Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История изучения импортных предметов в материалах пьяноборской культуры 12
1.1. Очерк истории изучения пьяноборской культуры 12
1.2. Накопление импортных предметов в материалах пьяноборской культуры и их интерпретация 22
Глава 2. Импортные предметы в материальной культуре пьяноборского населения: систематизация материала 43
2.1. Предметы вооружения 45
2.2. Элементы убранства костюма 77
2.3. Предметы хозяйственно-бытового и ритуального назначения 107
Глава 3. Импортные предметы как индикатор межкультурных контактов пьяноборского населения 116
3.1. Пространственное и хронологическое распределение импортных предметов в материалах пьяноборской культуры 116
3.2. Направления и динамика межкультурных контактов пьяноборского населения 124
Заключение 138
Список использованных источников и литературы 142
Список сокращений 165
Приложения
- Накопление импортных предметов в материалах пьяноборской культуры и их интерпретация
- Элементы убранства костюма
- Предметы хозяйственно-бытового и ритуального назначения
- Направления и динамика межкультурных контактов пьяноборского населения
Накопление импортных предметов в материалах пьяноборской культуры и их интерпретация
За продолжительный период изучения пьяноборской культуры (более 130 лет) было выявлено немалое количество вещей импортного происхождения. Их накопление шло с разной интенсивностью в зависимости от масштабов археологических полевых работ.
Первые импортные предметы содержались в коллекции вещей с территории Пьяноборского могильника, доставленных в Казанское Общество археологии, истории и этнографии в 1880 году (Спицын, 1901, с. 1). Импортные вещи представлены бусами и бронзовой бляхой. Из стеклянных бус наиболее многочисленны позолоченные округлых и продолговатых форм или в виде нерасчле-ненных столбиков. Встречены также синие бусы округлой и биконической формы, большая синяя бусина с черными глазками в желтой кайме, многогранная бусина из зеленой пасты и ребристая бусина из серой александрийской пасты (Спицын, 1901, с. 2). Бляха изготовлена из зеркала и имеет орнамент в виде концентрических линий и шестилепестковой розетки в центре. По предположению А.А. Спицына, бляха связана с шаманским культом и изготавливалась вне места обитания этого населения (Спицын, 1901, с. 2, 3, табл. III: 14). А.П. Смирнов, предпринимавший попытки определения времени функционирования пьяноборских могильников, отнес большинство погребений Пьяноборского могильника к римскому времени. Из всех бус этого могильника, по его мнению, наиболее древней является александрийская бусина, которая датируется эллинистическим временем. Наиболее поздним временем распространения таких бус он считал первые века нашей эры, к этому же времени относятся и стеклянные мелкие золоченые бусы (Смирнов А.П., 1949, с. 25-26). В 1898 г. А.А. Спицыным производились археологические работы на могильниках Ныргында I (9 погр.) и II (36 погр.). Исследования дали небольшую коллекцию импортных предметов. Из всех обнаруженных материалов Ныргын-динского I могильника только единичные стеклянные бусы могут быть отнесены к импортам пьяноборской культуры (Древности…, 1933, с. 18; Генинг, 1970, с. 95). Коллекция импортных изделий могильника Ныргында II помимо стеклянных бус включает крупную пружинную фибулу с гладким корпусом и с едва намеченной кнопкой на конце пластинчатого приемника (Древности…, 1933, табл. IX: 32). Находки импортного происхождения из этого могильника были рассмотрены А.П. Смирновым при определении времени существования могильника, который, по его мнению, датируется I-III вв. н.э. (Смирнов А.П., 1949, с. 28). В тот же год проведения раскопок на могильнике Ныргында II А.А. Спицыным у крестьян д. Ныргында был приобретен бронзовый ковш с рукояткой, украшенной рельефным орнаментом с изображением птичьих головок и растительным мотивом (Голдина, Черных, 2011, с. 102).
В 1913 г. близ деревни Ахтиял был найден клад изделий из бронзы, в составе которого, наряду с местными вещами, содержались и предметы импорта: бляхи с концентрическими орнаментами, изготовленные из зеркал, и римская посуда. Рассмотрев импортные материалы клада, А.М. Волкович отнесла их к кругу италийского, возможно, капуанского производства. Автор считала, что клад датируется самым концом I или началом II в. н.э. (Волкович, 1941, с. 230). Импортные находки Ахтияльского клада позволили В.Ф. Генингу датировать наиболее развитую форму эполетообразных застежек пьяноборской культуры (Генинг, 1970, с. 34, 35). Римские вещи из Ахтияльского клада, а также бронзовый ковш из Ныргындинских находок вошли в свод В.В. Кропоткина, посвященный распространению римских импортов в Восточной Европе (Кропоткин, 1970, № кат. 734, 809, 810). Эти предметы позднее были учтены А.В. Безруковым при изучении торгово-экономических связей Волго-Камья с античным миром (Безруков, 2005, с. 158-159).
В начале XX века на пути из д. Усть-Бельск в с. Чеганда, в местности «Над Амбарами», были найдены меч и медная литая «римская кастрюля» с ручкой. Высказывалось предположение о нахождении здесь могильника сарматского времени. При последующих разведочных работах могильник не был найден. Вещи из клада утеряны (Генинг, 1971, с. 102, № 29; Голдина, Черных, 2011, с. 103, №167).
В 1954 г. В.Ф. Генингом были продолжены раскопки I и II Ныргындин-ских могильников. На первом могильнике им было вскрыто 8 погребений (Ге-нинг, 1971, с. 96), на втором – 34 погребения (Генинг, 1971, с. 91). Раскопки дали новые материалы по пьяноборской культуре, в том числе пополнили коллекцию предметов импорта. В дальнейшем работы на этих памятниках возобновлялись неоднократно. В 1969-1971 гг. крупные исследования Ныргындинского I могильника провела Р.Д. Голдина, было изучено 294 погребения. В 1975 г. 8 погребений изучены Л.И. Ашихминой, в 1979 г. еще 6 погребений – Г.Н. Клюевой (Голдина, Красноперов, 2012, с. 10). Всего было изучено 323 погребения. Полученные материалы были датированы II-III вв. н.э. (Голдина, Красноперов, 2012, с. 81). В 1968-1969 гг. В.Ф. Генингом и В.А. Одинцовым было раскопано 198 погребений на Ныргындинском II могильнике. Общее количество вскрытых погребений составило 268. В.Ф. Генингом материалы этого могильника датированы III в. до н.э. – II в. н.э. (Журавлева, 2014, с. 70, 82).
Предметы импорта Ныргындинского I могильника представлены одноцветными и многоцветными бусами, бусами с металлической прокладкой, бусами из камня и раковин. В коллекции могильника имеются две сильно профилированные фибулы причерноморских типов. На основании бусинного материала, фибул и аналогий другому инвентарю Р.Д. Голдиной и А.А. Красноперовым были обозначены более узкие рамки функционирования этого могильника – вторая половина II – первая половина III в. н.э. (Голдина, Красноперов, 2012, с. 71-75, 78-81).
Импорты Ныргындинского II могильника представлены более разнообразными категориями. Наиболее многочисленной являются бусы, которые изготовлены из одноцветного, многоцветного стекла, стекла с металлической прокладкой, египетского фаянса и халцедона. В коллекции могильника, исследованного Удмуртской археологической экспедицией, есть еще три фибулы, близкие по форме к фибуле, обнаруженной А.А. Спицыным. Среди погребального инвентаря могильника обнаружены импортные «бляхи-зеркала», всего 5 экземпляров. На трех из них, представленных в форме слегка выпуклого диска, фиксируется срез от ручки, на одном сохранилась клиновидная ручка. Еще один, частично сохранившийся образец среднесарматского зеркала, имеет боковую ручку-петельку, бортик и коническую выпуклость. В одном погребении найдены трапециевидные подвески, изготовленные из зеркал (18 экз.). Два палаша и четыре меча можно отнести к предметам импортного вооружения. Палаши имеют железные перекрестия и навершия в виде противостоящих друг другу головок змеек. Мечи различаются по оформлению наверший и перекрестий, у одного экземпляра имеется кольцевое навершие и прямое перекрестие, у остальных они отсутствуют (Генинг, 1954; Генинг, Одинцов, 1969; 1970; Журавлева, 2014).
В 1954-1956 гг. В.Ф. Генингом полностью был исследован могильник Че-ганда II. Им было изучено 220 погребений, датированных III в. до н.э. – II в. н.э. Импортные изделия представлены бусами, фибулами, «бляхами-зеркалами» и одним экземпляром меча. Основную массу импортов составляют бусы, которые были обнаружены в 40 погребениях могильника – 18% от общего числа погребений. Весь обнаруженный бусинный материал, большая часть которого изготовлена из стекла, исследователем памятника был классифицирован по форме, размеру и цвету. Достаточно редко встречались бронзовые и каменные бусы. В трех погребениях могильника были обнаружены скульптурные бусы из египетского фаянса в виде лежащего льва, жука-скарабея голубого цвета с S-образным клеймом, алтарика голубого цвета. Исследователь распределил бу-синный материал по стадиям развития могильника, выделенным на основе остального погребального инвентаря. Происхождение бус В.Ф. Генинг связывал с «южными городами». Автор отмечал, что бусы были распространены на широкой территории. По его мнению, это свидетельствует об оживленных связях, существовавших в то время между отдельными областями, из которых не было исключено и Прикамье (Генинг, 1970, с. 54-55). В коллекции вещевого инвентаря могильника имеются две фибулы. Одна из них относится к сильно профилированным фибулам причерноморских типов с бусиной на головке и с крючком для тетивы, другая – к крупным пружинным фибулам с гладким корпусом и с едва намеченной кнопкой на конце пластинчатого приемника (Генинг, 1970, с. 50). «Зеркала-бляхи» представлены также двумя экземплярами. На одном из них имеются следы концентрических кругов в середине (Генинг, 1970, с. 8), на другом отверстие в центре и сохранившаяся ручка (Перевощиков, Сабирова, 2013, с. 214). Такие предметы В.Ф. Генингом определялись как вещи неместного изготовления, в их число входят и трапециевидные подвески, вырубленные из крупных блях (Генинг, 1970, с. 59). Меч без навершия и перекрестия можно отнести к импортным образцам вооружения. Автор раскопок, давая характеристику таким мечам, отмечает, что оружие подобного типа называют позднесар-матским (Генинг, 1970, с. 63)1.
В 1957 г. Н.А. Мажитовым исследовался Чиатавский могильник. На территории могильника было изучено 18 погребений, датированных автором раскопок II в. до н.э. – II в. н.э. Предметы импортного происхождения немногочисленны, представлены бусами, которые были выявлены в пяти погребениях. Они изготовлены из одноцветного и многоцветного стекла, стекла с металлической прокладкой. Бусинный материал могильника Н.А. Мажитовым были использован для обоснования верхней даты могильника (Мажитов, 1958).
Элементы убранства костюма
Бусы являются самой многочисленной категорией находок. По материалу они делятся на стеклянные, фаянсовые, каменные, глиняные и бронзовые. Глиняные и бронзовые – сугубо местные виды бус, остальные – импортные. Происхождение стеклянных бус, в том числе фаянсовых и каменных, в пьяно-борской культуре традиционно связывают с античными центрами Северного Причерноморья, откуда они через кочевников Волго-Донских и Волго-Уральских степей попадали к оседлому населению Прикамья (Бугров, 2007, с. 451). Основанием для этого служит отсутствие «следов» стеклоделия, обработки полудрагоценных поделочных камней в памятниках пьяноборской культуры.
Полное изучение пьяноборских бус на сегодняшний день является весьма актуальным. Первая попытка создания единой классификации бус по материалам Камышлытамакского I, Кушулевского III и Юлдашевского могильников была предпринята Б.Б. Агеевым1. Позднее Д.Г. Бугровым и А.А. Красноперовым был предложен наиболее удачный принцип в работе с пьяноборским бусинным материалом. Бусы идентифицированы ими в соответствии с классификацией Е.М. Алексеевой (Бугров, 2007, с. 442-453; Краснопе-ров, 2009, с. 92-105; Голдина, Красноперов, 2012, с. 71-75, табл. А). «Работа Е.М. Алексеевой, несмотря на определенные недостатки избранного ею подхода (Столярова, 2001, с. 209), является наиболее полной сводкой античных бус Восточной Европы». Для хронологической привязки бус пьяноборской культуры свод остается весьма актуальным (Бугров, 2006, с. 65, 66, сноска 48). В данной работе также использована «классификация Е.М. Алексеевой (Алексеева, 1975, 1978, 1982).
Всего нами было обработано 7008 бус, которые происходят из 22 могиль-ников пьяноборской культуры1 (прил. 3: 48-1316). Этот массив включает в себя бусы из одноцветного (3960 экз., 57%), многоцветного (183 экз., 3%) стекла, стекла с металлической прокладкой (1967 экз., 28%), египетского фаянса (516 экз., 7%), камня (99 экз., 1%) и раковин каури (283 экз., 4%).
Основу бусиной коллекции составили материалы погребений, дополненные подъемным материалом, происходящие с территорий могильников (всего 437 комплексов). Весь бусииный массив был распределен по 153 типам бус по классификации Е.М. Алексеевой (1975, 1978, 1982). Эти данные представлены в приложении 7. Анализ взаимовстречаемости типов бус в комплексах позволил скорректировать датировку каждого их набора. Комплексы датировались с помощью метода «узких» датировок (Щукин, 1978, с. 28-33). Несложно заметить, что ряд комплексов имеют широкие хронологические рамки бытования. Для дальнейшей работы из 437 комплексов нами были отобраны узкодатированные комплексы (всего 202) и выстроены в хронологическом порядке от ранних к поздним (прил. 8). В этих комплексах не нашли отражение некоторые типы бус из одноцветного (типы: 20, 23, 28, 55, 59, 78, 83, 88, 90, 139, 147, 149), многоцветного стекла (типы: 13, 103, 142, 159, 174, 190а, 195, 215а, 248, 251, 413-415 или 428), стекла с металлической прокладкой (типы: 8, 11), египетского фаянса (типы: 13а, 16б, 20, 50в-52б-53, 76а, 79-82-83, 82, 84, 84-86, 86, 89, 90, 93а) и халцедона (тип: 2а).
Количественное соотношение комплексов, имеющих узкие даты, позволяет выделить два хронологических этапа, согласно датировкам Е.М. Алексеевой.
Первый хронологический этап представлен 14 погребениями IV-III – I вв. до н.э. Однако некоторые из них не могут быть датированы указанным временем. К ним относятся погребения Камышлытамакского I (пп. 2, 6, 50), Старо-чекмакского I (п. 9), Тарасовского (п. 769), Меллятамакского I (п. 4) могильни-1 ков. Погребения Икского (п. 34) и Кипчаковского I (п. 60 р. I 1997 г.) могильников относятся к концу II – I вв. до н.э.
В погребении 50 Камышлытамакского I могильника встречены 10 темно-синих глазчатых бусин (Мажитов, Пшеничнюк, 1968, с. 55). Они соотносятся с типами 78а, 89, 107а по классификации Е.М. Алексеевой. Бусины типов 78а и 107а датируются IV в. до н.э. – II в. н.э. и IV-II вв. до н.э., I-III вв. н.э. соответственно (Алексеева, 1975, с. 68, 70). Бусины типа 89 отнесены Е.М. Алексеевой примерно к IV-III вв. до н.э. (Алексеева, 1975, с. 69). Дата этого типа является определяющей как наиболее узкая. Противоречат этой дате умбоновидные пряжки с дужкой, обнаруженные в рассматриваемом погребении (Мажитов, Пшеничнюк 1968, с. 55, рис. 6: 6). Такие пряжки В.Ф. Генингом отнесены к I в. н.э. (Генинг, 1970, рис. 20: 51), Б.Б. Агеевым – к II-III вв. н.э. (Агеев, 1992, с. 63-64, рис. 1: 25).
В погребении 6 Камышлытамакского I могильника встречены четыре бусины (Мажитов, Пшеничнюк 1968, с. 53), одна из которых фрагментирована, другие характерны для IV-II вв. до н.э., I-III вв. н.э. (Алексеева, 1975, с. 70, тип 107 а) и IV-III вв. до н.э. (Алексеева, 1975, с. 60, тип 28а?; Алексеева, 1978, с. 49, тип 276б). Дата этого погребения не стыкуется с хронологическими рамками самого памятника: конец II в. до н.э. – I в. н.э. или I в. до н.э. – начало II в. н.э. (Агеев, 1992, с. 70, 71). Железная пряжка, найденная в этом погребении, в пьяноборских комплексах встречается в более позднее время (Генинг, 1970, с. 92, рис. 20: 54, 79, 80; Агеев, 1992, с. 63, рис. 1: 28). Бусина типа 276-б была зафиксирована в материалах Тойгузинского II городища (Бугров, 2007, с. 449). Д.Г. Бугров не исключает пережиточного существования бусины с фестонооб-разным орнаментом (Бугров, 2006, с. 75).
В погребении 2 Камышлытамакского I могильника найдены две бусины, одна из которых изготовлена из одноцветного стекла, другая – из многоцветного (Мажитов, 1962, с. 4, табл. II: 12, 13)1. По данным Е.М. Алексеевой комплек-1 сы с аналогичными бусинами из одноцветного стекла датируются II в. до н.э. и I в. н.э. (Алексеева, 1978, с. 65, тип 18). Бусина из многоцветного стекла датируется II-I вв. до н.э. (Алексеева, 1978, с. 54, тип 356). Аналогичная бусина была встречена в погребении 25-1 Андреевского кургана, датированного серединой I в. н.э. (Гришаков, Зубов, 2009, с. 49, 103, рис. 16: 52). Сопроводительный инвентарь погребения 2 Камышлытамакского I могильника также характерен для погребений I в. н.э. В погребении был обнаружен богатый материал, в том числе железный наконечник стрелы, бронзовые пряжки с неподвижными язычками (кольцевая пряжка со щитком, рамчатая пряжка, умбоновидная пряжка с дужкой (Мажитов, 1962, с. 4, табл. II).
В погребении 9 Старочекмакского I могильника встречена глазчатая бусина, датируемая Е.М. Алексеевой IV-III вв. до н.э. (Алексеева, 1975, с. 60, тип 27д). Остальной инвентарь этого погребения (бронзовые кольцевые пряжки с неподвижным крючком, железные наконечники стрел) противоречит указанной дате (Старостин, 1977, с. 6, рис. 36-38). В материалах Кипчаковского I могильника такие бусины встречены в погребениях 60 (р. I, 1997 г.), 49 (р. I, 1994 г.) и 55 (р. Iа, 2013 г.). Первое погребение действительно имеет ранний облик. В погребении найдена одножгутовая эполетообразная застежка ранних форм. Хотя, как считает А.А. Красноперов, это ненадежные хроноиндикаторы (Краснопе-ров, 2009, с. 99). Однако наличие в соседнем погребении 61 хрономаркеров раннего этапа (бронзовых наконечников стрел, фрагмента восьмеркообразной застежки) подтверждает ранний облик погребений этого участка. Погребение 60 может быть отнесено к концу II – I вв. до н.э. Погребение 49 датируется I в. н.э.1 В погребении 55 (р. Iа, 2013 г.) многоцветная бусина встречена с простым скарабеем (тип 183) и диагонально-полосатыми бочковидными бусинами (тип 249), то есть погребение датируется первыми веками нашей эры (раскопки С.Э. Зубова, материал не опубликован). Это подтверждается и периферийным расположением погребения на площадке могильника (прил. 5). Таким образом, бу-сина типа 27д не может являться хроноиндикатором IV-III вв. до н.э. в силу более длительного бытования в пьяноборской культуре.
В погребении 769 Тарасовского могильника встречены бусины из одноцветного стекла и стекла с металлической прокладкой (Голдина, 2003, табл. 334: 2, 5, 7). Если бусы с металлической прокладкой были распространены как в эпоху эллинизма, так и в I-II вв. н.э. (Алексеева, 1978, тип 5, с. 30-31), то бусина из одноцветного стекла характерна только для IV-I вв. до н.э. (Алексеева, 1978, тип 60, с. 67). Совместное нахождение этих бусин не позволяет удревнить этот комплекс, а свидетельствует о более долгом бытовании бус типа 60 в пья-ноборской культуре, так как материалы могильника датируются I-V вв. н.э. (Голдина, Бернц, 2016, с. 41).
В погребении 4 Меллятамакского I могильника найдены 32 бусины (Старостин, 1978, с. 128), соответствующие по классификации Е.М. Алексеевой 8 типам, датирующимся в пределах II в. до н.э. (прил. 8: 128). Совместно с бусами в погребении содержались бронзовые спиральные привески и бронзовая сюльгама с концами, закрученными в плоскости кольца. В Центральном Предкавказье такие сюльгами бытовали начиная с III в. до н.э. (Абрамова, 1993, с. 83, рис. 27: 8, 9). В пьяноборских древностях, по мнению В.Ф. Генинга, они относятся к стадиям В и Г (I-II вв. н.э.) (Генинг, 1970, с. 92, рис. 20: 82). По корреляционной таблице комплексов могильника Ныргында II, созданной Б.Б. Агеевым, мы наблюдаем, что сюльгамы относятся к II-III вв. н.э. (Агеев, 1992, рис. 9: 16). Р.Д. Голдина и В.А. Бернц сюльгамы рассматриваемого типа из Та-расовского могильника относят ко 2-ой хронологической группе (II в. н.э.) (Голдина, Бернц, 2016, с. 68, рис. 4: 27, 13: 37). Сопровождающий бусы материал позволяет отнести рассматриваемое погребение к первым векам нашей эры.
В погребении 34 Икского могильника встречена глазчатая бусина, датируемая IV-I вв. до н.э. (Алексеева, 1975, тип 58в, с. 65). В комплексе содержались бронзовые наконечники стрел в количестве 18 экземпляров (Арматынская, 1988, с. 38). Погребение датируется концом II – I вв. до н.э.
Предметы хозяйственно-бытового и ритуального назначения
Предметы хозяйственно-бытового назначения являются крайне малочисленной категорией импортных находок в пьяноборской культуре. Они представлены стеклянной и металлической посудой. Вопрос о керамических импор-тах в пьяноборской культуре, по существу, не поднимался. Специальных работ технологического и морфологического характера, посвященных керамическим предметам, практически нет. В.Ф. Генингом была разработана схема классификации пьяноборской керамики на основе коллекций поселений Удмуртского Прикамья, а также нижнебельского Уяндыкского I селища (Генинг, 1970, с. 84-88, рис. 18; 1971, с. 76-83, табл. Г; с. 98, табл. Е; с. 93-94, табл. Д; с. 132, табл. Ж). О.А. Казанцевой рассматривалась керамика из Икского, Афонинского и Та-расовского могильников (Казанцева, 1996). Некоторое внимание керамике было уделено Д.Г. Бугровым. «Крайняя неустойчивость форм и сильная фрагменти-рованность керамики из коллекций пьяноборских памятников Икско-Бельского междуречья не позволили соотнести керамику с типами по классификации В.Ф. Генинга». Автору пришлось «ограничиться самой общей эмоционально-описательной характеристикой керамики пьяноборских поселений Икско-Бельского междуречья» (Бугров, 2006, с. 92-93). Технико-технологический анализ керамики из Тойгузинского II городища показал наличие «нестандартной» керамики («шамотная» и красноглиняная круговая керамика) (Бугров, 2006, прил. 03). Д.Г. Бугров связывает происхождение тойгузинской «шамотной» керамики с контактами (торговыми и/или матримониальными) с южным (сарматским?) населением (Бугров, 2006, с. 95). Действительно, традиция использования шамота в тесте преобладает в сарматском мире (Краева, 2008, с. 15). Южным по происхождению является и красноглиняный круговой сосуд (Бугров, 2006, рис. 25, 7). Такие сосуды в прохоровских комплексах Южного Урала исследователи рассматривают как раннекангюйские, привезенные из Хорезма (Генинг, 1988, с. 123). По мнению Д.Г. Бугрова, появление такой керамики все же стоит связывать с началом второй волны распространения среднеазиатской красной гончарной керамики на Южном Урале в позднесарматское время (Бугров, 2006, с. 96).
По морфологическим признакам к «нестандартной» керамике необходимо отнести и лепную плоскодонную посуду Новосасыкулького могильника. Плоскодонные сосуды не характерны для пьяноборской культуры (Васюткин, не было (см. Калинин, 1978, с. 48). Калинин, 1986, с. 121). Однако только по морфологическим особенностям относить такую посуду к импортам сложно. По мнению Б.Б. Агеева, появление такой керамики свидетельствует «о внедрении в прикамскую среду инородного населения, связанного, возможно, с южными районами» (сарматы?) (Агеев, 1992, с. 50, 106). Г.И. Матвеева считает, что плоскодонные сосуды появились в пьяноборской культуре в результате переселения небольшой группы племен причерноморского происхождения (Матвеева, 2002, с. 91-92).
Находки «нестандартной» керамики не могут ограничиваться вышеупомянутыми памятниками. В то же время, наличие «нестандартной» керамики не является неоспоримым основанием для отнесения ее к импортам. Только всестороннее рассмотрение (технико-технологический, морфологический анализ) керамики может указать на характер появления подобных изделий в материалах пьяноборской культуры. На сегодняшний день достоверных данных по этому вопросу мы не имеем. Для изучения такого массового материала, как керамика, требуется отдельная самостоятельная работа, выходящая за рамки настоящего исследования.
Металлическая посуда представлена четырьмя экземплярами. В составе Ахтияльского клада были найдены два экземпляра посуды: сломанная бронзовая полусферическая чаша италийского производства и бронзовый ковш галльского производства (прил. 3: 1389-1390).
Чаша – на кольцевом поддоне, с двумя ручками, украшенными тремя резными поясками и уплощенными змеиными головками на концах. На внутренней стороне дна латинское изогнутое клеймо – AFRICANVSF. А и F составляют лигатуру, две первые буквы А и последняя буква F не ясны. Размеры: диаметр – 31 см, высота – 10,5 см, диаметр дна – 9,8 см (Кропоткин, 1970, с. 86, рис. 61: 7). Сохранилась в 12 обломках (Волкович, 1941, с. 229). По классификации Х.Ю. Эггерса данное изделие соответствует чашам типа 100 (Eggers 100), время производства которых обозначено фазой В1, В21 (тип 100) (Eggers, 1951, s. 169). В сарматских погребениях Украины подобные чаши встречены в комплексах I – первой половины II в. н.э. (Симоненко, 2011, с. 57, 59).
Ковш – с кольцевидным завершением ручки, орнаментированной треугольником из шести кружков. Ковш помят и потерт, внутри сохранилась блестящая полуда. Соответствует по классификации Х.Ю. Эггерса ковшам типа 140 (Eggers 140). Размеры: высота – 8,9 см, диаметр – 15,6 см, диаметр дна – 10 см, длина ручки – 15 см, диаметр кольца – 6,1 см (Кропоткин, 1970, с. 94, рис. 61: 1, 2). Х. Ю. Эггерс датировал ковши этого типа фазами В 1, В 2 (Eggers, 1951, s. 172). На сарматских территориях и в позднескифских памятниках найдены преимущественно в комплексах второй половины I – начала II в. н.э. (Си-моненко, 2011, с. 51, 52).
А.М. Волкович считает, что Ахтияльский клад датируется самым концом I или началом II в. н.э. (Волкович, 1941, с. 230). Бронзовая полусферическая чаша, по мнению В.В. Кропоткина, датируется I-II вв. н.э. (Кропоткин, 1970, с. 86, рис. 61: 7), ковш изготовлен в первой половине II в. н. э. (Кропоткин, 1970, с. 94, рис. 61: 1, 2). Автор считает, что эти предметы происходят из погребения пьяноборской культуры III в. н.э. (Кропоткин, 1970, с. 94). По мнению В.Ф. Генинга, клад зарыт в конце II – начале III в. н.э. (Генинг, 1971, с. 84).
Среди вещей, приобретенных А.А. Спицыным в 1898 г., был бронзовый ковш (Ныргындинские находки). Тулово округлое, дно плоское, с концентрическими кругами, на плоской ручке рельефный орнамент. Размеры: высота – 8,2 см, диаметр – 16,2 см, диаметр дна – 9,3 см, ширина ручки на конце – 5 см (прил. 3: 1391). В.В. Кропоткиным ковш был определен как «гэдакерского типа» (тип Eggers 144). По датировке этого предмета у исследователей нет единого мнения. Время его изготовления определяется II в. н.э. (Кропоткин, 1970, с. 94, рис. 61: 3, 4; Голдина, Черных, 2011, с. 102, № 163) или III в. н.э. (Волкович, 1941, с. 233). Отметим, что В.В. Кропоткин был не совсем точен, и ковш из Ныргындинских находок полностью не соответствует типу Eggers 144, а сочетает в себе признаки типов Eggers 144 (по профилю тулова) и Eggers 132-136 или Eggers 149 (по форме ручки)1. Х.Ю. Эггерс ковши типа 144 датировал фазами В 1, В 2 (Eggers,1951, s. 172), типы 132-136, 149 – фазой В 1. Все эти ковши римской работы (Eggers,1951, s.171-173). А.В. Симоненко, ссылаясь на Б.А Раева и С.А. Науменко, отмечает, что основная масса европейских находок типов Eggers 144 датируется фазой В2, и лишь несколько экземпляров относятся к ІІІ в. н.э. (Симоненко, 2011, с. 54). Из сарматских погребений Северного Причерноморья ковши типа Eggers 144 относятся к первой половине ІІ в. н.э. / I – середине II в. н.э. (Симоненко, 2011, с. 54-55). По мнению В.В. Кропоткина и А.М. Волкович, этот предмет галльского производства (Кропоткин, 1970, с. 94; Волкович, 1941, с. 233).
В погребении 417 Новосасыкульского могильника находился бронзовый ковш (прил. 3: 1392). Ручка не сохранилась. Дно представляет собой круглую пластину, прикрепленную к тулову с помощью заклепок. В пьяноборской культуре изделие использовалось как чаша. На венчике чаши дополнительно был оформлен носик для удобного слива жидкости. Размеры: высота – 4,2 см, диаметр – 9-12 см, диаметр дна – 6,5 см (Васюткин, Калинин, 1986, рис. 20-1). По профилю тулова близок к ковшам типа 146 (Eggers 146) по классификации Х.Ю. Эггерса (Eggers, 1951, Т 12). Единственный экземпляр этого типа, учтенный Х.Ю. Эггерсом, происходит из погребения фазы B 2 (Eggers, 1951, s. 173). В погребении Новосасыкульского могильника совместно с ковшом был найден бронзовый перстень с круглым щитком со вставкой, изготовленной из стеклянной пасты (Васюткин, Калинин, 1986, рис. 8: 57; Агеев, 1992, с. 45, тип 7)2. Близкие по форме перстни со вставками происходят из комплексов с территории Северного Причерноморья, датированных I в. до н.э. – II в. н.э. (Античные государства..., 1984, с. 240, табл. CLXI: 12-20).
Помимо этих предметов имеются сведения о нахождении «римской кастрюли» с ручкой в Чегандинском I («Над амбарами») кладе. Вещи из клада утеряны (Генинг, 1971, с. 102, №29; Голдина, Черных, 2011, с. 103, №167).
Мы предполагаем, что данные предметы относятся к позднему этапу пья-ноборсой культуры, предположительно ко II в. н.э.
Направления и динамика межкультурных контактов пьяноборского населения
В последние десятилетия исследователи, так или иначе, касаясь предметов импорта пьяноборской археологической культуры или же включая их в работы с более широкими территориальными и хронологическими рамками, считают своим долгом указать направления их поступления. К примеру, Т.М. Сабирова, рассматривая фибулы, склоняется к тому, что основные пути их поступления в Прикамье – Доно-Волго-Камский речной путь и путь, пролегающий по течению рр. Ик и Бел (Сабирова, 2015, с. 148). Другая категория находок, бусы, по мнению Д.Г. Бугрова, попадала к оседлому населению Прикамья через кочевников Волго-Донских и Волго-Уральских степей (Бугров, 2007, с. 451). В.В. Овсянников считает, что «у пьяноборцев был свой «канал» контактов с южными регионами, независимый от кара-абызского населения. Вероятнее всего, этот «канал» осуществлялся через торговый путь, идущий по Волге и Каме. О непосредственных контактах пьяноборского и степного населения говорить не приходится» (Овсянников, 2011, с. 11). А.А. Красноперов убежден, что основным торговым направлением прикамского населения вплоть до середины II тыс. н.э. оставалось южное. По его мнению, торговые пути пролегали вниз по течению рр. Белая и Ик (Красноперов, 2006, с. 147). Автор также допускает поступление импорта через Подонье, Среднее Поволжье и Нижнюю Каму (устье) (Красноперов, 2009, с. 98).
Эти утверждения предполагают участие кочевого населения в поступлении импортов к пьяноборскому населению. «Кочевое население, археологические памятники которого объединены под общим названием «сарматы», в последние века до нашей эры и первые века нашей эры подчиняет себе огромную территорию от Урала до Дуная, превратившись в ведущую политическую силу. Они проникают на Кубань и Северный Кавказ, завоевывают Северное Причерноморье. Начиная с III-II вв. до н.э. вплоть до середины III в. н.э. безраздельно господствуют в евразийских степях» (Скрипкин, 1990, с. 3). Это население играло существенную роль в развитии культурных контактов между народами, живущими на почтительном расстоянии друг от друга. В рассматриваемое время общеисторический процесс определяли греко-римская цивилизация на западе и китайская (ханьская) – на востоке (Скрипкин, 2010, с. 179). В большинстве случаев сарматы являлись неким промежуточным звеном в доставлении импорта из древних цивилизаций к оседлому лесному и лесостепному населению Приуралья.
Кроме того, появление импортов в пьяноборской культуре могло быть связано с соседствующими культурами, не исключено их участие в качестве посредника в поступлении «дальнего» импорта. Ближайшими соседями пьяно-борской культуры являлись гляденовская и кара-абызская культуры. Гляденов-ская культура была северо-восточным соседом. С точки зрения В.Ф. Генинга, эта культура объединяла памятники III в. до н.э. – II в. н.э., расположенные в Верхнем Прикамье на участке от устья р. Чусовой до устьев рек Очер и Юг (Генинг, 1988, с. 134). Осинская культура, выделенная В.Ф. Генингом, по мнению Ю.А. Полякова, является вариантом гляденовской культуры. Эти памятники сконцентрированы на левом берегу р. Камы по ее небольшим притокам – Тулве и Осинке (Генинг, 1988, с. 181). Кара-абызская культура являлась юго-восточным соседом пьяноборской культуры, период ее существования исследователями определяется IV-III вв. до н.э. – началом IV в. н.э. (Воробьева, 2012, с. 4). Ареал обитания занимал среднее течение р. Белой, протяженность его около 250 км от г. Бирск на севере до с. Табынское на юге. Отдельные следы пребывания носителей кара-абызской культуры выявлены в горно-лесной зоне Южного Урала, в верховьях р. Белой (Воробьева, 2012, с. 4). Западным соседом в первых веках нашей эры, правда, на некотором отдалении, можно считать население, оставившее памятники писеральско-андреевского типа в Нижнем Посу-рье (Зубов, 2011, рис. 2). В первые века нашей эры пьяноборское население активно взаимодействовало с населением, оставившим этот тип памятников. Ярко это фиксируется в появлении лапчатых и сапожковых подвесок у пьяноборско-го населения, нередкими также становятся пьяноборские находки в памятниках писеральско-андреевского типа (эполетообразные застежки и др.) (Мясников, 2013, рис. 4: 13, 14).
В результате картографирования импортов первого этапа представляется, что импорты могли поступать через южное или юго-восточное направление. Южное направление предполагает связи с кочевым населением – сарматами, юго-восточное направление – поступление импортов через кара-абызское население, к которым, в свою очередь, импорт поступал от сармат. Подтверждается это тем, что импорты, выявленные в пьяноборской культуре, содержатся в материалах кара-абызской культуры и кочевников-сармат.
Происхождение бус в оседлых культурах лесостепного и лесного При-уралья традиционно связывают с античными центрами Северного Причерноморья, откуда они через кочевников попадали к оседлому населению (Иванов, 1980, с. 80-81; Агеев, 1992, с. 32). В подтверждение этого отметим, что бусы, отнесенные нами к первому этапу поступления импортов (одноцветные бусы типа 193г, многоцветные типов 33ж, 54в, 198), находят аналогии среди материалов античных городов Северного Причерноморья и кочевников-сармат. По данным Е.М. Алексеевой одноцветные бусы типа 193г встречены в Херсонесе, Тиритаке, Пантикапее, Танаисе, Георгиппии, Тузле (Алексеева, 1978, с. 74). Многоцветные бусы типа 33ж имеются в Танаисе (Алексеева, 1975, с. 62), типа 54 в – в Ольвии, Херсонесе, Ильичево, Кирово, Пантикапее, на Таманском полуострове (Алексеева, 1975, с. 65), типа 198 – в Кепах, Пантикапее (Алексеева, 1978, с. 44). В кочевнических памятниках Азиатской Сарматии находят аналогии бусы из многоцветного (тип 54 в) (Скрипкин, 1990, рис. 26: 59) и одноцветного стекла (тип 193 г) (Красноперов, 2009, с. 931; 2014, с. 335). Многоцветные бусы типов 33ж, 198 в кочевнических комплексах отсутствуют. Это можно объяснить редкостью и непопулярностью этих типов на месте их изготовления (Алексеева, 1975, с. 63, 77; 1978, с. 44, 77).
К сожалению, бусы кара-абызской культуры изучены достаточно слабо. Поэтому сравнить все типы бус первого этапа поступления не представляется возможным. Исследований, в которых был бы проведен анализ бус с памятников среднего течения р. Белой, создана их типология и хронология, на сегодняшний день не существует. Сопоставимы с пьяноборскими только бусы из одноцветного стекла (тип 193 г). Они известны в погребении 1 (к. 4) Шиповско-го (Пшеничнюк, 1976, с. 80, рис. 6: 6), в погребении 39 Биктимировского (Пше-ничнюк, 1964, рис. 5: 35) и в погребениях 49 (Пшеничнюк, 1968, рис. 8: 15), 175 (Пшеничнюк, 1982, рис. 528: 5) и 205 (Пшеничнюк, 1982, рис. 62: 4) Охлеби-нинского могильников.
Кинжалы и мечи с прямыми перекрестиями и серповидными навершиями являются типичным оружием раннесарматской культуры (Скрипкин, 1990, с. 119). В материалах кара-абызской культуры представлены крайне редко (Иванов, 1984, с. 18). Два клинка происходят из погребения 441 Охлебининского могильника (Пшеничнюк, 1993, рис. 5: 1, 2).
Пряжки с Т-образным перекрестием в рамке имеются как в кочевнических материалах, так и у оседлых культур. Рассматриваемые пряжки встречены в Охлебининском могильнике кара-абызской культуры (Воробьева, 2012, рис. 23: 1, 3) и кочевнических комплексах в Средней Азии (Мандельштам, 1966, с. 112, табл. XLIV: 8, 9, с. 113, XLV: 8-10). Несколько отдаленные аналогии этого же времени имеются в Зауралье, в материалах саргатской культуры (Степная полоса Азиатской части…, 1992, табл. 124: 47).
Бронзовые зеркала имеют широкий хронологический диапазон и еще более широкое территориальное распространение по различным археологическим культурам. У населений, оставивших памятники пьяноборской и кара-абызской культур, была развита традиция переделывания готовых изделий в украшения костюма (Пшеничнюк, 1973, с. 182; Агеев, 1992, с. 37; Овсянников и др., 2007, с. 69). Для этого периода нами зафиксировано только одно изделие, переработанное из зеркала в бляху. Оно происходит из погребения 11 (р. I, 1992 г.). Кипчаковского I могильника. Вероятно, таких блях на первом этапе поступления импортов было больше, однако пока хронологически выделяется только этот образец. У исследователей нет единого мнения по происхождению «зеркал» в оседлых культурах1. Сохранившиеся циркульные орнаменты свидетельствуют о привозном характере этих предметов как к населению кара-абызской культуры, так и к пьяноборской.