Обычное право удмуртов, XIX - начало ХХ вв. Александров, Юрий Владимирович

Содержание к диссертации

Введение

Общинное право удмуртов

Община-бускель XIX - начала XX вв. - институт

реализации норм обычного права

Функции общины в контексте обычно-правовой регламентации удмуртов

Кенеш как орган самоуправления

Реализация обычно-правовых установок в сфере общинных форм взаимопомощи (веме) Общественные нормы права и религиозно-обрядовая жизнь удмуртов Удмуртская община и иноэтноязыковое окружение

Семейное право удмуртов

Удмуртская семья XIX - начала XX вв.

Внутрисемейная нормативная этика удмуртов

Имущественные отношения в большой и нуклеарной семье. Право наследования

Семейно-родовые знаки собственности удмуртов (пусы)

Обычно-правовые отношения в семейно-обрядовой сфере

Индивид и обычное право удмуртов

Проблема юридического статуса индивида в контексте семейно-общинных правовых традиций удмуртских крестьян

Феномен обычного права в системе социо-нормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртов

Заключение

Краткий словарь обычно-правовых и юридических

Библиография

• Функции общины в контексте обычно-правовой регламентации удмуртов
• Общественные нормы права и религиозно-обрядовая жизнь удмуртов Удмуртская община и иноэтноязыковое окружение
• Имущественные отношения в большой и нуклеарной семье. Право наследования
• Феномен обычного права в системе социо-нормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртов

Введение к работе

Актуальность темы. Проблемы институтов этносоционормативной культуры традиционно являются одной из важных предметных сфер этнографической науки. Особую актуальность и научно-практическую значимость исследование историко-этнографических аспектов правовой культуры приобретает в последнее время, когда наше общество переживает, быть может, один из самых сложных и противоречивых периодов своего развития. В сложившейся кризисно-хаотической ситуации, охватившей практически все сферы общественного бытия и сознания, многие в поисках путей обустройства устойчивого микро- и макропорядка, создания оптимальной, гармоничной, "нормальной" человеческой жизни все чаще обращаются к богатому опыту правовой культуры своих народов, на протяжении ряда столетий гарантировавшей нормативно-стабильное функционирование как отдельных социальных групп, так и этноса в целом.

В структурообразующей системе соционормативной культуры народа одну из ключевых позиций занимает обычное право - совокупность стихийно возникающих неписаных норм и правил поведения, действующих в конкретной географической местности и определенной общественной среде (этнической или социальной группе). "Обычное право" - известный и наиболее общепринятый термин в историко-правовой историографии. Однако, часто и в отечественной, и в западной литературе при обозначении норм, регулирующих жизнь тех или иных обществ и общин, встречаются и другие формулировки, как то: примитивное право, раннее право, до-право, народное право, естественное право и т.д. Статус первой формы права вообще и "синтеза цревних обычаев с нормами, установленными и признанными властью в іроцессе вызревания государственных институтов" (Бромлей 1972: 62) іридает соответствующую значимость выявлению феномена обычного права в тановлении правовых систем современности.

Обычное право удмуртского крестьянства (составлявшего, как известно, 97 % всего дореволюционного удмуртского населения - Гришкина 1977: 3), как и правовые нормы большинства народов российских "окраин" имело неписаную форму и как господствующий, а часто и как единственный вид права играло определяющую, порой исключительную роль в функционировании удмуртской деревни вплоть до 30-х гг. XX столетия, В виде свода неписаных правил поведения нормы и положения обычно-правовых установок удмуртов в известной степени сохраняются и передаются от похчоления к поколению по законам фольклорной трансляции по сей день.

Цель и задачи исследования. Цель данного исследования - системная историко-этнографическая характеристика института обычного права удмуртского социума XIX - начала XX вв. Для достижения поставленной цели в ходе исследования решаются следующие конкретные задачи:

1. определение роли и места основополагающих институтов удмуртской деревни - сельской общины-бускель и крестьянской семьи - в хранении, передаче и изменении обычно-правовых установок;

2. проблема правового статуса индивида в контексте семейно-общинных морально-правовых традиций;

3. рассмотрение взаимовлияния и взаимообусловленности исторической динамики удмуртского общества и обычно-правовых норм в пореформенный период;

4. выявление природы общего и особенного в юридических традициях соседних и родственных с удмуртами народов;

5. анализ феномена обычного права как одного из важнейших структурообразующих компонентов социо-нормативной культуры традиционного удмуртского социума.

Удмуртский этнос в качестве объекта исследования интересен тем, что удмурты на протяжение своей длительной этнической истории вступали Б различные формы этнокультурных взаимодействий (в том числе и в морально-

5 правовом отношении) со своими близкими и дальними соседями, представителями тюркского и славянского миров, исламской и христианской традиций. Предмет исследования - система правоотношений внутри удмуртского этноса (община - семья - индивид) и внешние правовые контакты (удмуртская община - иноэтноязыковое окружение; общинные и внутрисемейные обычно-правовые нормы - официальное законодательство) представляет интерес уже постольку, поскольку впервые попадает в поле специальных научных изысканий, актуальность и научно-практическая значимость которых несомненна. Наконец, автору как носителю удмуртской этнокультуры, с рождения "включенному" в комплекс этносоциальных и нормативных отношений, очевидно, было вполне логично воспользоваться его результатами и привести их в некую систему.

Нижняя хронологическая рамка исследования определяется появлением первых более менее надежных письменных источников, где в той или иной степени полноты уже содержится общая информация об удмуртах [XVIII - первая половина XIX вв.). Верхний временной рубеж обусловлен периодом начала процессов коллективизации, когда практически был нарушен зековой уклад удмуртского деревенского мира, а жизнь удмуртского крестьянства была насильно выведена из-под юрисдикции норм обычного ірава. При этом основное внимание автора, тем не менее, сконцентрировано ла рассмотрении пореформенного времени, где в известной степени целостное сохранение обычно-правового комплекса удмуртов отражается іаибольшим кругом имеющихся источников и литературы.

Методология и методика исследования. В данном исследовании автор пирался на теоретические разработки таких ведущих отечественных и арубежных специалистов в области истории права, как С. А. Токарев, М. О. !освен, Ю. В. Бромлей, С. А. Арутюнов, В. А. Александров, М. М. Громыко, . В. Карлов, И. В. Власова, Н. А. Миненко, Р. Пэнто, М. Гравитц, С. Г. Мейн эн), А. Н. Эллот, А. Г. Пост и др. Из всего комплекса методов

использовались, прежде всего, сравнительно-исторический и историко-генетический подходы в сочетании с методами "включенного наблюдения" и "экспертных оценок", которые лежали в основе сбора полевого материала для данного диссертационного исследования.

Степень изученности проблемы. Проблема обычного права не нова для отечественной историографии. Более того, ее "открытие" в первой половине XIX века, а затем признание за обычаями силы действующих юридических норм положениями реформы 1861 года вызвала широкую полемику как в теоретическом (о соотношении законодательства и обычного права и значении последнего в жизни деревни и его роли в общинной организации крестьянства), так и в практическом (о применении норм обычного права в судебно-административной практике и возможности их кодификации) направлениях.

С середины 70-х гг. XX века, когда наблюдается заметный рост научного внимания к обычному праву позднефеодальной и пореформенной деревни в общей связи с определением функциональной значимости сельской общины, и по сегодняшний день опубликована целая серия работ, посвященных рассмотрению повседневной практики общинной и семейной крестьянской жизни сквозь призму обычно-правовых норм и представлений, бытовавших в XV1II-XIX вв. (Алаев 1977; Александров 1976, 1979, 1984; Анфимов, Зырянов 1987; Бакланова 1976; Власова 1984, 1989; Громыко 1977, 1980, 1981, 1984, 1985, 1986, 1989; Зырянов 1976; Миненко 1979, 1985; Прокофьева 1981; Пушкаренко 1983 и др.), охвативших обширные историко-этнографические области России и представивших юридические нормы различных категорий крестьянства. Таким образом, в последние годы на основе имеющихся работ появилась реальная возможность историко-сравнительных типологических обобщений по обычному праву как отдельных областей, так и различных народов России. Однако, хотя усилиями исследователей 2-х последних столетий обычно-правовая картина российского крестьянства пореформенного

7 периода начинает приобретать определенную ясность, в ней все еще выделяется много "белых" регионально-этнических "пятен'', к числу которых, несомненно, относятся правовые системы народов Поволжско-Приуральского региона. Имеющиеся исследования по юридическим обычаям отдельных народов региона (Бикбулатов 1984; Денисова 1984; Шаров 1987 и др.), как правило, освещают лишь отдельные сферы их применения в крестьянской жизни и почти не дают представления о той роли, которую играли обычно-правовые нормы в целом в жизни края.

Что касается непосредственно удмуртов, то к наиболее полным работам, отражающим весь комплекс удмуртской этнографии, в том числе и некоторые обычно-правовые институты, относятся работы В. М. Бехтерева (1880), Д. Н. Островского (1873), И. Н. Смирнова (1890), В. В. Кошурникова (1880), Г. Е. Верещагина (1886, 1889), Н. Г. Первухина (1888-1890), М. Буха (Buch 1882) и др. И тем не менее, в этих работах юридическо-правовые сюжеты рассматриваются, к сожалению, лишь в общем контексте характеристики удмуртского этноса.

Более целостно и системно традиционное обычное право удмуртов, как феномен, со многими вытекающими последствиями, рассматривается в работах Г. Е. Верещагина (1895), С. К. Кузнецова (1904), П. М. Богаевского (1888), М. Н. Харузина (1883), В. П. Тихонова (1891 - последний, правда, концентрирует свое внимание главным образом на обычно-правовых нормах русских крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии). Эти работы по своей юридической значимости не остались незамеченными в Российской правовой историографии и получили соответствующую оценку, в частности, в работе Е. И. Якушкина "Обычное право русских инородцев: материалы для библиографии обычного права."(1899).

Первая половина XX века, с точки зрения исследования удмуртской этнографии вообще оказалась, в силу известных обстоятельств, практически "потерянной". Имеются лишь отдельные "исключения-эпизоды" (См.,

8 например, работы К. Герда (1926, 1993, 1997),"А. И. Емельянова (1921), М. О. Косвена(1931)).

Качественно новый этап в изучении удмуртской этнографии вообще, и обычно-правовых институтов, в частности, может быть датирован лишь началом 60-х гг. Перемены, происходившие в тогдашнем обществе, не замедлили сказаться и на состоянии этнографической науки. Появились первые профессиональные кадры удмуртов. В те же годы в Удмуртии сложилось научное направление аграрной истории (Вахрушев 1955; Мартынова 1972, 1981; Плющевский 1981; Павлов 1985; Обухова 1985; Волкова 1991 и др., где рассматриваются различные аспекты культуры повседневности удмуртского крестьянства и его правового мироустройства; в этом ряду заметно выделяются работы Б. Е. Майера (1981) и М. В. Гришкиной (1977, 1981, 1985)). На основе собранного ранее эмпирического материала с усилением методологической и методической базы появляется возможность для дальнейших более углубленных исследований, в том числе и в области соционормативной культуры удмуртского этноса.

Особо необходимо отметить значимость с точки зрения исследуемой в данной диссертации проблематики публикаций Г. А. Никитиной, целый ряд работ которой (Никитина 1985, 1988, 1991, 1993, 1998 и др.) в той или иной степени сопряжен с анализом различных проявлений института обычного права, хотя основное внимание исследователя концентрируется на проблеме удмуртской общины как основного предмета изучения.

В целом же, несмотря на значительное число в удмуртской историографии работ, в которых затрагиваются вопросы соционормативной культуры, такое важное и в то же время сложное и многофункциональное явление, как обычное право, предметом специального исследования до сих пор еще не становилось. Данная диссертационная работа является первым опытом в этой области.

При работе над темой был привлечен широкий круг различных взаимодополняющих источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот. Весь источниковый корпус с некоторой долей условности можно подразделить на:

Опубликованные письменные источники. К ним, как уже отмечалось выше, можно отнести практически все работы дореволюционных авторов (Г. Е. Верещагина, П. М. Богаевского, В. М. Бехтерева, Д. Н. Островского, С. К. Кузнецова, М. Н. Харузина и др.), а также публикации в центральной и местной периодической печати, содержащих материалы по обычному праву удмуртов. Из центральных изданий наибольший интерес по исследуемой теме представляют, в первую очередь, "Полные собрания законов Российской Империи" (ПСЗ), особенно 2-е (с 1825 по 1881 гг.) и 3-е (с 1881 по 1917 гг.) собрания, объемно раскрывающие основные законодательные материалы рассматриваемого периода, в том числе и по юридическим вопросам российского крестьянства. Результаты влияния официального законодательства на обычно-правовые нормы, как и формы их функционирования особенно активно обсуждались на страницах таких журналов, как "Вестник права", "Юридический вестник", "Журнал Министерства юстиции". Заметный интерес к обычно-правовым институтам российской деревни проявляли и неюридические издания ("Московского Общества Любителей Естествознания, антропологии и этнографии"; "Вестник Европы"; "Журнал Министерства Народного Просвещения"; "Современник"; "Слово"; "Православный Собеседник" и др.), на страницах которых встречается немало содержательного фактического материала. Весьма ценны разработки исследователей, содержащихся в 2-х томах "Сборников народных юридических обычаев" (Записки РГО (по отделению этнографии), тт.8 и 18, 1878 и 1900 гг.). В поисках необходимых данных в столь обширном эоссийском юридическом материале важным подспорьем автору служили

различного рода библиографические указатели, в том числе и по обычному праву''русских инородцев" (См: Якушкин 1889).

Одним из несомненных достоинств местной печати является ее богатый и содержательный фактический материал конкретно по удмуртам. Как известно, до 1920 г. основная часть удмуртов входила в Вятскую губернию, в 4-х уездах которой (Глазовском, Сарапульском, Елабужском и Малмыжском) удмурты составляли большинство населения. Различного рода Вятские губернские издания XIX-XX вв. ("Календари" и "Памятные книжки", "Вятские губернские" и "Епархиальные ведомости" (ВГВ и ВЕВ), Труды "Вятской ученой архивной комиссии" (ВУАК), Вятская газета (ВГ) и др.) располагают как порой развлекательно-увлекательными, так и довольно серьезными публикациями по юридическим воззрениям крестьян губернии. Непосредственно по удмуртам информация существенно дополняется изданиями других губерний ("Московские ведомости"; "Известия общества археологии, истории и этнографии" (ИОАИЭ) и "Труды Юридического общества при Казанском университете" (1901-1905 гг.), "Уфимские губернские ведомости", "Волжский вестник" (ВВ) и др.).

Опубликованные источники при всем своем богатстве, тем не менее, представляют в общем-то незначительную долю материала по обычному праву удмуртов, большая часть которых пока еще не издана и, более того, слабо использовалась в исследованиях по юридической этнографии. В этом отношении большую ценность и возможность для изучения проблем обычного права удмуртов представляют архивные материалы Государственного Архива Кировской области (ГАКО), Центрального Государственного Архива Удмуртской Республики (ЦГАУР), Ученого Архива Всесоюзного Географического Общества (ВАГО).

В данной работе были использованы следующие материалы из фондов этих архивов:

ГАКО

1. Вятская палата уголовного и гражданского суда (за 1842-1874 гг.), ф. 20.

2. Канцелярия вятского губернатора, ф. 582.

3. Вятский губернский статистический комитет, ф. 574.

4. Вятская губернская казенная палата, ф. 176.

5. Вятская ученая архивная комиссия, ф. 170. ЦГАУР

6. Глазовское уездное по крестьянским делам присутствие (1875-1891), ф. 108.

7. Глазовский уездный съезд земских начальников (1891-1917гг.), ф. 96.

8. Сарапульский уездный съезд земских начальников (1898-1917гг.), ф. 242.

Из фондов ВАГО в основном использовались "Рукописи трудов членов РГО и отдельные документы по Вятской губернии" (разряд 10) и статистические сведения "Об инородцах Вятской губернии" академика П. Н. Кеппена (ф. 2).

При всей важности и многообразии архивных материалов диссертационное исследование опирается прежде всего на собственные полевые материалы автора, послужившие основной источниковой базой. Счастливым обстоятельством можно считать, что автору на протяжении всей жизни довелось наблюдать многие проявления обычного права в современной удмуртской деревне (автор, живя в постоянном традиционном обычно-правовом контексте, сам является его "продуктом", что в значительной степени помогало при исследовании, но, справедливости ради надо отметить, в какой-то степени и мешало: "лицом к лицу лица не увидать"). На основе метода "включенного наблюдения", метода "экспертных оценок" и экспедиционных изысканий был накоплен достаточный фактический материал, охвативший многие районы Удмуртии и районы компактного проживания удмуртов соседних республик и регионов (Республик Татарстан, Башкортостан, Марий-Эл, Пермской и Кировской областей), что позволило рассмотреть при сравнительно-сопоставительном анализе различные

12 локальные вариации обычно-правовых установок. Безусловно, автор осознает, что полевой материал, при всей своей значимости и незаменимости несколько ограничен в своих возможностях: его деформированность и эрозированность, сложность хронологической "привязки" и не всегда достаточная репрезентативность еще раз выявляют необходимость его использования в комплексе с другими взаимодополняющими и взаимоуточняющими видами источников, о которых упоминалось выше.

Научная новизна работы заключается в том, что она представляет собой первую попытку комплексно-системной характеристики такого многогранного и полифункционального явления в жизни удмуртского народа, как обычное право, играющего ключевые роли во многих компонентах этнообразующих факторов. "Проникновение" в ходе исследования в сферу обычно-правовых отношений пореформенной деревни, в свою очередь, позволило автору как бы "изнутри" посмотреть на ее жизнь, с выявлением некоторых нюансов во всем многообразии ее повседневных проявлений -хозяйственных, семейных, морально-этических и нравственно-эстетических, с учетом национальных традиций и религиозных представлений. Впервые рассматриваются сюжеты, касающиеся юридических аспектов функционирования этноса в условиях иноэтноязыкового окружения, ставится проблема общего- и особенного традиционных правовых норм в близких в стадиально-типологическом отношении обществах. Впервые выделяются и анализируются такие сложные комплексы проблем, как юридический статус индивида в контексте общинно-семейных правовых традиций, роль и место человека в хранении, передаче и изменении социально-правовых установок.

І 'зучно-праісгическая значимость исследования состоит в том, что его различные положения могут быть использованы при подготовке обобщающих работ по истории и этнографии удмуртов, учебных пособий по регионоведению, дипломных и курсовых работ, а также общих и специальных курсов по обычно-правовым институтам края и финно-угорских народов. На

13 основании .выводов, сделанных в исследовании, возможна разработка некоторых практических рекомендаций в сфере реализации основных положений Концепции Государственной национальной политики Удмуртской Республики по нормализации, оптимизации и гармонизации межнациональных отношений и выработка более действенных механизмов по организации местного самоуправления, особенно в сельских обществах.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования получили свое отражение в 7 публикациях. Различные сюжеты работы были доложены автором на университетских, региональных и международных конференциях и конгрессах в Ижевске (ежегодно с 1994 г.), Кирове (1995) и Jyvaskyla (1995).

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры этнологии и регионоведения Удмуртского государственного университета.

В структурно-композиционном плане диссертация состоит из введения, трех глав, соответствующих основным проблемно-тематическим блокам исследования, заключительного раздела и приложения с кратким словарем удмуртских обычно-правовых и юридических терминов.

Функции общины в контексте обычно-правовой регламентации удмуртов

Исследование функционирования системы обычного права удмуртов правомерно и даже необходимо начать с рассмотрения одного из основополагающих структурообразующих компонентов традиционного удмуртского социума - соседской поземельной общины - бускель, так как через разного рода малые общности (половозрастные, родственные, хозяйственные и пр. контактные группы), имеющих выход на общественное мнение, община в значительной степени определяла весь жизненный уклад крестьянства.

Проблема общины не нова для отечественной историографии. Проявленный к ней впервые интерес во второй половине XVIII века приобретает особую целенаправленность в ходе подготовки реформы 1861г. Актуальность и научно-практическая значимость изучения феномена общины особенно возрастает после отмены крепостного права. Только за 1876 - 1904 гг. сельской общине были посвящены более 2000 статей и книг ( Токарев 1966: 291). Но вопреки изобилию историографических работ, а скорее благодаря разнообразию методологических и методических подходов и приемов дореволюционных ученых, по отношению к вопросу о сущности общины до сих пор справедливо замечание А. А. Кауфмана, отметившего еще в начале нынешнего века, что "...несмотря на огромные успехи русской историографической науки, на колоссальные запасы новых фактов, осветивших вопрос о происхождении общины в некоторых совершенно новых направлениях вопрос этот остается открытым и взаимно друг друга исключающие взгляды по-прежнему находят одинаково многочисленных и авторитетных сторонников" (Кауфман 1908: 408).

Тема общины привлекает пристальное внимание исследователей и в последующий период; причем, круг вопросов, связанных с феноменом этого института, неуклонно расширяется по сегодняшний день (См.: Александров 1976, 1984; Громыко 1984, 1986, 1989 и др.). В советской историографии под общиной в специальном значении, как аксиома, имелась в виду первичная форма социальной организации, возникшая на основе природных кровнородственных связей, которая с образованием классового общества трансформируется в соседскую (территориальную) организацию сельского населения. В свою очередь, под влиянием социально-политических, экономических, экологических, этнических и прочих факторов сельская община не могла не принимать разные конкретные формы и нести различные функции. На этот счет справедливо замечание известного исследователя русской общины В. А. Александрова: "Нет никаких сомнений в специфичности сельской общины в южной и центральной России, на Севере, на Урале и в Сибири, у разных категорий крестьянки также этнографических групп сельского населения" (Александров 1976: 43).

Историографию удмуртской общины открывают довольно многочисленные публикации дореволюционных авторов, где в контексте рассмотрения традиционного быта и культуры в той или иной степени затрагиваются различные аспекты общественной жизни удмуртов. Но из специально посвященных работ по общине-бускель можно выделить лишь статью первого удмуфтского этнографа Г .Е. Верещагина "Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда" (Верещагин 1895), представляющую по сей день один из важнейших источников по исследованиям удмуртской общины.

Подобная картина по состоянию исследованности удмуртской общины сохраняется вплоть до 60-х гг. нашего века. При этом в попытках авторов первых десятилетий Советской власти осветить указанную проблематику ощущается как некоторая архаизация (См., например: Мартынов 1938), так и модернизация удмуртского общества (См.: Латышев 1939).

Начало серьезной научной трактовки проблемы датируется лишь 60-80 гг., когда выходит ряд работ по общине удмуртов (См.: Вахрушев 1955; Мартынова 1972, 1981; Садаков 1974; Плющевский 1981 и др.). В 1981 г. известный ученый-медиевист В. Е. Майер, проделав скрупулезнейший анализ упомянутой работы Верещагина, впервые проецирует теорию общины типа "земледельческой" и общины-марки вообще на конкретный материал по дореволюционной общине удмуртов (Майер 1981). Но несмотря на заметное оживление научного интереса в целом к проблемам традиционного удмуртского общества и определенным успехам в этой области, община-бускель как социальный институт удмуртской деревни продолжает исследоваться в этот период в основном сквозь призму классового подхода, следуя которому большее внимание, как правило, уделялось не самой общине, а процессу ее разложения и расслоения крестьянства в результате проникновения в деревню капиталистических отношений.

Начало рассмотрения общины-бускель как органа местного самоуправления с позиции ее внутренней жизнедеятельности, в качестве организма, обладавшего свойством самодостаточного функционирования, датируется лишь началом 90-х гг. и связана с выходом в свет монографии Г. А. Никитиной "Сельская община-бускель в пореформенный период" (Никитина 1993). Данное исследование не только знаменует собой качественно новый этап в воссоздании целостной картины традиционного удмуртского социума но и открывает пути к комплексному изучению такого сложного и многогранного явления, как община.

Общественные нормы права и религиозно-обрядовая жизнь удмуртов Удмуртская община и иноэтноязыковое окружение

К тому же случаи возмещения общиной частных долгов крестьян встречались довольно редко и наблюдались лишь в случаях, когда должники вовсе не могли удовлетворить своих кредиторов. Поэтому крестьяне, не дожидаясь помощи от мира, устраивали и шли на веме, руководствуясь правилом: "Кто на помочь звал, тот и сам иди" (Даль 1955, Т.З, С. 274), потому член общества "...считает обязанностью, по заведенному обычаю, помочь не справившимся с работою, чтобы за это помогли самим, когда встретится нужда в помощи" (Верещагин 1886: 211).

При однозначной необходимости для всех семей, мера получения выгод от форм коллективной помощи отдельными домохозяевами, естественно, была различной. С усилением социальной дифференциации в общине помощь односельчанам часто превращалась в прикрытую родственными или соседскими связями эксплуатацию имущими крестьянами несостоятельных общинников. Тот же Г .Е. Верещагин отмечал, что "богачи беднякам если помогают, то из корыстных видов" (Верещагин 1895: 85). В. А. Максимов заметил, что "Взаимодавец предъявляет к бедняку требование в качестве процентов за помощь отработать несколько дней в самый важный момент полевых работ, чем еще больше подтачивает слабое хозяйство получившего заем" (Максимов 1925: 47). В. П. Тихонов делит помочан на две группы: "на равноправных устроителю, людей от него независящих и на группу его клиентов". "Независимые" помочане участвуют в помочи "косвенно, в расчете... воспользоваться такою же помощью того, к кому они явились в данный момент на работу...". "Клиенты" же, в свою очередь, "составляются из людей двух типов - должников патрона и людей, нанятых им на этот случай исключительно". Должники, кроме угощения, работают на помочи "еще как бы за проценты на выданный им заем". Работа нанятых на помочь "в страдные работы, как более дорогие, оплачивается еще и деньгами (по среднему расчету до 20 коп. за поденщину, тогда как средний расчет страдной поденщины "без помочей" обыкновенно ценится в 50 коп.). И под этот вид работы - продолжает В. П. Тихонов - они (нанятые - Ю. А.) чаще всего забираются от своего патрона в течение зимы: то деньгами, то хлебом, то мясом, то, вообще, какой-нибудь "мелочью" (Тихонов 1891: 25-27).

С развитием товарно-денежных отношений в общине-бускель, особенно усиливающихся в ходе реформы 1861 года, происходят существенные сдвиги и в сфере общинных институтов, в том числе и веме, содержание которого начинает видоизменяться согласно процессам социальной дифференциации. Но изменяя содержание некоторых своих функций, веме, как институт, по-прежнему сохраняет свое качество универсальной необходимости для всех членов сельского общества, независимо от их имущественного положения.

Данное качество поддерживалось и освящалось обычаем: "Юртгаськы -тыныд но юрттозы", "Юрттэмзылэсь азьло ачид нырысь юртты" (Помоги - и тебе помогут; Помогай первым), - поучают удмуртские пословицы. Отказ, особенно ближнему, общественным мнением всегда осуждался, порой и наказывался: "Эн витьы юрттэт солэсь, кип аслаз атаезлы но уг юртты" (Не жди помощи от того, кто даже отцу не помогает. - Удмуртский фольклор 1987: 92). - Подобное поведение могло привести и к исключению индивида из общины. Человек не только "умирал" для общества, вне общества в тех условиях он обрекался практически на физическую смерть.

Традиционно институты взаимопомощи исследуются преимущественно в узком смысле их значений (в кооперации рабочей силы, помощи в материальной сфере и т.п.), выраженной уже ставшей устойчивой формулировкой: "Каждый крестьянский двор время от времени нуждался в помощи со стороны других крестьянских дворов - и он ее получал" (Семенов 1976:49).

На мой взгляд, сущность и функции веме гораздо обьемнее, поскольку они охватывают также и широкую духовную сферу, в том числе и область религиозно-обрядовых отношений. Здесь, вероятно, будет уместным еще раз вернуться к истокам термина: веме немат (благодеяние, дар, милость -Егоров 1964: 140). Очевидно, будет правомочным включение в систему институтов взаимопомощи удмуртов таких сложных социально-обрядовых комплексов, как свадебный, родильный, похоронный, проводы в армию и других, включающих в себя как материальную, так и морально-этическую и нравственно-эстетические стороны взаимопомощи и солидарности. При подготовке к общественным молениям удмурты, по обычаю, оказывали друг другу взаимопомощь даже продуктами: "Чтобы каждый его участник обращался к богам не с пустыми руками, чтобы боги одинаково охраняли весь крестьянский "мир". Устраиваемая после молений совместная ритуальная трапеза выступает здесь как интегрирующий, стабилизирующий фактор общины. Что касается праздников и крупных молений у удмуртов (дэмен вбсь, луд-куа вбсь и др.), то само ритуальное исполнение их обеспечивало социальную целостность и стабильность крестьянского мира на уровне быта и бытия.

Имущественные отношения в большой и нуклеарной семье. Право наследования

В XIX в. порой в нескольких поселениях жили представители одного воршуда. Были известны целые группы деревень, в названиях которых присутствовало общее воршудное наименование (Докъя, Пурга, Венья и др.), что позволило М. О. Косвену говорить о "родовых" удмуртских деревнях. А так как в наличии воршудных объединений у удмуртов ученый усматривал прямые пережитки материнского рода, то не удивительны его выводы о долгом и прочном сохранении реликтов такого строя в удмуртской среде (Косвен 1931: 12,20-22).

Еще дальше в плане архаизации удмуртского общества пошел Н. Г. Первухин, сделав попытку сопоставить воршудные имена (фактически объединяя их по материнской линии) и тамги представителей того или иного воршудного объединения. Научную несостоятельность концепции Н. Г. Первухина достаточно убедительно в своей рукописи "О материнстве, как основе рода, о родовых названиях и знаках собственности у вотяков" (к сожалению, до сих пор неопубликованной) продемонстрировал П. М. Сорокин. Соглашаясь в целом с принципом Н. Г. Первухина, что "вопрос о родовых "знаменах", "бортных пятнах" или "подэм пусах" вотяков тесно связан с выявлением понятия о родах, на которое расчленяется все племя", П. М. Сорокин, используя более 500 "подэм пусов" наглядно показал, что изменения в "родовых" знаках удмуртов ("геральдического ряда") идут параллельно с развитием генеалогического древа по мужской линии - т.е. употребление "пусов" связано с общностью родственников по мужскому колену. Также знаки собственности к рассматриваемому времени (к. XIX в.) оказались разными в пределах одного воршудного имени и, наоборот, могли быть одинаковыми для носителей разных имен (См.: ГАКО, ф.170, оп.1, ед.хр.127).

Для знаковой системы характерен процесс трансформации от общеродовых к индивидуальным знаменам собственности, а также постепенного упрощения первоначального изображения родовой основы в виде тотема. - Здесь, очевидно, будет логичным предположить стилизацию с течением времени всего многообразия воршудных образов (зоо- орнито- и антропоморфных изображений, встречающихся, в частности, на дэмдорах -металических медальонах, которые носили женщины или старшие в роду как символ принадлежности к воршуду - См.: Курочкин ВГВ, 1852, № 16; Атаманов 1983: 143) в знаки - символы, продолжавших обозначать принадлежность JC "роду", но основная функция которых сводилась уже к закреплению права собственности - родовой и семейной.

Изначально тотемные имена воршудов (около 80% воршудных названий относится к зоо- и орнитонимам, восходящих к уральской, финно-угорской или пермской языковой общности - Атаманов 1980: 42) вероятно трансформировались в женские родовые, а позднее были перенесены на патриархальные объединения с устойчивым атрибутам рода - тамгой.

О том, что необходимость закрепления принадлежности за тем или иным хозяйством крупной собственности, обозначая их тамгой, появляется с началом господства в удмуртском обществе патриархально родовых отношений, писал еще П. М. Сорокин: "Подэм пус есть изображение того времени, когда вотская семья пережила первобытное состояние, ту эпоху, когда существовало начало материнства. До того времени в семейном быту воти не было начал собственности, или, по крайней мере, крупная собственность (борти, скирды, поля) женщинам никогда не принадлежала" -;:: (ГАКО, ф.170, оп.1, ед.хр.127, лл.Ю - 10 об.). Само первоначальное название знака собственности удмуртов - подэм (понэм) пус означает "рубленный знак", который наносился топором на бортевые деревья.

Хронологически пока трудно назвать точное время появления у удмуртов знаков собственности Во всяком случае у северных удмуртов, согласно исследованиям О. В. Арматынской по городищам Иднакар, Дондыкар, Гурьякар и др., где встречаются " пусы" на костяных вещах, IX-XIII вв. - период достаточно широкого использования уже установившегося и понятного атрибута рода (См.: Арматынская 1995: 98-106).

В к. XVIII-XIX вв. пусы в основном выступали в качестве наследственного знака собственности и использовались вместо личной подписи и печати. Иногда их могли даже продать. Так, в 1702 году удмурт Асыл Козмин продал татарину Исупу Арасланову свой пай, "отчинную деревню", и лесные угодья, "путики, канежники и колодники", татарин приобретал право владеть ими по бортным пятнам продавца (Владыкин 1994: 280). Но такие случаи были скорее исключением, нежели правилом - пусы и в к. XIX в. продолжали выполнять роль своеобразного оберега человека. -"Крестьяне, особенно инородцы, - писал М. Н. Харузин - весьма неохотно говорили о своих тамгах и нередко совершенно отказывались показать их мне. По мнению их, занести тамгу в записную книжку все равно, что самого себя по рукам связать, да в мою власть отдать, так как, имея их тамги, я откуда бы ни захотел - "хоть из Москвы или из Питера самого", - могу им лихо причинить" (Харузин 1883: 290).

Феномен обычного права в системе социо-нормативной культуры и этносоциальной регламентации морально-правового кодекса удмуртов

Помимо родственных структур, взаимодействие семьи и общины было опосредовано также разного рода другими малыми общностями (половозрастными, соседскими, хозяйственными и пр.), входившими в структуру общины, пересекавшимися (частично совпадавшими по составу или задачам) или соподчиненными (молодежная "улица" всего селения и отдельные территориальные, возрастные или половые группы молодежи; соседские сборища старшего и среднего поколения для общения или сходки хозяев домов - полноправных членов общины; объединения семей (родственных и дружеских) для совместных работ и развлечений; артели и т.п. -Громыко 1989: 13).

В каждой из таких контактных групп при их специфике функционирования в контексте общинной жизни вырабатывались свои определенные стереотипы и нормы поведения, обязательное следование которым обеспечивалось как внутригрупповой моралью, так и общественной регламентацией в целом. При этом четко соблюдалась своеобразная "клановость" групповых объединений. Так, молодежь редко допускалась на сборища старшего и среднего поколения, где обсуждались вопросы важного хозяйственного и пр. значений. У юношей и девушек, в свою очередь, был свой круг общения ("посиделки", "хороводы") посещение которых людьми "солидного" возраста считалось явлением аномальным, откровенно высмеивалось молодежью и осуждалось старшим поколением: "Женщинам обычай безусловно запрещает участвовать на посиделках. Мужчины пожилых лет также бывают там редко. Дятел скажет, поется в песне, что найдешь ты на мерзлом дереве, поседелая борода скажет, что найдешь ты на посиделках", -пишет один из авторов XIX века про удмуртские посиделки "корка пукон" (Богаевский 1888: 53).

При некоторой автономности своего положения в силу выполнения определенно-конкретной роли в механизме общественного функционирования, тем не менее, родственные, половозрастные, хозяйственные и пр. объединения в конечном счете сами были проявлениями жизни общины, и внутригрупповые формы общения и правила поведения всегда имели выход на мнение общины в целом, подчинялись нормам общественной морали, злостное нарушение которых, как уже рассматривалось выше, приводило к судебно-правовому воздействию.

Социальное равновесие и благополучие общины, в свою очередь, во многом зависело от стабильности природно-климатической. Крестьянин прилагал свой труд в хозяйстве, максимально зависящем от местных ландшафтных особенностей, климата, сезонных смен и даже повседневных перемен погоды. Весь его образ жизни органично включался в систему локальных природно-хозяйственных условий. Мир природы в представлениях удмуртов был заселен различного рода богами, божками, духами и т.п.(т.е. "одухотворялся" человеческим сознанием) и благоприятная и неблагоприятная для сельскохозяйственного производства погода в крестьянском мировоззрении;ассоциировалась с благосклонностью или, соответственно, недоброжелательностью "управляющих" природой. С целью задобрить, уговорить, умилостивить те или иные божества производились различные магические обряды, моления, жертвоприношения, произносились куриськоны (заклинания). В дохристианских верованиях удмуртов сложился целый обрядовый календарный цикл молений, в наиболее важных из которых принимал участие весь "род", вся община (См.: Владыкин, Перевозчикова 1990:44-96).

Для традиционного сознания характерно представление, что поведение отдельного человека может вызвать определенные последствия (как благоприятные, так и неблагоприятные), которые сказались бы на всех жителях деревни, поэтому община строго следила за выполнением запретов и предписаний, следование которым было аксиомой как для участников, так и для исполнителей священнодейства. Вообще, системой язычества удмуртов за многовековую историю были выработаны определенные обряды и ритуалы с довольно жесткой регламентацией и порой детальными предписаниями: на моление / жертвоприношение отправлялись, обязательно помывшись в бане, цвет ритуальной одежды - белый ..., обязательный атрибут жреца - головной убор ("при молитве жрец без шапки, все равно как без головы" - Владыкин 1994: ПО; Верещагин 1886: 201). "...если бы кто оделся в будничное платье (здесь, в первый деньпраздника геры поттон (букв, "выноса плуга" - Ю. А.)), - пишет Г. Е. Верещагин - того назвали бы чудаком, поступающим несообразно с видом торжествующей природы, да и сами почитаемые боги излили бы на нерях свой гнев" (ВАГO, р. 10, он. 1, ед. хр. 68, л. 19 об.). Аналогичные предписания были характерны и для других соседних финно-угорских народов. Так, в частности, М. Н. Харузин сообщает, что у марийцев "Во все время торжества (при молении "на полях" после пасхи - Ю. А.) необходимо строго соблюдать чистоту. Еще накануне все моются в бане, а отправляясь в поле, надевают чистую одежду. Если же кто до моления осквернится каким бы то ни было способом, то он обязан непременно омыться в реке и переменить белье, хотя бы раньше надетое и осталось вполне чистым" (Харузин 1883: 260).