Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-правовые подходы к определению свободы воли и ее ограничений и их значение для цивилистической теории 13
1. Философская и теоретико-правовая интерпретация понятия свободы воли 13
2. Проблемы ограничения свободы воли и классификация видов таких ограничений 28
3 Свобода воли и диспозитивная норма права 39
Глава 2. Свобода воли на стадии возникновения договорного правоотношения и ее ограничения 68
1. Понятие свободы договора. 68
2. Свобода договора и исполнение договорного обязательства 76
3. Ограничения свободы договора 100
Глава 3. Свобода воли при исполнении договорного обязательства и ее ограничения 134
1. Отказ от исполнения договорного обязательства в англо саксонском и континентальном гражданском праве 134
2. Ограничения свободы воли при исполнении договора 153
3. Принцип реального исполнения обязательства в российском гражданском праве и его эволюция 193
Библиография 213
- Проблемы ограничения свободы воли и классификация видов таких ограничений
- Свобода воли и диспозитивная норма права
- Свобода договора и исполнение договорного обязательства
- Принцип реального исполнения обязательства в российском гражданском праве и его эволюция
Проблемы ограничения свободы воли и классификация видов таких ограничений
Такое теоретическое представление об автономии воли предполагает, что глубинная автономия воли как планирование собственной жизни, может быть сохранена, даже если свобода выбора отсутствует полностью, а решение принимается под принуждением (как это, к примеру, может иметь место при медицинском лечении35). Из двух указанных типов автономии воли, очевидно, глубинная автономия имеет бльшее значение: «уважение к праву индивида определять ход своей жизни важнее, чем уважение к праву сделать определенный выбор свободно»36. Глубинная автономия воли по сути предполагает свободу мысли (не свободу действий), и защита такой свободы проявляется в статусе, которым наделяется индивид в силу своей способности мыслить37.
Принципиальное наблюдение о необходимости различать поверхностную автономию воли – свободу частного выбора – и глубинную автономию воли как свободу самостоятельно руководить собственной жизнью, а также признание глубинной автономии воли как высшей ценности (потому что свобода выбора является лишь частным проявлением уважения к глубинной автономии воли38) приводит к выводу, что добровольное рабство не может быть оправдано на основании необходимости реализации свободы частного выбора (поверхностной автономии воли)39. В этой связи, так называемое патерналистское вмешательство в частную волю, запрещающее добровольную продажу себя в рабство (осуществляемое в защиту интересов лица, претерпевающего ограничения), ограничивает поверхностную автономию в защиту глубинной автономии воли, а потому имеет рациональное основание. Выводы Э. Снеддона, основанные на двухуровневой теории автономии воли, обладают теоретической ценностью и раскрывают проблему патерналистского вмешательства в договорную сферу, разбивая аргумент об оправдании добровольного рабства на основе свободы выбора индивида40. Предложенная теория носит универсальный характер и способна дать обоснование для патерналистского вмешательства в иные сферы человеческой жизни: Э. Снеддон дает таким образом обоснование для всеобщей обязанности надевать ремень безопасности или носить шлем при езде на мотоцикле41. Уязвимость данного подхода однако также достаточно очевидна: в защиту глубинной автономии воли, например, признавая здоровый образ жизни как основную ценность, которую разделяют все граждане, патерналистское вмешательство может получить обоснование при запрете оборота многих видов пищи, табака, алкоголя, введения всеобщей обязанности получать физическую нагрузку по утрам, а также и для косвенных мер в виде, например, налога на излишний вес. Таким образом, являясь теоретически ценной, теория двухуровневой автономии воли, увеличивает риск для спекуляций и открывает возможность для обширного и практически не ограниченного вмешательства в частную сферу индивида.
Свобода выбора, как проявление поверхностной свободы, является понятной категорией, защита которой носит конкретный характер и несет меньше риска для злоупотреблений при вмешательстве в частную сферу; но как только происходит отступление от свободы выбора к более абстрактным категориям, к сущности автономии воли, к пониманию личности и ценностей, неизбежно размывается критерий для вмешательства, а значит, потенциально ставится под угрозу глубинная автономия воли, как свобода самостоятельно определять ход своей жизни.
Двухуровневая теория автономия воли перекликается с вышеописанной теорией свободы воли В. Виндельбанда: в обоих случаях ключевое значение имеют внутренние ценностные установки (личность у В. Виндельбанда, глубинная автономия воли у Р. Аррингтона и Х. Франкфурта), в обоих случаях имеет место рефлексия по поводу внешних поводов и раздражителей, которые порождает социальная среда. Делая акцент на свободе личности, которая рефлексирует по поводу «внешних мгновений», В. Виндельбанд признавал личность свободной, разрешая проблему свободы воли и социальной обусловленности поведения. В более поздний период перед доктриной права стал вопрос об ограничении свободы воли и вмешательстве в свободно принятое решение, и доктрина снова обратилась к понятию свободы воли, оправдав вмешательство в свободу выбора ради защиты глубинной, внутренней свободы, а по сути – ценностных установок личности, отражающих представления о том, как планирует устроить свою жизнь индивид. Однако, отходя от внешних, конкретных и понятных проявлений воли (от свободы выбора) в область субъективную, в область ценностных установок, наука права оставляет значительный простор для спекуляций и объективного вменения, которые потенциально могут оправдать неразумное вмешательство в свободу частной воли.
Двухуровневая теория автономии воли получила последующее развитие в общей теории права. Сходное понимание проблемы автономии воли предложил Джеральд Дворкин42. По мнению автора, автономия воли индивида также имеет двухуровневую иерархическую структуру: на первом уровне находятся первичные желания, на втором – желания касательно желаний первого уровня, которые рефлексируют касательно желаний первого уровня и характеризуют самостоятельность индивида при определении хода собственной жизни43. Автономию воли при этом он предлагает понимать как процедурную самостоятельность формирования воли, то есть свободу от принуждения, обмана и иного вмешательства в сферу формирования воли44.
Свобода воли и диспозитивная норма права
Описывая содержание обязательственного отношения, В.И. Синайский пишет: «должник не может быть принуждаем к исполнению действия (выделено нами – А.М.). Он может исполнить и не исполнить своего действия, хотя неисполнение действия сопровождается для него неприятными юридическими последствиями»187. Таким образом, если на этапе исполнения должник меняет свое решение и теряет интерес к обязательству, у него всегда остается фактическая возможность, основная на гражданской правоспособности, в одностороннем порядке отказаться от исполнения своего обязательства, приняв на себя соответствующие негативные последствия.
Очевидно при этом, что вопрос об исполнении или нарушении договора должником зависит от экономической конъюнктуры: должник, как это будет показано далее, будет всегда соизмерять выгоды от исполнения обязательства с выгодами от его нарушения. При этом определяющее значение при принятии такого решения будет иметь тип экономического строя, в рамках которого осуществляется товарообмен, и, в частности, та роль, которую играют деньги в гражданском обороте.
Там же. социалистического договора основано на принципе реального исполнения обязательства. Отличие же буржуазных правопорядков в отношении к реальному исполнению объяснялось особенностями экономического уклада, в котором получение денежной прибыли (но не реальное получение товара) играет первостепенную роль. Так, А.А. Каравайкин отмечает, что применительно к буржуазным правопорядкам «является неправильным утверждение, что во всех случаях договор может быть действительно исполнен»188. «Уже здесь, - далее пишет автор, - реальное исполнение подвергается колебаниям, отклонениям. Поэтому здесь договор лишь в основном (выделено нами – А.М.) базируется на реальном исполнении, развиваются суррогаты исполнения в направлении допустимости подмены ими исполнения договора»189.
Отмечая роль, которую играют деньги в капиталистической экономике, А.А. Каравайкин метко подмечает де факто существование «принципа “свободы” в исполнении договора (выделено нами – А.М.)»190, при котором должник имеет возможность выбрать между реальным исполнением и суррогатом исполнения (нарушением договора и возмещением убытков). А.А. Каравайкин при этом делает важную оговорку о том, что даже при такой свободе исполнения договора «это вовсе не означает, что для капитализма договор вообще теряет всякое значение»191, поскольку достаточно часто значение имеет потребительная стоимость товара (например, в случае со средствами производства), что позволяет сделать вывод о том, что «процесс капиталистического производства в известных пределах (выделено нами – А.М.) требует и реального исполнения договора»192. Выводы А.А. Каравайкина, сделанные в 1934 г., представляются актуальными в условиях современного гражданского оборота, основанного на принципах рыночной экономики. Как будет показано далее, принцип реального исполнения, последовательно отстаиваемый советскими цивилистами, утратил свое значение, а суррогат исполнения в современных реалиях вполне способен удовлетворить интересы кредитора.
Исследование свободы договора и исполнения договора в контексте гражданской правоспособности (реализация которой носит волевой характер) позволяет не согласиться, в частности с мнением, что «бессознательное “исполнение” должником обязанности… близко к природным событиям» и что такому исполнению «нужно придать юридическое значение»193. В отсутствие каких-либо эмпирических данных сложно поддержать или уверенно опровергнуть аргумент С.В. Сарбаша об «экономической целесообразности» данного режима. Отметим лишь, что теоретических примеров обратных ситуаций, когда бессознательное «исполнение» причиняет ущерб должнику, можно привести достаточно много. К примеру, должник (изготовитель), который регулярно поставляет товар многочисленным кредиторам, может «бессознательно» поставить товар одному из них существенно раньше положенного срока к радости последнего, что при этом нарушит его внутренний график поставки и сделает невозможным своевременную поставку другим кредиторам. В данной ситуации разрешить кредитору, неожиданно получившему товар раньше времени, оставить его у себя будет экономически неэффективно.
Соглашаясь в целом с мнением С.В. Сарбаша о том, что в любой ситуации кредитор должен оставаться добросовестным лицом, полагаем, что знание о «бессознательности» исполнения обязательства должником несовместимо с такой добросовестностью: кредитор может не знать всех обстоятельств, в которых находится должник, и что такое исполнение (пусть и обоснованное с точки зрения договора между ними) причиняет вред должнику. Знание кредитора о потенциальном существовании «неизвестных неизвестных» (возможных негативных последствий для должника) делает необоснованным вывод о его добросовестности.
Свобода договора и исполнение договорного обязательства
Верховный Суд признал, что свобода договора является лишь частью общей свободы и может быть ограничена в публичных интересах. В годы Великой Депрессии суд не мог не согласиться с тем, что законодательное решение, гарантирующее права женщин на минимальную оплату труда, является разумным307. Однако при этом суд попытался остаться на позиции нейтральности по отношению к свободе договора и указал, что «охраняемая свобода есть свобода в рамках социальной организации, которая требует юридической защиты от проблем, которые угрожают здоровью, безопасности, морали и благосостоянию людей»308. В данном вопросе, однако, предстояло разрешить противоречие, так как ранее Верховный Суд допускал законы, направленные на борьбу с бедностью, но не на устранение неравных возможностей для ведения переговоров (“bargaining power”) между работниками и работодателями, и компромисс был достаточно ловко найден. «Эксплуатация рабочих, - указал суд, которые находятся в неравном положении по отношению к возможностям ведения переговоров..., ложится бременем на все общество. То, что недополучили рабочие, должны будут возместить налогоплательщики»309. В 1937 г. в решении по делу США против Каролин Продактс Ко. Верховный Суд окончательно отказался от доктрины нейтральности по отношению к свободе договора и указал, что «публичное регулирование, касающееся обычных коммерческих сделок не является неконституционным, если не будет опровергнута презумпция о том, что данное регулирование имеет некоторое рациональное основание в рамках знаний и опыта законодателей»310. Таким образом, вопрос ограничений свободы договора был оставлен на полное усмотрение законодателя. Есть еще одна причина, по которой указанный прецедент стал знаковым в истории американского конституционного права. Словно признавая конъюнктурный и политический характер своего решения и осознавая опасность ситуации, когда законодателю были полностью развязаны руки, Верховный Суд постарался предостеречь закон от дальнейшего вмешательства в сферу конституционных прав граждан. В сноске 4 к своему решению суд указал, что презумпция конституционности закона не должна применяться в тех случаях, когда закон прямо противоречит Конституции, например, в случае нарушения прав граждан, установленных в первых десяти поправках. Таким образом, были разграничены области, в которых применяются разные стандарты судебного рассмотрения – от презумпции конституционности закона до необходимости доказывания законодателем важности принятия соответствующих законов.
В отсутствие желаемых материальных оснований, формализованные процессуальные меры, такие, как бремя доказывания и стандарты судебного рассмотрения, могут стать значительным подспорьем для суда при рассмотрении вопросов о публичном вмешательстве в частную сферу. Оттолкнувшись от идеи, заложенной в решении по Каролин Продактс Ко., в настоящее время Верховный Суд США использует три стандарта рассмотрения, различаемые по степени пристрастия: рациональное рассмотрение (rational review), промежуточное рассмотрение (intermediate scrutiny) и строгое рассмотрение (strict scrutiny)311. При использовании первого, самого лояльного к законодателю подхода суд применяет презумпцию рациональности (конституционности) закона, если сторона, оспаривающая такой закон, не докажет, что он «полностью иррационален», то есть не имеет никакого отношения к какому-либо «законному государственному интересу». Учитывая, что под «законным государственным интересом» может пониматься практически все что угодно, при данном подходе оспорить акт очень сложно, особенно учитывая, что бремя доказывания ложится на заявителя. Большинство вопросов экономического регулирования, включая ограничение свободы договора, рассматривается сегодня при применении данного стандарта. При использовании третьего, самого строгого стандарта рассмотрения суд применяет презумпцию неконституционности закона, если законодатель не сможет доказать, что закон непосредственно сформулирован (“precisely tailored”) для защиты принципиально важного (“compelling”) государственного интереса. Такой подход обеспечивает самое строгое рассмотрение конституционности закона и возлагает бремя доказывания на законодателя, который должен показать, что рассматриваемый акт абсолютно необходим для достижения важнейшей государственной цели. Данный стандарт применяется в случаях ограничения фундаментальных конституционных прав (к примеру, при применении данного стандарта рассматриваются вопросы ограничения прав граждан на основе расы, или ограничения избирательных прав).
Второй, промежуточный подход также возлагает бремя доказывания на законодателя, однако в этом случае достаточно доказать, что закон «существенным образом» (“substantially”) связан с «важной государственной целью» (“important governmental objective”). Таким образом, промежуточный подход является менее строгим, чем третий, где от законодателя требуется доказать наличие принципиально важного государственного интереса. Данный подход традиционно применяется при рассмотрении законов, ограничивающих права на основе пола. Использование аналогичных процессуальных стандартов при рассмотрении вопросов о конституционности нормативных актов представляется полезным, в том числе для практики Конституционного Суда РФ, так как это позволит создать дополнительные гарантии для устойчивости защиты конституционных прав граждан. Таким образом, история свободы договора в США в XX веке – это постепенный переход Верховного Суда от стандартов строгого рассмотрения конституционности законов, в сущности применявшегося с 80-х годов XIX века, к стандартам рационального рассмотрения, полностью развязавшим руки312 законодателя в области экономического регулирования313. Но основной причиной изменения практики Верховного Суда, конечно же, стала тяжелая социальная обстановка в стране, потребовавшая от Ф. Рузвельта включения в состав суда либералов «Нового Курса», которые сделали возможным пересмотр позиций пятидесятилетней давности и отказ от доктрины нейтральности. Следует также отметить, что за это время положения Конституции, на которых основывается принцип свободы договора (14-ая поправка к Конституции США), не претерпели никаких изменений.
Принцип реального исполнения обязательства в российском гражданском праве и его эволюция
Однако данный технический «прием» отказа от относительности договорного правоотношения за счет признания права на иск пострадавшего лица, которое не вступало в договор, в XX в. был применен не только в потребительских отношениях, но также и в сфере, в которой действуют профессиональные участники оборота, — на рынке ценных бумаг. Так, раздел 11 Акта о ценных бумагах США 1933 г. устанавливает, что эмитент ценных бумаг обязан возместить убытки, причиненные вследствие недостоверной информации или нераскрытия существенной информации в проспекте ценных бумаг, любым владельцам ценных бумаг такого эмитента независимо от того, у кого данный владелец приобрел ценные бумаги. По сути аналогичное правило содержится сегодня и в п. 1.1 ст. 51 Федерального закона от 22.04.1996 № 39-ФЗ «О рынке ценных бумаг».
Как представляется, гражданско-правовая природа отношений по приобретению ценных бумаг при их публичном размещении между инвесторами и эмитентом не должна вызывать сомнений. Данные отношения по своей сути представляют собой договорное обязательство, предметом которого является приобретение ценных бумаг, объем прав по которым регламентирован законом и продажа которых сопровождается обязательным раскрытием информации о рисках, сопряженных с приобретением данной ценной бумаги. Разумеется, после завершения размещения инвестор может свободно продать данную ценную бумагу, как и любую оборотоспособную вещь, на вторичном рынке. Примечательно при этом то, что ответственность за недостоверную информацию, предоставленную при публичном размещении ценных бумаг, эмитент (он же продавец) будет нести не только перед лицами, от которых он получил оплату (т.е. от своих контрагентов), но также и перед инвесторами, которые приобрели ценную бумагу на вторичном рынке. Более того, современное законодательство о рынке ценных бумаг устанавливает ответственность эмитента перед инвесторами за недостоверную информацию даже в том случае, когда выпуск «новых» ценных бумаг не проводится, а раскрытие информации сопровождает предложение «вторичных» ценных бумаг, например, контролирующим акционером эмитента. Разумеется, в последнем случае имеется еще меньше оснований говорить об относительности договорного обязательства, поскольку эмитент не предлагал приобретать «свои» акции в принципе и не получил непосредственной выгоды от продажи акций своим акционером. Тем не менее даже в данной ситуации законодатель счел необходимым призвать эмитента к ответственности за раскрываемую информацию.
В рамках настоящей работы не представляется возможным подробно осветить историю регулирования ответственности за раскрытие информации на рынке ценных бумаг. Отметим лишь, что, по нашему мнению, признание ответственности эмитента перед инвесторами в отсутствие договорной связи с ними основывается на тех же политико-правовых мотивах, что и правило, 189 заложенное в ст. 1095 ГК РФ. Таким образом, неверным будет предположение, что дополнительная защита потребителей, предоставленная ст. 1095 ГК РФ, основана на особенностях самих потребителей как лиц, «не имеющих должных познаний или не проявляющих должной осмотрительности», ведь инвесторы на рынке ценных бумаг в массе своей это хорошо осведомленные профессионалы. В данном случае искомый общий элемент между потребительскими отношениями и отношениями при размещении ценных бумаг будет лежать в особенностях механизма предложения таких товаров и ценных бумаг, а также издержек, создаваемых для рыночного оборота в случае ненадлежащего качества товара или «качества» ценной бумаги.
Доктрине еще предстоит изучить истинные политико-правовые основания для применения единого подхода к таким отношениями. Мы лишь отметим, что рассмотренное выше отступление от относительности договорного правоотношения, являясь, безусловно, проявлением социализации договорного права, действует также и в интересах производителей и эмитентов ценных бумаг. Дело в том, что как эмитент, так и производитель товара заинтересованы в поддержании вторичного рынка465 своих товаров и ценных бумаг по целому ряду причин, и прежде всего потому, что ликвидность предлагаемых товаров и ценных бумаг способствует спросу на впервые произведенные товары и выпускаемые ценные бумаги, поскольку первичный приобретатель заинтересован в покупке товара или ценной бумаги в том числе потому, что данную вещь можно впоследствии продать на вторичном рынке по выгодной цене. В этом смысле требование об ответственности производителя и эмитента перед лицами, с которыми у них нет договорной связи, предлагает дополнительные меры защиты для таких «вторичных» покупателей и инвесторов и тем самым теоретически466 способствует повышению ликвидности товара и, соответственно, спросу на него на первичном рынке. Тем не менее основной целью данных мер является защита интересов инвесторов и потребителей, что проявляется в обязательном, а не добровольном характере ответственности производителя и эмитента. Если бы рыночные механизмы в сфере потребительских отношений и на рынке ценных бумаг были бы абсолютно эффективными, то в выигрыше оказывались бы те производители и эмитенты, которые добровольно принимали на себя соответствующую ответственность. Однако в том числе в силу того, что такие рынки не являются полностью эффективными, регулятор и вводит обязательные требования об ответственности.