся с достойным будущим и счастливой судьбой, с другой – имена, способные обезличить и навлечь на дитя и род беду» [Унарокова 1998: 130-131].
Нам удалось обнаружить 9 текстов этого жанра. Предполагается, что их было больше. По функциональному признаку данные тексты можно разделить на 3 группы: первая – собственно имянарекательные. В этом качестве представлен только один текст (вариант Амиды Хушт); вторая – заклинательные имянарекательные песни, выступающие в статусе колыбельных – три единицы, имеющие разные названия «Песни о несчастной сироте» («Ебэжъ иорэд»), «Выбирай, выбирай, мой младший брат» («Ядэ, ядэ, сшынахьыкI»); третью группу составляют 5 текстов игровых песен, которые являются своеобразными именниками. Подобное межжанровое перемещение является характерной особенностью адыгского детского фольклора.
Функциональная специфика адыгского детского игрового фольклора
Фольклор, не связанный с обрядовым контекстом, квалифицируется нами как неприуроченный. Он представлен двумя типами: игровым и неигровым фольклором. Как отмечалось выше, четкую границу между игровым и неигровым сложно провести. Например, детские сказки о животных относятся к неигровому фольклору, однако взрослые могут разыгрывать с детьми диалоги героев иных сказок. В таком случае драматизированная (разложенная по ролям) сказка по форме становится игровым жанром.
Адыгский детский игровой фольклор, как и в вышеназванных фольклорных традициях, тоже представлен двумя типами: организуемый взрослыми для детей и собственно игровой, функционирующий среди детей.
В адыгской фольклористике рассматривались некоторые вопросы жанровой специфики адыгского детского игрового фольклора, типологии, поэтики [Унарокова, Паштова 2011: 65]. Ряд исследователей определяет основной жанровый состав детских игр. Так, Ш.Х. Хут выделяет потешки как жанр детского фольклора, не акцентируя внимание на его игровом статусе [Хут 1984: 31]. З.М. Налоев в песнях, посвященных детям, отдельной группой выделяет песни-потешки, знакомящие детей с миром [Налоев 1980: 18]. Он тоже не определяет игровой статус данных текстов. Исследование показало, что не все «песни, знакомящие детей с миром», могут быть отнесены к играм-потешкам. Тексты потешек, привлеченные к рассмотрению в данной работе, разделены нами на две подгруппы. Песни-потешки с элементами игры (взрослые качают ребенка, перебирают его пальцы, подкидывают в такт песни) отнесены к игровому фольклору, а песни и стихи, посвященные животным и растениям, исполняемые вне игрового пространства (традиционно они имеют закрытую композицию) – к неигровому. Л.Х. Цеева подразделяет детские игры на подвижные, пальчиковые, игры-забавы, игры-драматизации, словесные игры. Также отдельно выделяет считалки и скороговорки. В сборнике исследователя собраны игры, рассчитанные на детей разного возраста [Цеева 2001].
По включенности детей в движение Р.Б. Унарокова и Э.Х. Хакунова подразделяют адыгский детский игровой фольклор на малоподвижные игры посиделки (пIэлъэрыс джэгукIэхэр) и подвижные игры (псынкIэрыджэгухэр). К играм-посиделкам они относят скороговорки (псынкIэрыIо IурыIупчъэхэр), стихи потешки (кIэлэцIыкIу усэхэр), потешки, типа «качаюсь на спине дедушки/бабушки» (хьакIыбхэр) [Адыгэ кIэлэцIыкIу IорыIуат, 2014]. Данная классификация детского игрового фольклора в диссертационной работе принята за основу.
Следует отметить, что тексты адыгского игрового фольклора зафиксированы почти во всех сборниках детского фольклора (Ш.Х. Хут («Тыджэгун»), М.И. Мижаев («Къру-къру, къаз-къаз»), З.М. Налоев («Инэ мыкъуэ», «Дыгъэеджэ», «Джэгузэхэшэ», «Хъуромэ»), Р.Б. Унарокова («ХьакIыба-кIыбыхъуа», «ДжэгукIэхэр», «Хырыхыхьэхэр», «IурыIупчъэхэр»), С.Х. Цеева («Ребенок в мире народных игр») и др.
В связи с тем, что нас больше интересует вербальная составляющая, в данной работе подробнее анализируются игры, в которых присутствует художественное слово.
Рассмотрим каждый вид игры отдельно. Из игр, организуемых взрослыми для детей, интерес представляют потешки (сабийгъэдаIохэр) (букв.: сабий – ребенок, гъэдэIон – утешать; потешать ребенка, играть с ребенком). Как отмечает М.И. Мижаев, «основная функция потешек – позабавить ребенка. Но в них присутствуют и моменты трудового, эстетического, нравственного воспитания и т.п. … Забавляя, воспитывать всесторонне – так можно кратко определить назначение адыгских потешек» [Мижаев 1973: 118]. К потешкам относятся песни, стихотворные приговоры, связанные с самым ранним периодом жизни ребенка. При исполнении некоторых адыгских потешек задействованным является все тело, но чаще всего ими являются пальцы, ножки ребенка. В таком случае, «некоторые потешки представляют собой элемент игры, драматических действий» [Мижаев 1973: 118]. Существуют потешки, которые исполняются без определенных телодвижений, но, как правило, связаны с каким-нибудь предметом или явлением. К таковым относятся песни, знакомящие детей с окружающим миром («ХьакIыб-кIыбыхъу») и пальчиковые игры («Бзыу-бзыу гуаго», «Мэлхэр мэхъуакIох»). Широко известна потешка «Бзыу-бзыу гуаго» – «Птичка-птичка гуаго». Взрослый берет двумя пальцами тыльную сторону ладони ребенка и держит его ручку над своей свободной рукой или, в зависимости от возраста ребенка, может попросить ребенка подержать его руку также. Ведущий, покачивая руку вверх-вниз, напевает
При слове п-ррр взрослый поднимает и свои, и руки ребенка, имитируя «улет птицы», что вызывает смех у ребенка.
Один из вариантов игры «Овцы пасутся» («Мэлхэр мэхъуакIох») имел следующий сюжет: «Взрослый берет ручку ребенка ладонью вверх в свою руку и, ведя указательным пальцем другой своей руки по центру ладони ребенка, напевает:
Мыщ дэжьым мэлхэр щэхъуакIох, Вот здесь овцы пасутся, пасутся, щэхъуакIох, Мыщ дэжьым хъураеу щэджэгух, Вот здесь в кругу играют, играют. щэджэгух – Затем указывая на большой палец ребенка, взрослый говорит: Сыпшъыгъ, мэлакIэ сэлIэ. – «Устал, проголодался». При этом добавляет: «Ты же видишь, что он крепкий, любит работать». Взрослый показывает, как большой палец свободно касается других пальцев и ребенку советует сделать также. Когда очередь доходит до указательного пальца, он говорит: Тэ къитхыщша тшхыщтыр? – «Где мы еду возьмем?» При этом взрослый комментирует: «Видишь, он плохо растет, потому что всегда сомневается». Средний палец отвечает: Тхьэм къытитын. – «Бог даст». Взрослый объясняет: «Этот палец на всех надеется, поэтому самый длинный». Безымянный палец тоже сомневается и спрашивает: Къытимытмэ? – «А если не даст?» Самый маленький, мизинец на это отвечает: Ащыгъум къэттыгъун, муары мэлхэр мэхъуакIох. – «Тогда украдем, вон овцы пасутся». Затем все пальцы начинают его укорять: Е, е, уцIыкIу дэдэу утыгъон угу хэлъ, Iоф шIэ. – «Такой маленький, а красть собираешься! Надо работать!» [Мижаев 1973].
Пальчиковые игры направлены на развитие у детей мелкой моторики рук, мышления, аккуратности, упорства и терпения. К пальчиковым играм иногда приурочиваются тексты загадок, произносимых на распев, типа: нэ цIыкIу, пэ цIыкIу, джэдыгу цIыкIу щыгъ – «с маленькими глазками, маленьким носиком, в маленькой шубке», что указывает на функциональные межжанровые перемещения, происходящие и в игровом фольклоре. Существуют потешки, которые содержат информацию различного характера. Так, считалка-потешка «Сто истин» («Шъыпкъишъ») содержит в себе информацию о житейских мудростях. Одновременно ребенок учится счету, у него вырабатываются вычислительные навыки. По очереди загибая пальцы ребенка, произносят текст
Потешки прививают детям чувство прекрасного, воспитывают в них любовь к труду, развивают их речевую деятельность.
К детскому фольклору относятся так называемые заклички – «обращения выкрики детей к различным силам природы» [Белоусов и др. 2005: 222]. В исследованных текстах адыгского детского игрового фольклора зафиксировано несколько закличек-обращений к солнцу («Тыгъэ, тыгъэ, къепс, къепс»): Тыгъэ, тыгъэ, къепс, къепс, Солнце, солнце, свети, свети, Тинанэ псыхьэ кIуагъэ, Наша мама за водой пошла, КъэкIожьымэ, лэпс лагъэ къыуитын – Вернется, тарелку бульона тебе даст.
Как указывалось выше, малоподвижные игры, так называемые игры-посиделки, составляют достаточно большое количество среди других жанров игрового фольклора. К ним относятся такие словесные игры, как скороговорки (псынкIэрыIо IурыIупчъэхэр), загадки (хырыхыхьэхэр, къоджэхь-къоджэшххэр), игры-задачи: «Где моя доля?» («СиIахь тэ щыI?»), «Покачайся на спине» («ХьакIыб-кIыбыхъу»).
Неигровой детский фольклор адыгов
Согласно разработанной нами классификационной схеме, к неигровому фольклору адыгов относятся такие жанры, как детские сказки (кIэлэцIыкIу пшысэхэр), песни величания ребенка (сабый гъэшIо орэдхэр), стихи и песни об окружающем мире (о растениях, животных) (дунаим изытет, къэкIхэрэм, псэушъхьэхэм, псыхъохэм яхьылIэгъэ усэхэмрэ орэдхэмрэ), детские перечислительные стихи-потешки (кIэлэцIыкIу къепчъэкIхэр), песни-наставления (ушъый орэдхэр), пословицы-наставления (ушъый гущыIэжъхэр), притчи-наставления (ушъый гъэсэпэтхыдэхэр), песни-истины (шъыпкъишъэхэр) [КАДФ].
Жанровая специфика некоторых из названных детских песен рассматривалась в адыгской фольклористике. Так, З.М. Налоев выделяет песни, знакомящие детей с миром, в одну группу и называет их потешками [Налоев 1980, 18]. По нашей классификационной схеме они разделены на две части: вслед за З.М. Налоевым одна часть потешек отнесена нами к игровому фольклору, другая, не связанная с элементами игры, – к неигровому.
В классификационной схеме Ш.Х. Хута выделяются песни о животных и растениях, песни, знакомящие детей с окружающим миром как собственно детские. К ним ошибочно отнесены песни, побуждающие детей ходить, песни первого шага ребенка, в то время как данные песни приурочены к детскому обрядовому циклу [Хут 1984, 31].
Рассмотрим жанровую специфику каждой из единиц, имеющих статус «неигровой фольклор».
Сказки (пшысэхэр) адыгов представлены тремя жанровыми разновидностями. Самыми распространенными считаются сказки о животных. Подавляющая часть из них функционирует в детской среде. Они отличаются большой самобытностью. К исследованию привлечено 87 текстов сказок о животных из сборника Ш.Х. Хута [Хут 2003], а также песни-сказки о животных из коллекции адыгского детского фольклора [КАДФ].
Интерес к адыгским сказкам проявляли писатели-просветители XIX века, в том числе К.М. Атажукин, П.И. Тамбиев, С. Хан-Гирей. Наблюдения относительно отдельных сюжетов и мотивов сказок мы находим в трудах современных исследователей Л.А. Бекизовой, М.А. Кумахова и З.Ю. Кумаховой, З.М. Налоева, И.Х. Пшибиева, М.Е. Талпы, Х.И. Теунова, А.Т. Шортанова. Сказочный эпос адыгов являлся предметом размышлений таких фольклористов, как А.И. Алиева, М.Ф. Бухуров, Ж.Г. Тхамокова, Ш.Х. Хут, Б.Г. Тлехас. В частности, в работах Ш.Х. Хута широко исследуются сказки о животных. По его классификации «адыгские сказки о животных подразделяются на несколько групп. Деление это происходит по центральным персонажам, вокруг имени которых развертывается повествование». По этому принципу в животном эпосе адыгов Ш.Х. Хут выделяет 8 групп сказок: о домашних и диких животных, о птицах, насекомых, о медведе, волке, лисе и еже [Хут 1984: 12].
Основным мотивом адыгских сказок о животных является соперничество между сильными и слабыми. К данному ядру прикрепляются остальные сюжетные мотивы. Слабые звери изображаются добрыми, отзывчивыми, поддерживающими друг друга в беде (заяц, еж, воробей и др.). Сильные же, напротив, представлены коварными, алчными и жестокими, каковыми являются лев и волк. Некоторые хитростью добиваются цели. Так, в адыгских сказках для детей бэджэжъый («лисенок») побеждает своих противников хитростью и сообразительностью.
Мотивный фонд сказок представлен следующим составом:
взаимопомощь в среде «слабых» персонажей (сказка «Птичка и слон» («Бзыумрэ пылымрэ»);
мотив высмеивания человеческих пороков имеет несколько подвидов. Глупость считается одним из них (сказка «Как человек победил зверей» («Цыфыр зэратек1уагъэр»).
Примером осмеяния такого человеческого порока, как жадность, может служить сказка о жадной собаке («Хьэ нэепсый»). Зависть осуждается, например, в сказке «Домашняя мышь и полевая мышь» («Унэ цыгъомрэ хэшъо цыгъомрэ»).
Хвастовство и трусость – в сказках «Комар-хвастун» («Аргъой шъхьащытхъужь»), «Комар и дуб» («Аргъоимрэ чъыгаемрэ»), «Петух и квочка» («Атакъэмрэ чэткъуртэмрэ»).
Сказки о животных, как отмечает Ш.Х. Хут, «наиболее древний вид сказочного эпоса адыгов. Они не повествование о животных как таковых, в них под личиной животных изображаются люди – представители различных социальных типов. Фигурирующим в них животным свойственны как повадки своего класса и вида, так и черты характера и поведения людей. Путем синтеза этих качеств и создаются образы животного эпоса» [Хут 1984: 12]. В адыгских сказках о животных наиболее разработанными образами являются лиса, волк и заяц. Лиса в сказках изображается по-разному: в одних она одерживает победу, в других – терпит поражение (сказки «Лиса, волк и медведь» («Бэджэжъыер, тыгъужъыр, мышъэр»), «Лиса и сорока» («Баджэмрэ къанджымрэ»), «Лиса и кабан» («Баджэмрэ къомрэ»).
В отличие от лисы, волк всегда изображается глупым, жадным и жестоким персонажем (сказки «Волк и мул» («Тыгъужъымрэ къыдырымрэ»), «Зайчиха, лиса и волк» («ТхьакIумкIыхьэр, баджэр, тыгъужъыр»). Типологически последний сюжет очень близок к русской сказке «Семеро козлят».
В адыгских сказках реже функционирует образ медведя. Он описывается малосообразительным, в то же время добрым властелином леса. Несмотря на большую физическую силу, он пуглив. Можно указать на сказку «Тот, кто считал себя мужественнее других» («Нахь лIыхъужъ дунаим темытэу зызыIуатэщтыгъэхэр»).
Как в фольклоре других народов, в адыгских сказках лев является царем зверей. Он предстает жестоким и злым правителем. В одной сказке лев разрушает обиталище мышей («Лев и мышь» («Аслъанымрэ цыгъомрэ»), в другой – пытается подчинить себе вс живое, включая и человека – «Как человек победил зверей» («ЦIыфыр зэратекIуагъэр»). Однако лев всегда остается побежденным.
Кроме вышеупомянутых животных встречаются и другие лесные существа. Немало сказок, персонажами которых являются заяц и мышь. Своей мудростью и находчивостью они побеждают более сильных зверей («Заяц и лев» («ТхьакIумкIыхьэмрэ аслъанымрэ»).
Излюбленным персонажем является ж. Он наделен мудростью и находчивостью. Ёж побеждает зазнавшегося оленя в сказке «О двух ежах и олене-бегуне» («ПыжъитIумрэ шъыхьэ чъэрымрэ»). Через него объективируется один из самых распространенных сюжетных мотивов «обретение благ» – сказка подсказывает способ изобретения серпа.
В животном эпосе адыгов чаще функционируют дикие животные: волк, лиса, медведь, кабан, заяц, олень, лев и другие. Реже домашние животные и птицы: кот, козел, собака, лошадь, петух, индюк, курица.
Как правило, сюжетосложение сказок о животных происходит по принципу антитезы. Как и у многих народов мира, в адыгских сказках добро противопоставляется злу: «Заяц и лев» («ТхьакIумкIыхьэмрэ аслъанымрэ»), ум – глупости: («Как человек победил зверей» («ЦIыфыр зэратекIуагъэр»), лень – трудолюбию: «Рыжий пес старого Пака» («Пэкъэжъ ихьагъожъ»), горесть – жизнерадостности: «Как старый кот в хаджи превратился» («Чэтыум хьаджэ ефэнд зызэришIыгъэр»), хвастовство – скромности: «Комар-хвастун» («Аргъой шъхьащытхъужь»), жадность – щедрости: «Жадная собака» («Хьэ нэепсый») и т.д.
Композиционное построение адыгских сказок достаточно простое. Особенно часто встречается прием многократного повторения одного и того же действия. Повторы выражены специальными словесными формулами. Они представлены в форме диалога или какой-либо реплики. Можно указать на сказки «Козл и волк» («Ачъэжъымрэ тыгъужъымрэ»), «О проголодавшемся волке» («Тыгъужъ мэлэкIагъэм къехъулIагъэр»), «Курица, мышка и петух» («Чэтыр, цыгъор ыкIи атакъэр»).
Цепевидное (кумулятивное) построение сюжета, своеобразное нанизывание эпизодов, является излюбленным приемом в адыгских сказках. Он чаще всего реализуется через диалог. Это одна из простейших и эффективных форм наделения животных человеческими признаками и качествами. Некоторые сказки полностью состоят из диалогов. Таковыми являются «Песнь о волке» («Тыгъужъым иорэд»), «Слепой волк» («Тыгъужъ нэшъур»). Отличительной особенностью данных сказок также является их песенно-стихотворная форма.