Эстетика классического текста Михайлова, Марина Валентиновна

Содержание к диссертации

Введение

1 Классический текст как событие

1.1 Классический текст как присутствие

1.2 Классический текст как встреча

1.3 Классический текст как благодарение

1 2 Классический текст и молчание

2.1 Молчание как эстетический феномен

2.2 Текст и автор: молчание как основание эстетического опыта

2.3 Текст и язык: молчание как фактор поэтического языка

2.4 Текст и читатель: молчание как условие эстетического события

2 3 Классический текст и время

3.1 Время как разрушитель

3.2 Время как оценщик

3.3 Время как творец

2 4 Классический текст и современная культура

4.1 Персональность классического текста

4.2 Народность классического текста

4.3 Универсализм классического текста

Заключение

Список использованных источников

• Классический текст как встреча
• Текст и язык: молчание как фактор поэтического языка
• Время как творец
• Универсализм классического текста

Введение к работе

Диссертация посвящена эстетическому исследованию феномена классического текста на материале художественной литературы.

Актуальность исследования определяется тем, что одной из актуальных проблем современности является ослабление и распад человеческой чувственности, анестезия, вызванная экспансией виртуальных технологий и особенностями постиндустриальной цивилизации. В разреженной, ослабленной среде повседневности человек испытывает своего рода эстетическую депривацию - дефицит соприкосновения с реальным миром. В этих условиях эстетика становится практической философией, а исследование классического текста обретает направленность на решение конкретных жизненных задач. Литература способна не только восполнять недостаток чувственного опыта, но и обновлять эстетическую способность. Работа с классическим текстом, в основе которой лежит опыт чтения, - действенный метод возобновления способности чувствовать и понимать, незаменимый инструмент познания и самопознания. С этой точки зрения актуальность предпринятого исследования определяется настоятельной потребностью в поиске путей к восстановлению основных культурных и природных способностей, угасающих в современном человеке.

Проблема классического текста актуализируется в ситуации разрушения ценностных иерархий, особенно в нашей стране, испытывающей острую необходимость в построении национальной аксиологии, приемлемой для всех социальных групп. В условиях, когда острой проблемой становится поиск адекватного культурного языка для выражения общенациональных ценностей, философия классического текста способна участвовать в создании оснований для восстановления здорового народного бытия. Путь осознания российской идентичности через освоение онтологического и экзистенциального ресурса литературной классики может оказаться продуктивным в условиях кризиса идеологии и утраты доверия к традиционным способам построения национального проекта.

Феномен классического текста, устойчиво пребывающий в центре интереса различных научных дисциплин, до сих пор не получил четкого философско-эстетического определения. Назрела необходимость исследования литературной классики как корпуса текстов, подлежащего, во-первых, эстетическому восприятию, равно предполагающему как переживание текста, так и аналитику этого переживания, и во-вторых, философскому рассмотрению для определения базовых свойств, позволяющих тексту обрести статус классического, и культурных механизмов, которые формируют идею классики и поддерживают ее существование.

Степень научной разработанности проблемы. Классика как одна из универсалий европейской культуры вызывает постоянный, напряженный и разнонаправленный - от сакрализации до ниспровержения - исследовательский интерес. Будучи традиционным предметом ученого рассмотрения в поэтике (Аристотель, Гораций, Н. Буало, И. Г. Гердер, Г. Э. Лессинг, А. А. Потебня,

1. Н. Веселовский, Р. О. Якобсон, Ю. В. Манн, Б. В. Успенский), теории (Э. Ауэрбах, Р. Барт, М. М. Бахтин, Х. Блум, В. М. Жирмунский, Ю. Кристева, Ю. М. Лотман, Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум) и истории литературы (С. С. Аверинцев, Г. А. Бялый, М. Л. Гаспаров, Г. А. Гуковский, З. Г. Минц, Д. С. Лихачев, Г. П. Макогоненко, Д. Е. Максимов, И. Г. Ямпольский), в последнее время литературная классика интенсивно и плодотоворно изучается с позиций онтологии (М. А. Богатов, Л. В. Карасев, М. А. Лифшиц, С. А. Лишаев, М. К. Мамардашвили, О. М. Ноговицын, С. Г. Семенова,), философии события (А. А. Грякалов, А. С. Филоненко), социальной философии (К. С. Пигров, А. К. Секацкий), социологии (П. Бенишу, П. Бурдье, А. Виала, М. Вудманзее, Б. В. Дубин, Л. Д. Гудков, Н. А. Зоркая,

2. Страда), философии культуры (Я. Ассман, А. П. Валицкая, К. Г. Исупов, А. Л. Казин, Л. Н. Летягин), культурологии (С. Н. Зенкин, А. Л. Зорин, А. Мангуэль, А. В. Полетаев, И. М. Савельева).

Литературная классика как проблема эстетики и философии культуры рассматривается с разных точек зрения. Прежде всего встает вопрос о формировании литературного канона. Я. Ассман посвятил фундаментальное исследование структурным принципам и истории складывания классического

канона . Х. Блум рассматривает литературный канон с позиций своей теории влияния: сильный автор входит в канон, поскольку его тексты демонстрируют мощь языка и когнитивную энергию. В работе Ф. Кермода показано историческое изменение объема понятия литературной классики от восходящего к античному Риму представления об универсальности и вечности поэтического слова до современного понимания, предполагающего секулярный подход, изменчивость и множественность истолкований. М. А. Лифшицобосновывал классику как понятие, применимое не только к искусству, но и к жизни в целом: с его точки зрения, возможен разговор о классическом состоянии мира, поскольку классика - объективный идеал, фундаментально присущий бытию. Ю. М. Лотман на скрещении структуралистского и историко-культурного подходов разработал понимание классики как культурной памяти: классический текст и обеспечивает сохранение базовых культурных смыслов, и порождает новые смыслы, необходимые для движения культуры. В исследовании В. Л. Махлина, посвященном герменевтическому анализу методологии гуманитарных наук, проблема классики рассматривается с точки зрения философии диалога: «вечно по-новому возвращающееся

прошлое» классического текста постулируется как основание исторического диалога, в котором самосознание культуры обретает достоверность. Т. Росс вводит различение между риторической моделью канона, основанной на производстве (production), ориентированной на воспроизведение образцовых приемов письма и свойственной традиционным культурам, и объективистской моделью, основанной на потреблении (consumption), ориентированной на интерпретацию классических текстов и свойственной модерну.

Аналитическое рассмотрение философских работ последнего времени, посвященных классике, обнаруживает три основных подхода: герменевтический, рецептивный и релятивистский.

Герменевтический подход, в основании которого лежат прежде всего работы Г .-Г. Гадамера и П. Рикера, различает в эстетическом событии присутствие «абсолютного настоящего», невыразимой полноты бытия, благодаря чему «произведение искусства и является одним и тем же всюду, где такое настоящее представлено». Именно поэтому классическая литература, сохраняемая «живой традицией образования», и является эталоном и образцом: она «находит свое место в сознании каждого». Классический текст, несущий в себе след «абсолютного настоящего», поднимается над конкретно- историческими истолкованиями. Способом его исторического бытия является вневременность: «Мы называем нечто классическим, сознавая его прочность и постоянство, его неотчуждаемое, независимое от временных обстоятельств значение, - нечто вроде вневременного настоящего, современного любой эпохе. <...> То, что называется "классическим", прежде всего не нуждается в преодолении исторической дистанции - оно само, в постоянном опосредовании, осуществляет это преодоление». Сторонники герменевтического подхода нередко склонны принимать классику как непосредственную данность, присутствие которой в культуре служит гарантом сохранения основных интеллектуальных, нравственных и эстетических ценностей .

В основании рецептивного подхода лежат работы В. Изера, Р. Ингардена, Х.-Р. Яусса . С точки зрения рецептивном эстетики, произведение (актуализированный текст) принципиально диалогично: «Опыт

искусства представляет собой превосходный путь узнать чужое Ты в его

Другости и, с другой стороны, в нем - собственное Я» . Поскольку смысл произведения рождается в диалоге читателя с текстом как результат движения эмпатии и его последующей рефлексии, он всегда историчен. Первоначальное эстетическое понимание (эстетическая импликация) обогащается и уточняется со временем, и в результате текст может приобрести статус классического: «Историческая же импликация состоит в том, что понимание первых читателей может продолжиться и обогатиться в цепи рецепций, соединяющих поколение с поколением, предрешая тем самым историческое значение произведения, выявляя его эстетический ранг». В противоположность Г.-Г. Гадамеру, который видел в классике постоянное возобновление «вневременного настоящего», Х.-Р. Яусс не усматривает структурных и онтологических оснований классичности текста и понимает последнюю только как результат истории восприятий: классический текст становится таковым после того, как оформляется новый опыт, который с исторической дистанции позволяет увидеть в тексте некую вневременную истину.

Релятивистский подход прежде всего основан на работах социолога П. Бурдье. В отличие от приверженцев герменевтической теории, для которых понятие классики обладает исключительно позитивными коннотациями, П. Бурдье рассматривает ее как один из репрессивных социально-политических институтов, а классический текст - как «продукт грандиозного предприятия символической алхимии, в котором сотрудничают - с равной убежденностью и

весьма неравной прибылью - все агенты, действующие в поле производства».

Сторонники данного подхода предлагают понимать литературу прежде всего как культурную форму, опосредующую и конституирующую общественные взаимодействия. Ставится под сомнение традиционное понимание классики как «ценностного (аксиоматического) основания литературной культуры, с одной стороны, и нормативной совокупности образцовых достижений литературы

прошлого - с другой» . В трактовке релятивистов классика предстает как жесткая манипулятивная стратегия, с помощью которой «буржуазия образования» осуществляет свою власть. Общественным институтом, гарантирующим навязывание классики, представляется школа: «В рамках школьного образования классические произведения включаются в процессы общей социализации - усвоения индивидом норм правильного поведения, которые постулируются в качестве конститутивных для данного сообщества». Система образования генерирует «литературоцентристскую дидактику, диктующую жесткие нормы оценки и интерпретации высокой литературы», а филологическое сообщество базируется на корпоративных интересах: «Система литературной социализации как репродуктивное звено литературной системы практически работает на самообоснование. Она поддерживает нормативные границы групповой идентичности хранителей и истолкователей традиции, базирующейся на классике».

Следует отдельно отметить аналитическую работу А. Компаньона , посвященную рассмотрению наиболее авторитетных эстетических и литературоведческих теорий последнего времени. В ряду базовых понятий теории литературы он выделил ценность - классический канон, в формировании которого особую роль играет читательская рецепция:

«Настоящая классика - произведение, которое никогда, ни для одного

поколения не станет скучным» . Исследование различных концепций эстетической ценности привело А. Компаньона к выводу о том, что ни объективизм (герменевтическая традиция), ни релятивизм (рецептивная школа и социология литературы) не могут претендовать на окончательное и полное решение вопроса о классике. Адекватного описания механизмов складывания консенсуса и убедительной аналитики литературной ценности пока не существует: «Литературная ценность не поддается теоретическому обоснованию - это предел теории, но не литературы».

Объектом исследования является литературный классический текст. Словесное творчество обладает высокой степенью репрезентативности по отношению к культуре в целом. Структурные и семантические особенности литературы в значительной степени отражают устройство данной культуры. В отличие от других классов текстов, которые обладают большей степенью автономности по отношению к общей системе культуры, художественная литература точно повторяет фундаментальные принципы ее организации, она изоморфна культуре в целом. Таким образом, избранный объект исследования позволяет, удерживаясь в строгих рамках рассмотрения специфики литературного классического текста как факта словесного искусства, показать основные общие принципы классического.

Предметом исследования выступают эстетические свойства классического текста, рассматриваемого как со стороны его структурной определенности, так и в аспекте эстетического события.

Цель исследования: описать базовые эстетические характеристики классического текста.

Задачи исследования:

1. Разработать и обосновать определение классического текста.

2. Исследовать эстетические критерии литературного совершенства и выявить его онтологические основания.

3. Рассмотреть культурный механизм возведения текста в статус классического через оценку знатоков и читательскую рецепцию.

4. Провести анализ соотношения онтологической и конвенциональной составляющих классического текста.

5. Выявить эстетическую структуру классического текста как события, актуализирующего картину мира.

6. Обосновать необходимость онтологического рассмотрения классического текста как актуализации присутствия, осуществления встречи, совершения дара и благодарения.

7. Показать, как происходит вербальная актуализация молчания в классическом тексте.

8. Исследовать эстетические функции молчания как непременной составляющей деятельности автора (основание эстетического опыта), языка (фактор поэтического языка) и читателя (условие эстетического события).

9. Проанализировать действие фактора времени в процессе канонизации текста.

10. Исследовать положение литературной классики в современной культуре.

11. Выявить и описать экзистенциальный и культуротворческий потенциал классического текста.

Методология исследования строится в русле онтологической эстетики (С. А. Лишаев, А. Ф. Лосев, Е. А. Найман, М. Хайдеггер) и эстетики присутствия (Э. Аренс, Х.-У. Гумбрехт, Н. Н. Карпицкий). Эстетическое рассмотрение классического текста дополняется в работе использованием подходов герменевтики (Г.-Г. Гадамер, П. Рикер), феноменологии (Н. Гартман, Ж.-Л. Марион, М. Мерло-Понти) и экзистенциальной философии (М. Бубер, М. Хайдеггер). Автор разделяет принципы философии диалога (М. М. Бахтин, М. Бубер, Э. Левинас). В некоторых ситуациях оказалось необходимым обращение к методам семиотики (Р. Барт, Ю. М. Лотман, У. Эко), использование приемов структурно-типологического и историко- культурологического анализа, принципов филологического анализа художественного текста.

Основные положения, выносимые на защиту.

11. 1. Определение классического текста включает герменевтический и конвенциональный аспект: это совершенный текст, признанный в качестве такового читательским сообществом в рамках данной культуры и эпохи.

    2. Вопрос о критериях совершенства литературного текста находит адекватное решение с позиций онтологической герменевтики, когда текст рассматривается как эстетическое событие, актуализирующее картину мира.

    3. Эстетическая структура события совершенного текста обнаруживает онтологические аспекты присутствия (текст обновляет чувство жизни, причастности бытию), встречи (в тексте совершается диалог автора, языка, читателей), дара и благодарения (текст актуализирует переживание мира как данности и производит работу благодарения).

    4. В отличие от рядовой беллетристики, воспроизводящей сложившиеся языки литературы или риторику повседневности, совершенный текст существует в режиме первого (прямого) слова, предполагающем равновесие языка и молчания, укорененности в культуре и экзистенциальной подлинности.

    5. В эстетическую структуру совершенного текста как предельной языковой формы инкорпорировано молчание как основание авторского опыта, порождающего высказывание, как фактор поэтического языка, освобождающий энергию именования от тавтологических наслоений, как условие читательского восприятия, обеспечивающее сохранение и приращение смысла.

    6. Канонизация совершенного текста становится возможна при участии времени, которое освобождает восприятие литературы от ситуативных оценок и идеологических клише, приводя в действие ценностные иерархии, основанные на антропологических универсалиях. Творческий механизм культурной памяти во времени высвечивает актуальные совершенные тексты, тогда как не актуальные на данный момент сохраняются как потенциал.

    7. С течением времени и сменой культурных парадигм классический текст наращивает смысловую ауру: вступая в диалогические отношения с новыми контекстами, он обнаруживает новые смыслы, что позволяет ему одновременно обеспечивать единство культурной традиции и стимулировать креативный и когнитивный рост.

    8. В пространстве современной культуры, отмеченной анестезией, развоплощением и размыванием личностного начала, работа с классическим текстом предстает как радикальная форма заботы о себе, самопознания и устроения личного бытия.

    9. Литературная классика в современных условиях предоставляет мощный ресурс для построения национальной аксиологии, свободной от идеологических, националистических и религиозных крайностей, а также для складывания системы универсальных ценностей, преодолевающей как провинциализм, так и униформирование.

    Научная новизна диссертации заключается в следующем:

    11. 9. 1. Осуществлена попытка системного осмысления классического текста как эстетического феномена с позиций онтологической эстетики, философии диалога и евхаристической герменевтики.

           2. Впервые проведено междисциплинарное исследование, интегрирующее философско-эстетические, семиотические и культурологические теоретические основания и принципы филологического анализа.

           3. Проведен целостный анализ эстетической структуры классического текста, раскрывающий его событийную природу.

           4. Проанализированы онтологические основания литературного совершенства.

           5. Впервые проанализировано соотношение языка и молчания в эстетическом событии классического текста.

           6. Тематизировано время как фактор складывания классического канона и раскрыта специфика его действия.

           7. Исследована сущность классической конвенции, образуемой как личностными (суждение знатоков, читательский интерес), так и экстраперсональными (ход времени) факторами.

           8. Определены основные принципы культурного функционирования классического текста, раскрыты и описаны экзистенциальный, народотворческий и культуротворческий ресурсы классического текста.

           Теоретическая значимость работы заключается в том, что на основе применения принципов онтологической эстетики и евхаристической герменевтики была построена целостная теория классического текста, раскрывающая его онтологические основания, эстетическую структуру, особенности канонизации и принципы культурного функционирования. Построенное на фундаментальных философских, эстетических, культурологических и филологических источниках, исследование открывает новый горизонт теоретического осмысления классического текста как эстетического феномена. Проделанная работа вводит в исследовательское поле новые представления об онтологических основаниях классического, о соотношении языка и молчания в сфере эстетического, о структуре классической конвенции и положении классического текста в пространстве современной культуры.

           Практическая значимость работы заключается в том, что в диссертации на основании анализа онтологического, экзистенциального и культуротворческого потенциала литературной классики предложены актуальные стратегии работы с классическим текстом на различных уровнях: в личном чтении, в семейном воспитании, в системе образования. Исследование раскрывает и обосновывает опыт классического текста как важный фактор самопознания, раскрытия личностных возможностей, обретения свободного и ответственного отношения к миру и другому. Материалы исследования могут быть использованы для разработки учебных пособий и лекционных курсов по эстетике, культурологии, теории литературы, педагогике, а также при разработке концепции национально-культурной политики на государственном, региональном, областном и муниципальном уровнях. Выводы работы служат разработке методологической основы для дальнейшего теоретического и практического осмысления феноменов классики, литературы как словесного творчества, искусства в целом. Определенные аспекты исследования могут стать теоретической основой для решения конкретных проблем в сфере образования и семейного воспитания.

           Апробация основных положений работы. Основные положения и результаты исследования представлены научному сообществу в монографиях и статьях, а также в выступлениях на 30 международных, всероссийских и городских научных конгрессах, конференциях и семинарах, среди которых: Международная конференция «Христианская духовность: Исторические и культурные перспективы» (Москва, ББИ св. Апостола Андрея, 2011), Международная конференция «Метафизика искусства - VIII: Ценности классического в искусстве и философии» (Петербург, СПбГУ, 2011), Первый Российский философский конгресс (Петербург, СПбГУ, 1997), Дни петербургской философии (Петербург, СПбГУ, 2008-2011). Результаты проведенного исследования апробированы также в практической учебной, творческой и культурно-просветительской деятельности автора. В течение ряда лет материалы диссертации использовались при разработке лекционных курсов и учебно-методических материалов по истории литературы для студентов факультета экранных искусств Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения, а также в работе над авторскими программами, посвященными вопросам философии («Словарь»), литературы («Бог и человек в мировой литературе»), культуры («Образ жизни», «Культурная реакция»), на радио «Град Петров».

           Структура и объем диссертации. Диссертация (345 с.) состоит из Введения, четырех глав, включающих в себя тринадцать параграфов, Заключения и библиографического списка, включающего 292 наименования.

           Классический текст как встреча

           Итак, отличительными признаками литературного текста являются самоценность и высокая степень семантической сложности, предполагающая многократную кодировку, а также тот факт, что на определенном историческом срезе в рамках той или иной культуры данный текст подлежит эстетическому восприятию.

           Понятия текст и произведение часто употребляются как абсолютные синонимы. Против этого решительно выступал Лотман, подчеркивая, что «текст -один из компонентов художественного произведения, ... но художественный эффект в целом возникает из сопоставлений текста со сложным комплексом жизненных и идейно-эстетических представлении» . Текст - порядок слов, графически зафиксированное языковое целое, «система внутритекстовых отношений», а произведение - это текст «в его отношении к внетекстовой реальности» . Рецептивная эстетика понимает соотношение текста и произведения в принципе так же, делая акцент на читателе как исполнителе текста: «В литературном произведении есть два полюса, ... художественный и эстетический: художественный полюс произведения образуется авторским текстом, а эстетический - его читательской реализацией. Из этой полярности явствует, что произведение как таковое не может быть тождественно ни тексту, ни его конкретизации, а должно располагаться где-то между ними. Оно неизбежно должно носить виртуальный характер, так как не может сводиться ни к реальности текста, ни к субъективности читателя, и именно из этой виртуальности оно получает свою динамику»69.

           Другой способ различения произведения и текста предложил Р. Барт. Он противопоставил произведению как «традиционному понятию» текст как «новый объект, полученный в результате сдвига и преобразования прежних категорий»70. По Барту, произведение предметно, традиционно, завершено, выстроено согласно доксе, а текст является процессуальным, новаторским, открытым, парадоксальным.

           Произведению Барт приписывает содержательную монолитность, однонаправленность и непротиворечивость, тогда как текст символичен, многомерен, его значения сплетаются подобно нитям в сетке или ткани. Различение это выявляет не столько разные типы литературных сообщений (хотя очевидно, что к категории произведений могут быть отнесены сочинения второго и последующих рядов, тогда как вершинные классические вещи соответствуют бартовскому пониманию текста), сколько разные способы теоретического подхода и разные уровни читательского восприятия: «Гамлет» или «Евгений Онегин», которые, без сомнения, являются в понимании Барта текстами, будучи прочитанными пусть даже и старательным, но посредственным реципиентом, останутся лишь произведениями. В данной работе под текстом мы будем разуметь языковую данность, а под произведением - исполнение текста читателем. Основным предметом нашего рассмотрения будет именно текст, поскольку произведения не даны нам как определенность. Текст как термин обращает к материальности, вещности литературы. Текст - это и есть то, что подлежит эстезису, тогда как про-из-ведение обязательно предполагает еще и то, что извлекает, выводит из текста читатель.

           Текст не только подлежит рецепции и в этом смысле является основой произведения, но и сам является произведением в том смысле, что автор извлекает нечто из опыта и закрепляет с помощью текста, про-из-носит слова, в которых запечатлен некий существенный аспект мира. В терминологии П. Рикера, текст -конфигурация, которой предшествует префигурация (практическое поле авторского опыта) и за которой следует рефигурация (восприятие произведения читателем)71. Произведение - текст, взятый в аспекте создания/восприятия, вовлеченный тем самым в широкий онтологический, экзистенциальный, исторический и культурный контекст. В этом смысле произведений столько же, сколько читателей. Объективно, фактически нам даны только тексты, и вокруг этой чувственно данной реальности развертываются разнообразные эстетические отношения, включая и производство текста в ранг классического.

           Теперь попытаемся определить структурные и коммуникативные особенности классического текста. Чтобы войти в этот круг проблем, прежде всего проследим историю возникновения и развития эстетических представлений о классике в европейской культуре.

           Интересно, что феномен классики появился раньше, чем сам этот термин. Идея утвердить корпус образцовых текстов возникла в Афинах в IV в. до Р. X., когда по предложению Ликурга Афинского был принят закон «о сооружении бронзовых статуй Эсхила, Софокла и Еврипида, о хранении их списков в государственном архиве и о том, чтобы городской писец сличал их с текстом, использованным актерами, которым воспрещалось произносить другой текст»72 (т. е. вносить туда изменения).

           Текст и язык: молчание как фактор поэтического языка

           Высокая интенсивность переживания, взыскующего Другого, позволяет нам быть в том, что после физики, то есть вполне и попросту быть: не отдаваться всецело совершению разумных и практичных операций, а пребывать в бытии, не только функционировать, но и присутствовать в мире. Именно этот ценный продукт - присутствие - человек, пусть и не всегда, но при счастливом стечении внутренних и внешних обстоятельств, может произвести в процессе чтения. С точки зрения обыденного сознания это ненужно и бесполезно, но не является ли воздух необходимым существу, не сознающему особенностей обмена веществ, в той же мере, как и тому, кто об этом знает? Не равно ли страдают эти двое от недостатка воздуха? Без сомнения, многие беды, тяготы и пороки человеческие как раз и вызваны неспособностью интенсифицировать и очистить восприятие и дышать горним воздухом. Антропологический смысл грехопадения можно описать как отказ от полноты переживания: человек добровольно отсекает себя от бытия как Присутствия Другого. Так что эстетический опыт, часто воспринимаемый обыденным сознанием как развлечение, забава чудаковатых бездельников, некий необязательный бонус, который прилагается к серьезной жизни, на деле оказывается вовсе не роскошью, а необходимостью.

           Рождение классики напрямую связано с этим присущим человеческой природе метафизическим желанием, властно обращающим нас к вещам невидимым. Кстати говоря, именно в этом горизонте можно приблизиться к решению вопроса о границах классики, о том, как отличить классический текст от неклассического. По-видимому, ответ на этот вопрос будет связан с различением возможного и невозможного опыта. Удвоение возможного опыта фиксируется в неклассических текстах. Так появляются актуальные, модные, культовые произведения. Запечатление невозможного опыта рождает классику, которая именно потому и устойчива к испытанию временем, что любая историчность и актуальность для нее ценна не столько сама по себе, сколько в силу ее способности отражать Другое, не знающее истления или перемены. «Наши души - зеркала, отражающие золото», как сказал один классик Серебряного века.

           Построение эстетики присутствия оказывается возможно тогда, когда осознается тот факт, что оборотной стороной незаинтересованности эстетического опыта является его онтологическая насыщенность: эстетическое событие, исключенное из рациональных и практических связей повседневности, освобождает энергию метафизического желания . Подчеркнем, что открытие метафизического в физическом происходит не при любом чтении, но именно при работе с совершенными текстами. Выше говорилось о том, что посредственная литература тяготеет к воспроизводству уже выработанных литературой клише и удвоению риторики повседневности, она лишена онтологического потенциала. Генерировать переживание присутствия способен совершенный текст, и в этом качестве чаще всего оказывается востребована классическая литература, чье совершенство засвидетельствовано традицией: «Культура предпочитает работать с отдельными книгами, а не со всем "валом" литературы. Она вновь и вновь обращается к "классическим" текстам, пытаясь уловить в них что-то новое и обогащающее. Ведь через текст и посредством текста культура решает задачи не только художественные, но и те, что к эстетике вообще никакого отношения не имеют. Можно предположить, что сам статус классических текстов говорит о том, что в них наличествует некая онтологическая основа, благодаря которой они, собственно, и сделались "живыми" и привлекающими к себе внимание многих поколений читателей» . Л. В. Карасев подчеркивает, что именно онтологическая обоснованность классики привлекает к ней читательский интерес.

           Как говорит Н. Б. Иванов, есть вещи, которые приходится делать самому. К ним относится и чтение классики: никакой, даже самый добросовестный и точный, пересказ не заменит собственного общения с текстом. Это обстоятельство тесно связано с проблемой формы и содержания, много лет занимавшей филологов и специалистов по эстетике. Природа текста такова, что его форма и есть его содержание. Текст не служит вместилищем истины - он и есть сама эта сложно выраженная истина: «Текст значит Ткань; однако если до сих пор эту ткань неизменно считали некой завесой, за которой с большим или меньшим успехом скрывается смысл (истина), то мы, говоря ныне об этой ткани, подчеркиваем идею порождения, согласно которой текст создается, вырабатывается путем нескончаемого плетения множества нитей; заблудившись в этой ткани (в этой текстуре), субъект исчезает подобно пауку»155. В процессе чтения, постепенного развертывания текстовой ткани, происходит не только порождение смыслов, но и выстраивание определенного состояния. X. Блум говорит о том, что одно из самых великолепных свойств любимого стихотворения заключается в том, что в нем всегда все слова на одном и том же месте: когда бы я ни открыл книгу, я всегда найду этот текст неизменным156. Текст - это путешествие, которое могут проделывать разные люди множество раз с разными результатами, но в любом случае это слово, которое, доводя себя до предела, истощая, опровергая самого себя, вводит нас в состояние прямого контакта с бытием.

           Время как творец

           Предельная самореализация языка в классике может состояться только благодаря молчанию. С этой точки зрения классический текст предстает как игра языка и молчания: могущественные слова выявляют бытие того, что они собой огораживают, они вершат священный танец вокруг невыразимого, чтобы оно стало внятно, оставшись неназванным, не разменянным на медную монету прямых именований. Деррида описывал эту стратегию письма как «квадратуру текста, обязательный переход через открытое пространство, обходной маневр пустой скинии, движение вокруг огненного столпа»330. Язык литературы не исчерпывается своим инструментальным семиотическим аспектом, сущность его находится по ту сторону знаков. По существу речь идет об энергии метафизического перехода, которая потенциально содержится в языке и актуализируется в слове, произнесенном в силе духа. Таким образом, совершающееся в тексте производство присутствия делает возможными восчувствование мира как Присутствия Другого и осмысленную полноту личного бытия.

           С другой стороны, литература - преодоление языка. Когда постмодернистские философы говорят о репрессивности языка, мы имеем дело вовсе не с лингвофобией, но в констатацией существующего положения вещей. Дело как раз в том, что только литература и философия в своих совершенных проявлениях дают нам доступ к языку как великому целому, все прочие практики вводят в игру множество ограниченных дискурсов. В этом случае язык становится уже не голосом бытия, но той силой, что формирует сознание помимо и вопреки опыту. Он заряжается энергией конформирования и униформирования, магически погружает человека в сон безответственности и необязательности.

           В таком отпадшем от онтологической полноты состоянии язык выступает как сила, форматирующая сознание и моделирующая образ реальности, он властвует нами. У Барта, Фуко, Бодрийяра и других философов прошлого века были все основания утверждать, что язык - общеобязательная форма принуждения, а цель речевого акта - не столько коммуникация, сколько осуществление власти. Социум вырабатывает механизмы распределения языка, ориентированные на ту систему ценностей, которая главенствует в обществе. В образовании и воспитании сегодня доминирует информационная концепция: семья и школа стремятся обеспечить ребенка должным количеством формализованной информации. Когда эта программа проводится последовательно, место экзистенции, уникальной личности занимает удобная обществу функция, элемент машины. Общение сводится к коммуникации, мышление - к воспроизводству стереотипов . Тирания информационных систем приводит к тому, что человек живет в невротическом смутном состоянии недовольства собой и миром, ощущая себя как нечто ненужное, мусорное, выброшенное на обочину мощным потоком технологичной современности.

           Барт отмечает два полюса, которые неизбежно возникают в языке, как только он актуализируется в речи: «полюс авторитарного утверждения и полюс стадной тяги к повторению», причем «оба полюса соединяются во мне: я становлюсь господином и рабом одновременно». Анализируя речевую практику, где «рабство и власть переплетены неразрывно», Барт приходит к радикальному выводу: «Свобода возможна только вне языка»332.

           Языки по своей природе тяготеют к аполлоническому началу. На этой аполлоничности, способности заговаривать вещи, налагать сеть смысла, лада и строя на беспокойную живую жизнь, и основывается ключевая роль языков в культуре, но в этом же их слабость и гибельность. Соблазн языка как раз и состоит в том, что в нем все названо, для всего есть обобщающие, сглаживающие, удобные слова. А что не названо, того как будто бы и нет.

           Один из чудных фокусов языка состоит в том, что он одновременно работает и как механизм памяти, и как машина забвения. Действительно, сказанное (или написанное, в данном случае это неважно) умерло для меня, оно перестало быть мной. Поэтому мы избегаем говорить о том, что больше всего любим, и поэтому мы побуждаем детей рассказывать нам свои страшные сны. Но не только мы освобождаемся от сказанного, оно тоже получает свою независимую от нас жизнь.

           Дар речи - одно из лучших сокровищ человека, но речь слишком часто и невыносимо легко соскальзывает в болтовню. Художественную аналитику этого феномена находим в «Преступлении и наказании» Достоевского: именно так автор определил способ языкового существования Раскольникова накануне совершения преступления. Герой в начале действия романа находится во внутреннем конфликте с речью. С одной стороны, он «до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи» (I, 1 ), «он слишком долго ни с кем не говорил» (I, 4). С другой стороны, герой признает: «Я слишком много болтаю» (I, 1). «По обыкновению» он ходил, «шепча про себя и даже говоря вслух с собою» (I, 3). Достоевский отмечает «привычку к монологам» (I, 1) как характерную черту Раскольникова. Действительно, состояние героя - непрестанный и напряженный разговор уединенного сознания с самим собой. Именно это мучительное состояние внешнего молчания и болтовни с самим собою в тесной и темной конуре, похожей на гроб, и называет Раскольников Соне как истинную причину преступления: «Я тогда, как паук, к себе в угол забился. ... А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят! О, как ненавидел я эту конуру! А все-таки выходить не хотел. ... Я лучше любил лежать и думать. ... Я все знаю.

           Универсализм классического текста

           Не случайно сегодня ведущими художественными стратегиями стали пастиш, римейк, цитирование, реаппроприация, гипертекстуальность и прочие формы и приемы, ориентированные на использование прошлого, уже готового. Как заметил Бодриияр, «конечно, этот remake и это "рециклирование" тужатся быть ироничными, но эта ирония отдает ветхостью и поношенностью распадающейся ткани, проистекает лишь из общего разочарования, а следовательно, это могильная ирония» . Вероятно, модное и классическое составляют два полюса гармоничной культуры, и если равновесие смещается в сторону одного из этих начал в ущерб другому, запускаются деструктивные процессы. Течение времени имеет смысл лишь в том случае, если оно омывает недвижные берега вечности. Модная новизна остается живой и веселой до тех пор, пока у нее есть шанс рождать кристаллы классических образцов.

           Выше уже говорилось о том, что и классика, и мода - сферы, упорядоченные в силу ориентированности на образец. И та, и другая характеризуются наличием кодексов, канонов. Возникновение этих образцов и кодексов в обоих случаях является результатом сложной игры творческих и социальных импульсов.

           Классический канон, как мы постарались показать выше, формируется из произведений совершенных, то есть обладающих той мерой онтологической и экзистенциальной заряженности, что способна вызывать у созерцателя интерес, рождать эстетический отклик, который можно определить в разных случаях как удовольствие, наслаждение, радость, катарсис. Если в канон попадают политически ангажированные тенденциозные вещи, не обладающие подлинным эстетическим качеством, они вымываются оттуда, как только теряет силу власть, что их поддерживала. В формировании канона всегда участвуют эксперты, прежде всего филологи и философы, то есть квалифицированные и искушенные читатели, но в конечном счете классика творится интересом читателя (зрителя, слушателя). Это особенно хорошо видно на примере античной литературы: сохранились до наших дней именно те произведения, что были многократно переписаны по заказам людей, которые хотели иметь эти тексты в своем распоряжении. Если сегодня любая чепуха, напечатанная более-менее приличным тиражом, имеет твердые шансы сохраниться до скончания века, даже если ее никто не будет читать, то для древней литературы факт сохранности текста является надежным доказательством высокого к нему читательского интереса. Таким образом, каковы бы ни были механизмы кодификации классики, в конечном счете в каноне остается совершенное.

           Канон моды обладает одновременно свойствами жесткости, регламентированности (носим, читаем, пьем именно и только это) и текучести (именно и только в этом сезоне). Обновление канона происходит через творческий акт законодателя мод, но однажды появившись как художественное открытие, модная форма твердеет и становится обязательной для модников. В этой связи стоит различать моду как искусство (и тогда речь пойдет о творчестве, свободе, спонтанности) и как рынок (имеющий железные законы, управляемый рекламой и PR-технологиями), или моду-для-творцов и моду-для-потребителей.

           Мода-для-творцов существует, постоянно возобновляясь благодаря харизматической личности, которая в силу особой жизненной одаренности становится признанной как arbiter elegantiae . Законодатель мод, как правило, бывает отмечен особой свободой, жизнелюбием и вежливостью (учтивостью, куртуазностью - трудно найти точное слово, чтобы выразить ощущение от человека, которому удобно в мире и поэтому он милостив и благосклонен к окружающим). Сочетание этих качеств придает его личности особый аромат. Замечательный филолог-русист Аскольд Борисович Муратов рассказывал, как однажды в юности в богатой библиотеке своей тетки, литературоведа и библиографа Ксении Дмитриевны Муратовой, он нашел старинную французскую книжечку о правилах хорошего тона. Молодой человек от начала до конца изучил все точные и изощренные рекомендации по поводу того, как должен себя вести настоящий gentilhomme, а на последней странице прочел: «Истинный gentilhomme может нарушить любое из этих правил, если при этом не будут задеты ни его честь, ни чувства окружающих». Ту же мысль выразил наш современник Пьер Карден: «Хорошо одетый человек - тот, кто считается с собой и с другими». Эта гармоничность, элегантная учтивость и комфортность пребывания в мире, характеризующая мастера моды, имеет прямое отношение к совершенству классического текста. Знаковая фигура моды-для-творцов - дэнди, тот, чьи жесты приобретают статус художественных произведений.

           Ключевой персонаж моды-для-потребителей - это щеголь, тот, кто подобострастно копирует дэнди. Щеголь - фигура комичная. В отличие от самодостаточного, свободного, удобно существующего в своем теле, костюме и образе жизни дэнди, он всегда неуверен в себе, лишен творческого отношения к жизни и озабочен тем, чтобы добиться высокой степени уподобления образцу. Щеголем легко манипулировать, поскольку страстное желание войти в сферу гламура лишает его возможности трезво смотреть на вещи. Именно эти свойства потребителя моды Мольер положил в основу своей искрометной комедии «Мещанин во дворянстве», а перспективность их использования в индустрии моды подчеркнул Д. Б. Шоу, когда назвал моду «управляемой эпидемией».